Приходится на одного взрослого работника

Группы	Потребляемых продуктов	Расхода в рублях
Муки ржаной, мер	Муки ячневой и пшенной, пудов	Пшена и гречи, мер	Муки пшеничной и крупчатки, фунтов	Картофеля, мер	Всего земледельч. Продуктов в переводе на рожь	Мяса, пудов	На пищу	На остальное личное потребление	Всего
А)	17,3	0,1	2,5	4,7	17,4	23,08	0,8	19,7	5,6	25,3
Б)	18,5	0,2	2,9	4,7	8,7	22,89	0,7	22,7	4,8	27,5
В)	26,5	0,3	3,0	7,3	12,2	31,26	1,5	29,6	7,3	36,9
Г)	26,2	1,4	4,3	2,0	9,0	32,21	1,8	30,7	8,3	39,0
Д)	27,4	-	3,4	6,0	13,6	32,88	2,3	32,4	13,9	46,3
Е)	27,4	-	3,4	6,0	13,6	32,88	2,3	321,4	13,9	46,3
	24,9	0,5	3,7	5,5	10,4	33,78	1,4	29,1	7,8	36,9

Для сопоставления с этим данных о жизненном уровне сельских рабочих, мы можем взять, во-1-х, средние цены на труд. За 10 лет (1881—1891) средняя плата годовому батраку в Воронежской губернии была 57 руб., считая же и содержание — 99 руб.[113], так что содержание стоило 42 рубля. Размеры личного потребления батра­ков и поденщиков с наделом (безлошадных и однолошад­ных крестьян) стоят ниже этого уровня. Стоимость всего содержания семьи составляет лишь 78 руб. у безлошад­ного “крестьянина” (при семье в 4 души) и 98 руб. у од­нолошадного (при семье в 5 душ), т. е. меньше, чем стоит содержание батрака. (Мы исключили из бюджетов безлошадного и однолошадного расходы на хозяйство и на подати и повинности, ибо надел сдается в этой мест­ности не дешевле, чем за подати.) Как и следовало ожидать, положение рабочего, привязанного к наделу, оказывается хуже, чем положение рабочего, свободного от этой привязи (мы пе говорим уже о том, в какой громадной степени прикрепление к наделу развивает отношения кабалы и личной зависимости). Денежный расход батрака несравненно выше, чем денежный расход на личное потребление у однолошадного и безлошадного крестьянина. Следовательно, прикрепление к наделу задерживает рост внутреннего рынка.

Во-2-х, мы можем воспользоваться данными земской статистики о потреблении батраков. Возьмем данные из “Сборника стат. свед. по Орловской губ.”, по Карачевскому уезду (т. V, в. 2, 1892), основанные на сведениях о 158 случаях батрачества[114]. Переводя месячный паек на годовой, получаем:

	Содержание батрака Орловской губернии	Содержание “крестьянина” Воронежской губернии
Minim.	Maxim.	среднее	однолошадн	Безлошадн.
Ржаной муки, пудов	15,0	24,0	21,6	18,5	17,3
Круп, пудов	4,5	9,0	5,25	2,9	2,5
Пшена, пудов	1,5	1,5	1,5	4,8	4,9
Картофеля, мер	18,0	48,0	26,9	8,7	17,4
Всего в переводе на рожь[115]	22,9	41,1	31,8	22,8	23,0
Сала, фунтов	24,0	48,0	33,0	28,0	32,0
Стоимость всей пищи в год, в рублях	-	-	40,5	27,5	25,3

Следовательно, по своему жизненному уровню одно­лошадные и безлошадные крестьяне стоят не выше батраков, приближаясь даже скорее к mininimum'y жизненного уровня батрака.

Общий вывод из обзора данных о низшей группе крестьянства получается, следовательно, такой: и по отношению ее к другим группам, вытесняющим низшее крестьянство из земледелия, и по размерам хозяйства, покрывающего лишь часть расходов на содержание семьи, и по источнику средств к жизни (продажа ра­бочей силы), и, наконец, по жизненному уровню эта группа должна быть отнесена к батракам и поден­щикам с наделом[116].

Заканчивая этим изложение земско-статистических данных о крестьянских бюджетах, мы не можем не оста­новиться на разборе тех приемов, которые употребляет для разработки бюджетных данных г. Щербина, соста­витель “Сборника оценочных сведений” и автор статьи о крестьянских бюджетах в известной книге: “Влияние урожаев и хлебных цен и т. д.” (т. II)[xlix]. Г-н Щербина заявляет к чему-то в “Сборнике”, что он пользуется теорией “известного политико-эконома К. Маркса” (стр. 111); на самом же деле он прямо извращает эту тео­рию, смешивая различие между постоянным и перемен­ным капиталом с различием между основным и оборот­ным капиталом (ibid.), перенося без всякого смысла эти термины и категории развитого капитализма на крестьян­ское земледелие (passim) и т. д. Вся обработка бюджет­ных данных у г. Щербины сводится к одному сплошному и невероятному злоупотреблению “средними величи­нами”. Все оценочные сведения относятся к “среднему” крестьянину. Доход с земли, вычисленный для 4-х уездов, делится на число хозяйств (вспомните, что у безлошадного этот доход около 60 руб. на семью, а у богача — около 700 руб.). Определяется “вели­чина постоянного капитала” (sic!!?) “на 1 хозяйство” (стр. 114), т. е. стоимость всего имущества, определяется “средняя” стоимость инвентаря, средняя стоимость торгово-промышленных заведений (sic!) — 15 рублей на 1 хозяйство. Г-н Щербина игнорирует ту мелочь, что эти заведения находятся в частной собственности зажи­точного меньшинства, и делит их на всех “уравнительно”! Определяется “средний” расход на аренду (стр. 118), составляющий, как мы видели, 6 рублей у однолошад­ного и 100—200 руб. у богача. Все это складывается и делится на число хозяйств. Определяется даже “сред­ний” расход на “ремонт капиталов” (ibid.). Что это значит, — аллах ведает. Если это означает пополнение и ремонт инвентаря и скота, то вот приведенные уже нами выше цифры: у безлошадного этот расход равен 8 (восьми) копейками 1 хозяйство, а у богача — 75 руб­лям. Не очевидно ли, что если мы будем складывать подобные “крестьянские хозяйства” и делить на число слагаемых, то у нас получится “закон средних потреб­ностей”, открытый г-ном Щербиной еще в сборнике по Острогожскому уезду (т. II, вып. II, 1887) и столь блистательно примененный впоследствии? А затем уже из такого “закона” нетрудно сделать вывод, что “кре­стьянин удовлетворяет не минимальные потребности, а средний уровень их” (с. 123 и мн. др.), что крестьян­ское хозяйство являет особый “тип развития” (с. 100) и т. п., и т. д. Подкреплением этого нехитрого приема “уравнивать” сельский пролетариат и крестьянскую буржуазию является знакомая уже нам группировка по наделу. Если бы мы применили ее, например, к бюд­жетным данным, то мы соединили бы в одну группу таких, например, крестьян (в категории многонадель­ных, с 15—25 дес. надела на семью): один сдает поло­вину надела (в 23,5 дес.), сеет 1,3 дес., живет главным образом “личными промыслами” (удивительно, как это хорошо звучит!), получает доходу 190 руб. на 10 душ об. пола (бюджет № 10 по Коротоякскому уезду). Дру­гой приарендовывает 14,7 дес., сеет 23,7 дес., держит батраков, получает 1400 руб. доходу на 10 душ об. пола (бюджет № 2 по Задонскому уезду). Не ясно ли, что мы получим особый “тип развития”, если будем складывать хозяйства батраков и поденщиков с хозяй­ствами крестьян, нанимающих рабочих, и делить сумму на число слагаемых? Стоит только пользоваться всегда и исключительно “средними” данными о крестьянском хозяйстве, — и все “превратные идеи” о разложении крестьянства окажутся раз навсегда изгнанными. Именно так и поступает г. Щербина, применяя подоб­ный прием en grand[117] в своей статье в книге: “Влияние Урожаев и т. д.”. Здесь делается грандиозная попытка учесть бюджеты всего русского крестьянства — все посредством тех же самых, испытанных, “средних”. Будущий историк русской экономической литературы с удивлением отметит тот факт, что предрассудки народ­ничества привели к забвению самых элементарных тре­бований экономической статистики, обязывающих строго разделять хозяев и наемных рабочих, какой бы фор­мой землевладения они ни были объединены, как бы ни были многочисленны и разнообразны переходные типы между ними.

XIII. ВЫВОДЫ ИЗ II ГЛАВЫ

Резюмируем главнейшие положения, которые следу­ют из выше рассмотренных данных:

1) Общественно-экономическая обстановка, в которую поставлено современное русское крестьянство, есть товарное хозяйство. Даже в центральной земледель­ческой полосе (которая наиболее отстала в этом отно­шении сравнительно с юго-восточными окраинами или с промышленными губерниями) крестьянин вполне подчинен рынку, от которого он зависит и в личном потреблении и в своем хозяйство, не говоря даже о по­датях.

2) Строй общественно-экономических отношений в кре­стьянстве (земледельческом и общинном) показывает нам наличность всех тех противоречий, которые свой­ственны всякому товарному хозяйству и всякому ка­питализму: конкуренцию, борьбу за хозяйственную самостоятельность, перебивание земли (покупаемой и арендуемой), сосредоточение производства в руках меньшинства, выталкивание большинства в ряды проле­тариата, эксплуатацию его со стороны меньшинства торговым капиталом и наймом батраков. Нет ни одного экономического явления в крестьянстве, которое бы не имело этой, специфически свойственной капиталисти­ческому строю, противоречивой формы, т. е. которое не выражало бы борьбы и розни интересов, не означало плюс для одних и минус для других. Такова и аренда, и покупка земли, и “промыслы” в их диаметрально противоположных типах; таков же и технический про­гресс хозяйства.

Этому выводу мы придаем кардинальное значение не только в вопросе о капитализме в России, но и в во­просе о значении народнической доктрины вообще. Именно эти противоречия и показывают нам наглядно и неопровержимо, что строй экономических отношений в “общинной” деревне отнюдь не представляет из себя особого уклада (“народного производства” и т. п.), а обыкновенный мелкобуржуазный уклад. Вопреки теориям, господствовавшим у нас в последние полвека, русское общинное крестьянство — не антагонист ка­питализма, а, напротив, самая глубокая и самая проч­ная основа его. Самая глубокая, — потому что именно здесь, вдали от каких бы то ни было “искусственных” воздействий и несмотря на учреждения, стесняющие развитие капитализма, мы видим постоянное образо­вание элементов капитализма внутри самой “общины”. Самая прочная, — потому что на земледелии вообще и на крестьянстве в особенности тяготеют с наиболь­шей силой традиции старины, традиции патриархаль­ного быта, а вследствие этого — преобразующее дей­ствие капитализма (развитие производительных сил, изменение всех общественных отношений и т. д.) проявляется здесь с наибольшей медленностью и постепен­ностью[118].

3) Совокупность всех экономических противоречий в крестьянстве и составляет то, что мы называем раз­ложенцем крестьянства. Сами крестьяне в высшей степени метко и рельефно характеризуют этот процесс термином: “раскрестьянивание”[119]. Этот процесс озна­чает коренное разрушение старого патриархального крестьянства и создание новых типов сельского насе­ления.

Прежде чем переходить к характеристике этих ти­пов, заметим следующее. Указание на этот процесс дела­лось в нашей литературе очень давно и очень часто. Например, еще г. Васильчиков, пользовавшийся трудами Валуевской комиссии[l], констатировал образование “сельского пролетариата” в России и “распадение кресть­янского сословия” (“Землевладение и земледелие”, 1-е изд., т. I, гл. IX). Указывал на этот факт и В. Орлов (“Сборник стат. свед. по Московской губ.”, т. IV, в. 1, стр. 14) и многие другие. Но все эти указания остава­лись совершенно отрывочными. Никогда не делалось попытки систематически изучить это явление, и потому, несмотря на богатейшие данные земско-статистических подворных переписей, мы и по ею пору имеем недоста­точно сведений об этом явлении. В связи с этим нахо­дится и то обстоятельство, что большинство авторов, касавшихся данного вопроса, смотрит на разложение крестьянства, как на простое возникновение имуще­ственных неравенств, как на простую “дифференциа­цию”, как любят говорить народники вообще и г. Карышев в особенности (см. его книгу об “Арендах” и статьи в “Русском Богатстве”). Несомненно, что воз­никновение имущественного неравенства есть исход­ный пункт всего процесса, но одной этой “диффе­ренциацией” процесс отнюдь не исчерпывается. Ста­рое крестьянство не только “дифференцируется”, оно совершенно разрушается, перестает существовать, вытесняемое совершенно новыми типами сельского населения, — типами, которые являются базисом обще­ства с господствующим товарным хозяйством и капи­талистическим производством. Эти типы — сельская буржуазия (преимущественно мелкая) и сельский пролетариат, класс товаропроизводителей в земле­делии и класс сельскохозяйственных наемных ра­бочих.

В высшей степени поучительно, что чисто теоретиче­ский анализ процесса образования земледельческого капитализма указывает на разложение мелких произ­водителей как на важный фактор этого процесса. Мы имеем в виду одну из наиболее интересных глав 3-го тома “Капитала”, именно главу 47: “Генезис капи­талистической поземельной ренты”. Исходным пунк­том этого генезиса Маркс берет отработочную ренту (Arbeitsrente)[120] — “когда непосредственный произво­дитель одну часть недели работает на земле, фак­тически принадлежащей ему, при помощи орудии производства (плуга, скота и пр.), принадлежащих ему фактически или юридически, а остальные дни недели работает даром в имении землевладельца, ра­ботает на землевладельца” (“Das Kapital”, III, 2, 323. Русск. пер. 651). Следующей формой ренты является рента продуктами (Produktenrente) или натуральная рента, когда непосредственный производитель произ­водит весь продукт на земле, эксплуатируемой им самим, отдавая землевладельцу весь прибавочный про­дукт натурой. Производитель становится здесь бо­лее самостоятельным и получает возможность приоб­ретать своим трудом некоторый излишек сверх того количества продуктов, которое удовлетворяет его необ­ходимые потребности. “Вместе с этой формой” [ренты] “появятся более крупные различия в хозяйственном положении отдельных непосредственных производи­телей. По крайней мере, является возможность этого и даже возможность того, что этот непосредственный производитель приобретает средства для того, чтобы в свою очередь прямо эксплуатировать чужой труд” (S. 329. Русск. пер. 657)[li]. Итак, еще при господстве натурального хозяйства, при первом же расширении самостоятельности зависимых крестьян, появляются уже зачатки их разложения. Но развиться эти зачатки могут только при следующей форме ренты, при денеж­ной ренте, которая является простым изменением формы натуральной ренты. Непосредственный произво­дитель отдает землевладельцу не продукты, а цену этих продуктов[121]. Базис этого вида ренты остается тот же: непосредственный производитель по-прежнему является традиционным владельцем земли, но “этот базис идет здесь навстречу своему разложению” (330). Денежная рента “предполагает уже более значительное развитие торговли, городской промышленности, вообще товар­ного производства, а с ним и денежного обращения” (331)[lii]. Традиционное, обычно-правовое отношение за­висимого крестьянина к землевладельцу превращается здесь в чисто денежное отношение, основанное на до­говоре. Это ведет, с одной стороны, к экспроприации старого крестьянства, с другой — к выкупу крестьяни­ном своей земли и своей свободы. “Далее, превращению натуральной ренты в денежную не только непременно сопутствует, но даже предшествует образование класса неимущих поденщиков, нанимающихся за деньги. В те­чение периода их возникновения, когда этот новый класс появляется лишь спорадически, у лучше постав­ленных обязанных оброком (rentepflichligen) крестьян развивается по необходимости обыкновение эксплуатировать за свой счет сельских наемных рабочих... Таким образом у них складывается мало-помалу возможность накоплять известное состояние и самим обратиться в будущих капиталистов. Среди самих прежних владель­цев земли, которые сами ее обрабатывали, возникает, таким образом, рассадник капиталистических аренда­торов, развитие которых зависит от общего развития капиталистического производства вне пределов сель­ского хозяйства” (“Das Kapital”, III, 2, 332. Русск. пер., 659-660)[liii].

4) Разложение крестьянства, развивая на счет сред­него “крестьянства” его крайние группы, создает два новых типа сельского населения. Общий признак обоих чипов — товарный, денежный характер хозяйства. Пер­вый новый тип — сельская буржуазия или зажиточное крестьянство. Сюда относятся самостоятельные хозяева, ведущие торговое земледелие во всех его разнообразных формах (мы опишем главнейшие из этих форм в главе IV), затем владельцы торгово-промышленных заведений, хозяева торговых предприятии и т. п. Соединение торгового земледелия с торгово-промышленными предприятиями есть специфически свойственный этому крестьянству вид “соединения земледелия с промыслами”. Из этого зажиточного крестьянства вырабатывается класс фермеров, ибо аренда земли для продажи хлеба играет (в земледель­ческой полосе) громадную роль в их хозяйстве, нередко большую, чем надел. Размеры хозяйства пре­вышают здесь в большинстве случаев рабочие силы семьи, и потому образование контингента сельских батраков, а еще более поденщиков, есть необходи­мое условие существования зажиточного крестьян­ства[122]. Свободные деньги, получаемые в виде чистого дохода этим крестьянством, обращаются или на тор­говые и ростовщические операции, так непомерно развитые в нашей деревне, либо — при благоприятных условиях — вкладываются в покупку земли, улучше­ния хозяйства и т. п. Одним словом, это — мелкие аг­рарии. Численно крестьянская буржуазия составляет небольшое меньшинство всего крестьянства, — веро­ятно, не более одной пятой доли дворов (что соответ­ствует приблизительно трем десятым населения), при­чем это отношение, разумеется, сильно колеблется в разных местностях. Но по своему значению во всей совокупности крестьянского хозяйства,—в общей сумме принадлежащих крестьянству средств производства, в общем количестве производимых крестьянством зем­ледельческих продуктов, — крестьянская буржуазия является безусловно преобладающей. Она — господин современной деревни.

5) Другой новый тип — сельский пролетариат, класс наемных рабочих с наделом. Сюда входит неимущее кре­стьянство, в том числе и совершенно безземельное, но типичнейшим представителем русского сельского про­летариата является батрак, поденщик, чернорабочий, строительный или иной рабочий с наделом. Ничтожный размер хозяйства на клочке земли и притом хозяйства, находящегося в полном упадке (о чем особенно наглядно свидетельствует сдача земли), невозможность существо­вать без продажи рабочей силы (== “промыслы” неиму­щего крестьянства), в высшей степени низкий жизненный уровень — даже уступающий, вероятно, жизненному уровню рабочего без надела, — вот отличительные черты этого типа[123]. К представителям сельского про­летариата должно отнести не менее половины всего числа крестьянских дворов (что соответствует прибли­зительно 4/10 населения), т. е. всех безлошадных и большую часть однолошадных крестьян (разумеется, это лишь массовый примерный расчет, подлежащий в различных районах более или менее значительным видоизменениям, сообразно с местными условиями). Основания, которые заставляют думать, что такая зна­чительная доля крестьянства принадлежит уже теперь к сельскому пролетариату, были приведены выше[124]. Следует добавить, что в нашей литературе зачастую слишком шаблонно понимают то положение теории, что капитализм требует свободного, безземельного ра­бочего Это вполне верно, как основная тенденция, но в земледелие капитализм проникает особенно мед­ленно и среди чрезвычайного разнообразия форм. На­деление сельского рабочего землей делается очень часто в интересах самих сельских хозяев, и потому тип сельского рабочего с наделом свойственен всем ка­питалистическим странам. В разных государствах он принимает различные формы: английский коттер (cot­tager) не то, что парцелльный крестьянин Франции или Рейнских провинций, а этот последний опять-таки не то, что бобыль или кнехт в Пруссии. Каждый из них носит на себе следы особых аграрных порядков, особой истории аграрных отношений, — но это не мешает од­нако экономисту обобщать их под один тип сельскохо­зяйственного пролетария. Юридическое основание его права на кусочек земли совершенно безразлично для такой квалификации. Принадлежит ли ему земля на праве полной собственности (как парцелльному кре­стьянину) или ее дает ему лишь в пользование лендлорд или Rittergutsbesitzer[125], или, наконец, он владеет ею, как член великорусской крестьянской общины, — дело от этого нисколько не меняется[126]. Относя неимущее крестьянство к сельскому пролетариату, мы не говорим ничего нового. Это выражение употреблялось уже неод­нократно многими писателями, и только экономисты народничества упорно толкуют о крестьянстве вообще, как о чем-то антикапиталистическом, закрывая глаза на то, что масса “крестьянства” заняла уже вполне определенное место в общей системе капиталистического производства, именно, место сельскохозяйственных и промышленных наемных рабочих. У нас очень любят, например, превозносить наш аграрный строй, сохра­няющий общину и крестьянство и т. д., и противопо­ставлять его остзейскому строю с его капиталистической организацией земледелия. Небезынтересно поэтому взглянуть, какие типы сельского населения относятся иногда в Остзейском крае[liv] к классу батраков и поден­щиков. Крестьяне в остзейских губерниях разделяются на многоземельных (25—50 дес. в особом участке), бобылей (3—10 дес., бобыльские участки) и безземель­ных. Бобыль, как справедливо замечает г. С. Коро­ленко, “ближе всего подходит к общему типу русского крестьянина центральных губерний” (“Вольнонаемный труд”, стр. 495); он вечно вынужден делить свое время между разными поисками заработков и собственным хозяйством. Но особенно интересно для нас экономи­ческое положение батраков. Дело в том, что сами по­мещики находят выгодным наделять их землей в счет платы. Вот примеры землевладения остзейских батраков: 1) 2 дес. земли (мы переводим в десятины лофштели: Lofstelle = 1/3 дес.);муж работает 275 дней, жена — 50 в году с платой по 25 коп. в день; 2) 2²/з дес. земли; “батрак держит 1 лошадь, 3 коровы, 3 овцы и 2 свиньи” (стр. 508), батрак работает через неделю, а жена — 50 дней; 3)6 дес. земли (Баусский у., Курляндской губ.), “батрак держит 1 лошадь, 3 коровы, 3 овцы и несколько свиней” (стр. 518), он работает 3 дня в неделю, жена — 35 дней в году; 4) в Газенпотском уезде Курляндской губ. — 8 дес. земли, “во всех случаях батраки получают даровой помол и врачебную помощь с лекарствами, а детиих обучаются в школе” (стр. 519) и т. д. Мы обра­щаем внимание читателя на размеры землевладения и хозяйства этих батраков, — т. е. на те именно условия, которые выделяют, по мнению народников, наших кре­стьян из общеевропейского аграрного строя, соответ­ствующего капиталистическому производству. Соеди­ним все примеры, сообщенные в цитированном издании: у 10 батраков З1 1/3 десятины земли, значит, в сред­нем по 3,15 дес. на 1 батрака. К батракам относятся здесь и крестьяне, работающие меньшую часть года на помещика (1/2 года муж и 35—50 дней жена), относятся и однолошадные, имеющие по 2, даже по 3 коровы. Спрашивается, в чем же состоит преслову­тое отличие нашего “общинного крестьянина” от ост­зейского батрака подобного типа? В Остзейском крае называют вещи их настоящим именем, а у нас соединяют однолошадных батраков с богатыми кре­стьянами, выводят “средние”, толкуют умиленно об “общинном духе”, о “трудовом начале”, о “народном производстве”, о “соединении земледелия с промыс­лами”...

6) Промежуточным звеном между этими пореформен­ными типами “крестьянства” является среднее крестьян­ство. Оно отличается наименьшим, развитием товарно­го хозяйства. Самостоятельный земледельческий труд разве лишь в лучший год и при особо благоприятных условиях покрывает содержание такого крестьянства, и потому оно находится в крайне неустойчивом положе­нии. В большинстве случаев средний крестьянин не мо­жет свести концов с концами без того, чтобы не при­бегать к займам под отработки и т. п., без того, чтобы не искать “подсобных” сторонних заработков, состоя­щих тоже отчасти из продажи рабочей силы, и т. д. Каждый неурожай выбрасывает массы среднего кре­стьянства в ряды пролетариата. По своим общественным отношениям эта группа колеблется между высшей, к которой она тяготеет и в которую удается попасть лишь небольшому меньшинству счастливцев, и между низшей, в которую ее сталкивает весь ход общественной эволюции. Мы видели, что крестьянская буржуазия оттесняет не только низшую, но и среднюю группу крестьянства. Таким образом происходит специфически свойственное капиталистическому хозяйству вымывание средних членов и усиление крайностей — “раскрестьянивание”.

7) Разложение крестьянства создает внутренний рынок для капитализма. В низшей группе это образо­вание рынка происходит на счет предметов потребле­ния (рынок личного потребления). Сельский пролета­рий, по сравнению с средним крестьянством, меньше потребляет, — и притом потребляет продукты худ­шего качества (картофель вместо хлеба и пр.), — но больше покупает. Образование и развитие крестьян­ской буржуазии создает рынок двояким путем: во-первых и главным образом, — на счет средств про­изводства (рынок производительного потребления), ибо зажиточное крестьянство стремится превратить в капитал те средства производства, которые оно “собирает” и от “оскудевших” помещиков и от ра­зоряющихся крестьян. Во-вторых, рынок создается здесь и на счет личного потребления вследствие расширения потребностей у более состоятельных кре­стьян[127].

8) По вопросу о том, идет ли вперед разложение кре­стьянства и как быстро, — мы не имеем точных стати­стических данных, которые бы можно было поставить рядом с данными комбинационных таблиц (§§ I—VI). Это и неудивительно, ибо до сих пор (как мы уже за­метили) не было сделано даже попытки систематически изучить хотя бы статику разложения крестьянства и указать те формы, в которых происходит этот процесс[128]. Но все общие данные об экономике нашей деревни свидтельствуют о непрерывном и быстром росте разложения: с одной стороны, “крестьяне” забрасывают и сдают землю, растет число безлошадных, “крестьяне” бегут в города и т. д., — с другой стороны, идут своим чередом и “прогрессивные течения в крестьянском хозяйстве”, “крестьяне” покупают землю, улучшают хозяйство, вводят плуги, развивают травосеяние, молочное хозяйство и т. д. Мы знаем теперь, какие “крестьяне” участвуют в этих двух полярно противоположных сторонах процесса.

Затем, развитие переселенческого движения дает громадный толчок разложению крестьянства и особенно земледельческого крестьянства. Известно, что переселяются главным образом крестьяне из губерний земледельческих (из промышленных эмиграция совершенно ничтожна) и притом именно из густонаселенных центральных губерний, в которых всего более развиты отработки (задерживающие разложение крестьянства). Это во-1-х. А во-2-х, из районов выселения идет главным образом крестьянство среднего достатка, а на родине остаются главным образом крайние группы крестьянства. Таким образом переселения усиливают разложение крестьянства на местах выхода и переносят элементы разложения на места вселения (батрачество новоселов в Сибири в первый период их новой жизни[129]). га связь переселений с разложением крестьянства вполне доказана И. Гурвичем в его превосходном исследовании: “Переселения крестьян в Сибирь” (М. 1888). Мы усиленно рекомендуем читателю эту книгу, которую усердно старалась замолчать наша народническая пресса[130].

9) Громадную роль в нашей деревне играет, как известно, торговый и ростовщический капитал. Мы 1итаем лишним приводить многочисленные факты и указания источников на это явление: факты эти общеизвестны и не относятся прямо к нашей теме. Нас ин­тересует лишь вопрос: в каком отношении к разложению крестьянства стоит торговый и ростовщический капитал в нашей деревне? есть ли связь между очерченными выше отношениями между группами крестьянства и отношениями крестьянских кредиторов к крестьянским должникам? является ли ростовщичество фактором и двигателем разложения или оно задерживает это раз­ложение?

Укажем сначала, какую постановку этого вопроса дает теория. В том анализе капиталистического произ­водства, который дал автор “Капитала”, очень важное значение отведено, как известно, торговому и ростов­щическому капиталу. Основные положения воззрений Маркса по этому предмету состоят в следующем: 1) тор­говый и ростовщический капитал, с одной стороны, и промышленный капитал [т. е. капитал, вложенный в производство, все равно — земледельческое или инду­стриальное], с другой стороны, представляет из себя один тип экономического явления, обнимаемого общей формулой: покупка товара для продажи его с барышом (“Das Kapital”, I, 2. Abschnitt[131], 4 глава, особенно стр. 148—149 второго немецкого издания[lv]). — 2) Тор­говый и ростовщический капитал всегда исторически предшествуют образованию промышленного капитала и логически являются необходимым условием этого об­разования (“Das Kapital”, III, I, S. 312—316; русск. нер., с. 262—265; III, 2, 132—137, 149; русск. пер., с. 488—492, 502)[lvi], но сами по себе ни торговый, ни ро­стовщический капитал не составляют еще достаточ­ного условия для возникновения промышленного ка­питала (т. е. капиталистического производства); они не всегда разлагают старый способ производства и ставят на его место капиталистический способ произ­водства; образование этого последнего “зависит всецело от исторической ступени развития и от данных об­стоятельств” (ibid., 2, 133, русск. пер., 489)[lvii]. “Как далеко заходит это разложение старого способа производства” (торговлей и торговым капиталом), “это зави­сит прежде всего от его прочности и его внутреннего строя. II к чему ведет этот процесс разложения, т. е. какой новый способ производства становится на место старого, — это зависит не от торговли, а от харак­тера самого способа производства” (ibid., Ill, I, 316; русск. пер., 265)[lviii]. — 3) Самостоятельное развитие торгового капитала стоит в обратном отношении к сте­пени развития капиталистического производства (ibid., S. 312, русск. пер., 262)[lix]; чем сильнее развит торговый и ростовщический капитал, том слабее развитие промы­шленного капитала (= капиталистического производ­ства), и наоборот.

Следовательно, в применении к России следует раз­решить вопрос: связывается ли у нас торговый и ро­стовщический капитал с промышленным? ведет ли торговля и ростовщичество, разлагая старый способ производства, к замене его капиталистическим спосо­бом производства или каким-либо иным?[132] Это — во­просы факта, вопросы, которые должны быть разрешены по отношению ко всем сторонам русского народного хозяйства. По отношению к крестьянскому земледе­лию вышерассмотренные данные содержат в себе ответ на этот вопрос, именно ответ утвердительный. Обычное народническое воззрение, по которому “ку­лак” и “хозяйственный мужик” представляют из себя не две формы одного и того же экономического яв­ления, а ничем между собою не связанные и проти­воположные типы явлений, — это воззрение реши­тельно ни на чем не основано. Это — один из тех предрассудков народничества, которые никто даже и не пытался никогда доказать анализом точных экономи­ческих данных. Данные говорят обратное. Нанимает ли крестьянин рабочих для расширения производства, торгует ли крестьянин землей (вспомните вышепри­веденные данные о широких размерах аренды у бо­гачей) или бакалейным товаром, торгует ли он коноплей, сеном, скотом и пр. или деньгами (ростовщик), — он представляет из себя один экономический тип, опе­рации его сводятся, в своей основе, к одному и тому же экономическому отношению. Далее, — что в русской общинной деревне роль капитала не исчерпывается кабалой и ростовщичеством, что капитал обращается также и на производство, это видно из того, что зажиточное крестьянство вкладывает деньги не толь­ко в торговые заведения и предприятия (см. выше), но и в улучшение хозяйства, в покупку и аренду земли, в улучшение инвентаря, наем рабочих и т. д. Если бы капитал в нашей деревне бессилен был со­здать что-либо кроме кабалы и ростовщичества, тогда бы мы не могли, по данным о производстве, конста­тировать разложение крестьянства, образование сель­ской буржуазии и сельского пролетариата, — тогда бы все крестьянство представляло из себя довольно ровный тип придавленных нуждою хозяев, среди ко­торых выделялись бы лишь ростовщики, выделялись исключительно размером денежного имущества, а не размером и постановкой земледельческого производ­ства. Наконец, из вышеразобранных данных следует то важное положение, что самостоятельное развитие торгового и ростовщического капитала в нашей де­ревне задерживает разложение крестьянства. Чем даль­ше пойдет развитие торговли, сближая деревню с городом, вытесняя примитивные сельские базары и подрывая монопольное положение деревенского ла­вочника, чем более будут развиваться европейски правильные формы кредита, вытесняя деревенского ростовщика, — тем дальше и глубже должно пойти разложение крестьянства. Капитал зажиточных кре­стьян, вытесняемый из мелкой торговли и ростовщи­чества, обратится в более широких размерах на про­изводство, на которое он начинает обращаться уже теперь.

10) Другим важным явлением в экономике нашей де­ревни, которое задерживает разложение крестьянства, являются остатки барщинного хозяйства, т. е. отработки. Отработки основаны на натуральной оплате труда, — следовательно, на слабом развитии товарного хозяй­ства. Отработки предполагают и требуют именно сред­него крестьянина, который не был бы вполне состоя­тельным (тогда он не закабалится под отработки), но не был бы также и пролетарием (чтобы взять отработки, надо иметь свой инвентарь, надо быть хоть мало-мальски “справным” хозяином).

Говоря выше, что крестьянская буржуазия есть го­сподин современной деревни, мы абстрагировали эти задерживающие разложение факторы: кабалу, ростов­щичество, отработки и прочее. В действительности на­стоящими господами современной деревни являются зачастую не представители крестьянской буржуазии, а сельские ростовщики и соседние землевладельцы. Подобное абстрагирование представляется однако прие­мом вполне законным, ибо иначе нельзя изучать внут­ренний строй экономических отношений в крестьянстве. Интересно отметить, что и народник употребляет такой прием, но только останавливается на полдороге, не до­водя до конца своего рассуждения. Говоря о гнете податей и пр. в своих “Судьбах капитализма”, г. В. В. замечает, что для общины, для “мира”, в силу этих причин, “условий естественной (sic!) жизни больше не существует” (287). Прекрасно. Но весь вопрос именно в том, каковы эти “естественные условия”, которые еще не существуют для нашей деревни. Для ответа на этот вопрос надо изучить строй экономических отношений внутри общины, приподняв, если можно так выра­зиться, те остатки дореформенной старины, которые за­темняют эти “естественные условия” жизни нашей де­ревни. Если бы г. В. В. сделал это, он увидел бы, что этот строй деревенских отношений показывает полное разложение крестьянства, что, чем полнее будут вытес­нены кабала, ростовщичество, отработки и проч., тем глубже пойдет разложение крестьянства[133]. Выше мы показали, на основании земско-статистических данных, что это разложение есть теперь уже совершившийся факт, что крестьянство совершенно раскололось на противоположные группы.

ГЛАВА III

ПЕРЕХОД ЗЕМЛЕВЛАДЕЛЬЦЕВ

ОТ БАРЩИННОГО ХОЗЯЙСТВА К КАПИТАЛИСТИЧЕСКОМУ

От крестьянского хозяйства мы должны теперь перейти к помещичьему. Наша задача состоит в том, чтобы рассмотреть, в основных чертах, данный обще­ственно-экономический строй помещичьего хозяйства и обрисовать характер эволюции этого строя в порефор­менную эпоху.