Испания и испанская Америка

В XVI в. Испания была объектом зависти для коронованных особ Европы. В результате серии династических браков предста­вителей династии Габсбургов король Карл I (1516 — 1556 гг.) унаследовал не только Испанское королевство (на самом деле это были два королевства — Арагон и Кастилия), но и владения Габсбургов в Центральной Европе, Нидерланды и Франш-Конте. Кроме того, королевство Арагон владело Сардинией, Сицилией и всей Италией к югу от Рима, а Кастилия — вновь открытыми и еще не до конца покоренными землями в Америке. В 1519 г. Карл I Испанский стал императором Священной Римской импе­рии под именем Карла V.

Казалось, что эта империя не только грандиозна по своим мас­штабам, но и покоится на твердом экономическом базисе. Хотя по уровню развития сельского хозяйства Испания не претендовала на статус европейского лидера, она унаследовала созданную морис-ками систему садоводства в Валенсии и Андалузии, а шерсть ее мериносовых овец была известна по всей Европе. Она также имела ряд процветающих отраслей промышленности, особенно текстильное и железоделательное производства. Испанские Ни­дерланды были известны своим сельским хозяйством, наиболее развитым в Европе, а также некоторыми наиболее передовыми от­раслями промышленности. Владения Габсбургов в Центральной Европе обладали, помимо сельскохозяйственных ресурсов, важ­ными полезными ископаемыми, включая железо, медь, олово и серебро. Что наиболее важно, с 1530-х гг. в Испанию в больших количествах начали поступать золото и серебро из Нового Света, поставки которых постоянно росли, достигнув своего пика в пос­ледние десятилетия века, после чего их поток стал постепенно убывать в XVII в.

Несмотря на столь благоприятные условия, испанская эконо­мика оказалась неспособна к развитию. Фактически, начиная при­мерно с середины столетия, она стагнировала, за что испанцам пришлось заплатить снижением уровня жизни, участившимися пе­риодами голода и эпидемий, и в конечном итоге сокращением на­селения в XVII в. Хотя для объяснения «упадка Испании» приво­дилось множество различных аргументов, главная ответственность лежит на непомерных амбициях ее монархов и на близорукости их экономической политики.

Карл V считал своей миссией объединение христианской Евро­пы (рис. 6.1). В связи с этим он воевал с турками в Средиземно­морье и в Венгрии, боролся с восстаниями протестантских князей в Германии, враждовал с французскими королями из династии Валуа, которые предъявляли территориальные претензии в Ита­лии и Нидерландах и чувствовали угрозу со стороны окружавших их габсбургских владений. Оказавшись неспособным вести успеш­ную борьбу на всех этих фронтах, Карл отрекся от испанского престола в 1556 г., будучи уже уставшим и морально разбитым человеком. Он надеялся передать все свои владения сыну Филиппу, но после смерти Карла в 1558 г. его брат Фердинанд установил свой контроль над габсбургскими землями в Центральной Европе и полу­чил титул императора Священной Римской империи. Филипп II Ис­панский (1556—1598 гг.) продолжил большинство военных пред­приятий своего отца и даже добавил Англию к списку врагов Ис­пании, что привело к катастрофическим последствиям, когда по­сланная им на покорение Англии Непобедимая армада была наго­лову разбита в 1588 г. Не проходило и года, чтобы испанские войска не вели военные действия в какой-нибудь части Европы, не говоря уже о завоевании Америки и управлении ею. Кроме того, испанские монархи демонстрировали склонность к монумен­тальной архитектуре и расточительным придворным церемониям.

169 Рис. 6.1. Империя Карла V.

169 Для финансирования своих войн и расходов двора Карл V и Филипп II полагались, в первую очередь, на налоги. Несмотря на свою сравнительную бедность, испанцы в XVI в. несли самое тя­желое налоговое бремя в Европе. Более того, распределение нало­гов было крайне неравномерным. Уже в конце XV в. 97% испан­ских земель принадлежали 2 — 3% семей и церкви, причем нера­венство в распределении земельной собственности продолжало на­растать в течение XVI в. Крупные землевладельцы, из которых почти все имели «благородное» происхождение (гранды, титуле, идальго и кабальеро), не говоря уже о самой королевской семье, были освобождены от уплаты прямых налогов, тяжесть которых падала преимущественно на тех, кто был в наименьшей степени способен их платить — ремесленников, торговцев и особенно крестьян.

Корона приобрела неожиданный источник доходов с открыти­ем золота и серебра в Америке. До 1530 г. их поступления едва

ли были значительны, но затем они стали устойчиво расти с при­мерно 1 млн дукатов в год в 1540-х гг. до более 8 млн в 1590 г. (эти цифры относятся только к легальному импорту, подлежавше­му налогообложению; нелегальный мог составлять примерно столько же). Как уже отмечалось, доля правительства составляла около 40% легального импорта. Но даже при этом в последние годы правления Филиппа доходы из этого источника составляли не более 20 — 25% совокупных доходов казны.

Усугублял положение тот факт, что доходы правительства редко были достаточными для финансирования его огромных рас­ходов. Это заставляло монархов прибегать к третьему источнику финансирования — займам. (Они имели и другие источники, такие как продажа дворянских титулов богатым купцам, но при этом постоянные источники дохода приносились в жертву едино­временным поступлениям.) Займы не были новинкой для испан­ских или других монархов. Например, Фердинанд и Изабелла де­лали займы для финансирования своей успешной войны с Грана­дой. Согласно популярной легенде, Изабелла заложила свои дра­гоценности, чтобы профинансировать путешествие Колумба. Но при Карле V и Филиппе II дефицитное финансирование расходов стало регулярной практикой. Карл еще в начале своего правления занял большие суммы у Фуггеров и других немецких и итальян­ских банкиров, чтобы купить голоса электоров для своего избра­ния императором. Проценты по этим и другим его долгам посто­янно росли. Кредиторы, в круг которых вошли не только немец­кие и итальянские, но и фламандские и испанские банкиры, и даже некоторые состоятельные купцы и дворяне, получали кон­тракты, по которым в качестве обеспечения займов выступали те или иные налоговые статьи или доли в очередном грузе серебра из Америки. Уже в 1544 г. две трети регулярных ежегодных до­ходов направлялись на уплату долгов, а в 1552 г. правительство приостановило выплату процентов по всем долгам. В 1557 г. дол­говое бремя стало настолько тяжелым, что правительство отказа­лось от значительной части своих долгов, — событие, которое часто называют «национальным банкротством». Но правительст­ва, в отличие от фирм частного сектора, не ликвидируются, когда терпят банкротство. Напротив, их краткосрочные долги преобра­зуются в долгосрочные обязательства, сумма основного долга и накопленных процентных обязательств сокращается, и цикл начи­нается сначала, но всегда при более жестких условиях предостав­ления займов. Восемь раз (в 1557, 1575, 1596, 1607, 1627, 1647, 1653 и 1680 гг.) испанские Габсбурги объявляли королевское бан­кротство. Каждое из них заканчивалось финансовой паникой, банкротствами и ликвидацией многих банкирских домов и других инвесторов, а также нарушением обычных коммерческих и финан­совых связей.

Неумелое управление финансами было не единственным фак­тором государственной политики, оказывавшим негативное влия-

ние на экономику, хотя многие случаи государственного вмеша-ельства были обусловлены фискальными потребностями. В поедыдушей главе нами упоминалось королевское покровительст­во Месте, гильдии овцеводов. Это покровительство достигло выс­шей точки в 1501 г., когда вышел указ, согласно которому для выпаса овец навсегда закреплялись все земли, где он когда-либо производился, независимо от желания владельцев этих земель. Таким образом, правительство принесло в жертву интересы земле­дельцев — и в конечном итоге потребителей — ради роста нало­говых поступлений от привилегированных овцеводов.

Сходный характер носило создание в 1494 г. Фердинандом и Изабеллой купеческой гильдии Consulado в Бургосе и предостав­ление ей монополии на экспорт сырой шерсти. Бургос, хотя и был процветающим рыночным городом, находился более чем в ста милях от ближайшего порта. Шерсть со всей Испании, предназна­чавшаяся на экспорт, сначала привозилась в Бургос, а затем на мулах доставлялась в Бильбао для отправки в Северную Европу. Таким образом, купцы Бургоса приобрели коллективную монопо­лию на самый ценный экспортный товар Испании за счет как местных производителей, так и северных потребителей. Consulado Бургоса послужило моделью для Casa de Contratacidn, учрежден­ной в Севилье менее чем через десять лет для контроля над тор­говлей с Америкой. На протяжении всего периода своего правле­ния Фердинанд и Изабелла способствовали расширению власти гильдий (т.е. фактически монополий) в целях повышения налого­вых поступлений. Их наследники, не менее стесненные в средст­вах, ничего не сделали, чтобы сократить этот контроль.

Отсутствие какой-либо систематической долгосрочной эконо­мической политики ярко иллюстрируется историей двух наиболее важных отраслей испанской экономики — выращивания хлебных злаков и производства тканей. Выращивание зерна, хотя и тормо­зившееся привилегиями, предоставленными Месте, процветало в течение первой трети XVI в. благодаря росту численности населе­ния и некоторому повышению цен после первой волны притока американского серебра. Когда рост цен ускорился, правительство в 1539 г. в ответ на жалобы потребителей установило «потолок» цен на хлеб. Поскольку издержки земледельческого производства продолжали расти вследствие инфляции, это привело к переори­ентации пахотных земель на другие цели использования и лишь усилило дефицит зерна. Чтобы бороться с ним, правительство разрешило беспошлинный ввоз иностранного зерна (при том, что раньше зерновой импорт был запрещен или облагался высокими пошлинами). Но это еще больше подорвало стимулы к производ­ству зерна. Обработка многих земель была прекращена, и Испа­ния стала регулярным импортером зерна.

Ситуация в текстильной отрасли была во многом схожей. В начале XVI в. Испания вывозила как готовые ткани, так и сырую шерсть. Расширение внутреннего спроса и особенно спрос со сто-

роны американских колоний повысили как издержки, так и цены. Предложение не успевало за растущим спросом. В 1548 г. был разрешен беспошлинный импорт иностранных тканей, а в 1552 г. был запрещен экспорт испанских тканей (за исключением экспор­та в колонии). Непосредственным результатом этих мер была жестокая депрессия в текстильной промышленности. Запрет на экспорт был отменен в 1555 г., но к этому времени потеря ино­странных рынков и инфляционный рост издержек лишили Испа­нию конкурентных преимуществ. Испания оставалась нетто-им-портером тканей вплоть до XIX в.

Можно предположить, что, если бы Карл V проводил по-на­стоящему просвещенную экономическую политику, он мог бы обеспечить длительное процветание своей обширной империи, со­здав в ней зону свободной торговли или нечто вроде таможенного союза. Однако нет свидетельств того, что такие мысли когда-либо приходили ему на ум. Прежде всего, каждый регион или королев­ство в рамках империи придерживались своих собственных тради­ций и привилегий и, вероятно, стали бы сопротивляться таким новшествам. Более важно то, что монарх был слишком зависим от таможенных поступлений, чтобы отменить внутренние тарифы и пошлины в торговле между различными частями империи. Даже после заключения союза кастильской и арагонской корон гражда­не каждого королевства рассматривались другим как иностранцы. Каждое из этих королевств имело собственные таможенные барье­ры и даже свою собственную денежную систему. Другие владения Габсбургов находились не в лучшем положении. Купцы и пред­приниматели из Нидерландов были обязаны существенным про­никновением на испанские рынки скорее более высокой конкурен­тоспособности, чем каким-либо особым привилегиям.

Даже своей религиозной политикой испанские монархи умуд­рялись подрывать благосостояние подданных и ослаблять эконо­мический базис собственной власти. В начале своего правления Фердинанд и Изабелла получили разрешение от папы учредить Священную канцелярию (отделение знаменитой инквизиции), над которой они осуществляли прямой королевский контроль. Перво­начально целью испанской инквизиции была борьба с converses — евреями, которые фактически или лишь номинально обратились в католицизм, хотя официально к лицам, исповедующим иудаизм, отношение тогда было достаточно толерантным. Многие иудеи и обращенные евреи принадлежали к числу самых богатых и обра­зованных подданных короны; среди них было много купцов, фи­нансистов, врачей, квалифицированных ремесленников и других преуспевающих людей. Некоторые богатые обращенные евреи по­роднились с дворянскими фамилиями; даже среди предков короля Фердинанда были евреи. Атмосфера страха, созданная действия­ми инквизиции, побудила многих иудеев и обращенных евреев по­кинуть страну, что лишало ее не только всего их богатства, но и их талантов. В 1492 г., вскоре после успешного завоевания Грана-

лы католические короли объявили, что евреи должны либо обра­титься в католицизм, либо покинуть страну. Оценки количества уехавших колеблются от 120 тыс. до 150 тыс. человек, но разру­шительное действие на экономику, если оценивать его в пропор­циональном отношении, было даже еще большим, чем доля эми­грантов в совокупном населении.

Монархи проводили схожую политику и в отношении другого религиозного меньшинства, мусульман-мавров. После завоевания королевства Гранада католические короли объявили политику ре­лигиозной терпимости по отношению к мусульманам (в противо­положность почти одновременному гонению на евреев), но не про­шло и 10 лет, как мавры также стали подвергаться преследовани­ям. В 1502 г. было объявлено, что мусульмане должны или перей­ти в христианство, или покинуть страну. Так как большинство му­сульман были бедными сельскохозяйственными работниками, они не имели средств для эмиграции и номинально стали христианами (э~а категория населения получила название морисков). Более ста лет они оставались в стране, правительство которой едва их тер­пело, и многие оставались верными своей первой религии. Они играли значительную роль в сельском хозяйстве, особенно в пло­дородных районах Валенсии и Андалузии. В 1609 г. испанское правительство, стремясь отвлечь внимание от военных поражений, издало распоряжение об изгнании морисков. Депортированы были не все, однако большинство из них уехало; тем самым правительство лишилось еще одного крайне необходимого экономического ресур­са.

Испанская политика в отношении американских колоний была такой же близорукой и Контрпродуктивной, как и внутренняя по­литика. Как только стали осознаваться сущность и масштабы от­крытий в Новом Свете, правительство стало проводить политику монополии и строгого контроля. В 1501 г. иностранцам (включая каталонцев и арагонцев) было запрещено селиться или торговать в колониях. В 1503 г. в Севилье была создана Casa de Contra-tacion, получившая монополию на колониальную торговлю. Как уже говорилось, все торговые суда должны были плыть с воору­женным конвоем. Этот конвой был очень дорогим и неэффектив­ным, хотя и выполнял свою главную задачу — охрану перевозок драгоценных металлов. Первый захват флота, перевозившего дра­гоценные металлы, случился лишь в 1628 г. Это сделали голланд­цы; англичанам удалось сделать то же самое в 1656 и 1657 гг., и каждый раз это провоцировало в Испании сокрушительный фи­нансовый кризис.

Политика монополий и ограничений оказалась настолько не­эффективной, что правительству скоро пришлось отступить. В 1524 г. оно разрешило иностранным купцам торговать с Амери­кой, но не селиться там. Это привело к такому обогащению ита­льянских и немецких купцов, что в 1538 г. правительство отказа­лось от этой политики и восстановило монополию кастильцев. Од­нако многие из кастильских фирм, которые участвовали в торгов-

ле через Casa de Contratacidn, являлись на самом деле только ширмой для иностранных, особенно генуэзских, финансистов. С 1529 г. по 1573 г. кораблям из десяти других городов Кастилии также разрешили торговать с Америкой, однако они должны были регистрировать свой груз в Севилье и выгружать обратный груз там же. Из-за высоких издержек это разрешение имело незначи­тельные последствия. Напротив, политика монополий и ограниче­ний приводила к попыткам обойти правительственные установле­ния и к контрабанде, как со стороны испанских судовладельцев, так и со стороны судовладельцев из других стран. В 1680 г. в ре­зультате заиления реки Гвадалквивир, сделавшего невозможным подход морских судов к Севилье, монополия на американскую торговлю перешла к Кадису. Однако к этому времени объемы по­ставок драгоценных металлов были уже очень ограниченными: славные дни отошли в прошлое.

Политика внутри империи была не более просвещенной. Тор­говля между колониями не поощрялась, хотя и имела место, осо­бенно между Мексикой и Перу. Культивирование винограда и оливок было официально запрещено с целью поддержки произво­дителей и экспортеров в самой Испании. Хотя развитие некото­рых отраслей промышленности было разрешено — например, производство шелка в Новой Испании (Мексика), — главное на­правление политики заключалось в сохранении колониальных рынков для промышленных товаров метрополии. Однако в связи с тем, что сама испанская промышленность находилась в состоя­нии более или менее непрерывного упадка, реальным результатом этих мер стало стимулирование спроса на продукцию европейских конкурентов Испании.

Абсурдность испанской колониальной экономической политики подчеркивается ее отношением к единственному тихоокеанскому владению Испании, Филиппинским островам. Хотя они и находи­лись в пределах португальской части мира после его раздела Папой римским, Филиппины стали испанским владением благода­ря плаванию Магеллана. Филиппинцы и другие жители Азии осу­ществляли торговлю между собой и с соседними азиатскими стра­нами, включая Китай. Однако единственный разрешенный испан­скими властями канал торговли с Европой был не прямой, а про­ходил через Мексику и саму Испанию. Каждый год только один (если не считать кораблей-контрабандистов) корабль, знаменитый Манильский галеон, выходил из Акапулько, нагруженный пре­имущественно серебром из Перу и Мексики, предназначавшимся для Китая и других азиатских стран. Плавание занимало два года. Корабль зимовал в Маниле, где он загружался специями, китайским шелком, фарфором и другими предметами роскоши с Востока. Товары, не распроданные на мексиканских и перуанских рынках, отвозились по суше в Веракрус, где они погружались на корабли для отправки в Испанию. Неудивительно, что только очень немногие товары могли быть объектами подобной торговли ввиду ее высоких издержек.

Португалия

Одни из самых выдающихся достижений эры европейской экс­пансии выпали на долю Португалии, маленькой, относительно бедной страны, которая стала метрополией морской империи, ох­ватывавшей огромные территории в Азии, Африке и Америке. В начале XVI в. население Португалии едва превышало 1 млн чело­век. За пределами нескольких небольших городов экономика была преимущественно натуральной. Вдоль морского побережья наиболее важными несельскохозяйственными занятиями были ры­боловство и солеварение. Существовала небольшая, но динамич­ная внешняя торговля. Почти весь экспорт приходился на продук­ты первичного сектора: соль, рыба, вино, оливковое масло, фрук­ты, пробку и кожи. Импорт состоял из пшеницы (несмотря на свое небольшое по численности население и сельскохозяйствен­ную ориентацию, страна не обеспечивала себя зерном) и таких промышленных товаров, как ткань и металлические изделия.

Как смогла эта маленькая, отсталая страна так быстро устано­вить господство над огромной империей? На этот вопрос невоз­можно дать простой и краткий ответ. Тому способствовали многие факторы, не все из которых могут быть квантифицированы. Одним из таких факторов была крупная удача: в то время, когда Португалия совершила прорыв в Индийский океан, страны этого региона были необычайно слабы и разобщены по причинам, не за­висящим от развития событий в Европе. Другим, менее случай­ным, но тем не менее счастливым, фактором были накопленные знания и опыт португальцев в строительстве кораблей, технике навигации и в смежных науках, — наследие трудов принца Ген­риха Мореплавателя. Был и еще один фактор, менее очевидный, но не менее важный: рвение, мужество и жадность людей, кото­рые рискнули пересечь моря во славу Бога и короля и в поисках богатства.

В период ранних открытий и успехов в Азии португальцы об­ращали мало внимания на свои африканские и американские вла­дения. Торговля специями и сопутствующими товарами обещала быстрые и обильные доходы королю и купцам, в то время как ос­воение жарких и диких тропиков Бразилии и Африки стало бы дорогой, долгой и рискованной авантюрой. На протяжении XVI в. в среднем 2400 человек, большинство из которых были молоды­ми, сильными мужчинами, ежегодно направлялись на поиск удачи за морем, преимущественно на Востоке. Однако в 1530-х гг. пор­тугальская корона была встревожена деятельностью французских флибустьеров вдоль побережья Бразилии и попыталась основать поселения на материке. Король предоставил земельные пожалова­ния частным лицам, несколько схожие с пожалованиями англий­ской короны лорду Балтимору и Уильяму Пенну в XVII в., наде­ясь таким путем закрепить поселенцев без особых для себя затрат. Однако первые колонии не добились процветания. Местное ин-

дейское население, находящееся на низкой стадии развития и часто враждебное, не обеспечивало ни рынков сбыта для порту­гальской промышленности, ни рабочей силы для бразильской эко­номики. Лишь после того, как в 1570-х гг. в Бразилии началось внедрение сахарного тростника с островов Мадейра и Сан-Томе, для выращивания которого стал использоваться труд рабов-афри­канцев, Бразилия стала интегральной частью мировой экономики. Вскоре, однако, Португалия попала под власть Испании (1580 г.), и хотя Филипп II обещал сохранять и защищать Пор­тугальскую империю, она страдала от нападений голландцев и других европейцев как на Востоке, так и на Западе. Португаль­ские планы развития и эксплуатации африканской империи посто­янно откладывались вплоть до XX в.

Королевская монополия на торговлю специями вызвала появ­ление издевательских кличек типа «король-бакалейщик» или «Его Перечное Величество», но реальность, стоящая за этими термина­ми, была совершенно иной, чем можно предположить. Прежде всего, Португалия так и не смогла установить эффективный кон­троль за источниками поставок специй. Действительно, в первые годы ее ураганного вторжения на Индийский океан она прервала традиционные сухопутные поставки специй в Восточное Среди­земноморье, тем самым временно оттеснив венецианцев от высоко­доходной посреднической торговли ими. Однако традиционные пути торговли специями были впоследствии реанимированы и к концу XVI в. товаропоток по ним был даже еще большим, чем прежде, — фактически он даже превосходил поставки, осущест­вляемые португальским флотом. У такого развития событий были две главные причины. Во-первых, силы португальцев были слиш­ком ограниченными. Даже на пике их морского могущества в 1530-х гг. они имели лишь около 300 морских судов, причем часть из них использовалась для плаваний в Бразилию и Африку. С таким флотом было невозможно контролировать большую часть двух океанов. Во-вторых, для обеспечения своей монополии коро­на должна была полагаться или на королевских чиновников, или на подрядчиков, которые брали в аренду, или в «кормление» (farming) часть монопольных прав. В обоих случаях дело страда­ло от неэффективности и мошенничества. Королевские чиновни­ки, хотя и наделенные большими полномочиями, получали низкое жалование и часто дополняли его взятками от контрабандистов или доходами от самостоятельного занятия нелегальной торгов­лей. Разумеется, королевские подрядчики также имели мощные стимулы к нарушению условий подписанных ими контрактов, когда это было возможно.

Торговля специями была самой известной, но не единственной отраслью торговли, которую португальские короли пытались мо­нополизировать в фискальных целях. Еще до открытия пути во­круг мыса Доброй Надежды португальская корона монополизиро­вала торговлю с Африкой, наиболее ценными предметами экспор-

которой были золото, рабы и слоновая кость. С открытием Америки спрос на рабов вырос в огромной степени, и португаль­ские короли были первыми, кто получил от этого выгоду. Насто­ящими работорговцами были частные лица, которые действовали по королевской лицензии, отдавая за нее часть прибыли. В XVIII в. открытие месторождений золота и алмазов в Бразилии подарило короне новое Эльдорадо. Как и прежде, она пыталась монополизировать торговлю и запретила вывоз золота из Порту­галии, но безуспешно. Контрабандные поставки обычно осущест­влялись на английских военных кораблях, имевших особый ста­тус в португальских водах по условиям заключенных договоров.

Монополистические притязания короны не ограничивались эк­зотическими продуктами Индии и Африки, но распространялись и на товары, производившиеся внутри страны, такие как соль и мыло, а также на бразильский табак, торговля которым была одной из наиболее прибыльных. То, что корона не могла монопо­лизировать, она пыталась обложить налогами. Наиболее харак­терным в этом отношении был случай с основным предметом экс­порта Бразилии — сахаром. Однако буквально все товары, вовле­ченные и во внешнюю, и во внутреннюю торговлю, облагались тя­желыми налогами. В начале XVIII в. почти 40% стоимости това­ров, легально отправляемых из Лиссабона в Бразилию, приходи­лось на таможенные сборы и другие налоги.

Причиной учреждения монополий и высокого налогообложе­ния было, разумеется, стремление к максимизации фискальных доходов. Но, принимая во внимание продажность королевских агентов и неэффективность их деятельности, фискальных плате­жей было нетрудно избежать, что и практиковалось повсеместно. Более того, чем выше были налоги, тем больше было желание от них уклониться. Таким образом, для короны возникал порочный круг. В результате португальские короли, как и испанские, были вынуждены делать займы. По большей части они занимали сред­ства на короткий срок под высокие проценты, под залог будущих поставок перца и других ходовых товаров. Кредиторами были в большинстве своем иностранцы — итальянцы и фламандцы — или собственные подданные короля, «новые христиане».

«Новыми христианами» эвфемистически именовались порту­гальские подданные еврейского происхождения. Некоторые из них на самом деле перешли в христианство, но многие тайно ис­поведовали свою старую религию и придерживались националь­ных обычаев, или по крайней мере их часто подозревали в этом. Король Мануэль в 1497 г. отдал распоряжение о насильственном обращении евреев в христианство, подражая примеру испанских королей, но в течение нескольких десятилетий репрессии для обеспечения выполнения этого распоряжения не применялись. В Действительности «новые» и «старые» христиане, евреи и корен­ные португальцы, продолжали жить вместе в гармонии и даже вступали между собой в браки, причем в таких масштабах, что к

концу XVI в., по некоторым оценкам, около трети португальского населения в той или иной мере имело примесь еврейской крови. Однако впоследствии Португалия обзавелась своей собственной инквизицией, рвение которой в деле сохранения и распростране­ния истинной веры не уступало рвению испанской инквизиции. Граждан поощряли доносить друг на друга, имена доносчиков держались в тайне, а вся тяжесть доказательства своей невинов­ности ложилась на обвиняемых. Даже такой невинный поступок, как ношение нарядной одежды в субботу, мог рассматриваться в качестве «доказательства» принадлежности к запрещенной вере. В результате таких действий инквизиции атмосфера взаимной по­дозрительности и недоверия в течение столетий отравляла жизнь португальцев, а сама Португалия потеряла значительные матери­альные активы и многих умелых рабочих и специалистов, кото­рые переехали в страны, отличавшиеся большей религиозной тер­пимостью, особенно в голландские Нидерланды.