Щербина Юрий Борисович

«Физически отец был достаточно крепок. Во-первых, он играл в футбол в юности, да и до последнего мне говорил: «Юра, давай потягаемся». Очень гордился тем, что не сдает, несмотря на бремя лет. Он постоянно утром делал гимнастику. С дисциплиной у него было все в порядке: полный распорядок «от и до», обязательно гимнастика, потом эспандер. А когда появилась возможность, то и тренажеры. По возможности бегал трусцой».

Все это, как ни покажется странным, было чрезвычайно важно и для того, чтобы не сдать накануне серьезных преобразований в обществе, которые он предощущал и о которых, особенно в начале восьмидесятых, говорил со своим ближним кругом.

«Трудился он до самозабвения, все отдавалось работе. Вспоминаются такие вещи: отец ведь по образованию железнодорожник, окончил Харьковский институт инженеров железнодорожного транспорта, а когда его назначили министром - тут уже нефть, газ, трубопроводы. Первое, что он сделал - запросил всевозможную литературу, обложился ею и ночами сидел, читал. Прежде чем он собирал совещание или давал какие-то указания, он садился и целыми сутками работал с материалами. Все, что можно брать, он брал, изучал и только после этого мог позволить себе сделать какой-то вывод, внести какое-то предложение».

Так же, впрочем, как он не торопился выносить на общий суд ту или иную проблему, не посоветовавшись предварительно с участниками предстоящей дискуссии или, как нынче говорят, деловой разборки. В нем с партийных, видимо, времен жила вера в коллективный разум. И вынося вроде бы единоличное решение, он непременно учитывал весь спектр мнений.

Тихонов Г.И.,
В 1986 - 1991 гг. - начальник отдела Бюро по топливно-энергетическому комплексу Совета Министров СССР.
Кандидат экономических наук. Заслуженный энергетик СССР. Заслуженный строитель Таджикистана.

«Впервые я познакомился с Борисом Евдокимовичем, когда еще учился в Академии народного хозяйства. В 1979 - 1980 годы через стены академии в качестве преподавателей прошли 35 союзных министров. Каждую среду кто-то из министров читал нам свою лекцию, и я вам скажу, что уже в то время Борис Евдокимович обратил на себя внимание как человек знающий, глубоко вникающий в самую суть. Хоть он и был, как говорят, партноменклатурщиком и взошел на партийных «дрожжах», тем не менее, составлял завидное исключение из традиционной партноменклатуры. Всерьез и глубоко окунувшись в работу министра, Совета Министров он докапывался до основ. Он разбирался во всех технических вопросах, никогда не принимал шапочных решений...»

И все же, как уже писалось, немалого стоила Щербине такая высокая компетентность. Он нарабатывал ее не сразу и не вдруг - годами. Об этом свидетельствуют многие. И, наверное, особо ценно здесь свидетельство сына, который наблюдал за отцом каждодневно.

«В середине апреля 1986 года позвонил Борис Евдокимович и предложил мне перейти во вновь организуемую структуру Совмина -Бюро по топливу и энергетике. Я сказал, что мне надо подумать, он дал мне неделю срока, чтобы окончательно все решить. Борис Евдокимович не любил долгих рассуждений и долгих раздумий. По его мнению, человек всегда должен быть готов принять решение, если он определился, на каких позициях стоит, какие идеи исповедует. По-видимому, он считал меня таковым и сразу после очередного звонка, а это случилось в первый день Чернобыльской катастрофы, я, польщенный доверием Щербины, дал согласие на работу в бюро.

Он весьма нетрадиционно подошел к набору кадров в нашу молодую организацию. Половина состава бюро складывалась из старых аппаратчиков Совмина, из работников, которых когда-то подбирало прежнее начальство. Вторую половину составляли люди, приглашенные Борисом Евдокимовичем. Это были производственники (хотя я уже в то время успел поработать в Министерстве энергетики, это был короткий эпизод, до этого я занимался строительством электростанций, заводов и т.д.). Так вот, в новом Бюро по топливу и энергетике аппарат у Бориса Евдокимовича сложился пятьдесят на пятьдесят. Тяжело было работать первые полгода, потому что притирались люди совершенно разных управленческих школ. В конце концов опыт людей старой закваски и производственников, народа «от сохи», тот коллектив, который создал Борис Евдокимович, позволил Щербине четко руководить аппаратом, держать людей в строго вымеренном фарватере. В самом деле, старые аппаратчики умели хорошо работать с документами - делать то, что не умели мы. А мы внесли свою струю. Да, Щербина был очень жестким в работе, но справедливым человеком. Если даже он что-то чрезмерно требовал, снимая стружку, то обиженных не бывало. Выволочки устраивались только по делу.

Как-то один из его подчиненных, который вместе с ним работал еще в Тюмени, сказал мне: «Георгий Иванович, с нас он готов три шкуры спустить, а тебе все нипочем. Мы все вроде работаем одинаково, на одном уровне, а он к тебе больше прислушивается». Я говорю: «Дорогой мой Владимир Петрович, ты с ним проработал уже не один год, тебя он уже знает как облупленного, твой потенциал у него на виду. А я для него пока новый человек. Он ко мне прислушивается, пытается понять, что, как и почему. Хочет ото всех вновь пришедших свежих мыслей, свежих решений. Поэтому по отношению ко мне у него другой тон - он не хочет спугнуть инициативу, дает новичку выложиться. Некоторые о нем говорили, вот, мол, не считается с окружением, сам принимает решения. Да он принимал их сам, но до того выслушивал мнения не одного десятка человек, извлекая все рациональное и значимое, и только потом уже жестко выступал с определенных позиций. Такое нарабатывается годами. Это уже, верно говорят, стиль.

Борис Евдокимович был самоотверженным человеком. И когда в Чернобыле он первым бросился в пекло, он не то чтобы не понимал, чем это ему грозит, конечно, понимал. Но он твердо знал и другое, что генералу негоже отсиживаться в тылу, солдату в одиночку с бедой не справиться. Щербина шел в чернобыльский ад с открытыми глазами, зная, что получает облучение. Это был самоотверженный поступок.

«Георгий Иванович, - говорит он мне как-то, - ты знаешь, после Чернобыля много людей заболело лучевой. Ты знаешь, сколько я схватил? А ведь совершенно здоров. - И вынимает из кармана мумиё. Он знал, что я долго работал в Таджикистане и вроде бы советовался. - Я каждый день принимаю горошинку...» Я не стал ему говорить, что не особенно-то верю в это мумиё. Лечение болезни человека во многом зависит от его морального состояния. Пока человек борется, пока он, как говорится, воюет и загружен на сто процентов - некогда думать о болезни. По-моему, это Щербина понимал как никто другой».

Наверное, ему помогал крепко стоять на ногах и здоровый образ жизни, который давал возможность держать форму в изнуряющей повседневности и, кроме того, подтягивал и, я бы сказал, вселял оптимизм окружающим, которые, подражая Щербине, держали «марку» в тяжелейших условиях той же тюменской стройки. Борис Евдокимович всегда был опрятно одет: светлая сорочка, непременно -галстук, вычищенные туфли. Он был чисто выбрит, аккуратно подстрижен, подтянут. В еде не был привередлив. Любил хорошо прожаренное мясо, клюквенный сок, из деликатесов - сосьвинскую селедку. Мог выпить две-три рюмки водки, но никогда не злоупотреблял алкоголем.

Он хорошо играл на бильярде (очень не любил проигрывать). Был болельщиком киевского «Динамо». Не любил охоту, рыбалку, бани, карты. Правда, иногда, когда мы после сложных дней в Тюмени находили время поиграть в преферанс, он всегда стоял за моей спиной, наблюдал и давал дельные советы. Его сын свидетельствует и о других увличениях отца.

Рыжков Н.И.,
В 1979 - 1982 гг. – первый заместитель председателя Госплана СССР.
В 1982 - 1985 гг. - секретарь ЦК КПСС. 1985 -1990 гг. - Председатель Совета Министров СССР

«Борис Евдокимович грамотно вел свое направление в Совете Министров. Я говорю об этом потому, что ведь вести дело можно по-разному. Можно просто «заколачивать гвозди» - мол, давай, давай. А можно и «давай!» говорить, и в то же время подходить продуманно и грамотно к любой мало-мальски значимой деловой позиции. Таков был Щербина. Правда, он бывал иногда на редкость настойчив и упрям. Это, как говорится, была игра не по правилам. В правительстве, как, впрочем, и везде, все, на мой взгляд, строится на компромиссах. Яснее ясного, что надо и энергетику развивать, и машиностроение, и оборону, и сельское хозяйство. А Борис Евдокимович, все понимая, норовил потянуть одеяло на себя. Ну не может страна дать столько денег на ТЭК, надо пойти на компромисс, где-то поджаться. А он вдруг займет, знаете ли, такую твердокаменную позицию - не сдвинешь. До последнего отстаивает местнические интересы... Я тоже не лыком шит, твержу ему: «Вижу, что вы можете тут поджаться, поумерить аппетит». По-видимому, это болезнь всех отраслевиков - радеть за свое, а там хоть трава не рас-1И. К сожалению, отраслевой принцип с одной стороны был и хорош - каждый за своим сектором следил, прекрасно знал свое направление, сосредотачивался на нем. Но в то же время озабоченность «своим» вызывала отраслевой антагонизм и иногда была во пред общегосударственным задачам. Так что Борис Евдокимович в »гом смысле не был оригиналом. Он, как, впрочем, и все, вопреки общим интересам, порой гнул что есть сил, свою линию. Хотя этому и было основательное оправдание. Все прекрасно понимали, что нефть приносит доллары, обеспечивает страну топливом и электроэнергией и нельзя главного добытчика держать на голодном пайке. Так, глядишь, и все относительное благополучие сойдет на нет... Но и сельхозсектор не бросишь на произвол судьбы. И оборонку нельзя оголять... По-моему, со временем Щербина овладел искусством I компромисса. Но далось это ему нелегко».

И вообще становление Щербины как одного из первых лиц государства складывалось нелегко, если не сказать - драматично.

Он, как мне помнится, с трудом усваивал нравы кремлевских коридоров, однако никогда не позволял себе обсуждать действия партийных и хозяйственных руководителей. И не сомневался в чистоте идеи.

Только однажды мне удалось услышать от него откровенно-огорчительное. Все остальное, очевидно, он, как и все мы, переживал внутри. Мы были в очередной командировке на Самотлоре. Поздно вечером в гостинице вдвоем смотрели московские новости и вдруг сообщение - Л.И. Брежнев удостоен очередной звезды «Героя». Борис Евдокимович помрачнел: «Подумать только, что он делает. Это за какие же заслуги? А что будут думать в народе о коммунистах?!»

Сам он никогда не лез в «дамки» и принципиально не выпячивался, сохраняя достоинство. При сопровождении «верхушки» в поездках по стране всегда скромно держался в тени, чего не могу сказать о многих руководителях его уровня. Не раз приходилось слушать доклады Бориса Евдокимовича на заседаниях Политбюро или Секретариата ЦК КПСС - они всегда были продуманы, аргументированы, предлагали оптимальные решения. Не помню ни одного случая отрицательной реакции на его выступления. Притом, что он никогда не приукрашивал состояние того или иного дела, резал правду-матку... И, тем не менее, тем не менее...

«Я ему говорю: «Дело серьезное, Борис Евдокимович, разрушен реактор, мы не знаем толком, что там происходит. Я сейчас подписываю Постановление о Правительственной комиссии, вас ставим во главе, давайте немедленно вылетайте туда». Он самолетом тут же вылетел, мне кажется, что он даже и в Совмин не поехал, сразу же на аэродром и полетел с Комиссией примерно в три часа дня, а вечером, часов в 10 - 11, он мне звонил из Припяти. Уже более подробно рассказал, что там произошло. «Какие решения, Борис Евдокимович?» - спросил я. «Надо город эвакуировать», - был ответ.

Игольников В.М.
В 1976 - 1985 гг. - на стройках Севера Тюменской области: главный инженер треста, управляющий треста, главный инженер Главного управления;
в 1985 - 1987 гг. - начальник главного территориального производственно-распорядительного управления Миннефтегазстроя СССР.
Кандидат технических наук. Лауреат Государственной премии СССР.

«Только сегодня с горки уже прожитых лет могу отчасти продемонстрировать, как и при каких условиях у Бориса Евдокимовича созревало глубокое, осознанное понимание необходимости перемен.

Март 1984-го. Нефтяная отрасль «упала» по добыче на 30 миллионов тонн в год. Борис Евдокимович - в роли зампреда Совета Министров... Тогда мне пришлось много времени проводить с Борисом Евдокимовичем в поездках и в Тюменском штабе, который я возглавлял. Анализируя причины срыва добычи нефти и многие другие «срывы» в экономике, Щербина многократно повторял, видимо, давно назревшее в нем. Как-то я задал вопрос: «Ну все же, почему произошел этот спад годовой добычи нефти? Ведь нефтяники и мы, строители, делали все необходимое, чтобы добыча росла или хотя бы была стабильной».

И Борис Евдокимович, как бы привлекая к беседе равного, без назидания, с паузами для подбора наиболее точных и образных выражений, начинает говорить. Этот разговор длился почти два с половиной часа. Главное из сказанного им в тот вечер:

«Одна из сверхбед нашей экономической политики - боязнь единовременных затрат. Отсюда рождаются усеченные пусковые и другого рода комплексы, на которых сэкономили копейку, а породили далекие от совершенства, высокозатратные в эксплуатации мощности. Таким образом, вкладывая огромные средства, страна не получает первоклассных высокотехнологичных производств и обрекает экономику на выпуск продукции гораздо низшего качества, чем на мировом уровне, но во много раз более дорогостоящую -это регресс, а не движение вперед».

«В стране сложился четкий стереотип решения организационных вопросов и руководства экономикой. В силу ведомственных, а зачастую личностных интересов идет сражение с искоренением по-| следствий, а не с первородными причинами тех или иных бед экономики. Пример: весь Советский Союз на уровне первых лиц государства, союзных республик, краев и областей, крупнейших хозяйственников на местах и в центре ежедневно «трясет» от селекторов о простое 12-20 тысяч штук несвоевременно выгруженных вагонов. А то, что за последний месяц среднестатистическое суточное продвижение вагонов упало с 22 км до 19-ти, что равносильно простою ежесуточно 250 тысяч вагонов - тишина! За те 12 - 15 тысяч отвечают клиенты, а их МПС с помощью ЦК и Совмина дубасит в хвост и гриву. А за второе отвечает МПС, посему - всеобщий молчок, чтобы не попасть в немилость. Почти все, кому следует, знают это положение, но делают вид, что решают проблему в поте лица. И так почти повсюду».

«А вот тебе еще один экономический, политический, хочешь, имеющий стратегическое значение момент.

Рабочий, токарь, сварщик, пекарь - достигли небывалой производительности труда, перевыполнив нормы, скажем, в три раза. Следует команда: немедленно опыт передать. Все на борьбу за новые рубежи производительности! В то же время нормы тихонько пересматриваются - норму выработки увеличиваем, расценки уменьшаем. Все! Индивидуальный стимул для человека-производителя уничтожен. Хорошее дело умерло. И так все повторяется на уровне цеха, завода, объединения и отрасли.

Вот тебе вкратце и ответ на многих волнующий вопрос: «А где он, этот многоозвученный застой?»

...Я бы не взялся назвать, а тем более характеризовать воспитанников Щербины на стадии их вхождения и действий в нынешней «рыночной» ситуации.

Большинство тюменской поросли, ставшее за 70 - 80-е годы руководителями во многих отраслях топливно-энергетического комплекса СССР, своим выходом «наверх» обязаны Б.Е. Щербине. А многих он тянул за собой руками и зубами, и эти люди обязаны своим ростом только ему.

Безусловно, протеже этим людям опиралось на веру в то, что продвигаются способные, преданные делу работники. Всегда ли Борис Евдокимович был прав в своем выборе людей? Беру на себя смелость утверждать - не всегда. Среди них были и корыстолюбцы, и карьеристы, были и посредственности, которые в общем потоке успехов отрасли попадали на должности, намного превышающие Их деловые, а иногда, извините, и умственные качества. Где они сегодня? Может, в записных демократах?

Особо, думаю, печалила бы Бориса Евдокимовича идеологическая мимикрия некоторых его протеже, равно как и склонность прибрать к своим рукам, что плохо лежит. Слава богу, таких оказалось немного, но он об этом уже никогда не узнает».

Возняк В.Я.,
с 1971 г-на партийной работе В 1986 г - заведующий Отделом,
в 1990 г. - первый заместитель Комитета по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС Совета Министров СССР
в 1992-1994 гг. – председатель Государственного комитета Российской Федерации - министр Российской Федерации (ГоскомЧернобыль России)
доктор экономических наук, профессор, Заслуженный строитель Российской Федерации.
Награжден орденами Трудового Красного Знамени, Дружбы народов, Мужества и медалями.

«Правительственная комиссия распределила обязанности между собой и образовала рабочие группы по следующим главным направлениям:

l по обеспечению безопасного состояния реактора;

l по радиационной обстановке;

l по восстановительным работам;

l по подготовке мероприятий по эвакуации населения;

l по оперативному управлению обстановкой;

l по экспертной оценке причин аварии.

Работали всю ночь. Борис Евдокимович отпустил членов Комиссии и привлеченных специалистов на час помыться, побриться и сменить рубашки. Первое время работали в своей одежде, которую впоследствии пришлось выбросить из-за радиационной загрязненности.

Одним из самых сложных и ответственных вопросов был в этот период вопрос обеспечения защиты населения от облучения радиоактивными веществами. Недостаточность информации и некоторая противоречивость в инструкциях физиков и медиков не позволяли сделать однозначным ответ - нужно или нет эвакуировать жителей Припяти и других населенных пунктов вокруг АЭС. Здесь требовались и дальновидность государственного деятеля, и интуиция партийного работника, и прогноз развития психологической обстановки, а также учет целого ряда других факторов. В то же время требовалось принимать решение в считанные часы, имея в виду вероятную панику среди населения, неясную ситуацию с наличием транспортных средств, пунктов приема эвакуированных, с медицинским обслуживанием и возможностями остановить распространение радиоактивности за пределы зоны аварии...».

«Мне пришлось в тот период возглавлять Оперативную группу Правительственной комиссии в Чернобыле (в общей сложности я провел там 312 суток). Рабочий день продолжался с 8 утра до 20 вечера. Каждый день в 18 часов проводилось оперативное совещание с участием руководителей всех занятых на работах подразделений, руководства объединения «Комбинат» и дирекции ЧАЭС.

Каждое утро в 9 часов по связи ВЧ я докладывал обстановку Борису Евдокимовичу.

Особенностью его стиля и методов работы была нацеленность на практику, на конкретику, на обязательное достижение поставленных задач, получение конкретных результатов. Отсюда его дотошность, иногда превосходящая, по моему мнению, разумные управленческие пределы для руководителя такого высокого ранга. Бывало так, что он перепроверял полученную от меня информацию у директора Чернобыльской АЭС М.П. Уманца или генерального директора объединения «Комбинат» Е.А. Игнатенко. Вначале это меня обижало. Потом я понял, что дело здесь не в недоверии, а в желании сопоставить различные точки зрения для принятия оптимального решения.

В работе не жалел себя, работал с максимальной нагрузкой, очень интенсивно. Как-то еще до работы в Чернобыле в минуту откровения он высказал мысль: «Я для себя понял - чтобы долго жить, надо мало есть, мало спать и много работать». С такой меркой он подходил и к своим подчиненным. Работать с ним было трудно (с обыденной точки зрения). Скрашивало обстановку одно важное обстоятельство - с ним все получалось, выполнялись поставленные задачи, росли и набирались опыта люди, занимая более высокие должности, получая премии и награды.

В деятельности по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС Щербина мог принимать смелые и неординарные решения. Он никогда не требовал многочисленных бюрократических согласований, которые, как правило, занимали много времени, размывали ответственность конкретных должностных лиц, зачастую делались только ради подстраховки.

Я не припоминаю случая, чтобы решение по обсуждаемому вопросу не принималось из-за отсутствия чьей-то подписи, переносилось или откладывалось без серьезных на то уважительных причин. Иногда, правда, решение принималось прямо противоположное тому, которое вносилось тем или иным министерством, ведомством или другими организациями, и это вызывало неудовольствие самого высокого начальства.

Многие руководители в тот период отмечали в частных беседах, что если бы в народном хозяйстве, во всех его сферах так принимались и реализовывались хозяйственные решения, как они осуществлялись Правительственной комиссией, то экономические результаты были бы намного весомее. В тот период в стране уже шла перестройка. Много говорили, обсуждали, но мало принимали решений и еще хуже они выполнялись. Исполнительская дисциплина на всех ступенях управления была на низком уровне.

Командно-административный стиль руководства, столь порицаемый ныне, требовал селекции и выдвижения талантливых руко-иодителей, накопления живого опыта управления, высокой требовательности руководителя в первую очередь к собственной дея-1ельности, умения подбирать команду управленцев для успешной реализации принятых решений. Таким руководителем был Борис Евдокимович».

Игнатенко Е.И.,
в то время генеральный директор объединения «Комбинат».

«С высоты 300 метров нам представилось незабываемое зрелище, которое могло бы послужить элементами картины Дантова ада. В сумерках, еще не расставшихся с чернотой украинской ночи, особенно отчетливо виделась зловеще раскаленная активная зона. Верхняя конструкция реактора, его «крышка», называемая обычно ласковым именем «Елена», оказалась сорвана со своего штатного места, сдвинута в сторону северо-восточного квадрата от оси активной зоны и разогрета до желто-красного цвета. В «Елене» отчетливо просматривалась структура мест подсоединения каналов, имевших менее яркий цвет из-за повышенного теплоотвода. В общем, активная зона реактора смотрелась кокосовым пирогом, на котором многотонной сковородкой лежала раскаленная, слегка сдвинутая «Елена». Сполохи этой печи играли на остатках конструкции центрального зала четвертого блока и вентиляционной трубе. Раскаленный графит горел. В местах горения играло короткое пламя. Хорошо был виден разогретый воздушный столб, заполненный аэрозолями, поднимавшимися вверх. Я посоветовал летчикам обойти его стороной. Мы прошли над объектом несколько раз, так как хотелось более четко зафиксировать в памяти детали увиденного и разобраться в происходящем.

На высоте над реактором бортовой рентгенометр вертолета с максимальной шкалой 500 рентген в час зашкаливало. После посадки я немедленно отправился в горком партии, где уже собралось большинство членов Правительственной комиссии, которые, выслушав доклад, должны были обсудить то, что было доложено мною.

В той радиационной обстановке надо было продумывать новое решение... Вечером я получил разнос от председателя: по его мнению, наши товарищи в Москве недостаточно активно занимались переводом действующих блоков РБКМ в более безопасные режимы работы. При этом были упомянуты все мои бывшие прегрешения, от Запорожья до Балаково (я в свое время организовывал пуски первых блоков этих атомных электростанций и поэтому часто находился в поле зрения Щербины). В ответ на критику я не смолчал, что еще более накалило обстановку. Наш министр Майорец, сидевший поблизости от меня, тихо сказал: «Ну что ты лезешь в бутылку? Помолчи, ведь ты же умный человек». Я воспользовался этим мудрым советом и получил дополнительное задание принять участие в работе группы, занимавшейся определением причин аварии...»

Глава III
"РЯДОВЫЕ" ЧЕРНОБЫЛЯ

АКАДЕМИК АН СССР
ИГОРЬ ВАСИЛЬЕВИЧ ПЕТРЯНОВ-СОКОЛОВ

Огородников Б.И.,
доктор химических наук, профессор,
лауреат Ленинской премии,
участник ликвидации последствий катастрофы на ЧАЭС, 1986 год.