Модели развития: лидеры индустриализации

271 Существует точка зрения, согласно которой процесс индустри­ализации в XIX в. являлся общеевропейским явлением. (Тот факт, что к концу столетия США стали ведущей промышленной державой, не меняет сути дела, поскольку Соединенные Штаты были страной преимущественно европейской культуры.) Один смелый ученый даже подсчитал «валовой национальный продукт» Европы в XIX в. (рис. 9.1).

271 Хотя такие подсчеты легко критиковать ввиду неточности источников, приведенный график, несомненно, корректно отражает две основные черты европейской экономики:

1) в ней происходили многочисленные краткосрочные колебания,

2) для нее был характерен долгосрочный экономический рост.

Рис. 9.1. Индекс «валового национального продукта» Европы (уровень 1899-1900 гг. принят за 100%).

Источник: Bairoch P. Europe's Gross National Product, 1800-1901 // Journal of European Economic History. 1976. V. 5. P. 288.

Согласно альтернативной точке зрения, которая уже обсужда­лась в главе 7, индустриализация была главным образом регио­нальным феноменом. Территории, являвшиеся центрами инду­стриализации, могли целиком находиться в границах одной стра­ны, как в случае с южным

271 Ланкаширом и близлежащими района-272-ми.

272 Они могли также пересекать национальные границы, как, на­пример, австразийский угольный бассейн, простиравшийся от Ла-Манша и северной Франции через Бельгию и запад Германии до Рура. По мнению многих исследователей, региональный анализ позволяет достичь адекватного понимания процесса индустриали­зации.

Однако третий вариант рассмотрения процесса индустриализа­ции является самым распространенным — он предполагает изуче­ние его в разрезе национальных экономик. Этот метод имеет недо­статок, связанный с опасностью игнорировать международные и наднациональные аспекты процесса, а также упустить из виду осо­бенности региональной динамики (или приуменьшить их значи­мость). Однако он имеет и два существенных преимущества. Пер­вое носит чисто технический характер: оно связано с тем, что наи­больший объем количественных данных, характеризующих эконо­мические процессы, собирается и агрегируется по отдельным стра­нам. Второе и более существенное преимущество заключается в том, что институциональная основа экономической деятельности, а также политика, влияющая на направление и характер этой дея­тельности, чаще всего определяются внутри национальных границ.

К счастью, три указанных подхода не являются взаимоисклю­чающими. В предыдущей главе уже были выделены международ­ные и наднациональные аспекты процесса индустриализации при­менительно к росту численности населения и прогрессу техноло­гии. Международные аспекты развития торговли и финансов будут рассмотрены в главе 11. В этой и последующей главах мы рассмотрим различные модели развития, уделяя внимание и их региональным аспектам, когда это будет необходимо.

Великобритания

Мы начинаем наш обзор с Великобритании, «первой индустри­альной страны». В конце наполеоновских войн Великобритания была несомненным мировым промышленным лидером, на которо­го приходилось, по некоторым оценкам, около одной четверти со­вокупного мирового выпуска промышленной продукции¹. Более того, благодаря своему промышленному лидерству и статусу веду­щей морской державы, приобретенному в ходе войн, она также завоевала позиции лидера мировой торговли. На нее приходилось от '/4 до ¹/з всей мировой торговли, что более чем в два раза

¹ Имеется в виду выпуск современных, рыночно ориентированных отраслей. Не представляется возможным оценить стоимость продукции традиционной домашней промышленности в Индии и Китае (как и в дру­гих странах), большая часть которой была предназначена для потребле­ния внутри домашних хозяйств.

превышало долю ее главных соперников. Великобритания сохра­няла свое доминирующее положение и в промышленности, и в торговле на протяжении почти всего XIX в. После некоторого ос­лабления ее позиций в середине столетия, в 1870 г. она все еще контролировала около одной четверти всей мировой торговли и фактически увеличила свою долю в мировом промышленном про­изводстве до 30%. После 1870 г., хотя общий объем производства и торговли продолжал возрастать (промышленное производство за период 1870 — 1913 гг. увеличилось в 2,5 раза), она стала посте­пенно сдавать свои позиции, уступая лидерство другим быстро ин­дустриализирующимся странам. Соединенные Штаты превзошли ее по общему объему промышленного выпуска в 1880-х гг., а Гер­мания — в начале XX в. Накануне Первой мировой войны Вели­кобритания все еще оставалась ведущей торговой державой, но на нее приходилось уже лишь около '/6 совокупного объема торгов­ли, и ее быстро догоняли Германия и США.

Надежными опорами британского процветания продолжали ос­таваться текстильная промышленность, черная металлургия, угольная промышленность и машиностроение. Еще в 1880 г. бри­танское производство хлопчатобумажной пряжи и ткани превосхо­дило производство всех остальных стран Европы. К 1913 г., не­смотря на некоторое ослабление своих относительных позиций, Великобритания все еще производила треть всей европейской про­дукции данной отрасли, более чем вдвое превосходя своих бли­жайших конкурентов. Сходным образом, в черной металлургии Великобритания достигла максимального превосходства около 1870 г., производя более половины мирового чугуна. Однако к 1890 г. Соединенные Штаты перехватили лидерство, а в начале XX в. Германия также вырвалась вперед. В свою очередь, в угольной промышленности Великобритания сохраняла свое лидер­ство в Европе (хотя США превзошли ее в начале XX в.), постав­ляя излишки угля на экспорт. В расчете на душу населения в XIX в. Великобритания производила почти в два раза больше угля, чем ее главные европейские конкуренты — Бельгия и Гер­мания. Северо-восточные угольные бассейны (Нортумберленд и Дархэм) и южный Уэльс экспортировали уголь на континент уже в начале XIX в. и даже ранее. В 1870 г. вывоз угля по стоимости составлял 3% совокупного британского экспорта. Быстрая инду­стриализация бедных углем европейских соседей Великобритании привела к значительному росту экспорта угля. В 1913 г. на уголь, представляющий собой сырьевой товар, приходилось более 10% совокупного экспорта наиболее развитой в промышленном отно­шении страны мира.

Машиностроение, зародившееся в конце XVIII в., имело тес­ные связи со всеми тремя отраслями, о которых только что шла речь. Текстильное производство нуждалось в машиностроителях и ремонтниках; металлургия взращивала их в своих недрах; потреб­ность угольной промышленности в эффективных насосах и деше-

вом транспорте привела к развитию и парового двигателя, и же­лезных дорог. Железнодорожный транспорт, как мы видели в предыдущей главе, представлял собой наиболее важную новую от­расль экономики XIX в. Он играл особенно важную роль с уче­том его взаимодействия с другими отраслями. Более того, благо­даря лидерству Великобритании в строительстве железных дорог зарубежный спрос как в Европе, так и за океаном на британских специалистов, материалы и капитал явился стимулом для разви­тия всей экономики.

Другим мощным стимулом развития стала эволюция судо­строения, сопровождавшаяся заменой парусников пароходами, а деревянных конструкций стальными. До 1870 г. совокупное водо­измещение паровых грузовых судов, ежегодно сходивших со ста­пелей, не превосходило водоизмещение новых грузовых парусни­ков, но затем пароходы стали быстро завоевывать доминирующие позиции. К 1900 г. на парусники приходилось уже менее 5% со­вокупного водоизмещения новых судов. В 1850-х гг. железо стало все больше заменять дерево в создании как паровых, так и парус­ных судов, а в 1880-х гг. на смену железу пришла сталь. В начале XX в. совокупное водоизмещение ежегодно спускаемых на воду судов в Великобритании составляло в среднем более 1 млн тонн (что составляло более 60% продукции мирового судостроения), и практически все эти суда были стальными. (На протяжении не­скольких лет, в 1880 — 1890 гг. на Великобританию приходилось более 80% мирового производства судов.) Значительная часть этого выпуска, от !/6 до ^]/3, шла на экспорт.

Несмотря на впечатляющие достижения, темпы и масштаб бри­танской индустриализации не следует преувеличивать, как это часто делается. Последние исследования показали, что темпы роста промышленности за столетие 1750—1850 гг. были значи­тельно ниже, чем предполагали ранние приблизительные подсче­ты, и что «еще в 1870-х гг. около половины совокупной мощности промышленных паровых двигателей приходилось на текстильную промышленность, в то время как во многих других отраслях ме­ханизмы, приводимые в движение силой пара, играли крайне не­значительную роль. Подавляющее большинство промышленных рабочих в 1851 г. и, возможно, даже в 1871 г. были заняты не в крупной фабричной промышленности, а в небольших ремеслен­ных мастерских. Массовое применение паровой силы началось не ранее 1870-х гг., поднявшись с примерно 2 млн л.с. в 1870 г. до 10 млн л.с. в 1907 г.»¹

Перепись 1851 г. подтверждает это заключение. В частности, сельское хозяйство оставалось крупнейшей отраслью экономики по числу занятых вплоть до 1921 г.; на втором месте стояла до-

¹ Musson A.E. Technological Change and Manpower // History. 1982. V. 67. P. 240-241.

машняя прислуга. В текстильной промышленности было занято менее 8% всей рабочей силы (в т.ч. в хлопчатобумажном произ­водстве — около 4%). Кузнецы численно превосходили рабочих черной металлургии (112,5 тыс. против 79,5 тыс.), а рабочие обувной промышленности (274 тыс.) — шахтеров (219 тыс.).

Великобритания достигла максимума промышленного превос­ходства по отношению к другим странам в период с 1850 — 1870 гг. Темпы роста валового национального продукта с 1856 г. по 1873 г. (обе даты являлись верхними точками экономического цикла) достигали в среднем 2,5%, что было самым высоким пока­зателем за все столетие. В период 1873 — 1913 гг. они снизились до 1,9% (самый низкий показатель за все столетие), что было су­щественно ниже темпов роста в США и Германии за тот же пери­од. Темпы роста выпуска в расчете на душу населения были даже ниже, чем во Франции, которая традиционно рассматривается как самая «отсталая» из великих держав. Как следует интерпретиро­вать столь неутешительную картину?

Прежде всего необходимо отметить, что темпы роста могут в некоторой степени вводить в заблуждение, поскольку при низком исходном уровне рассматриваемых показателей высокие темпы роста могут быть достигнуты при очень незначительном абсолют­ном приросте. Великобритания не могла сохранять свое преобла­дание на протяжении неопределенно долгого времени после того, как другие менее развитые, но в изобилии наделенные ресурсами страны начали индустриализацию. В этом смысле относительный упадок Великобритании был неизбежен. Более того, ввиду нали­чия огромных ресурсов и быстрого роста численности населения в США и России неудивительно, что они могли в конечном счете превзойти маленькое островное государство по уровню валового выпуска. Труднее объяснить низкие темпы роста выпуска на душу населения; с 1873 г. по 1913 г. темпы роста общей производитель­ности факторов производства (выпуск на единицу всех производ­ственных ресурсов) были нулевыми.

Предлагалось множество объяснений такого обескураживаю­щего факта. Некоторые из них носили высокоформализованный характер, принимая во внимание относительные цены сырья и го­товых товаров, условия торговли, объемы и характер инвестиций и т.д. Рискуя несколько упростить дело, мы, с учетом наших целей, можем не принимать эти объяснения в расчет. Некоторые ученые видели суть проблемы в доступности природных ресурсов и сырья, но здесь на самом деле не возникало особых проблем. Конечно, хлопчатобумажная промышленность всегда зависела от импорта хлопка-сырца, но это не помешало Великобритании стать мировым лидером в производстве хлопчатобумажных изделий, и в любом случае все другие европейские производители хлопчатобу­мажных тканей также приобретали хлопок за границей, причем часто через Великобританию. Месторождения руд цветных метал­лов — меди, олова и свинца — были постепенно исчерпаны или

не могли конкурировать с более дешевыми поставками из-за океа­на, однако в большинстве случаев это более дешевое сырье добы­валось и импортировалось в страну британскими фирмами, дейст­вовавшими за рубежом. К началу XX в. черная металлургия им­портировала около трети всей руды, главным образом из Испа­нии, но это было связано прежде всего с неспособностью промыш­ленности полностью перейти в производстве стали на использова­ние основного процесса Томаса —Гилкриста, который позволил бы ей использовать местную фосфорсодержащую руду.

Последний факт указывает на другую возможную причину от­носительного упадка Великобритании: недостаток предпринима­тельских талантов. Этот вопрос горячо обсуждался (и все еще об­суждается) учеными без получения сколько-нибудь определенного на него ответа. Безусловно, в викторианской Великобритании было много динамичных, активных частных предпринимателей: Уильям Левер («Левер бразерс», позднее «Юнилевер») и Томас Липтон (производство чая) принадлежат к числу тех из них, чьи имена стали знаменитыми торговыми марками. С другой стороны, есть огромное множество свидетельств того, что предприниматели поздней викторианской эпохи в общей массе не отличались дина­мизмом своих предков, ибо сыновья и внуки основателей семей­ных фирм начинали вести образ жизни праздных джентльменов, оставляя ежедневное руководство своими фирмами наемным уп­равляющим. Запоздалое, почти неохотное введение новых высоко­технологичных (по тому времени) производств, таких как органи­ческая химия, электротехника, оптика и производство алюминия (в которых основные изобретения часто были сделаны самими британцами), является одним из признаков предпринимательской летаргии. Еще более показательной является замедленная и поло­винчатая реакция британских предпринимателей на новые техно­логии в тех базовых отраслях, в которых они долгое время были лидерами. Примером тому может служить ограниченное распро­странение процесса Томаса — Гилкриста или, в той же отрасли, от­носительно медленное внедрение мартеновских печей. Текстиль­ная промышленность долго сопротивлялась использованию более производительных прядильных и ткацких станков, изобретенных в Соединенных Штатах и на европейском континенте, а в произ­водстве соды процесс Леблака 30 лет вел борьбу с процессом Сольвея, впервые внедренным в Бельгии.

Отчасти в замедлении темпов промышленного развития и в не­достатке предпринимательских талантов можно винить отсталую британскую образовательную систему. Великобритания была пос­ледней из ведущих западных стран, которые ввели всеобщее на­чальное образование, необходимое для подготовки квалифициро­ванной рабочей силы. Лишь немногие из крупных английских университетов уделяли какое-либо внимание научному и инженер­ному образованию (в отличие от шотландских университетов).

Хотя они в некоторой степени избавились от оцепенения, харак­терного для XVIII в., они все еще были ориентированы на то, чтобы давать классическое образование отпрыскам семей празд­ных классов. Тем самым происходило закрепление ценностей аристократии, с ее презрением к коммерческой и промышленной деятельности. Контраст с XVIII в. разителен и курьезен, посколь­ку в то время британское общество имело твердую репутацию более подвижного и открытого по сравнению с обществами Старо­го режима на континенте. Столетие спустя восприятие ситуации, если не сама ситуация, решительно изменилось.

Это обсуждение побед и поражений британской промышлен­ности в XIX в. происходит при почти полном игнорировании меж­дународного контекста, что является вопиющим упущением, кото­рое будет до некоторой степени восполнено в главе 11. Однако не­сколько замечаний необходимо сделать уже сейчас, чтобы придать дискуссии соответствующую перспективу.

Из всех великих держав Великобритания в наибольшей степе­ни зависела в своем материальном благосостоянии как от импорта, так и от экспорта. Вследствие этого торговая и особенно таможен­ная политика других государств имела для нее важные последст­вия. Более того, британская экономика даже в большей степени зависела от состояния международной экономической системы, чем экономики менее крупных стран. У нее был самый большой торговый морской флот и самые большие зарубежные инвестиции, которые являлись важными источниками валютных поступлений. Несмотря на то, что Великобритания имела крупные экспортные отрасли, с начала XIX в., если не раньше, у нее был «неблагопри­ятный», т.е. пассивный торговый баланс. Дефицит покрывался (и с избытком) доходами от торгового флота и иностранных инвес­тиций, что позволяло этим инвестициям расти почти непрерывно в течение всего столетия. Более того, в конце столетия домини­рующая роль Лондона в международном страховании и банков­ском деле обеспечивала солидную прибавку к этим «невидимым* доходам. О важности международных источников дохода можно судить исходя из следующего сопоставления. Раньше мы сравни­вали темпы роста валового национального продукта (ВНП) за пе­риод 1856— 1873 гг. (2,5% в год) с темпами роста ВНП за период 1873 — 1913 гг. (1,9% в год). Соответствующие цифры для валово­го внутреннего продукта (ВНП за вычетом зарубежных доходов) составляли 2,2% и 1,8%, соответственно.

Для того, чтобы завершить это краткое обсуждение британ­ской модели индустриализации в XIX в., следует сказать, что при всех рассмотренных проблемах реальный доход на душу населе­ния в Великобритании возрос за период 1850—1914 гг. примерно в 2,5 раза, распределение дохода стало несколько более равномер­ным, доля беднейшего населения сократилась, а средний британец в 1914 г. имел самый высокий уровень жизни в Европе.

Соединенные Штаты

Наиболее наглядным примером быстрого экономического роста в XIX в. являются Соединенные Штаты. В соответствии с данны­ми первой федеральной переписи населения в 1790 г., его числен­ность составила немногим более 4 млн человек. К 1870 г., когда закончилась территориальная экспансия, население страны воз­росло почти до 40 млн человек, превысив численность населения любой из европейских стран, кроме России. В 1915 г. численность населения перешагнула рубеж в 100 млн человек. Хотя Соединен­ные Штаты приняли массу эмигрантов из Европы, быстрое увели­чение числа жителей было связано в первую очередь с крайне вы­сокими темпами естественного прироста населения. Число жите­лей, рожденных за рубежом, никогда не превышало !/6 совокуп­ного населения. Тем не менее, политика практически свободной иммиграции, проводившаяся вплоть до окончания Первой миро­вой войны, наложила определенную печать на жизнь нации: Аме­рика стала известна как «плавильный котел» Европы.

Количество иммигрантов, ежегодно прибывавших в страну, росло быстро, хотя и неравномерно во времени, с менее 10 тыс. человек в 1820—1825 гг. до более 1 млн в самом начале XX в. До 1890-х гг. подавляющее большинство переселенцев прибывало из Северо-Западной Европы, и они продолжали составлять наиболь­шее число рожденных за рубежом жителей страны. Однако к 1900 г. на лидирующие позиции выдвинулись иммигранты из Ита­лии и Восточной Европы. В 1910 г. численность рожденных за рубежом жителей страны насчитывала 13,5 млн человек, или около 15% совокупного населения. Из них около 17% приехали из Германии, 10% — из Ирландии, почти столько же из Италии и Австро-Венгерии; примерно по 9% из Великобритании, скандинав­ских стран, Канады (причем многие иммигранты были британско­го происхождения) и России, почти 7% из русской, австрийской и немецкой частей Польши и некоторое количество из других стран.

Уровень доходов и богатства рос даже быстрее, чем население. С колониальных времен нехватка рабочей силы (относительно земли и других природных ресурсов) обеспечила более высокую заработную плату и более высокий уровень жизни, чем в Европе. Именно этот факт, вместе с соответствующими возможностями для реализации индивидуальной инициативы, а также религиоз­ные и политические свободы, которыми пользовались американ­ские граждане, привлекали иммигрантов из Европы. Хотя статис­тика и недостоверна, вполне вероятно, что средний уровень дохо­да на душу населения в США вырос, по крайней, мере в 2 раза за период между принятием конституции и началом Гражданской войны. Почти уверенно можно говорить о том, что он более чем удвоился за время между окончанием Гражданской войны и нача­лом Первой мировой войны. Каковы же были источники столь ог­ромного роста?

Изобилие земли и природных ресурсов помогает объяснить, почему США имели более высокий доход на душу населения, чем | европейские страны, но само по себе оно не объясняет более вы-| сокие темпы роста. Причины его следует искать преимущественно в тех же самых факторах, которые действовали в Западной Евро­пе, а именно в быстром развитии технологии и в возрастающей региональной специализации, хотя существовали также и специ­фические факторы, действовавшие только в Соединенных Шта­тах. К примеру, сохранявшаяся редкость и высокая цена труда поощряли применение трудосберегающего оборудования как в сельском хозяйстве, так и в промышленности. В Европе использо­вание лучших сельскохозяйственных методов обеспечивало значи­тельно более высокую урожайность, чем в США, но американские фермеры, используя относительно недорогие механизмы (даже до появления тракторов), получали значительно более высокие уро­жаи в расчете на одного рабочего. Сходная ситуация наблюдалась и в промышленности.

Огромные географические пространства Соединенных Штатов с различными климатическими условиями и природными ресурса­ми позволяли достичь даже большей степени региональной специ­ализации, чем это было возможно в европейских странах. Хотя к моменту обретения независимости 90% рабочей силы страны было занято в сельском хозяйстве, а большая часть остальной рабочей силы — в торговле, экономика США вскоре стала диверсифици­роваться. В 1789 г., когда вступила в действие американская кон­ституция, из Англии приехал Сэмюэль Слейтер, который в следу­ющем году в сотрудничестве с купцами с Род-Айленда открыл первое в Америке фабричное производство. Вскоре после этого, в 1793 г. изобретение Эли Уитни хлопкоочистительной машины сде­лало Американский Юг главным поставщиком сырья для самой крупной в мире отрасли промышленности (см. главу 7).

Это появление двух перспектив развития вызвало к жизни одно из первых в истории нового государства столкновений про­тивоположных взглядов на проводимую экономическую политику. Александр Гамильтон, первый секретарь казначейства, предлагал поддерживать промышленность посредством протекционистской таможенной политики и других мер (см. его «Доклад о мануфак­турах», 1791 г.). Со своей стороны, Томас Джефферсон, первый государственный секретарь и третий президент страны, считал, что «необходимо поощрять сельское хозяйство и торговлю — его помощницу» (выдержка из его первой инаугурационной речи 1801 г.). Последователи Джефферсона выиграли политическое сражение, но соратники Гамильтона (после его трагической и без­временной кончины) были свидетелями триумфа своих идей. Хлопчатобумажная промышленность Новой Англии, после ряда стремительных взлетов и падений до 1815 г., стала в 1820-х гг. и оставалась до 1860-х гг. ведущей фабричной отраслью американ­ской промышленности, являясь одним из мировых лидеров по

уровню производительности. В ее тени развивался ряд других производств, особенно изготовление оружия с использованием стандартных деталей (еще одно изобретение Эли Уитни), которые заложили основу появившегося позже массового производства.

Еще одним преимуществом территориальных масштабов США был потенциал их огромного внутреннего рынка, фактически сво­бодного от искусственных торговых барьеров. Однако реализация этого потенциала требовала создания обширной транспортной сети. В начале XIX в. немногочисленное население проживало вдоль Атлантического побережья, связь между поселениями обес­печивалась каботажными перевозками, в дополнение к которым функционировало несколько почтовых дорог. Доступ во внутрен­ние районы континента был возможен только по рекам, но их ис­пользование затруднялось водопадами и порогами. Для преодоле­ния этих затруднений штаты и муниципалитеты в кооперации с частным капиталом занялись реализацией широкомасштабной программы «внутренних улучшений», прежде всего сооружения дорог и каналов (федеральное правительство практически не при­нимало в этом участия). К 1830 г. было построено более 11000 миль дорог, преимущественно на юге Новой Англии и в Среднеатлантических штатах. Сооружение каналов получило ши­рокий размах после 1815 г. и достигло пика в 1820 — 1830 гг. К 1844 г. было построено более 3000 миль каналов, к 1860 г. — более 4000 миль. На государственные средства пришлось почти три четверти всей суммы инвестиций, составившей 188 млн долл. Некоторые из этих предприятий — особенно канал Эри штата Нью-Йорк — имели значительный коммерческий успех, но боль­шинство не приносило дохода, а некоторые даже не окупили вло­женные капиталы.

Главной причиной обескураживающей экономической неэф­фективности каналов являлось появление нового конкурента, же­лезных дорог. Эра железнодорожного транспорта началась в США почти одновременно с Великобританией, хотя на протяже­нии многих лет США находились в зависимости от британских технологий, оборудования и капитала. Тем не менее, американ­ские предприниматели быстро осознали возможности этого нового вида транспорта. К 1840 г. длина построенных железнодорожных линий превысила совокупную длину железных дорог не только в Великобритании, но и во всей Европе, и продолжала расти до конца столетия.

Как и в Великобритании, железные дороги в США оказывали влияние на экономику не только как новый вид транспорта, но и как потребитель продукции других отраслей, прежде всего железа и стали. Хотя это значение иногда преувеличивалось, его не сле­дует недооценивать. Правда, до Гражданской войны металлурги­ческие предприятия были разбросаны по значительной террито­рии, имели небольшой размер и зависели от использования дре­весного угля, а большая часть материалов для строительства же-

лезных дорог, особенно рельсы, импортировалась из Великобри­тании. Но уже в I860 г. производство железа занимало четвертое место по объему добавленной стоимости после хлопчатобумажной промышленности, производства пиломатериалов и обуви. После войны, вместе с широким применением коксовой плавки, введени­ем бессемеровского метода и открытой домны в сталелитейном производстве и ввиду огромного спроса со стороны трансконти­нентальных железных дорог, черная металлургия быстро стала самой крупной отраслью в Америке по объему добавленной стои­мости.

Несмотря на быстрый рост обрабатывающей промышленности, Соединенные Штаты оставались преимущественно сельскохозяй­ственной страной на протяжении всего XIX в. Городское населе­ние превзошло по численности сельское лишь после Первой миро­вой войны. Отчасти причиной такого положения было то, что многие отрасли промышленности развивались в преимущественно сельскохозяйственных регионах. Как уже отмечалось, металлурги­ческие предприятия до конца Гражданской войны располагались главным образом в сельской местности. Другие отрасли, исполь­зовавшие дешевую и эффективную силу воды, функционировали там еще дольше. Хотя паровые двигатели постепенно заменяли во­дяные, лишь появление электростанций послужило причиной упадка промышленности в сельскохозяйственных регионах. После Гражданской войны продолжалось движение на запад, чему спо­собствовали Закон о свободном поселении (Homestead Act) и об­легчение — благодаря железным дорогам — освоения земель за Миссисипи. Продукция сельского хозяйства продолжала домини­ровать в структуре американского экспорта, хотя в 1880-х гг. чис­ленность промышленных рабочих превзошла численность занятых в сельском хозяйстве, а доход от промышленности начал превос­ходить доход от сельского хозяйства. К 1890-м гг. Соединенные Штаты стали крупнейшей промышленной державой мира.

Бельгия

Первым регионом континентальной Европы, полностью при­нявшим британскую модель индустриализации, был регион, став­ший в 1830 г. Королевством Бельгия. В XVIII в. этими террито­риями (за исключением Льежа) владели австрийские Габсбурги. С 1795 г. по 1814 г. они находились в составе Французской рес­публики, а впоследствии империи, а с 1814 г. до 1830 г. они со­ставляли часть королевства Объединенные Нидерланды. Несмот­ря на эти частые и, в краткосрочном периоде, разрушительные политические изменения, Бельгия представляла собой замечатель­ный пример постоянства модели экономического развития.

Близость к Великобритании была не последним фактором ее раннего и успешного подражания британской модели индустриа­лизации, но существовали и другие, более фундаментальные при­чины. Прежде всего, регион имел длительную промышленную традицию. Фландрия была важным центром текстильного произ­водства в Средние века, к востоку от долины рек Самбры и Мааса располагался знаменитый центр металлообработки (см. главу 5). Брюгге и Антверпен были первыми городами Северной Европы, воспринявшими итальянские торговые и финансовые тех­нологии в конце Средних веков. Хотя экономика региона значи­тельно пострадала от испанского правления и других бедствий, обрушившихся на нее после восстания в Голландии, она несколь­ко оправилась от них под более мягким правлением Австрии в XVIII в. В сельских районах Фландрии возникло значительное ручное производство льняных тканей, а добыча угля развивалась в бассейне Хайнаут и в долине рек Самбры и Мааса.

Во-вторых, по характеру природных ресурсов Бельгия была схожа с Великобританией. Она имела легкодоступные залежи ка­менного угля и, несмотря на свои небольшие размеры, до 1850 г. добывала наибольшее количество угля среди всех стран континен­тальной Европы. Она также имела залежи железной руды, распо­лагавшиеся недалеко от угольных месторождений, а также руды свинца и цинка. Бельгийский предприниматель Доминик Мос-сельманн играл ведущую роль в создании современной цинковой промышленности, а основанная им фирма Societe de la Vieille Montagne фактически монополизировала эту отрасль на многие годы.

В-третьих, отчасти ввиду своего расположения, традиций и по­литических связей регион, ставший Бельгией, получил большие вливания не только иностранного капитала, но и иностранных технологий и предпринимательских талантов, а также имел благо­приятные условия доступа на некоторые зарубежные рынки, осо­бенно на французский. Это положение стало складываться еще при Старом режиме и укрепилось в период французского господ­ства. В начале XVIII в. в Вервье из Савойи переселилась семья Биолли, которая начала производство шерстяных тканей. К концу столетия ей принадлежали самые крупные предприятия отрасли. Биолли привлекли других иммигрантов, которые приехали к ним работать, а впоследствии основали свои собственные производст­ва. Среди них был Уильям Кокрил, квалифицированный меха­ник, работавший ранее на шерстяных предприятиях Лидса, кото­рый прибыл в Вервье по дороге в Швецию и в 1799 г. основал мастерскую по производству прядильных машин. Луи Терно, уро­женец Седана, который бежал из Франции в 1792 г. и путешест­вовал по Великобритании, изучая британские технологии, вернул­ся во Францию при Директории и основал несколько шерстяных фабрик как во Франции, так и в аннексированных бельгийских провинциях. В 1807 г. на одной из его фабрик недалеко от Вер-

вье, оборудованной прядильными машинами на водной тяге, по­строенными Кокрилом, были заняты 1400 рабочих.

В 1720 г. ирландец О'Келли соорудил первый паровой насос Ньюкомена на континенте — для угольной шахты недалеко от Льежа. Через 10 лет англичанин Джордж Сандерс построил еще один — для свинцового рудника около Вердена. До краха Старо­го режима почти 60 машин Ньюкомена работали в регионе, став­шем затем Бельгией. В 1791 г. братья Перье из Шалота (недалеко от Парижа) установили первый двигатель типа уаттовского, и к 1814 г. построили 18 (а может быть, и больше) из 24 машин этого типа на территории будущей Бельгии. Они работали на текстиль­ных фабриках, металлургических предприятиях, пушечном заводе в Льеже, которым управляли сами братья Перье, а также на угольных шахтах. Однако небольшое число этих машин является свидетельством их достаточно низкой эффективности. Владельцы рудников в основном предпочитали старые машины Ньюкомена, которые продолжали строить еще в 1830-х гг.

Угольные шахты были самыми крупными потребителями паро­вых машин обеих моделей — и Ньюкомена, и Уатта, а также при­влекали большую часть французских предпринимателей и капита­лов. В период французского господства сложились важнейшие связи между бельгийской угольной промышленностью и француз­ской индустрией, которые пережили различные политические трансформации, произошедшие после 1814 г. В 1788 г. австрий­ские Нидерланды экспортировали во Францию 58 тыс. тонн угля, в то время как Великобритания — 185 тыс. тонн. В 1821 г. южные Нидерланды экспортировали 252 тыс. тонн, Великобрита­ния — 27 тыс. тонн, а в 1830 г. Бельгия отправляла во Францию более 500 тыс. тонн угля, в то время как Великобритания — лишь около 50 тыс. тонн. Сеть каналов и других водных путей, связы­вавшая северную Францию с бельгийскими угольными шахтами, стала создаваться еще при Старом режиме, но продолжала совер­шенствоваться и впоследствии, в огромной степени облегчая това-ропоток между двумя странами. Французские предприниматели нашли привлекательными инвестиции в бельгийскую угольную промышленность. В период промышленных бумов 1830-х, 1840-х гг. и даже в 1870-е гг., когда добыча угля сделала огромный рывок вперед, французские капиталы устремлялись на строительство новых рудников в Бельгии.

Хлопчатобумажная промышленность развивалась в Генте и его округе, в результате чего Гент превратился в бельгийский Ман­честер. В городе, который ранее уже был главным рынком для сельского льняного производства Фландрии, в 1770-х гг. было ос­новано несколько ситценабивных фабрик, которые, однако, не ис­пользовали механические двигатели. В начале XIX в. местный предприниматель Льевен Бовен, до этого не связанный с текс­тильным производством, с огромным риском для себя поехал в Англию как промышленный шпион (в то время Франция и Вели-

кобритания находились в состоянии войны). Он смог вывезти контрабандой несколько мюль-машин, паровой двигатель и завер­бовать квалифицированных английских рабочих для обслужива­ния машин и изготовления других по их образцу. В 1801 г. он ус­тановил машины в опустевшем монастыре в Генте. Так началось современное бельгийское хлопчатобумажное производство. Бовен вскоре столкнулся с местной конкуренцией, но отрасль начала бы­стро расти, особенно после введения Наполеоном Континенталь­ной системы. К 1810 г. в отрасли работало 10 тыс. человек, пре­имущественно женщин и детей. Превратности войны и даже в большей степени последовавшего за ней мира вызвали значитель­ные колебания производства, которые привели к банкротству мно­гих предпринимателей, включая Бовена, но сама отрасль выжила и продолжала развиваться. Механические ткацкие станки появи­лись в 1830-х гг., а к концу десятилетия введение механического прядения льна в Генте предрешило судьбу сельского льняного производства.