Трансформационная эволюция и «новая россия».

При обсуждении перспектив модернизационного проекта в нашей стране, наряду с вызовами, стоящими перед страной и соответствующими императивами, следует оценить комплекс трансформационных предпосылок модернизации. Выше мы имели возможность подробно обсудить, в какой мере трансформационные предпосылки определяют «коридоры возможностей» модернизационных проектов. Хорошо известно - “path depended”. В соответствии с используемыми в данном Докладе теоретическими представлениями о ключевых факторах трансформационных процессов, следует дать оценку эволюции институциональной среды, мотиваций основных хозяйственных субъектов, а также изменениям моделей социальной деятельности тех слоев и групп населения, которые определяют направленность этих процессов, возникающим в этой связи напряжениям и противоречиям трансформации.

Начальный этап радикальных реформ характеризовался очень значительным расхождением между ориентирами этих реформ, с одной стороны, и представлениями влиятельных элитных групп, с другой (см. Табл.1).

Дальнейший ход реформ привел к существенной социальной интеграции позиций социальных элит, как за счет изменения позиций многих их представителей, так и путем маргинализации, вытеснения из элитных групп большинства тех, кто уклонился от процесса интеграции. Одновременно следует отметить, что доминирующие ориентиры общественных преобразований сместились от «либерального радикализма» к большему учету требований практики и актуальных ориентиров элитных групп.

Таблица 1.

Представления различных элитных групп о роли государства в социально-экономической жизни/1/

№пп	Представление о роли государства в социа- льно-экономической жизни	Члены Верх Совета 1992г.	Депута- ты СовФед 1993г.	Директора
1993г.	1994г.
1.	Отсутствие государ- ственного регулирования, сокращение со- циальной помощи - «радикально-либе-ральная модель»	1,3	0,0	0,0	2,3
2.	Государство регули- рует определенные сектора экономики и оказывает социаль-ную помощь наиболее нуждающимся слоям населения - «социал- демократическая модель»	53,3	62,2	35,4	40,9
3.	Государство регули-рует все сектора эко- номики, оказывает поддержку всем слоям населения – «патерналистская мо-дель»	41,3	37,8	62.6	54,5

Институциональные и мотивационные предпосылки модернизации.Важнейшей характеристикой эволюции институциональной системы в нашей стране является ее относительная стабилизация. В основном завершилась адаптация хозяйствующих субъектов к рыночным условиям. Сигналы рынка, изменения конъюнктуры стали серьезными регуляторами их деятельности. В ходе адаптационной селекции из хозяйственной жизни ушли те субъекты, которые по различным причинам не смогли обеспечить свое «выживание».

При этом следует отметить, что государство, приняв «шоковый» вариант вхождения страны в рынок, отказалось на деле от содержательного участия в формировании институциональной среды. Одновременно оно сбросило с себя ответственность за характер рыночной адаптации принадлежавших ему предприятий. Этим, по существу, оно заняло отнюдь не нейтральную позицию по отношению к основным социальным силам, противоборствующим в начальный период рыночной трансформации: «красные директора» против «новых русских».

Разрушив легальные рамки, государство на деле «подыграло» «новым русским», использовавшим в своих спекуляциях полукриминальные и просто криминальные действия. Этим самым государство приняло на себя серьезную ответственность за сложившуюся в результате хозяйственную среду, за усугубившиеся институциональные дисфункции и структурные диспропорции. Выбор тогдашним правительством конкретной модели приватизации также был направлен на ослабление политического и экономического влияния «красных директоров», несмотря на то, что такая приватизация вела к разрушению структуры собственности, стимулировала «растаскивание» активов.

Тем не менее, несмотря на огромные издержки, в ходе рыночной адаптации существенно изменилась мотивация собственников и менеджмента основной части хозяйствующих субъектов. Прежние ориентиры директорского корпуса, все еще оказывавшего существенное влияние на экономическую жизнь, можно видеть из табл.2.

Данные таблицы показывают наличие существенной неопределенности в адаптационных ориентирах директорского корпуса. Неопределенность перспектив директорского корпуса в начале рыночной трансформации, во многом вызванная характером проводимой приватизации, обусловила оппортунистическую мотивацию значительной части собственников. Попросту говоря, начальный этап рыночной трансформации характеризовался массовым «уводом активов». Затем, по мере рыночной адаптации, новой переконфигурации структуры активов, интересы сместились и основной мотивацией стали «захваты» и другие сходные формы наращивания масштабов подконтрольной собственности.

Теперь, в условиях институциональной стабилизации доминирующей мотивацией стало получение доходов от основной деятельности, эксплуатация купленных или «прихваченных», в общем, подконтрольных предприятий.

Соответственно, кардинально изменились требования к уровню корпоративного управления, к качеству менеджмента. По оценкам экспертов повышение качества управления стало важным фактором роста эффективности экономики в целом. Один из примеров - снижение за последние годы почти вдвое средних издержек в добыче нефти.

Таблица 2.

Динамика оценок директорами готовности своих коллег к деятельности в условиях рынка /2/

№п/п.	Оценка директоров адаптационных ориентиров своих коллег	1993г.	1994г.
1.	Большинство директоров уже готово Работать в условиях рынка	33,3	11,4
2.	Большинство директоров со временем сможет приспособиться к рынку	32,3	52,3
3.	Большинство директоров не сможет приспособиться к рынку	28,3	20,5
4.	Большинство директоров является противниками рынка	6,1	9,1
5.	Другие ответы	0,0	2,3
6.	Затрудняются ответить и не ответили	0,0	4,4

Также существенной предпосылкой развития стали интенсивные процессы концентрации собственности, формирования крупных производственно-технологических комплексов. Первоначально финансово-промышленные группы представляли собой довольно «пестрые» конгломераты производственных объектов, объединенных лишь принадлежностью к общему собственнику. Сегодня активно идет два параллельных процесса: во-первых, ФПГ становятся классическими холдингами, а во-вторых, интенсивно идет «достраивание» классических корпораций, объединяющие производственные элементы, связанные между собой производственно-технологическими связями/3/.

Получение синергического институционального и технологического эффекта от объединения в корпорацию разъединенных ранее предприятий стало значимым фактором повышения эффективности, существенной предпосылкой дальнейшего развития.

Этот процесс близок к завершению в сырьевых отраслях, металлургии и связи, активно идет в ВПК и гражданском машиностроении (яркий пример тракторное и сельхозмашиностроение), в пищевой промышленности. Быстро формируются крупные ритейловые сети, занимающие уже значимые сегменты в общих объемах розничной торговли. Следует отметить быструю концентрацию в строительстве, формирование мощных девелоперско-инжиниринговых компаний, распространяющих свою деятельность из столицы в регионы.

Важной предпосылкой экономического развития стали кардинально большая доступность финансовых ресурсов, используемых на цели развития и модернизации крупных и средних российских корпораций. Их легализация и большая открытость, следование международным нормам корпоративного управления, наряду с очевидным избытком средств на мировых финансовых рынках, сильно облегчили привлечение средств с этих рынков. В последнее время существенно возросло предложение ресурсов и со стороны отечественных кредитных организаций. Увеличение предложения финансовых ресурсов со стороны международных и отечественных финансовых институтов, снижение стоимости заемных ресурсов стало сильным стимулом для роста инвестиций и, как условие, стимулом для повышения открытости и легальности институциональной среды российских корпораций.

Все эти факторы, наряду с реинвестированием собственных, существенно выросших прибылей, обусловили высокий уровень инвестиционной активности российских компаний за последние четыре года. Эта активность частных компаний - сильный индикатор характера эволюции институциональной среды в нашей стране. Рост инвестиций означает, что российский бизнес позитивно расценивает свои перспективы, включая сюда, очевидно, свои возможности по формированию локальной, специфичной институциональной среды, основанной на «эксклюзивных отношениях с соответствующими государственными органами/4/.

Знаменательны перемены и в научно-технической области. Техническая модернизация стала одним из приоритетных инструментов повышения прибыльности и, следовательно, капитализации. Российские корпорации, прежде всего машиностроители, существенно увеличили затраты на НИОКР. В крупнейших ФПГ стало модным создание венчурных компаний, финансирование технологических проектов. Правда, при этом менеджмент этих компаний еще слабо освоил специфику технологического бизнеса.

Значительное число научных коллективов прошли через участие в западных проектах, получили опыт работы под руководством жесткого прагматичного менеджмента, ориентированного на коммерциализацию научных достижений. Начинается серьезная ревизия ранее накопленного научного потенциала на предмет его реализации в коммерческих проектах. Эти обстоятельства вызвали реальный спрос на институты защиты интеллектуальной собственности.

Эксперты обоснованно полагают, что высокие темпы роста экономики последних лет во многом обусловлены упорядочением институциональной среды, снижением экономических и политических рисков. Подтверждение - существенное снижение стоимости заимствования финансовых ресурсов на отечественном и зарубежных рынках.

Существенные изменения претерпела в последние годы и легальная компонента институциональной среды. В основном завершилось формирование корпуса законов, регулирующих функционирование экономики, прежде всего Гражданского кодекса РФ.

В то же время следует отметить, что важной характеристикой этого корпуса является его идеологическая предзаданность, довольно слабый учет реалий хозяйствования. Эта характеристика, как мы уже отмечали выше, характерна для моделей модернизации, связанных с авторитарными ориентирами.

Такой характер формирования легальной компоненты институциональной среды, еще слабо кореллированный с реальными хозяйственными практиками и распространенными моделями социального действия, в полном соответствии с теоретическими предсказаниями приводит к провалам. Так, для экспертов была вполне очевидна нереалистичность либеральной концепции пенсионной реформы. Мотивация ее авторов была вполне благая - создание ресурсов для частных инвестиций. Но гора родила – мышь. Лишь 4% граждан перевели свои пенсионные накопления в НПФ. Сегодня, в условиях очевидного противоречия между концепцией и реальностью выдвигаются капитулянтские предложения, направленные на отказ от принципов пенсионной реформы. Результат – снижение доверия к государству со стороны наиболее активных слоев населения. «Монетизация» льгот также была связана с нереалистичными исходными предпосылками, оторванными от практики. Корректировка практики в соответствии с требованиями жизни обошлась очень дорого.

Здравая идея открытых тендеров без честного администрирования обернулась разгулом административного торга и коррупции. По оценкам экспертов «откаты» выросли настолько, что тендеры сегодня могут выигрывать в основном те, кто не собирается исполнять их требования в полном объеме.

Серьезный институциональный барьер - взаимное недоверие государства и бизнеса. За последние годы для восстановления этого доверия сложились уникальные возможности. После выдавливания олигархов из политики существенно сократилось «теневое» влияние бизнеса, произошло переосмысливание им своих интересов и позиций. Сегодня крупный бизнес осознал общность своих базовых интересов со всеми группами предпринимателей. Сформировался их общий «спрос на государство»: на его стратегическое лидерство, на прочные и честные институты, на защиту законопослушного бизнеса.

Государство же плохо удовлетворяет этот «спрос». Отстраненность от жизненных реалий, идейная зашоренность многих решений блокируют принятие практичных мер. Не ведется борьба с массовыми злоупотреблениями тех самых органов, которые поставлены защищать закон. Разрыв между «писаным» законом и хозяйственной практикой создает объективную базу для масштабного административно-бюрократического произвола, разгула коррупции.

Институциональный генезис.В большой мере эта ситуация связана с отмеченной выше слабостью этического фундамента институциональной среды. Без такого фундамента, в свою очередь, невозможно эффективное функционирование этой среды. Этическая среда в нашей стране довольно давно приобрела двухсекторный характер. В кругу «своих» (родных и близких) высокие этические требования в основном сохранили свое значение. В отношении же формальных институтов сформировалось устойчивое недоверие (исключение – Президент России В.В. Путин). Примером такого, довольно абсурдного недоверия, стала заведомо аффектированная реакция населения на угрозу дефицита соли во многих регионах России.

Институты, которые по исходным принципам своего функционирования должны базироваться на универсалистских ценностях, характерных для модернизованных обществ, не обрели в ходе социальной трансформации необходимого этического фундамента. Налицо институциональный кризис, обусловленный слабостью этического фундамента постсоветского общества, ведущий к дисфункции большинства его институтов. Таким образом, налицо парадокс: институциональный кризис, с одной стороны, и существенное, эмпирически подтвержденное повышение институциональной стабильности. Этот парадокс требует объяснения.

Всеми признаваемое и эмпирически подтвержденное отсутствие глубокого уважения к легальным нормам создает предпосылки для институционального вакуума. Уважение к таким нормам чаще всего имеет какие-то источники этических оснований: религиозную мораль, авторитет харизматического лидера, введшего эти нормы, либо историческую традицию соблюдения правовых норм, превратившуюся в прочную норму обыденной морали.

Отсутствие же в отечественной традиции таких этических источников и уважения к легальным нормам, к универсалистским институтам, в целом, привело к принципиальному отличию нашего институционального развития от классической модели модернизации. Они задали иной путь всего институционального генезиса.

В наших условиях основой формирования постсоветских институтов, регулирующих хозяйственные и многие другие общественные отношения, стали партикулярные ценности и отношения. Расширение пространства действия этих норм происходило через наращивание числа «звеньев», включенных в пространство доверия, гарантий и поручительств «своих». Нормы, установленные для «своих», распространялись на постоянных партнеров, включая чиновников. Цепочки межличностного доверия, разрастаясь и переплетаясь, превращались в сложные структуры, доверие в которых поддерживалось потенциальными коллективными санкциями участников такой структуры. Это означает, что в нашем институциональном генезисе отсутствует четкий водораздел между государством, его институтами, с одной стороны, и всеми остальными социальными институтами, с другой.

Следует отметить и роль «понятий» в ее формировании такой системы отношений. Здесь можно привести слова А.П. Вавилова: «российская практика бизнеса намного динамичней, чем на Западе потому, что гарантия здесь – пуля»/5/.

На этой основе складывались довольно прочные сети взаимных обязательств, взаимообмена располагаемыми ресурсами. В одном ряду взаимообменов оказывались информационные, материальные и властные ресурсы, получающие всеобщее денежное измерение. Можно сказать, что на определенном этапе российская институциональная система приобрела тотально рыночный характер.

Такие структуры в ходе деловых и неформальных коммуникаций создавали возможность для формирования коллективной оценки всех компонентов формальной и неформальной институциональной среды, выработки общих норм функционирования соответствующих структур. В этом смысле совершенно неслучайным является столь частое упоминание о партийных или комсомольских истоках формирования многих бизнес- или политических группировок. Прежние каналы коммуникаций, сформированные в предшествующий период, отношения, оценки деловых и моральных качеств потенциальных партнеров были хорошей исходной канвой для формирования обсуждаемых институциональных структур.

Такой взгляд на институциональное функционирование позволяет увидеть крадинальное отличие отечественной системы от классических институциональных представлений. В соответствии с этими представлениями прочно укорененные этические основания правовых норм позволяют достаточно четко разделять различные сектора общественного функционирования. Именно такие этические, или, как это принято называть в институциональной теории, надконституционные ценности позволяют удерживать водораздел между государством и всеми другими институтами, атакуемый коррупционными искушениями. Хорошо известно, что только прочный этический иммунитет способен защитить от таких атак.

В отличие же от веберовских институтов, имеющих безличностный, функционально ориентированный характер и специализированных на отдельных социальных функциях, созданные в нашей стране институты насквозь пронизаны человеческими отношениями, личными связями, цепочками интересов, пронизывающих все сферы общественной жизни, прежде всего государство и бизнес. Конечно, реальные западные институты также испытывают немалое влияние персоналистских отношений. Но они все же выступают искажающим фактором мейнстрима. Такое понимание государственного функционирования и аналитически, да и практически позволяет там отделить государство от бизнеса.

У нас же межличностные отношения, порожденные ими этические основания и санкции, пока еще выступают несущей институциональной конструкцией. Нерасчлененность государственных и частных элементов сети – плата за российскую модель модернизации.

При таком, качественно ином, по отношению к классической модели, понимании характера институционального генезиса становится некорректным использование общепринятого понятия коррупции, как дисфункции государственного функционирования. Такое использование означает вменение категории, сущностно неадекватной анализируемой реальности. Сказанное не означает признания коррупции как допустимой нормы, но лишь указывает на глубокую укорененность соответствующих отношений в сам фундамент современного институционального функционирования. Борьба с коррупцией может быть эффективной, не ведущей к разрушению институциональной стабильности, лишь если она будет основана на верной постановке диагноза.

Специфическим результатом такого институционального генезиса стало формирование широко признаваемой неформальной конвенции о нормах и моделях функционирования базовых институтов. Ключевым элементом этой конвенции стало установление общезначимых представлений относительно характера взаимодействия формальных и неформальных норм, т.е. попросту относительно допустимой меры нарушения писаного закона. Эта допустимая мера нарушения формальных норм в решающей степени зависит от места субъекта этой конвенции в латентной властной иерархии, проще говоря, от уровня «крыши», от «близости» к силовым структурам. В рамках этой конвенции выстроилась сложная, довольно динамичная система учета разного рода ресурсов, включая и административные, которыми располагают соответствующие субъекты.

Важно, что требования сохранения всей этой сложной конструкции, поддержания политической и экономической стабильности участники конвенции приводят к существенным самоограничениям активности даже очень сильных «игроков». Налицо достаточно рациональная калькуляция локальных выгод и общего ущерба от разрушения конвенции, от возвращения к беспределу начала 90-х.

Разрушение феодальных анклавов в рамках выстраивания «вертикали власти» также способствовало унификации норм конвенции, расширению и переплетению сетей. Все это обусловило существенную интеграцию этих норм, рост их значимости и большую универсальность. Факт грубого нарушения норм, становящийся общеизвестным по каналам сети, грозит «выбрасыванием» виновного за пределы конвенции, из «круга своих».

Какая ирония истории! Стране утопических экспериментов выпало провести еще один. Обсуждаемая конвенция сложилась по тем же калькам «разумного эгоизма», что и руссоистский миф - «общественный договор».

Безусловно, эта система далека от последовательной легальности. Но следует учитывать, что эта система существенно более упорядочена и надежна чем предшествующий «олигархически организованный хаос». В условиях глубокого взаимного недоверия между всеми субъектами институциональных отношений, слабости средств принуждения к исполнению формального законодательства формирование такой конвенция стала важным шагом в стабилизации институциональных отношений, снижению неурегулированного «зазора» между законом и социальной практикой.

В большой мере именно упрочение такой конвенции сделало возможным сначала уход бартера из хозяйственной практики, а затем кардинальное снижение масштабов силовых эксцессов при решении проблем, возникающих между частными корпорациями, а также между государством и бизнесом. Так, крупные и средние региональные корпорации считают, что «антиолигархическая» кампания, завершившая становление рассматриваемой конвенции, существенно снизила угрозу недружественного поглощения и прямого захвата со стороны крупнейших ФПГ.

Неклассический характер формирования новой институциональной среды, механизмов упрочения ее норм, позволяет объяснить выявленный выше парадокс, связанный с явным противоречием между реальным упрочением институциональной среды, с одной стороны, и явной слабостью универсальных этических регуляторов институционального функционирования, с другой.

Такое понимание процесса отечественного институционального генезиса существенным образом меняет выбор пути дальнейшего повышения качества этой среды. Здесь вряд ли поможет только упорядочение формальных норм функционирования этих институтов.

Из институциональной теории хорошо известно, что без адекватной этической базы, без сильной мотивации участников институциональных отношений на соблюдение установленных норм, без четко работающей системы санкций за нарушение этих норм повышение качества институтов трудно достижимо. Только кардинальное упрочение этического фундамента социального функционирования позволит прочно отделить государство от бизнеса. Здесь лидирующая роль принадлежит государству. «Равноудаленность» государства от крупнейших корпораций, во-первых, должна получить последовательное завершение. В бизнес-кругах до сих пор превалирует убеждение, что «некоторые более равны, чем другие». Во-вторых, явное предпочтение, которое государство оказывает корпорациям с контрольным пакетом государства, базируется на ясных и публичных аргументах, вытекающих из представленной обществу государственной стратегии развития. К сожалению, соответствующая аргументация не всегда предъявляется обществу, а та, которая изредка предлагается, не всегда убедительна.

Такой, существенно более универсальный подход государства, выступающего арбитром во взаимоотношениях бизнеса, позволит сделать решающий шаг в приближении обсуждаемой конвенции к нормам легального бизнеса.

Одновременно, такой подход создаст предпосылки для эффективного использования методов борьбы с коррупцией, показавших свою эффективность в «развитых» странах. В этой связи можно указать, что лишь изменение морального климата в Италии, когда общественное мнение признало нетерпимость тотальной коррупции, сделало возможным успех операции «чистые руки».

Также необходимым условием содержательно равного подхода к бизнесу является содержательная оценка деятельности социальных институтов. Без нее формальный подход к функционированию этих институтов станет вполне соответствовать известному выражению: «по форме правильно, а по существу издевательство».

История уже многократно подтверждала выводы теории. И в нашей жизни мы можем видеть много примеров такого бессодержательного бюрократизма, когда совершенствование процедур идет в ущерб конечному результату. Более того, выше, при анализе моделей модернизации мы видели глубокую связь формально-бюрократического подхода с авторитарным, принципиально неполитическим, технократическим подходом к модернизации.

Налицо развитие охарактеризованного выше противоречия. Даже позитивное развитие конвенции имеет явные пределы повышения эффективности базирующихся на ней институтов. Здесь сказывается непреодолимая размытость ее норм, недостаточная их универсальность, систематическая включенность в конвенцию коррупционных отношений, неизбежно искажающих деятельность институтов. Разрушение же этой конвенции, на которое уповают наши либералы, лишает отечественные институты вообще какой-либо этической основы. Это противоречие не имеет формально бюрократического решения. Оно может быть разрешено лишь эволюционно: путем последовательного упрочения этических оснований институциональных норм, взращиванием эффективных моделей деловых отношений на основе все большего следования правилам честной конкуренции, критичной содержательной оценки функционирования институтов.

На этом пути уже видны позитивные тенденции. Во-первых, молодые генерации российского менеджмента, получившие хорошее образование, усвоившие модерные ценности и стремящиеся к успеху в новой экономике, привносят современные модели и ценности. Во-вторых, все большая открытость новой экономики, требования конкурентоспособности, освоения новых корпоративных ценностей и норм также вносят свой вклад в упрочение этических оснований.

Но, несмотря на позитивный характер таких тенденций, все эти процессы носят локальный характер. Этическая основа российского общества в целом все еще слаба.

Несмотря на слабость этической среды, специфика развития институциональной среды обусловливает формирование позитивных тенденций укрепления институциональной среды в результате развития конкуренции. Так, например, развитие конкуренции в области импорта товаров бытовой электроники привело к преодолению «порога большинства». Возник союз «белых» импортеров и государства, с одной стороны, против «серых» и «черных» импортеров вместе с коррумпированными таможенными чиновниками, с другой. Этот союз переломил коррумпированный альянс и расчистил ситуацию. В результате в разы возросли таможенные платежи за импорт товаров бытовой электроники, упрочение институциональной среды в целом, локальное совпадение норм конвенции с легальными нормами.

Эти тенденции усиливают противоречия внутри конвенции, когда сложилось фрагментарное совпадение между нормами конвенции, с одной стороны, и легальными нормами, с другой. Нарастающие противоречия внутри сложившейся конвенции могут породить тенденции ее разрушения, чреватые утратой достижений предшествующего развития институциональной среды. Позитивное развитие институциональной среды, как на основе этического подъема, так и иными средствами, один из фокусов подлинно реалистичного и эффективного модернизационного проекта.

Адаптация и новая социальная структура.Одновременно, в основном завершался и процесс адаптации населения к новым социально-экономическим условиям.

Длительный процесс разрушения российского традиционного общества характеризовался секуляризацией (с учетом отмеченной выше специфики – создания квазирелигиозных институтов), урбанизацией, ростом образования, подключением населения к средствам массовой информации. Этот процесс активно шел еще в недрах советского общества, но получил свое завершение в ходе мощного макросоциального шока начала 90-х годов. Кардинальная смена социально-экономических условий жизнедеятельности реализовала латентные предпосылки социальной трансформации, превратила их в макросоциальную реальность.

В ходе социокультурной трансформации, проходившей в рамках реформ 90-х годов, шло интенсивное размывание привычного традиционного типа социального действия. Шло накопление новых навыков, способствовавшее постепенному смещению части людей к более адаптивному, ценностно-рациональному типу поведения. Одновременно готовилась почва для пополнения группы, характеризующейся дезадаптационным, аффективным типом социального действия.

В начале рассматриваемого этапа группы, характеризующиеся целерациональным, максимально адаптивным типом социального поведения, были довольно малочисленными (они не превышали 10% населения). В частности, в состав этих групп вошли люди, не до конца уверенные в правильности, эффективности и адаптивности своей новой позиции, то есть те, кто воспринимал происходящие перемены с тревогой. Только дальнейшая трансформация ценностей и социального поведения оказалась способна освободить успешную часть этой группы от естественной тревоги.

В начале реформ большинство населения составляли представители двух типов социального действия. Прежде всего, те, которые обнаруживали склонность к ценностно-рациональному типу (т.е. поддерживавших реформы по идеологическим соображениям). Практически по всем основным параметрам эта подгруппа занимает отчетливо промежуточное положение между точками "начала движения" (традиционный тип) и "окончания движения" (тип целерациональный). Эта группа неоднородна. В ней были "лидеры", тяготеющие к целерациональному типу поведения, и "аутсайдеры", более склонные к традиционным ценностям и способам поведения; есть и рискующие "сорваться" в аффективный тип.

Ниже социальной "ватерлинии", под основным фарватером трансформационного движения, располагался аффективный тип социального действия. Это свидетельствовало о повышенной напряженности в обществе, связанной с тем, что значительная часть населения оказалась выбитой из привычной колеи жизненных норм и ценностей, лишенной всяких опор для приемлемого адаптивного социального поведения. С этим явлением был связан деструктивный потенциал социального развития.

Полученные данные позволяют в определенной степени характеризовать "конструктивный" и "деструктивный" потенциал начального этапа реформ. Наиболее существенными представляются два факта. Во-первых, в рамках общего массива респондентов отношение к происходящему "с надеждой" доминировала молодежь в возрасте до 25-3О лет, затем, при переходе к более старшим группам, доля соответствующих респондентов снижалась и практически сходила на нет в группах старше 4О лет. Во-вторых, распространенность настроений "безнадежности" становилась достаточно заметной в возрастных группах, начиная с 3О-4О лет, и достигала максимума в группах старше 6О лет, где эти настроения не просто доминировали, а полностью вытесняли все остальное.

Два этих факта говорят о стратегической перспективе развития "конструктивного потенциала": подрастающая молодежь, занимавшая все более значимые позиции, определяла стратегию движения общества. Напротив, старшие поколения, носители настроений "безнадежности" и соответственно аффективно-деструктивного потенциала покидали социально-политическую арену.

Таблица 3.