Пиренейский полуостров

Экономическая история Испании и Португалии в XIX в. до­статочно схожа, так что будет удобно рассматривать их одновре­менно. Обе страны вышли из периода наполеоновских войн с при­митивной, даже архаической экономической системой и реакцион­ными политическими режимами. Последняя черта вызвала рево­люционные взрывы в обеих странах в 1820 г., и хотя революции потерпели неудачу, они привели к гражданским войнам, которые нарушили нормальное течение экономической жизни и сделали невозможным проведение сколько-нибудь последовательной эко­номической политики. И Испания, и Португалия страдали от пла­чевного положения государственных финансов. Во время граж­данских войн обе стороны конфликта (в обеих странах) прибега­ли к иностранным займам для финансирования военных действий. Проигравшие, разумеется, не смогли выполнить своих обяза­тельств, но даже победители с трудом платили долги и, в конце концов, также частично отказались от них. Для Испании, постра­давшей от вторжения наполеоновских войск, утрата американских колоний (за исключением Кубы, Пуэрто-Рико и Филиппин, кото­рые были потеряны после Испано-американской войны 1898 г.) обусловила в 1800—1830 гг. резкое сокращение государственных доходов. Хронический дефицит государственного бюджета привел к манипуляциям с банковской системой, инфляции и иностран­ным заимствованиям, но доверие к правительству было настолько низким, что условия, на которых оно могло привлекать займы, были чрезвычайно обременительными. При размещении займа 1833 г. удалось собрать только 27% от его номинальной суммы. К концу столетия обе страны не один раз отказывались по крайней мере от части своих долговых обязательств.

Низкая производительность сельского хозяйства оставалась ос­новной причиной экономической слабости обеих стран. Еще в 1910 г. в аграрном секторе было занято около 60% рабочей силы в Испании и по меньшей мере столько же в Португалии. Но само сельское хозяйство по большей части было не товарным. Один ис­следователь охарактеризовал испанскую экономику XIX в. как «дуальную», с огромным натуральным сельскохозяйственным сек­тором, с одной стороны, и небольшим товарным сельскохозяйст­венным сектором, взаимодействующим с еще более скромным сек­тором городской промышленности, торговли и сферой услуг, с другой стороны. В 1840-х гг. правительственный декрет, требую­щий уплаты налогов наличными деньгами, а не в натуральной форме, вызвал восстание крестьян: в стране просто не существо­вало рынков, на которых они могли бы продавать свою продук­цию.

В Испании была предпринята попытка аграрной реформы, но она потерпела полное фиаско. Подобно правительству революци­онной Франции, испанское правительство конфисковало земли

II —5216

церкви, муниципалитетов и аристократов, которые оказали ему сопротивление в период гражданской войны, намереваясь продать эти земли крестьянам, но напряженность государственных финан­сов была так велика, что правительство было вынуждено продать их на аукционе лицам, предложившим наивысшую цену (которые могли расплачиваться обесцененными правительственными обяза­тельствами, принимавшимися по их номинальной стоимости). В результате большая часть земли стала собственностью и без того богатых людей — как аристократов, так и городской буржуазии. Крестьяне просто столкнулись со сменой одних землевладельцев другими, без какого-либо улучшения используемых технологий или увеличения капиталовложений. В Португалии и вовсе не было предпринято никаких попыток земельной реформы. Тем временем рост численности населения в обеих странах привел к увеличению распашки менее плодородных земель под зерновые, являвшиеся главными продуктами питания, и сокращению паст­бищ для скота, что, в свою очередь, привело к дальнейшему па­дению продуктивности сельского хозяйства.

На фоне этой общей мрачной картины существовало несколько светлых пятен — региональных вариаций на тему отсталости. Со­временная хлопчатобумажная промышленность, развивавшаяся в Каталонии, в Барселоне и ее округе в 1790-х гг. благодаря про­текционистским тарифам и защищенным колониальным рынкам Кубы и Пуэрто-Рико, процветала вплоть до потери этих колоний в 1900 г. Ориентированное на экспорт производство вина сущест­вовало в Андалузии (регионе, производившем херес, откуда про­изошло английское «шерри») и в провинции Опорто (от названия которой пошло слово «портвейн») в Португалии. В 1850 г. на вино и бренди пришлось 28% испанского экспорта, но сопровож­давшееся ужасными последствиями проникновение в Испанию филлоксеры, паразита виноградников, которая к тому времени уже поразила Францию, нанесло виноделию огромный урон в последние десятилетия века. К 1913 г. поставки вина за рубеж да­вали менее 12% экспортных поступлений Испании.

^Тем временем развивались новые отрасли, связанные с добы­чей полезных ископаемых и металлов, которые восполнили поте­рю доходов от экспорта вина. Знаменитые ртутные рудники Аль­мадена разрабатывались с XVI в., но экспорт ртути, хотя и обес­печивал определенные доходы, не оказывал заметного влияния на состояние платежного баланса. Однако в 1820-х гг. растущий ино­странный спрос на свинец для водопроводных труб привел к от­крытию чрезвычайно богатых залежей свинца в южной Испании. Уже в 1827 г. экспорт свинца приносил более 8% совокупных ва­лютных поступлений. Испания была ведущим мировым произво­дителем свинца с 1869 по 1898 г., после чего лидерство перешло к США. Новое горнорудное законодательство 1868 г. привело к резкому увеличению количества концессий (полученных преиму­щественно иностранными компаниями) на добычу полезных иско-

паемых, как свинца, так и меди и железной руды. К 1900 г. экс­порт минеральных ресурсов и металлов составлял около одной трети совокупного экспорта. К несчастью для Испании, металлы вывозились преимущественно в виде слитков (свинец и медь) или руды (железо), так что рост экспорта мало влиял на развитие на­циональной экономики.

Иностранный капитал занимал доминирующие позиции и в других современных отраслях экономики, особенно в банковском деле и в строительстве железных дорог. До 1850 г. эти отрасли практически не развивались. В банковской системе доминировал Банк Испании, который, прежде всего, был инструментом финан­совой политики правительства; к концу 1840-х гг. было построено лишь несколько километров железных дорог. В 1850-х гг., после очередной смены правительства, новый режим создал благоприят­ные условия для иностранных (преимущественно французских) инвесторов в сфере учреждения банков и строительства железных дорог. Иностранный капитал действительно стал поступать в эко­номику, привлеченный государственными гарантиями на выплату процентов по железнодорожным облигациям, предоставленными на срок строительства соответствующих линий. К сожалению, когда главные линии были построены и гарантии по процентам были отозваны, железные дороги не смогли обеспечить достаточ­ное количество перевозок, чтобы окупить операционные расходы, и большинство из них обанкротились. Железные дороги были по­строены иностранными инженерами с использованием преимуще­ственно импортных материалов и оборудования. Таким образом, как и в случае горнорудной промышленности, они оказали незна­чительное влияние на национальную экономику по каналам спро­са. Только в конце столетия железные дороги стали рентабельны. Тем временем было ликвидировано большинство банков (с боль­шей или меньшей прибылью для своих иностранных владельцев), оставив свободным поле деятельности для местных предпринима­телей. В Португалии первая железная дорога, короткая линия из Лиссабона, появилась в 1856 г., и история железнодорожной от­расли в этой стране была даже еще более печальной, чем в Испа­нии. Построенные на средства иностранных (в основном француз­ских) инвесторов, португальские железные дороги страдали от мошенничества и коррупции, терпели банкротства и мало способ­ствовали развитию экономики.

Испания имела некоторые запасы угля (Португалия не имела их вовсе), но уголь был низкого качества, а его месторождения были расположены неудобно с точки зрения их промышленной эксплуатации. Тем не менее, в последние два десятилетия XIX в. на северном побережье в окрестностях Бильбао определенное раз­витие получили предприятия черной металлургии и металлообра­ботки. Используя богатую железную руду региона и некоторое ко­личество импортного угля и кокса, отрасль медленно прогрессиро­вала, конкурируя с импортной сталью, железом, машинами и обо-

II* 323

рудованием, которые, однако, она так и не смогла полностью вы­теснить с рынка. В XX в. этот регион Испании стал одним из самых богатых и экономически развитых в стране. В Португалии ничего подобного не наблюдалось.

Италия

До 1860 г. характеристика Меттернихом Италии как «геогра­фической метафоры» подходила к ее экономике в не меньшей сте­пени, чем к политике. «Итальянской экономики» как таковой не существовало. Оставшись с начала Нового времени вне сферы экономических перемен, раздробленная и отчасти подчиненная иностранным державам, Италия уже давно утратила свое лидерст­во в экономической сфере. Войны и династические интриги сдела­ли ее полем сражений иностранных армий, которые разграбили и ее бесценные произведения искусства, и более утилитарные формы материального богатства, в то время как периодически по­вторявшиеся финансовые катастрофы ликвидировали накоплен­ные сбережения и подорвали доверие инвесторов.

Венский конгресс восстановил сложную мозаику номинально независимых княжеств, но большинство из них, включая Папское государство и Королевство обеих Сицилии, находилось под кон­тролем и влиянием империи Габсбургов. Ломбардия и Венеция были аннексированы Австрией. Эти две наиболее экономически развитые провинции, где прежде были сосредоточены знаменитые центры промышленности и торговли, были отделены от остальной Италии высокими таможенными барьерами. Сардинское королев­ство, единственное подлинно независимое государство, представ­ляло собой удивительную искусственную конструкцию, составлен­ную из четырех больших частей с различным климатом, ресурса­ми, институтами и даже языком. Остров Сардиния, от которого королевство и получило свое название, погряз в болоте феодализ­ма; землевладельцы, не проживавшие в своих поместьях, не были заинтересованы в их развитии, в результате чего неграмотное на­селение существовало в самых примитивных условиях. Савойя, которая дала королевству, а позднее и всей Италии правящую ди­настию, в культурном и экономическом отношении была частью Франции. Генуя (с прилегающим к ней регионом Лигурии), круп­ный коммерческий центр, на протяжении веков до вторжения На­полеона имела статус независимой республики. Пьемонт, окру­женный с трех сторон горными цепями, составлял географическое продолжение Ломбардской равнины, но его высокое расположе­ние над уровнем моря и климат выделяли его из Ломбардии. В Пьемонте проживало примерно четыре пятых всего населения ко­ролевства, насчитывавшего около 5 млн человек. До 1850 г. он не имел промышленности, кроме небольшого числа шелкопрядиль­ных фабрик и нескольких небольших металлургических заводов,

однако под руководством ряда прогрессивных землевладельцев его сельское хозяйство стало самым передовым и процветающим на всем полуострове.

Региональные экономические различия, важные почти для всех стран, были особенно заметны в Италии. Здесь экономичес­кий градиент север — юг, заметный даже сегодня, существовал еще со Средних веков. Он, возможно, был несколько менее заме­тен в XIX в. из-за общей отсталости полуострова, но, тем не менее, он сохранялся. Продуктивность сельского хозяйства была выше на севере, особенно в Пьемонте и в долине реки По, где также получила некоторое развитие промышленность. И именно на более развитом в экономическом отношении севере началось движение за национальное объединение.

После неудавшихся революций и попыток объединения 1820-х, 1830-х и 1848—1849 гг., подавленных Габсбургами, в королевстве Сардиния вышел на политическую арену выдающийся государст­венный деятель. Это был граф Камилло Бенсо ди Кавур, прогрес­сивный землевладелец, владевший также железной дорогой, газе­той и банком, который в 1850 г. стал министром морского флота, торговли и сельского хозяйства в правительстве вновь созданной конституционной монархии своей маленькой страны. В следую­щем году он получил также портфель министра финансов, а в 1852 г. стал премьер-министром. Он постоянно подчеркивал, что финансовый порядок и экономический прогресс являются двумя «обязательными условиями», которые необходимы Пьемонту в глазах Европы, чтобы принять на себя лидерство на Апеннинском полуострове. Для достижения этих целей он приветствовал ино­странную экономическую помощь, включая иностранные инвести­ции. Сразу же после вступления в должность в 1850 г. он начал переговоры о заключении торговых соглашений со всеми наиболее важными торговыми и промышленными державами Европы. В 1850 — 1855 гг. экспорт страны вырос на 50% , в то время как им­порт увеличился почти в три раза. Французские инвестиции фи­нансировали связанное с подобной внешнеторговой динамикой крайне высокое пассивное сальдо торгового баланса. В течение сле­дующих пяти лет французы, с поощрения Кавура, построили желез­ные дороги, учредили банки и другие акционерные компании и фи­нансировали растущий государственный долг королевства.

Наращивание государственного долга отчасти было связано с ликвидацией последствий проигранных войн 1848—1849 гг., но большая часть средств пошла на подготовку удачной войны 1859 г., в ходе которой королевство Сардиния, благодаря военной и финансовой помощи Франции, нанесло поражение Австрийской империи, тем самым подготовив почву для объединения Италии в 1861 г. Новое государство с числом жителей почти в 22 млн чело­век имело среднюю плотность населения в 85 человек на 1 км² — одну из самых высоких в Европе. При том, что большая часть ра­бочей силы была занята в низкопроизводительном сельском хо-

зяйстве, Италии даже при самых благоприятных условиях пред­стояло пройти длинный путь экономического развития. Объедине­ние страны способствовало ликвидации одного из главных препят­ствий на этом пути — фрагментации рынка, но без развития путей сообщения и коммуникаций даже это достижение оказалось бы иллюзорным. Распространение прогрессивного законодательст­ва и административной системы Пьемонта на всю территорию вы­росшего королевства не могло сразу же изменить отсталый харак­тер институтов или ликвидировать неграмотность и невежество на­селения остальной части полуострова. Ни один закон не мог ком­пенсировать бедность природных ресурсов, и только самое мудрое законодательство и самая справедливая администрация могли пре­одолеть такое препятствие, как недостаток капиталов. К несчас­тью для Италии, интенсивная деятельность Кавура в эти бурные годы, связанная с высоким напряжением сил, привела к его преж­девременной смерти всего лишь через три месяца после провозгла­шения нового государства, которому очень не хватало его мудрос­ти и энергичного руководства. Его преемникам, хотя и не мень­шим патриотам, недоставало его опыта, талантов и, прежде всего, твердого понимания экономических и финансовых вопросов. Ита­лия оставалась зависимой от иностранного, особенно французско­го, капитала и рынков, но действия правительства последователь­но отпугивали иностранных инвесторов, и наконец в 1887 г. втя­нули Италию в драматическую десятилетнюю тарифную войну с Францией, которая имела катастрофические последствия для обеих экономик.

В конце 1890-х гг., после окончания таможенной войны с Францией и нового вливания иностранного капитала, на этот раз из Германии, Италия пережила короткий период индустриального роста, который длился, с колебаниями, до начала Первой миро­вой войны. Италия еще не стала индустриальной страной, но пер­вые шаги на пути индустриализация были сделаны, хотя и с за­позданием.

Юго-Восточная Европа

Пять небольших государств, которые занимали юго-восточную часть европейского континента, — Албания, Болгария, Греция, Румыния и Сербия — являлись, если не считать Португалию, са­мыми бедными в Европе к западу от границ России. Все они по­лучили независимость от Османской империи в различное время после 1815 г., а Албания только в 1913 г., и наследие османского господства висело тяжелым грузом на их экономиках. К началу XX в. все они были преимущественно аграрными, 70 — 80°ь рабо­чей силы были заняты в первичном секторе, и соответствующая часть валового выпуска приходилась на продукцию сельского хо­зяйства. Более того, технология была примитивной, а производи-

тельность и доход на душу населения соответственно низкими. Хотя точные данные нам недоступны, можно предположить, что в среднем доход на душу населения был меньше, чем в соседней Венгрии, в два раза меньше, чем в Богемии и в три раза меньше, чем в Германии. Внутри этой группы также существовали некото­рые незначительные вариации; положение Румынии кажется не­сколько лучшим, чем положение других стран, а самой отсталой была Албания.

Несмотря на бедность рассматриваемых стран, высокие темпы прироста численности населения в сочетании с определенным сни­жением уровня смертности привели в середине XIX в. к демогра­фическому взрыву. В последние 50 лет до начала Первой мировой войны численность их населения возрастала примерно на 1,5% ежегодно; таким образом, темпы роста численности населения в них были одними из самых высоких в Европе. Давление растуще­го населения на ресурсы привело к повышению цен на землю, зе­мельному голоду, миграции в города и в более развитые страны Запада и к некоторой эмиграции за океан (особенно эмиграции греков в Соединенные Штаты).

В этих странах отсутствовали сколько-нибудь значительные природные ресурсы, способные облегчить давление растущей чис­ленности населения. Большая часть территории была гористой и непригодной для обработки, особенно в Греции и, в меньшей сте­пени, в Албании, Болгарии и Сербии. Румыния была лучше дру­гих обеспечена пахотной землей, но ввиду использования прими­тивной техники ее сельское хозяйство также оставалось низкопро­изводительным. В этих странах имелось несколько мелких место­рождений каменного угля, но они были недостаточны для того, чтобы сделать какую-либо из них независимой от импорта, даже учитывая низкий уровень спроса. Имелись также небольшие зале­жи цветных металлов, но они только начали разрабатываться ино­странным капиталом, когда началась Первая мировая война. Наи­более значительным природным ресурсом были месторождения нефти в Румынии. Несколько иностранных фирм, в основном не­мецких, в последнем десятилетии XIX в. начали добывать метал­лические руды.

С учетом аграрного характера этих стран, их внешняя торговля ориентировалась на экспорт сельскохозяйственной продукции и импорт промышленных, преимущественно потребительских, това­ров. Злаки, в основном пшеница, составляли около 70% экспорта Румынии и Болгарии. Сербия, имея меньшее количество пахотной земли, экспортировала преимущественно живых свиней, а незадол­го до войны начала вывозить продукты переработки свинины, све­жие сливы, сушеный чернослив и знаменитую сливовицу. Греция, имея еще меньше пахотной земли, которая к тому же не подходила для выращивания зерновых, экспортировала в основном виноград, изюм, а также некоторое количество вина и коньяка.

В отличие от ситуации с медленным распространением сель­скохозяйственной и промышленной технологии, банковские техно­логии и привлечение иностранных займов быстро прогрессирова­ли. К 1885 г. все четыре из существовавших тогда балканских го­сударств учредили центральные банки с исключительным правом денежной эмиссии. Акционерные банки и другие финансовые уч­реждения также развивались быстро, но слабо занимались финан­сированием промышленности. Новые правительства прибегали к займам за рубежом, в основном во Франции и Германии, сначала для сооружения железных дорог и других инфраструктурных объектов, но также для покупки вооружения, для содержания раздутой бюрократии и, во все возрастающих размерах, для вы­платы процентов по прежде сделанным займам. В 1898 г. долг Греции настолько разбух, что ей пришлось признать полномочия Международной финансовой комиссии, созданной великими дер­жавами для надзора за ее финансами. В конечном итоге все бал­канские страны, кроме Румынии, вынуждены были смириться с подобным иностранным контролем.

Большая часть иностранных займов привлекалась для стро­ительства железных дорог, в основном за счет государства. В 1870 г. общая протяженность железных дорог в Юго-Восточной Европе составляла менее 500 км, которые приходились в основ­ном на Румынию и Болгарию. К 1885 г. их длина увеличилась до 2000 км, в 1900 г. составила более 6000 км, а в 1912 г. — более 8000 км. Из-за отсутствия отраслей-смежников спрос со стороны железных дорог оказывал слабое влияние на развитие националь­ной экономики.

Примерно к 1895 г. в каждой из этих стран появился неболь­шой промышленный сектор, производивший преимущественно по­требительские товары, но ничего похожего на промышленное раз­витие Западной Европы в XIX в. там не наблюдалось. С прием­лемой степенью приближения можно сказать, что современная промышленность ко времени Первой мировой войны по-настояще­му еще не проникла в Юго-Восточную Европу.

Российская империя

Российская империя в начале XX в. обычно рассматривалась как одна из великих держав. Ее территория и население, самые большие среди европейских стран, обеспечили ей этот статус. Также Россия имела большие валовые экономические показатели: по валовому промышленному производству она стояла на пятом месте в мире после Соединенных Штатов, Германии, Великобри­тании и Франции. Она имела значительную текстильную про­мышленность, особенно хлопчатобумажную и льняную, а также тяжелую промышленность — производство угля, чугуна и стали.

Она стояла на втором месте в мире (после Соединенных Штатов) по добыче нефти, а в последние несколько лет XIX в. она даже занимала первое место. Эти высокие абсолютные показатели могут привести к ошибке при оценке экономической мощи России. Как было показано на рис. 10.2, российское производство и по­требление угля на душу населения было значительно ниже соот­ветствующих показателей Австрии. Аналогичное положение на­блюдалось по всем видам промышленной продукции.

Россия все еще оставалась преимущественно аграрной страной: на сельское хозяйство приходилось более двух третей рабочей силы и более половины производимого национального дохода. Доход на душу населения составлял не более половины от соответствующих показателей во Франции и Германии и около одной трети от пока­зателей Соединенных Штатов и Великобритании. Производитель­ность труда, особенно в сельском хозяйстве, была чрезвычайно низкой ввиду использования примитивных технологий и недостат­ка капиталов. Институциональные ограничения, связанные с суще­ствованием крепостного права, отмененного лишь в 1861 г., нега­тивно сказывались на перспективах роста производительности даже после освобождения крестьян (см. главу 12).

Начало индустриализации в России относится к периоду прав­ления Петра Великого и даже ранее, но за исключением метал­лургического производства, возникшего на Урале в XVIII в., ран­ние промышленные предприятия, развивавшиеся в тепличных ус­ловиях и обслуживавшие потребности российского государства, не были экономически жизнеспособными. В первой половине XIX в., особенно начиная с 1830-х гг., признаки индустриализации стано­вятся более заметными. Было подсчитано, что количество про­мышленных рабочих выросло со 100 тыс. в начале века до более 500 тыс. накануне освобождения крестьян. Большинство этих ра­бочих были номинально крепостными и выплачивали оброк из своей зарплаты, вместо обычных трудовых отработок. Парадок­сально, но существовало также некоторое число крепостных пред­принимателей. Наиболее динамичной, быстро развивающейся от­раслью промышленности было хлопчатобумажное производство, преимущественно в московском регионе. Производство свеклович­ного сахара на Украине было вторым по значению, но далеко от­ставало от хлопчатобумажной промышленности. В Санкт-Петер­бурге возникли несколько больших и современных хлопчатобу­мажных фабрик, а также ряд металлургических и машинострои­тельных заводов. Такие предприятия существовали и в россий­ской части Польши.

Крымская война ярко показала отсталость как российской промышленности, так и российского сельского хозяйства, и тем самым косвенно подготовила почву для ряда реформ, самой зна­чительной из которых была отмена крепостного права в 1861 г. Одновременно правительство развернуло программу строительст-

ва железных дорог с опорой на иностранные капиталы и техноло­гии, а также реорганизовало банковскую систему с целью внедре­ния западных финансовых технологий. Плоды этой новой полити­ки стали видны в середине 1880-х гг. и в период «большого рывка» промышленного производства в 1890-х гг., когда промыш­ленный выпуск возрастал в среднем на 8% в год, что превосходи­ло самые высокие темпы роста, когда-либо достигнутые в странах Запада.

Наибольшая заслуга в этом рывке принадлежала программе железнодорожного строительства, особенно сооружению государ­ственной Транссибирской железной дороги, начатому в 1891 г., и сопутствующему расширению добычи полезных ископаемых и строительству новых металлургических предприятий (рис. 10.3). Последние, в свою очередь, часто создавались иностранными предпринимателями и иностранным капиталом, которые сыграли решающую роль в развитии центра горнодобывающей и металлур­гической промышленности на юго-восточной Украине.

Этот район, известный как Донбасс, имел огромные залежи угля, но он находился далеко от основных населенных центров. До появления железных дорог добыча угля здесь была нерента­бельна. На расстоянии 500 км к западу, в районе города Кривой Рог, были открыты залежи очень качественной железной руды, но по той же самой причине эксплуатировать их было невыгодно. В 1880-х гг. французские предприниматели добились от царского правительства разрешения на строительство железной дороги, со­единявшей эти два района, а также построили доменные печи в обоих районах, создав, таким образом, первый в мире металлур­гический комбинат, работающий на поставках сырья с отдаленных месторождений. Производство угля и чугуна стремительно возрос­ло. В то время как в 1870-е гг. внутреннее производство чугуна удовлетворяло только 40% спроса, в 1890-е гг. оно обслуживало три четверти значительно выросшего потребления.

Правительство пыталось стимулировать индустриализацию не­сколькими способами. Оно делало займы за рубежом для финан­сирования строительства государственных железных дорог и предоставляло гарантии по обязательствам частных железнодо­рожных компаний. Государство размещало заказы на рельсы, па­ровозы и другое оборудование для государственных железных дорог на предприятиях, расположенных в России (принадлежа­щих как русским, так и иностранным предпринимателям), и реко­мендовало частным компаниям поступать подобным же образом. Государство установило высокие ввозные пошлины на изделия из железа и стали, и в то же время способствовало освоению самого современного оборудования для производства железа, стали и ин­струментов. От введения этих мер выиграли прежде всего произ­водители Польской Силезии и Санкт-Петербурга, а также юго-восточной Украины.

331 Рис. 10.3. Промышленность и железные дороги России около 1914 г. Источник: Adams А-Е-, McCagg W.O., Matley I.M. Atlas of Russian and East European History. Frederick A. Praeger, 1966.

332 Бурный подъем российской промышленности в 1890-х гг. сме­нился спадом в первые годы XX в., за которым, в свою очередь, последовали катастрофическая (для России) Русско-японская война 1904 — 1905 гг., а затем революция 1905—1906 гг. Хотя ре­волюция была подавлена, она вызвала к жизни ряд политических и экономических реформ. Наиболее важной из них была аграрная реформа Столыпина (см. главу 12), которая привела к росту про­изводительности сельского хозяйства.

За последние 50 лет до начала Первой мировой войны россий­ская экономика добилась значительных успехов на пути создания более современной, технологически развитой хозяйственной систе­мы, но она по-прежнему оставалась далеко позади наиболее пере­довых западных экономик, особенно Германии. Ее экономическая слабость проявилась в период войны, способствовав поражению России и подготовив почву для революции 1917 г.

Япония

Последней и самой неожиданной страной, входящей в список индустриализирующихся стран XIX в. — и единственной, не при­надлежащей к европейской культуре, — была Япония. В первой половине XIX в. Япония осуществляла политику закрытости для иностранного, и особенно европейского, влияния более последова­тельно, чем какая-либо из других восточных стран. Еще в начале XVII в. правительство Токугава запретило внешнюю торговлю (голландцам было разрешено присылать один корабль в год в торговую факторию, которую они содержали на маленьком остро­ве в бухте Нагасаки, японском «окне в Европу») и запретило японцам ездить за границу. Общество было структурировано на неподвижные социальные классы или касты, в некотором отноше­нии похожие на феодальные сословия средневековой Европы. Уровень технологии был приблизительно таким же, как в Европе в начале XVII в., однако, несмотря на эти ограничения, организа­ция экономики была очень сложной, с активными рынками и кре­дитной системой. Уровень грамотности в Японии был значительно выше, чем в Южной и Восточной Европе.

В 1853 г., а затем в 1854 г. коммодор Мэттью Перри, коман­дующий военным флотом Соединенных Штатов, вошел в Токий­скую бухту и, под угрозой бомбардировки города, заставил сегуна установить дипломатические и торговые связи с США. Вскоре и другие западные государства получили привилегии, схожие с при­вилегиями, предоставленными Соединенным Штатам. Ключевым условием этих «неравных договоров» являлся отказ японского правительства от установления таможенных пошлин на уровне выше 5%; иностранцы также получили права экстерриториальнос­ти (т.е. были исключены из сферы действия японского права).

Слабость сегуната Токугава перед лицом западного вторжения вы­звала восстания против иностранцев и движение за восстановле­ние реальной власти императора, который до того на протяжении столетий выполнял только церемониальные функции. Это движе­ние, возглавляемое молодыми, честолюбивыми самураями (пред­ставителями бывшего военного сословия), получило мощную под­держку в 1867 г. после вступления на престол волевого, умного молодого императора Муцухито. В следующем году император­ская партия заставила сегуна отречься от власти, после чего импе­ратор переехал в Токио — фактическую столицу страны. Это со­бытие, отметившее рождение современной Японии, получило на­звание революции Мэйдзи («Мэйдзи» означает «просвещенное правительство», как определил свое правление Муцухито). Эра Мэйдзи продолжалась с 1868 г. до смерти Муцухито в 1912 г.

Сразу же после прихода к власти новое правительство смени­ло тон своих высказываний, изначально направленных против иностранцев. Вместо того чтобы попытаться выдворить иностран­цев, правительство Японии стало налаживать сотрудничество с ними, хотя и держало их на почтительной дистанции. Старая фе­одальная система была разрушена и заменена высокоцентрализо­ванным бюрократическим управлением, созданным по француз­ской модели, с армией, устроенной по прусскому образцу, и с военным флотом по британскому образцу. Промышленные и фи­нансовые технологии заимствовались из многих стран, но особен­но из США. Образованные молодые люди уезжали за границу изучать западные достижения в политике и управлении, военной науке, промышленной технологии, торговле и финансах с целью внедрить наиболее эффективные из них у себя в стране. В Япо­нии были созданы новые школы западного образца; иностранные специалисты приезжали в страну для обучения своих японских коллег. Однако правительство устанавливало жесткие сроки пре­бывания иностранцев в Японии и наблюдало за тем, чтобы они своевременно ее покидали. Такой порядок был заведен для того, чтобы предотвратить укрепление их позиций в стране.

Одной из наиболее серьезных проблем, с которыми столкну­лось новое правительство, была проблема финансов. Финансовые затруднения явились одной из причин недовольства режимом То­кугава, и новое правительство Мэйдзи унаследовало массу нераз­менных бумажных денег, которую оно вынуждено было еще более увеличить в первые годы после смены режима. В 1873 г. был ут­вержден земельный налог, рассчитанный на базе потенциальной продуктивности сельскохозяйственных земель безотносительно к объему фактической продукции. Положительный эффект этого налога оказался двояким: с одной стороны, он давал правительст­ву устойчивый доход (за счет крестьян); во-вторых, он гарантиро­вал, что земля будет использоваться наилучшим образом, по­скольку те, кто были неспособны обеспечить максимальную отда­чу от земель, должны были потерять права на них либо продать

их тем, кто был в состоянии придерживаться оптимальных мето­дов хозяйствования.

С финансовыми проблемами правительства было связано также начало создания новой банковской системы, призванной за­менить неформальную сеть кредита эпохи Токугава. В соответст­вии со своей политикой поиска повсюду лучших моделей (армия по прусскому образцу, военный флот по британскому образцу и т.д.), Япония заимствовала модель национальной банковской сис­темы Соединенных Штатов, созданной союзным правительством в последние годы Гражданской войны как механизм военных фи­нансов. В соответствии с этой системой при учреждении банков правительственные облигации могли быть использованы в качест­ве обеспечения для выпуска банкнот, которые должны быть кон­вертируемы в звонкую монету. (Не случайно правительство Мэйдзи незадолго до этого выпустило большое количество обли­гаций для выдачи их бывшим феодальным землевладельцам и са­мураям взамен их ежегодных пенсий.) Благодаря этой системе к 1876 г. было учреждено 153 национальных банка. К несчастью, в следующем году вспыхнуло восстание Сацумы, поднятое против правительства одним из крупнейших западных кланов. Хотя вос­стание было подавлено, оно дорого стоило правительству: ему пришлось прибегнуть к новому выпуску как неразменных бумаж­ных денег, так и банкнот национальных банков, что привело к жестокой инфляции.

Новый министр финансов граф Мацуката принял решение ре­формировать банковскую систему, которая, по его мнению, была порочной, а в дополнение к этому провел в 1881 г. резкую дефля­цию валюты, что полностью оздоровило банковскую структуру. Он создал новый центральный банк, Банк Японии, по самой по­пулярной модели центрального банка — Национального банка Бельгии, который, хотя в значительной мере принадлежал част­ным акционерам, находился под пристальным контролем прави­тельства. Он получил монополию на выпуск банкнот, в то время как национальные банки потеряли право их эмиссии и преврати­лись в простые коммерческие депозитные банки наподобие анг­лийских. Банк Японии также выступал в роли фискального аген­та казначейства.