Критическое изложение 10 главы книги Кристиана Лаваля
"Человек экономический"
Кристиан Лаваль в своем эссе "Человек экономический" размышляет о становлении, так называемого, "экономического человека", составляющего большинство в современном автору обществе. В своих изысканиях он обращается ко множеству источников и затрагивает многие непростые темы. Одну из них мне бы хотелось рассмотреть подробнее.
Десятая глава книги Лаваля носит название "Инструментарий счастья". В ней автор говорит об инструментах человеческого мышления. В качестве основного инструмента он предлагает язык, рассматриваемый в тексте с разных точек зрения.
Лаваль еще в начале главы отмечает противоречивость позиций различных философов относительно происхождения и предназначения языка. Так, одна из теорий говорит о языке как о божественном даре, данном человеку свыше. Однако Бентам отмечает, что язык, в большинстве своем, используется для вполне земных целей, более того, является "естественным инструментом", то есть осваивается человеком с рождения. Бентам добивался понимания языка не как объекта теологического спора, а как исконно человеческого инструмента, что позднее позволило ему оформить свою "теорию вымысла", речь о которой пойдет позднее.
Итак, Лаваль обращается к языку как к инструменту познавательной деятельности человека, играющему в ней основную роль. Однако сам по себе язык довольно сложен и противоречив, что зачастую приводит к возникновению познавательных кризисов.
С помощью языка человек описывает мир, но язык не является полноценным отражением содержимого мира. Иными словами, названия предметов не могут передать их сути, так как даны человеком и практически не несут никакой информации о самом предмете описания. Так, если человеку, никогда не видевшему стола, произнести слово "стол", он не сможет понять, о чем идет речь. Даже если написать "стол" на бумажке, это едва ли прояснит ситуацию для несчастного.
Данный парадокс является следствием очевидных особенностей языкового познания. Оно основано на концепции конвенциональности - люди договариваются о том, какие слова использовать для описания предметов и использую результаты договора для дальнейших изысканий. Таким образом, язык как инструмент познания не может быть назван абсолютно истинным, хоть и используется повсеместно, так как его природа дает возможность усомнится в необходимости соблюдения языковых норм.
В последнее время эти сомнения демонстрируются все ярче. Очевидный пример можно найти в обновленном издании словаря орфографии русского языка, где "кофе" может быть как мужского, так и среднего рода. Эта уступка сделана благодаря массовому использованию неправильного варианта слова, которое привело к его становлению как грамматической нормы. Подобные примеры далеко не редки и о них можно рассуждать очень долго. Важно понять, что универсальность языка как инструмента познания есть как благо, так и проклятие: он может описать что угодно, но это что угодно может быть описано различным образом, что может привести к терминологическим и описательным затруднениям.
Возвращаясь к описанию языка как инструмента познания, стоит отметить обращенное Лавалем внимание на слова, которые являются прямыми участниками познавательного процесса. О них говорится как о "посредниках в познании вещей" в сочинениях философов Пор-Рояля. Однако существует и другая концепция, согласно которой слова есть не более чем завеса на пути познавательного процесса, мешающая его осуществлению.
В качестве аргумента к этой позиции часто приводят признание Локка, содержащее информацию о трудностях в поиске слов для его работы. Однако он сам же в другом признании свидетельствует о своем успехе в "разгоне тумана или завесы, нависшей над словами", что, в совокупности с первым упомянутым признанием, может быть воспринято как характеристика языка в качестве инструмента познания. Локк, возможно, сам того не желая, дал основание полагать, что слова могут быть прояснены только при помощи слов, а к их подбору необходимо относиться крайне тщательно.
Эта идея легла в основу "теории вымысла" Бентама, который неоднократно упрекал Локка в чрезмерном внимании к словам. Бентам говорит о том, что для описания предмета познания нередко используются слова, смысл которых нуждается в прояснении. Для этого используются другие слова, среди которых также могут оказаться подобные первым. Таким образом, описательный процесс предмета познания приводит к бесконечному подбору слов, который, в свою очередь, рано или поздно, обернется рекурсией.
Бесконечная словесная игра, описанная Бентамом, также встречается в известных теоремах других философов. Так, теорема Тарского о невыразимости говорит о "невыразимости понятия истины для формальной теории на языке самой этой теории". Хоть она и связана с бентамовской идеей лишь отдаленно, нельзя не отметить их схожесть. Другим примером может послужить теорема Геделя о неполноте, формулирующаяся следующим образом: "В любой богатой формальной теории есть утверждения, которые в ней истинны, но недоказуемы". Обе теории неразрывно связаны с языком формальной теории и могут быть, с некоторыми ограничениями, распространены на язык в целом.
Более того, по словам самого Бентама, некоторые слова вообще не имеют никакой реальной базы, то есть, фактически, описывают несуществующие предметы. В таком случае, описание предмета познания становится перечислением череды слов, каждое из которых, объясняя предыдущее, все больше отдаляет исследователя от предмета познания.
Проблемы, описанные в "теории вымысла" Бентама, имеют свои истоки в начале формирования языка. Этот процесс начался при необходимости коммуникации между людьми перейти на новый уровень и не имел под собой никакой теоретической базы. Первые слова, фактически, рождались из воздуха, следовательно, у языка отсутствует аксиоматическая база, при помощи которой можно было бы объяснить значение каждого слова не рискуя при этом уйти в бесконечное описание значений слов. Иными словами, объяснить значение слова человеку, не имеющему никакого представления о языке, не представляется возможным.
Однако данная языковая проблема выглядит несколько искусственно - стоит большого труда найти человека, незнакомого не с одним языком с рождения, что сводит на нет теоретическое возражение, приведенное выше. Тем не менее, претензия Бентама к словам остается трудноразрешимой лингвистической проблемой.
Однако стоит отметить, что лингвистическая теория Бентама является оппонированием власти, которая использует вымыслы для контроля над массами. Она ведет борьбу против юридической и институциональной систем, которые и поныне являются оплотом словесной бесконечности. Слова, описывающие несуществующие предметы становятся для них способом контролировать как народные массы, так и каждого отдельного человека. Метод парафразы, дающий словам фиксированное значение вместо "плававшего в облаках и летавшего тут и там при каждом порыве научного ветра" становится чуть ли не идеологией государственного управления, дает поистине великие возможности для правления.
Сам автор приходит к выводу, что язык не является столь естественным инструментом познания, каким его принято считать. Лаваль пишет о том, что "сама искусственность инструмента - условие максимизации счастья для наибольшего числа людей", а "управление людьми - неизбежная языковая политика", оппонируя таким образом "теории вымысла". Автор также обращает внимание на способность законодателя создать новый универсум, в котором "индивидуум сможет преследовать свои личные цели в оптимальных условиях". Таким образом, словесное многообразие юриспруденции есть ничто иное как способ власти создать для народа среду счастья, а инструментарием этого процесса, "инструментарием счастья", становится язык.
Как уже упоминалось выше, Лаваль также освещает тему происхождения языка, от которой зависит способ его использования. В его работе представлены две различные позиции на этот счет. Первая из них принадлежит лорду Монбоддо, который называет язык продуктом элитарной культуры. Он говорит о том, что язык как инструмент познания сформировался благодаря усилиям философов и писателей, заложивших его основы в своих произведениях. Таким образом, по мнению Монбоддо, простой народ всего лишь использует тот инструмент, который ему подарила элитная часть общества в лице авторов различных литературных произведений. В этой связи он предлагает отказаться от языка потребностей и стараться с его помощью выражать больше абстрактных отношений, таким образом разорвав связь языка с материей.
Элитраной теории лорда Монбоддо оппонирует Джон Хорн Тук. Его демократическая теория языка утверждает более практичное происхождение языка и, как следствие, более практичное его применение. Так, Тук говорит о том, что основными единицами языка являются существительные и глаголы, а остальные части речи образуются от них путем упрощения или добавления новых элементов. Появление каждого нового слова обусловлено практической необходимостью, что говорит об изначально практичном назначении языка. Таким образом, большинство слов имеют своей основой материальный мир и, следовательно, не должны быть от него отрешены.
При помощи этой теории Лаваль небезосновательно объясняет стремление Бентама к проведению лингвистической реформы как стремление к благополучию людей. Если все языковые изменения связаны с человеческими потребностями, то их претворение в жизнь удовлетворит эти потребности и на шаг приблизит человечество к достижению абсолютного счастья, свободного от языковых манипуляций властей.
Стоит также обратить внимание на интереснейшую параллель, проведенную Лавалем в середине работы. Имеется ввиду сравнение денег со словами и представление "языка денег" как инструмента, сходного с языком в его привычном понимании. По мнению автора, человек так же определяет цену денег, как определяет ценность слов, и в этом два инструмента крайне похожи.
Фактически, общение в условиях рыночной экономики происходит при помощи денег - деньгами измеряется ценность товаров и услуг, доходы и расходы, заработная плата и прибыль. Общение на "денежном языке" интересно тем, что оно обусловлено интересами двух или более сторон. Достаточно вспомнит о взаимозависимости спроса и предложения, то есть о рыночном механизме, чтобы прояснить значение этого вывода.
Сами по себе денежные знаки также крайне напоминают слова. Они представляют собой единую систему, на которой базируется экономика и экономическая наука, при этом за ними нет никакой реальной стоимости. В момент появления денег, когда они делались из драгоценных металлов, их ценность обуславливалась категорией веса. Однако в дальнейшем денежные знаки стали производить менее затратными способами, хотя они и сохранили номинальную ценность. Эта перемена, как и лингвистические изменения, упоминавшиеся выше, вызваны практической необходимостью; этот факт еще больше усугубляет предлагаемое Лавалем сравнение денег и слов.
В связи с этими изменениями встает вопрос о реальной ценности денег. Так, Кондильяк писал: "Ценность заключена не столько в самой вещи, сколько в оценке, которую мы ей даем". То есть цена денежного знака, как и присвоение словесного названия предмету, является следствием конвенционального подхода. В этой связи разумно наконец вспомнить высказывание Галиани о том, что "человек - это мера всех ценностей". Оно может быть в равной степени отнесено как к языковому, так и к денежному аспекту размышлений Лаваля.
Таким образом, размышления автора, подкрепленные цитатами из Фуко, имеют своей кульминацией вывод о наличии у денег как инструмента как положительных, так и отрицательных сторон. К минусам Лаваль относит возможность мошенничества, которое также присутствует и в языковой среде. Он также говорит об опасности инструмента, служащего посредником между людьми, так как он живет своей собственной жизнью и слабо поддается контролью. Это в равной степени верно как для денег, так и для слов.
В конце главы Лаваль обращается к утилитарному учению об общественных институтах. Они, по мнению автора, также могут быть отнесены к инструментам, образованным антропогенными способами, как и язык. Не должно существовать их восприятие как религиозных созданий, дарованных свыше. Эта идея верна, как уже было отмечено, и для языка.
Проблема теологического восприятия заключается в том, что оно не подразумевает главенства человека над природой, так как оба эти объекта являются актом божественного творения и, следовательно, не могут полностью зависеть друг от друга, то есть человек должен найти свое счастье в лоне природы. На деле же инструментарий счастья включает в себя теории права, управления, идей, языка и природы, что противоречит божественной парадигме. Мир, как справедливо заметил Сен-Симон, "перевернулся с ног на голову", став для человека неограниченно свободным и пригодным для любых действий.
Общественные институты в этой концепции являются человеческими творениями, стоящими на службе общества. При отношениях полезности между людьми они становятся искусственным средством реализации интересов, при этом играя нормализующую роль, регулируя поведение человека и соотношение последствий этого поведения.
Таким образом, глава из книги Кристиана Лаваля становится для автора способом найти ответ на один из труднейших вопросов, связанный с достижением человеком счастья. "Инструментарий счастья", в соответствии со своим названием, предлагает читателю задуматься над способами достижения указанной цели, вспомнить об инструментах, которые уже были созданы для этого.
В общем и целом, глава представляется мне крайне содержательным и информативным текстом, достойно занимающим свое место в тексте произведения. Как кажется, каждый читатель сможет найти в ней нечто новое и неожиданное. Обширная теоретическая база, приводимая в тексте, не оставляет сомнений в правильности авторской позиции, хотя некоторые моменты все же потребовали у меня лично прояснения с использованием других источников. Это, вероятно, неизбежное следствие сложности идеи Лаваля, которая, тем не менее, изложена вполне доступным языком.
Иванов Александр