Глобальная эксплуатация?

Осуждать многонациональные компании легко, но в конеч­ном итоге неверно.

Как оказалось, шоколад очень горек. Весной 2001 г. в новостях появилась информация о том, что большая часть шоколада, изготовляемого крупными кондитерскими ком­паниями и потребляемого в больших количествах населе­нием, делается из какао, выращенного детьми-рабами в За­падной Африке. Торговцы покупают детей у их же родите­лей из таких беднейших стран, как Бенин, а потом переправ­ляют их в другие бедные страны, например в Кот-д'Ивуар, для работы на какао-плантациях. Одна из таких перевозок была обнаружена Детским фондом ООН (ЮНИСЕФ). Мож­но себе представить, в каких условиях работали эти дети в чужой стране, без защиты, в полном одиночестве и страхе.

К сожалению, это только один из примеров в череде ра­зоблачений рабских условий труда в развивающихся стра­нах, где рабочие либо нанимаются напрямую многонациональными компаниями, располагающимися в развиваю­щихся странах, либо субподрядчиками этих компаний. Дети, шьющие футбольные мячи в Индии, девушки, изго­товляющие кроссовки и одежду в Индонезии или на Фи­липпинах, или даже относительно богатые мексиканцы, работающие на автомобильных или электронных заводах на границе с США — от всех доказательств того, насколько наш потребительский комфорт зависит от дешевого загра­ничного труда, многим из нас становится не по себе. Более того, как показала практика, протесты потребителей действительно могут заставить многонациональные компании обращать больше внимания на условия труда на своих фаб­риках.

Крупные международные корпорации никогда не пользовались большой популярностью, но в настоящий момент курсы их акций находятся на поистине низких отметках. Эмоциональное высказывание Наоми Кляйн, журналист­ки из Канады, против многонациональных компаний по­пало в списки лучших. Она выразила общее ощущение того, что мировую экономику захватывают плохие парни, а глобализация — это результат успешного управления миром безликими и безответственными частными корпо­рациями. Причем это управление — в их собственных ин­тересах.

Дело в том, что эта теория заговора левых не подкрепля­ется в достаточной степени фактами. Довольно просто ис­следовать основные экономические данные, опубликованные в Интернете такими организациями, как ООН или ОЭСР, которые меньше всего предполагают потребность в более конкретизированной интерпретации глобализации.

Совершенно не обязательно, что основной аргумент о том, что компании становятся все более влиятельными, а правительства теряют власть, справедлив. Со времен Рональда Рейгана и Маргарет Тэтчер правительства стали меньше. После того, как премьер-министр Великобритании госпожа Тэтчер начала проводить процесс приватизации — продажи частному сектору компаний, находившихся в госу­дарственной собственности, — многие страны мира после­довали примеру Великобритании и перевели крупные го­сударственные телефонные и энергетические компании в частный сектор. Однако нет никаких признаков того, что общее направление изменилось. Во многих странах прави­тельство занимает даже большее место в экономике, чем когда-либо.

Например, в США в 1995 г. доля государственных расхо­дов составляла 34% от ВВП, что было не намного выше, чем в 1980 г. во время первого президентского срока Рейгана. В Великобритании при госпоже Тэтчер доля государства в экономике стабилизировалась на уровне 40%. В обеих стра­нах, где политические революции отбросили правительства назад, доля государства больше, чем в середине 1960-х го­дов, когда начали разворачиваться крупные государствен­ные социальные программы.

В других странах мира доля государственных расходов в ВВП в течение последних 20-30 лет лишь увеличивалась и в некоторых случаях — достаточно существенно. В последние годы появились предварительные данные, свиде­тельствующие о том, что в некоторых скандинавских странах с большим госсектором тенденция сменилась на противоположную. Правительственная доля расходов уве­личилась и в некоторых развивающихся странах, особен­но в странах со средним уровнем доходов. Это произош­ло благодаря появлению образовательных и социальных программ, финансируемых государством, после того, как страны стали богаче. Чем больше процветает страна, тем больше общественных услуг ее граждане требуют от правительства.

По сути, единственными государствами в мире, где за последние 20 лет наблюдалось явное сокращение доли го­сударства, оказались страны бывшего коммунистического блока. В 1979 г. их экономики были государственными на 100%. К 1999 г. в руки частного сектора перешло от 40 до 80% экономики. Хотя в большинстве случаев остается мно­го вопросов относительно процесса перехода от коммуниз­ма к капитализму, мало кто сможет утверждать, что пере­дача большего влияния частному сектору в этих странах была ошибкой. Поэтому, по большому счету частные корпорации не иг­рают большой роли в глобальной экономике. Они даже не платят меньше налогов. Таким образом, утверждение о том, что многонациональные компании могут натравливать правительства друг на друга, чтобы сократить свои налоговые декларации, необоснованно. Большая часть громких разго­воров о свободном рынке — это всего лишь разговоры, а не реальность.

Что же тогда считать реальностью? Ответ будет такой: реальность — это не приватизация, а глобализация. Чтобы объяснить демонизацию многонациональных компаний, надо знать две вещи. Первая — рост международных инве­стиций и объемов продаж корпораций. Вторая — влияние более открытой мировой экономики на действия прави­тельств.

Компании не только продают все больше воих товаров за границу, о чем говорит рост импорта и экспорта, но и чаще размещают производства в других странах. На это указывают цифры прямых иностранных инвестиций (ПИИ), т. е. инвестиций в компании и заводы в другой стра­не. Это не то же самое, что портфельные инвестиции в соб­ственность, акции или другие финансовые активы, которые часто называют «горячими деньгами».

Мировые потоки подобных прямых инвестиций из од­ной страны в другую выросли с 30 млрд. долл. в год в на­чале 1980-х годов до 800 млрд. долл. в 1999 г. В долях ми­рового от ВВП это скачок составил от 2,3 до 11%. Соответ­ственно, объемы продаж, зарегистрированных зарубежны­ми филиалами многонациональных компаний, выросли с 2,4 трл. долл. в 1982 г. до 13,6 трл. долл. в 1999 г.

Большая часть международного инвестирования проис­ходит между развитыми странами — от 2/3 до 4/5 от обще­го объема в год. Такие страны, как Нидерланды, Великоб­ритания, Ирландия, Австралия, являются одними из самых открытых для инвестиций зарубежных компаний. Более открыты для иностранных инвестиций такие развивающиеся страны, как Сингапур, Гонконг, Панама, Тринидад и Тобаго и еще примерно 12 стран. Они принимают большую часть инвестиций богатых стран в менее богатые. В бедней­шие страны мира прямые иностранные инвестиции почти не поступают.

Однако подобные заграничные филиалы компаний в таких странах, как Индонезия, Китай, Малайзия или Гон­дурас, привлекающие большую часть внутренних инвести­ций многонациональных компаний, все больше произво­дят и экспортируют товары для богатых стран, т. е. инвес­тиции, тем самым, «возвращаются» в виде товаров на рын­ки богатых стран. Это серьезное изменение в их торговой структуре. И если в 1990 г. лишь 40% развивающихся стран экспортировали промышленные товары, а остальные вывозили только сельскохозяйственную продукцию или сырье, то к 1998 г. промышленные товары составляли уже почти 2/3 их экспорта, и ожидается, что в течение пяти лет эта доля увеличится до 80%. Изменение было наиболее за­метно в США, где многонациональные компании первыми стали использовать возможности производства товаров в глобальном масштабе. В США доля промышленных това­ров в экспорте из развивающихся стран, в том числе и то­варов, изготовленных на предприятиях, которые принадле­жат американским владельцам, выросла с 47% в 1990 г. до 75% в 1998 г.

Возможно, именно это и является истинной причиной беспокойства потребителей в богатых странах. Понятно, что компании переводят производство в другие страны (новые коммуникации и компьютерные технологии, а так же мед­ленное, но стабильное сокращение налогов на импорт про­мышленных товаров делают подобный шаг более легким), потому что там труд дешевле. Что же еще их тогда беспоко­ит? Главное в переводе производства, по-видимому, состо­ит в том, чтобы эксплуатировать дешевый труд. Так ли это?

Затраты на оплату труда составляют около 2/3 от об­щих расходов на производство низкотехнологичных товаров (хотя в других случаях эта доля гораздо меньше), поэтому нет сомнений в том, что низкий уровень зара­ботной платы в развивающихся странах привлекателен для корпораций. Так же как и менее строгие экологичес­кие стандарты.

Но компании не инвестируют в самые дешевые страны. На самом деле, они предпочитают страны со средним уров­нем доходов, такие как Мексика или Малайзия. Существует много доказательств того, что в большинстве случаев (хотя и не во всех) инвестиции многонациональных компаний в страны с низким уровнем заработной платы выгодны и для корпорации, и для работников. В одном из исследований рабочих условий в развивающихся странах, опубликован­ном ОЭСР, девять страниц отданы под библиографию. Это исследование предоставило исчерпывающие доказательства того, что оплата и условия труда на заводах, принадлежа­щих многонациональным компаниям из богатых стран или работающих на них, лучше условий на местных заводах. Даже в сомнительных экспортопроизводящих зонах, со­зданных в некоторых странах (Маврикий и Филиппины) специально для привлечения иностранных инвесторов (низкими налогами и лазейками в законах), соблюдаются более высокие трудовые стандарты — высокая заработная плата, более активная работа профсоюзов, меньшая продол­жительность рабочего дня, — чем у многих местных рабо­тодателей.

В некоторых случаях на рабочие места, созданные инос­транной компанией, брали в основном женщин. Их труд дешевле, чем мужской, а также связан с такими дополнительными качествами, как большая ловкость рук при сбор­ке деталей микроэлектроники или при резке и сшивании тканей. Разве удивительно, что местные мужчины во мно­гих традиционных обществах против того, чтобы женщи­ны получили большую экономическую независимость, а иногда и зарабатывали денег больше, чем остальные домо­чадцы? Однако для молодых женщин в городах Китая или даже Северной Мексики работа на заводе иностранной ком­пании — это своего рода освобождение.

Точно также нельзя сразу осуждать использование детс­кого труда в бедных странах. Западные потребители отка­зываются покупать футбольные мячи, сделанные детьми в Бангладеш и Пакистане, а это значит, что дети потеряют работу. Их родители отправят их не в школу, а на малооп­лачиваемую работу в других отраслях. Некоторые, в конце концов, начнут заниматься проституцией. Было крайне же­лательно запретить детский труд, но только после того, как найдется другой источник доходов для их семей и необходимое финансирование мест в школах.

Если доходы семьи вырастут, то родители перестанут, без сомнения, отправлять своих детей на заработки (или про­давать их в рабство). В беднейших странах с доходом мень­ше 300 долл. на члена семьи, 10-12% детей работают. Для сравнения: в странах со средним уровнем дохода в 5 тыс. долл. на человека работают лишь 2% детей (и помните, мы ведь до сих пор считаем, что дети должны выполнять ка­кую-нибудь работу, будь то уборка своих комнат за карман­ные деньги или доставка газет или работа в магазине суб­ботними вечерами). Большинство детей работают в сельс­ком хозяйстве, а не в промышленности, часто на небольших семейных фирмах. Взрослые, как правило, предпочитают места на заводах, потому что за них гораздо лучше платят.

Пробная схема Всемирного банка «питание в обмен на посещение школы», возможно, позволит на некоторое вре­мя уменьшить использование детского труда, однако луч­шим выходом было бы повышение уровня доходов. А это означает экономический рост в беднейших странах. Луч­ший, а возможно, и единственный способ добиться роста экономики — производство и продажа на экспорт.

Все это не означает, что условия в многонациональных заводах, работающих на экспорт, великолепны. Существу­ет множество исключений из общего правила о том, что условия лучше местной нормы, в основном в таких отраслях с традиционно ужасными условиями работы, как про­изводство одежды и огранка драгоценных камней. Не удивительно, что местные рабочие требуют повышения зара­ботной платы и улучшения условий труда, ведь так делают рабочие во многих развитых странах. По сути, чем скорее на заводах будут работать только роботы, тем лучше для человечества, потому что большая часть работ — тяжелые, повторяющиеся, жаркие, шумные и даже опасные. Тем не менее, рост иностранных инвестиций прошлого десятиле­тия, который привел к созданию базы обрабатывающей промышленности, является источником процветания для развивающихся стран. Богатые многонациональные компа­нии, которые так активно сейчас критикуют, принесли с со­бой больше работы, больше денег, больше технологий, больше экспорта и больше процветания в развивающиеся страны. Они зачастую достигли гораздо большего, чем кор­румпированные и неэффективные правительства этих стран.

Экономисты расходятся в оценке влияния заграничных инвестиций многонациональных компаний на их собствен­ные страны. Ведь перевод производства в страны с дешевой рабочей силой приводит к сокращению рабочих мест в стра­нах с дорогой рабочей силой. Одновременно с ростом экс­порта товаров, произведенных в развивающихся странах, сократилась доля промышленности в экономике промышленно развитых стран. С трудом можно поверить, что гло­бализация производства не приведет к сокращению коли­чества рабочих мест и заработной платы дома. Подобные опасения существовали и при подписании Североамерикан­ского соглашения о свободной торговле (НАФТА). Счита­лось, что мексиканцы вытеснят американцев с их работы, хотя доказательств тому нет. Для американской промыш­ленности 1990-е годы стали золотым десятилетием с точки зрения занятости.

Прямые иностранные инвестиции и внешняя торговля, возможно, повлияли на общее сокращение количества рабочих мест в промышленно развитых странах, но сложно поверить в то, что глобализация является единственным объяснением масштабов сокращений в обрабатывающей промышленности и снижения заработной платы работни­ков заводов. Доля обрабатывающей промышленности в эко­номике США и Великобритании достигла своего пика в 1960-е годы, а в более промышленно развитых странах, та­ких как Германия, —- в начале 1970-х годов. Это произошло задолго до появления значительных объемов экспорта про­мышленных товаров из развивающихся стран. Даже таким азиатским тиграм, как Корея и Малайзия, являющимся сей­час основными экспортерами промышленных товаров, до 1990-х годов, принадлежала лишь небольшая доля между­народной торговли этими товарами. Как сказал Пол Кругман в своей знаменитой статье (повторно опубликованной в книге Paul Krugman «Pop Internationalism»), импорт из стран с низким уровнем заработной платы в 1990 г. составлял 2,8% от ВВП Америки — по сравнению с 2,2% в 1960 г. Как мог рост в размере всего лишь половины процентного пункта от ВВП вызвать снижение на 10 пунктов в доле про­дукции обрабатывающей промышленности в экономике (с 29% до 19% ВВП)? Многие другие исследования подтвер­ждают его выводы о том, что торговля с развивающимися странами слишком невелика, чтобы быть причиной такого масштабного изменения в экономиках промышленно раз­витых стран. Большинство экономистов, таким образом, считает, что даже если прямые иностранные инвестиции и играют в настоящий момент значительную роль, появление новых информационных технологий больше повлияло на переход от производства в современной экономике. По сути, перевод производства в другие страны больше похож на симптом экономических перемен, чем на их причину.

Однако, симптом это или причина, эксплуататоры они или нет, но многонациональные компании играют важную роль в жизни каждого. Где бы вы ни жили, сейчас вероятность того, что вы покупаете товар, сделанный одной из Иностранных компаний или по ее заказу, гораздо больше, чем 10 или 20 лет назад. Благодаря глобализации экономи­ки, зарубежные корпорации вытеснили не правительства, а местные корпорации.

Однако в одном глобализация повлияла и на правитель­ство. Она привела к установлению ограничений на некото­рые аспекты государственной политики. Как мы видели, она сократила долю государства в экономике. У Швеции, где примерно 60% национального производства принадлежит Государству, нет проблем с привлечением инвестиций или заимствованием средств на финансовых рынках. Однако необходимость убедить иностранных инвесторов, более скептичных, чем местные, все-таки накладывает ограниче­ния на размеры государственного бюджетного дефицита. Любой стране с высокой инфляцией, большим бюджетным дефицитом и большим дефицитом торгового баланса зай­мы у иностранных государств и привлечение прямых ин­весторов обойдутся дороже. В крайних случаях страна со слаборазвитой макроэкономикой окажется в финансовом кризисе, при котором все, кто могут изъять деньги, внутри страны или за ее пределами, сделают это. Как недавно по­няла на собственном опыте Аргентина, глобализация ис­ключает плохую макроэкономическую политику.

Азиатский кризис 1997-1998 гг. показал, что глобализа­ция начала исключать и действительно плохую микроэко­номическую политику. Хотя это утверждение более спор­но. Иностранных инвесторов в этом случае скорее беспо­коила шаткость банковской системы и неизвестная степень коррупции, чем чрезмерная инфляция или государственные займы. Когда иностранные инвесторы обладают правом вето по отношению к конкретной экономической полити­ке или даже местному стилю ведения бизнеса, то может по­казаться, что многонациональные компании пытаются при­своить себе роль государства (хотя нельзя сказать, что в стра­нах, которых затронул этот кризис, демократические права были на первом месте). Поскольку лично я не слишком верю тому, что политики и чиновники хорошо разбираются в проблеме, меня вполне устроит, если здравый экономичес­кий смысл не позволит правительствам проводить в жизнь неразумные политические меры. И вам не надо быть при­верженцем свободного рынка, чтобы поверить в это: я со­вершенно не против того, чтобы правительства предпринимали какие-либо меры, но предпочла бы, чтобы эти меры были разумными.

Конечно, вопрос о демократической ответственности действительно стоит. Но в том, что крупные корпорации пытаются повлиять на политику правительства, нет ничего нового. Было бы наивно полагать, что в прошлом этого не происходило, просто потому что мы не знаем об этом. Круп­ные компании платят большие деньги для прямых отчислений в поддержку политики, а также нанимают лоббистов, чья работа состоит в формировании желаемой политики. Для этого они приглашают чиновников и избранных поли­тиков на ужины или на игру в гольф, или намекают, что решение о закрытии завода может быть поддержано необ­ходимым голосом местного представителя. Возможно, я наивна, но я считаю, что сейчас подобная деятельность немного сократилась. При наличии вездесущей прессы и Ин­тернета хранить каналы влияния в секрете стало сложнее. Теперь вероятность того, что пресса раздует скандал вокруг финансирования политики, гораздо выше.

По сути, столь пристальное внимание к деятельности корпораций свидетельствует о том, что сами многонацио­нальные компании понимают, что обладают меньшим влиянием, а не большим. Некоторые только на словах говорят о своем беспокойстве относительно экологической полити­ки и условий труда на своих заводах в странах Третьего мира, считая это лишь вопросом отношений с обществен­ностью. Другие же начинают серьезно относиться к жало­бам потребителей и активистов, потому что понимают, что вред, наносимый репутации корпорации, может и уже вли­яет на их прибыли и курсы акций. В целом, они не совсем хорошо с этим справляются, но ведь они тоже люди. Все мы довольно плохо реагируем на критику, особенно если мы честно старались.

Глобализация принесла многонациональным компаниям и правительствам (да и всем нам) и плохое, и хорошее. Ком­пании не только получили возможность производить товары дешевле и эффективнее, но и столкнулись с конкуренци­ей и серьезным усложнением бизнеса. В одних сферах пра­вительства получили меньше власти, в других — больше. Легко отличить черное и белое, когда речь идет о корабле ра­боторговцев детьми с африканского побережья, но в боль­шинстве случаев нет той четкой границы между реальнос­тью и спасительной гаванью идеального мира. Мы может только попытаться найти пусть туда, где будет лучше.