Несколько слов о моем муже дутове борисе павловиче

Дутова Е.В.

Почти четыре года нет моего Бореньки, а поверить в это я никак не могу и не хочу.

Прихожу на Троекуровское кладбище, иду к могиле, к Боре, и не могу понять, куда я иду и зачем я здесь. Неужели он, мой Боря, под этой тяжелой каменной плитой? С этим невозможно смириться...

Ничего изменить нельзя, но мучительно больно, что его уже никогда не будет с нами.

Вот уже почти четыре года, как его нет... Оленька, наша младшая дочь, окончила школу с медалью и выполнила отцовское желание - поступила в то учебное заведение, в котором он советовал ей учиться. И я, мысленно обращаясь к нему, говорю: "Наша Лёлька все сделала так, как ты хотел. Она у нас умница и уже совсем взрослая!". И я верю, что мой Боря не только слышит меня, но и помогает нам во всем. Я верю в это, и это помогает нам выживать...

Очень трудно писать о самом любимом для тебя человеке. Его уже нет почти четыре года, а в это просто нельзя поверить...

Мы не можем говорить о нем в прошедшем времени, он всегда с нами: во всех делах и мыслях. Не проходит ни одного дня, чтобы мы не вспомнили о нем и не посоветовались с ним...

Весна 1986 года... Очень ранняя и теплая. 26 апреля - трагедия на Чернобыльской АЭС. Мой Боря - генерал-лейтенант, доктор технических наук, профессор, начальник Всесоюзного научно-исследовательского института гражданской обороны МО СССР.

В те дни, первые дни после трагедии, работали практически круглые сутки, мой муж «не вылезал» из Генштаба МО СССР. Создавался научный центр для работы в зоне аварии. Иллюзий в отношении Чернобыля у нас не было. Да и Боря, приходя с работы, много рассказывал о происшедшем и о тех последствиях катастрофы, которые практически невозможно будет предотвратить. Странно, что в то время, средства массовой информации, телевидение молчали...

Я панически боялась, что его пошлют в это пекло, но предчувствие было: командировка непременно состоится. Так и получилось. Моего мужа назначили одним из руководителей этого центра.

Причина не ехать была - у Бори в начале апреля обострилась язва желудка: он очень страдал от болей, но лечь в госпиталь все откладывал. Уговаривать и убеждать бесполезно. Служба, прежде всего. Его поколение, прошедшее Великую Отечественную войну, не жалело здоровья. За Родину готово было отдать свою жизнь не только на словах.

И вот середина мая. Все готово к отъезду. Боря заехал домой со службы перед вылетом в Киев - попрощаться и взять чемодан с пещами. Наш лечащий врач Пигалев Г.А., зная, как чувствует себя мой муж, куда и зачем едет, хорошо подготовился - привез Боре мешок лекарств с напутствиями на дорогу.

Вот так, как всегда, как в любую другую командировку, отправился он в страшный Чернобыль.

В ожидании потянулись длинные дни и ночи. О нем я знала (звонили сослуживцы), но сам он не звонил и ничего не сообщал о себе, что наводило на разные плохие мысли. Природа наделила моего мужа прекрасным даром: он очень любил людей, был общителен и очень внимателен к другим. За годы совместной жизни я привыкла к этому, и было странно, что он сам «не выходил» на нас, а передавал информацию о себе через товарищей по работе. Все оказалось просто - язва не давала покоя, было плохо. Врать не хотел, и правду говорить тоже желания не было. Из Днепродзержинска, с химического завода, ему привезли какой-то адсорбент (он до сих пор находится у меня в аптечке), и это средство помогло. Через две недели Боря позвонил, сказал, что ему лучше, что не хотел расстраивать, что очень много работы, и дал номер телефона в гостинице, где остановился, в г. Овруче. Там базировался научный центр, в тридцатикилометровой зоне от Чернобыля.

И я начала звонить. Весь вечер - никого... Всю ночь - никого... Под утро, около шести, телефонистка соединяет: мой муж вышел на связь. Два-три часа утренних на отдых и к восьми утра опять на работу: выезды в зону, аэродром и полеты, сбор данных. Потом, ночью, обобщение информации, доклады руководству аварией на месте и в Центр. Так каждый день и каждую ночь. А я в течение трех месяцев звонила и волновалась, и ни разу раньше пяти утра я до мужа не дозванивалась.

Конец июля... Вернулся больным Борин замполит Чекулаев Жора. Сказал ожидать Бориса Павловича не раньше августа. Потянулись дни ожидания. И, действительно, в августе, Боря позвонил и сказал, что командировка закончилась, и он возвращается...

Я была уверена, что весь ужас длительного пребывания в Чернобыле позади, что мы опять все вместе и все по-прежнему будет хорошо. Но ошиблась, весь ужас был впереди: бесследно ничто не проходит.

И вот почти четыре года мы одни, уже никогда его не будет с нами.

Глава III
"РЯДОВЫЕ" ЧЕРНОБЫЛЯ

МОЙ МУЖ - НИКОЛАЕВ ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ

Николаева В.И.

Мой муж, Виктор Михайлович Николаев, родился 15 августа 1928 года в городе Орле в семье кадрового военного. Его детство прошло в переездах с родителями по месту службы отца. Орел, Брянск, эвакуация за Урал, Харьков, Львов - таков был путь военно-политического училища, где служил его отец, Николаев Михаил Павлович.

После войны, сдав экстерном экзамены за десятый класс, Виктор Михайлович поступил в Харьковский механико-машиностроительный институт, а затем перевелся по месту службы отца во Львовский политехнический институт, который и закончил в 1950 году. По распределению был направлен на Коломенский тепловозостроительный завод, где прошел почти все ступени служебной лестницы от конструктора в Особом конструкторском бюро до Главного инженера завода. Затем министерство и Госснаб СССР.

Будучи начальником Главка Госснаба СССР был в зоне аварии на Чернобыльской АЭС с 17 мая по 4 июня 1986 года в составе правительственной комиссии, которую возглавлял Лев Алексеевич Воронин, Первый Заместитель Председателя Совета Министров СССР, Председатель Госснаба СССР.

Обычно выходные дни мы проводили за городом, но в эту субботу остались в Москве. Зазвонил телефон. Я взяла трубку. «Это звонят из приемной Председателя. Можно Виктора Михайловича?». Я позвала мужа. Звонок от Председателя комитета вообще, а тем более в выходной день - это совершенно необычно. Сын и я с тревогой смотрели ему в лицо. Он внимательно, как всегда серьезно слушал, затем односложно ответил: «Я понял. Хорошо». Положил трубку. Помолчал несколько секунд, затем сказал: «Через час будет машина. Надо лететь в Чернобыль». Еще помолчав, он добавил: «Правда, мне сказали, что я могу послать кого-то из своих заместителей». У него их было четверо. Я видела, что муж уже принял решение, и все-таки, не отдавая себе отчета, сказала: «Звони». Он немного медлил, затем стал звонить. Люди отказывались, находя причины. Вообще, может быть, и уважительные.

Виктор Михайлович перезвонил в приемную Председателя что полетит он. Его предупредили, что ничего с собой брать не нужно, кроме бритвенного прибора. Так он и полетел с маленьким кейсом.

Впоследствии мне говорили, что люди должны были меняться через 7 дней. Но участники этой комиссии были 19 дней. На фотографиях видны их усталые лица.

Еще бы! Надо было в рекордно короткие сроки построить саркофаг. Не знаю, сколько было строителей, но их там было много. Военных, гражданских, рядовых и начальников. Надо было всех одеть, обуть, накормить, вымыть, обеспечить отдых. Надо было определить, что нужно, распределить все это, доставить туда, куда надо, правильно спланировать работы, довести команды до непосредственных исполнителей. Люди, техника, материалы. Это все надо было организовать немедленно, не теряя даже минуты. Надо, надо, надо ... Ни подобного опыта или знания, почти вслепую. И беззащитные, поскольку люди, и в т.ч. члены комиссии, были одеты в хлопчатобумажное белье и защитного цвета хлопчатобумажные куртки и брюки. На головах, маленькие, белые, вроде медицинских, шапочки, у кого-то респираторы и мало у кого датчики. А вокруг пылало смертельное зарево. И его надо было обуздать, обезвредить, построив так называемый саркофаг.

Как-то муж мне рассказал, что облетев на вертолете пресловутый «рыжий лес», полетели вторично. Нужно было кому-то сопровождать прилетевшего туда председателя ВЦСПС, пожелавшего увидеть этот лес. Люди были наперечет. И хотя вертолет был вроде бы бронированный, но ведь не герметичный. И пилот, и Виктор Михайлович (может быть кто-то еще там был?), таким образом, облучились дважды. Сколько их осталось в живых, тех кто был в этом аду, пока не построили саркофаг?

Когда муж вернулся домой из волос, чуть он проводил расческой по голове, сыпались искры. Мы решили что ему надо короче постричь волосы. Скорее всего, его стриг парикмахер на Орликовом переулке, не ведая, что это было опасно и для его жизни.

У меня сохранилось несколько листочков медицинского освидетельствования мужа там, на ЧАЭС.

После возвращения из Чернобыля Виктор Михайлович приступил к работе. И вроде бы все было хорошо. Но началась перестроечная пора. Меняется начальство, перетасовываются ведомства, меняются названия, акционирование, выборы руководителей, сокращения, отправки на пенсию. Одним словом, землетрясение. Муж не уходит в отпуск год, другой, третий. И хотя я его просила пойти в отпуск, он его откладывал и откладывал, всякий раз уверяя меня, что вот закончится это очередное мероприятие, и он обязательно возьмет отпуск. Для него работа была важнее заботы о себе. По своей сути он был ответственным человеком, понимал людей и по-своему относился к ним, как мне кажется, с большой внутренней добротой. И, конечно, начисто был лишен зависти и служебного карьеризма. Поскольку от природы он был наделен недюжинным здоровьем, то и мало уделял ему внимания. Но все вместе взятое делало свое разрушительное дело.

Вот я смотрю на одну из его фотографий после Чернобыля. Он в своем кабинете за рабочим столом. Руки на столе, рядом телефоны. Он смотрит прямо в объектив. И вроде бы все хорошо. Но всматриваюсь в его глаза и вижу, какой уставший взгляд, не просто уставший, но больной. Это я только теперь понимаю.

В 1993 году 19 октября начался его трагический путь. Он по скорой помощи попадает в больницу с высоким давлением, почти сразу же начинается воспаление легких, затем отказывают ноги, руки, речь, к счастью ненадолго. Он даже выходит на работу, но полного выздоровления нет. Все это время я не отходила от него ни днем, ни ночью. Безусловно, рядом с ним были врачи, сестры, няни. Они учили меня уходу за ним. Даже чтобы поменять под ним постель, оказывается, тоже надо знать определенные приемы. Вообще, не дай Бог никому испытать это. Опять вроде бы улучшение и опять ухудшение. Я мечусь с ним из больницы ЦКБ домой, из дома в больницу. В каких отделениях там мы только не побывали! Врачи как-то уклончивы по поводу его состояния. Я звоню знакомым, мне советуют, я обращаюсь по рекомендациям к частным врачам, привозим их домой. Кто только и чем его не лечили! Бесполезно. Рекомендуют особый массаж. Нанимаю домой опытную добросовестную массажистку, некоторое улучшение.

Узнаю, что в 76-ой городской больнице открылось платное отделение, где многое лечат голодом. Через друзей добиваюсь палаты в этой больнице, еду с ним туда. Завариваю в термосе шиповник и лимон, два литра в сутки. Больше ничего из еды и питья. И прижигание китайскими свечами определенных точек на ногах. Врач нарисовала эти точки, и я потом уже прижигала сама, поскольку это достаточно длительная процедура. Муж резко похудел, но мужественно все переносил. Ни одной жалобы, ни одного стона. Но из больницы мы вернулись домой безрезультатно. Наступила весна. Я его увезла на дачу, надеясь, что поможет воздух, парное молоко и т.п. Там, на костылях, с моей помощью, он пытался передвигаться, падал. Поднимать его и доводить до постели (нет, дотащить) мне помогал боевой генерал Княжев Виктор Иванович, летчик, бомбивший Берлин. Он жил через дачу от нас. Великое ему спасибо.

Дети и я делали все возможное, чтобы его вылечить. Я отчаянно верила, что что-то можно сделать. Даже после того, как приехавший из радиологического центра врач, обследовав Виктора Михайловича, сказал мне тихо в передней, когда я его провожала: «Вера Ивановна, ваши усилия напрасны, они все умирают». Врач имел в виду ликвидаторов аварии. Но даже после этих слов нас не покидала надежда, хотя состояние мужа ухудшалось.

Он все хуже и хуже передвигался, падал с постели. Он почти не спал. Его приходилось бесконечно мыть, менять постель, помногу раз в день двигать, чтобы не было застоев в легких и пролежней (и все-таки они были, и надо было их лечить месяцами). Я была в отчаянии. Мои силы уходили вместе с его силами.

Но, боже мой, сколько же было мужества у этого человека! Спокойствие, кротость и бесконечное «спасибо».

За три с половиной года его тяжелейшей болезни муж ни разу не позволил быть раздражительным, недовольным, требовательным, только смиренное «спасибо». С бесконечной любовью он говорил и заботился о детях и внуках, до самых последних дней своей жизни. В это горестное для нашей семьи время мы познали людское добро и зло.

Просто не имею права не сказать огромное спасибо Надежде Ивановне, патронажной сестре из фонда «Чернобыль - Надежда», маленькой, красивой молодой женщине, привозившей (на общественном транспорте и на своих руках) бинты, лекарства и т.д.; Валентине Емельяновне Сафоновой, главному бухгалтеру Главка, добросовестным образом документально подсчитавшей за пять лет все выплаты, что дало возможность назначить после перевода мужа на инвалидность приличную пенсию.

Но страшный след оставило во мне, а у Виктора Михайловича обострилось и без того тяжелое состояние здоровья (в это время он был на бюллетене), письмо, в котором сообщалось, что на 4 декабря намечается внеочередное собрание акционеров (это уже во всю развернулось перестроечное время) с одним вопросом - перевыборы генерального, т.е. В.М. Николаева. Подписано оно было его заместителем Шумилиным Владимиром Михайловичем, который не так давно был принят на эту должность. Прочитав это письмо, муж тут же стал звонить ему: почему вдруг внеочередное собрание, кто дал команду, на каком основании перевыборы (по закону о чернобыльцах это было противоправное действие). В. Шумилин ответил, что так решил коллектив. Как потом выяснилось, это решил не коллектив, а несколько человек, которых он подговорил; видимо, ему позарез захотелось стать начальником. Виктор Михайлович попросил отменить это собрание (оно было назначено на 4 декабря), т.к. 6 декабря должен состояться ВТЭК, где ему должны были дать первую группу инвалидности. Когда я услышала концовку их разговора: - «Ну и подонок же ты, Шумилин» - я ужаснулась. Такой тон не был свойственен Виктору Михайловичу. Перезвонила Шумилину, объяснила, что через день ВТЭК и мужу дают первую группу инвалидности по ЧАЭС и, следовательно, он автоматически освобождает должность. В ответ я услышала жесткий тон и безапелляционный отказ. Тогда я тоже сказала: "Значит, Виктор Михайлович был прав, назвав вас подонком".

Через день, т.е. 6 декабря, я поехала во ВТЭК, где выдали решение, что мужу дают первую группу инвалидности по ЧАЭС.

С тех пор с Шумилиным В.М. (человеком ли?), который своим местом в Главке был полностью обязан моему мужу, никогда мы не говорили. И пусть Бог будет ему судья. И тем нескольким людям, которые в тяжелейшие дни для их руководителя, а он проработал в этом Главке 23 года, пошли на поводу у низменного человека.

Еще ужаснее было письмо из департамента жилья. Когда муж падал, он почему-то был очень тяжелым, хотя от него прежнего остались кожа и кости, я, как ни пыталась поднять его на постель, не могла. Мне приходилось закутывать его в одеяло, затем звонить сыну, зятю, вызывать их с работы, чтобы поднять и уложить мужа на постель. Были случаи, когда детей не оказывалось на месте и мне приходилось бежать на улицу и просить о помощи чужих мужчин. И вот тогда мы пришли к выводу, что нужно поменять нашу квартиру рядом с квартирой дочери или сына, где они жили со своими семьями. Послали в соответствующие организации необходимые бумаги с ходатайством высокопоставленных людей о необходимости обмена нашей очень хорошей квартиры на примерно равноценную, но рядом с кем-то из детей. Получаем письмо, в котором предлагают приехать получить ордер на квартиру вблизи дочери. Еду со смотровым ордером, нахожу подъезд, нужен третий этаж. Дом старой постройки, потолки высоченные, лестницы высокие, но лифта нигде нет. Еле поднялась на третий этаж. Спрашиваю встретившуюся женщину, где лифт. А лифта оказывается нет. Возвращаюсь домой, звоню туда, где мне дали смотровой ордер. Спрашиваю, знают ли они, что мой муж не ходит. Оказывается знают, но «раз не ходит, какая вам разница есть лифт или нет». «Но как же быть, если потребуется везти его в больницу или на исследование?». Мне совершенно спокойно ответили: «Снесете на носилках». Я потом ходила к начальству, объясняла, показывала справки, мне обещали, но тем все дело и закончилось.

Так что в несчастье мы познали разных людей. Да, да, только в несчастье и можно различить, кто есть кто, ибо «люди лукавы», как однажды сказал мне в беседе один из служителей Троице-Сергиевой Лавры.

Раз уже представилась возможность публично сказать о том, что в душе, считаю обязательным сердечно поблагодарить тех людей, которые в тяжелейшие минуты оказали бескорыстную помощь семье уже после смерти мужа.

Краснянский Леонид Наумович из администрации мэрии помог мне буквально за считанные минуты получить разрешение на захоронение и место для могилы мужа на уже закрытом кладбище, где когда-то были похоронены моя мама и младший брат.

Огромное спасибо Сергею Алексеевичу Леонову из администрации президента, с которым судьба свела меня в больнице, и он помог мне получить решение межреспубликанского экспертного совета о причинной связи нахождения на ЧАЭС и смерти моего мужа. У меня на руках были документы о работе мужа в зоне аварии на ЧАЭС в мае - июне 1986 г. в правительственной комиссии, акт вскрытия, в котором было написано 75% - лучевое поражение внутренних органов, орден Дружбы народов, приказ по Госснабу СССР о премировании (смешно, 450 р.) за личное и непосредственное участие в ликвидации аварии на ЧАЭС.

И, тем не менее, получить это решение, как выяснилось, было большой проблемой. Как мне объяснили, членам этой комиссии ничего за эту работу не платили, и поэтому собрать их было затруднительно, а время было такое, что врачам уже перестали платить зарплату.

А без этого решения семья ликвидатора ничего не могла получить после его смерти. Но ведь только после того, как С.А. Леонов принял меня, посмотрел все эти документы, позвонил председателю этой комиссии, попросил его, в свою очередь, принять меня и решить мою проблему, дело сдвинулось с места.

Я назвала имена и фамилии и еще назову позже людей, которые совершенно бескорыстно помогали мне после смерти мужа. Я буд всегда помнить их, благодарить в душе, а перед святыми ставить свечи, чтобы им было даровано здоровье и благополучие. Своим детям, дочери и сыну, зятю и невестке, троим внукам я наказываю то же.

Много людей откликнулось на наше горе. В их числе - с завода, где мы с мужем начинали свою трудовую деятельность после окончания института; Генеральный директор Кизельштейн Михаил Ефимович, Чурашкин Николай Сергеевич (теперь тоже генеральный директор уже другого предприятия), Напетян Зоник Сосинкович и др.

Госснаб СССР оказал нам материальную помощь, а также фонд «Заслон-Чернобыль».

Но опять-таки не могу без содрогания вспомнить ту начальницу в страховой компании, которая обозвала меня наглой (буквально), когда я после почти 7-месячного ожидания страховки после смерти мужа попросила (очень корректно) объяснить, почему и сколько я еще должна ждать. В ответ на оскорбление я только и могла сказать «спасибо», на что она мне ответила буквально: «кушайте на здоровье». Вернулась из страховой компании оскорбленная, униженная и растерянная. За 10 лет моей трудовой деятельности на большом машиностроительном заводе и 30 лет преподавания в вузе меня никто и никогда не обвинил в наглости.

К счастью, таких чиновников на моем пути было мало. Когда я вернулась из страховой компании, машинально стала перелистывать записную книжку мужа и на очередной странице вижу фамилию, имя, отчество и телефоны заместителя министра финансов В.Н. Ковалева (По роду своей работы Виктор Михайлович был связан с огромным количеством министерств и ведомств). Я набрала номер прямого телефона и, к счастью, замминистра был у себя. Я представилась и попросила одну минуту. Выслушав меня, он тут же вызвал секретаря: «В течение двух дней выяснить и решить вопрос». Даже не через два дня, а в тот же день секретарь Марина позвонила мне, спросила, куда перевести страховые деньги. Спасибо этим людям!

И вот теперь я хотела бы сказать не о себе. Одна из вдов чернобыльца Нина Константиновна Сотскова организовала общество «Вдовы Чернобыля». По ее неполной статистике, только в Москве этих вдов насчитывается более 500 женщин. Нина Константиновна, когда нас, нескольких вдов, пригласили на телепередачу «Старая квартира» и задали вопрос: «Как обеспечены вдовы ликвидаторов аварии на ЧАЭС?» - ответила очень кратко: «Да никак».

Много вдов ликвидаторов аварии на ЧАЭС живут почти в нищете, оставшись с детьми, со своим горем и ночными слезами в подушку, недолюбив, еще молодые и желанные когда-то. А дети? Те, кто в детстве остался без отца, я это знаю по себе, через всю жизнь пронесут глубочайшую горечь безотцовщины. Даже в старости хочется, порой невыносимо хочется, приклонить голову к родному человеку.

Ну хорошо, это эмоции. Но жизнь требует своего материального бытия. И все ли чернобыльские вдовы добились такой пенсии, которая бы позволила жить прилично?

Даже мне, жене умершего ликвидатора аварии на ЧАЭС, бывшего в самом пекле в составе правительственной комиссии, после его смерти пришлось пройти бюрократические круги ада по всяческим инстанциям, чтобы дали то, что было оговорено Законом о ликвидаторах аварии и их семьях.

Даже мне, кандидату наук, доценту, отработавшей 10 лет в огромном коллективе машиностроительного завода (а там народ умный) и 30 лет в вузе, ездившей по городам и весям нашей бывшей необъятной родины с лекциями и докладами об экономической политике партии и правительства, не боящейся войти в любой кабинет и к любому начальнику, пришлось пройти такую колючую бюрократическую волокиту, которую далеко не каждому удастся преодолеть.

Поэтому, заканчивая свою исповедь, публично обращаюсь к правителям высоким и разным, государственным и общественным деятелям: не забывайте вдов и обездоленных детей тех, кто не за страх, а за совесть, не за деньги, а по долгу своих профессий тушил в буквальном и переносном смысле смертельное зарево, чтобы » нем не сгорели все остальные, в том числе и Европа, а возможно, и вся остальная земля. Ведь никто не может предусмотреть, в какую сторону подует ветер и понесет с собою смертельное облако.

И тем более нельзя и близко подпускать к законодательству тех «рачителей», которые уже подготовили документы об урезании, ограничении назначенных пенсий и пособий еще живым ликвидаторам и семьям уже умерших.

Глава III
"РЯДОВЫЕ" ЧЕРНОБЫЛЯ

"НЕ ВСЕ СГОРАЕТ В ПЛАМЕНИ ИСТОРИИ..."

Максимчук Л.

ЧЕРНОБЫЛЬ... Ключ, символ, вопль Великой трагедии человечества. Опыт Чернобыля - горький опыт. Он предупреждает всех живых и живущих откровением АПОКАЛИПСИСА, и это - последнее предупреждение Человечеству!

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Я не устану повторять,
Но если этого вам мало,
Могу и кровью написать,
Но если ясно вам не стало,

Молю, чтоб к вашим душам взвыл
Мой страх, мой ужас непритворный,
Чтоб наш КОНЕЦ предупредил,
О люди! Наш исход бесспорный!

Не только наш - но всех существ,
Всего живущего на свете...
Мне не хватает сил и средств,
Чтобы помочь моей планете,

И я предупреждаю тех,
В ком смог рассудок сохраниться:
Спешите, промедленье – грех!
Земле не дайте отравиться

И, захлебнувшись, умереть
В парах Чернобыльской отравы.
О, как нам трудно уцелеть!
... Кто уцелеет - те и правы...
Август 1991 г.

Расползается Чернобыль по землям и судьбам человеческим, разъедает Чернобыль все живое и живущее, отравляет среду нашего обитания, запускает ядовитые щупальца в будущее, обрекая на неизлечимые болезни еще не родившихся в этом мире. Человек -причина и виновник трагедии. Жизнедеятельность человека доводит мир до войн и катастроф. Человек истребляет себя и все живое вокруг себя. Международная Красная Книга ширится и пополняется исчезающими видами животных и растений. Сам человек становится объектом ее внимания, являясь главным

В КРАСНУЮ КНИГУ
Приближаясь к последнему, самому страшному мигу,
Я прошу, вытирая слезу, зажигая свечу:
Запишите меня в заповедную Красную Книгу,
Буду главным героем - соавтором быть не хочу.

Не от голода - нет! От еды, от питья умираю,
Погибаю, умывшись водою кислотных дождей,
Задыхаюсь в дыму, но сильней оттого я страдаю,
Что душа отравилась в больной оболочке моей.

Здравствуй, Красная Книга раскаяний в мыслях и вере,
Здравствуй, Красная летопись, книга концов и начал,
Здравствуй, Красный Ковчег!

Потеснитесь немножечко, звери,
Дайте место тому, кто так гордо себя величал!
Сентябрь 1991 г.

МЫ

Мы не боимся Страшного Суда,
Мы ничего на свете не боимся.
Сегодня скажем НЕТ, а завтра скажем ДА
Тому, чего с брезгливостью стыдимся.

Стыдимся, но грешим по воле зла,
Ни покаяния, ни слез, ни стона,
Хотя в котле уже кипит смола
И отрастают зубы у дракона...
Январь 1992 г.

Человек, приходя в этот мир, должен оставлять его после своего в нем пребывания не хуже, чем он был до него. Конечно, хорошо бы в лучшем виде, но хотя бы - не в худшем. Однако, раз от разу, от десятилетия к десятилетию, от века к веку дети человеческие получают в наследство от своих отцов среду обитания, все менее и менее пригодную для полноценной жизни. Поэтому наказание и козмездие настигает каждого из нас и все человечество в целом.

Человек, опомнись!
Человек, остановись!
Человек, пойми: других шансов не будет!
Чернобыль - последнее предупреждение Человечеству!

* * *

Мой муж Максимчук Владимир Михайлович, как и многие другие, был одним из первых в Чернобыле. Быть первыми - значит взять на себя самый сильный удар стихии, страстей человеческих, ошибок воинствующего ума! Быть ПЕРВЫМИ - значит рисковать! Худшие к первенству не стремятся, в первенстве голову сложить. Они уступают место впереди себя альтруистам-первопроходцам.

ПЕРВЫЕ

Когда мир и горит и плавится,
Задыхаясь в едком дыму,
Только ПЕРВЫЕ могут справиться,
Побеждая огонь и тьму;

Не откажутся, не отступятся,
Не забудут про долг и честь,
Только первые, только лучшие,
Служба ПЕРВЫХ была и есть.

«Ноль один» - это служба риска,
Та, что будет всегда нужна.
..Нет конца у святого списка,
Где Чернобыльцев имена,

Где над каждым именем доблестным,
Остывающим от огня,
Светлый лик встает Богородицы,
До последней секунды храня...

Опаленные, легендарные,
Окрещенные тем огнем,
Героические пожарные
На посту и ночью, и днем.

И когда все горит и плавится,
Задыхаясь в дыму вражды,
Только ПЕРВЫЕ могут справиться,
Заслонить других от беды!

... Кто-то будет из камня высечен,
Кто-то будет забыт, как сон...
Гибнут ПЕРВЫЕ, сотни и тысячи
Мир их праху и низкий поклон!
Февраль 1999г.

В январе 1997 года я написала небольшую повесть «Не все сгорает...». Она - о моем супруге, Максимчуке Владимире Михайловиче, генерале пожарной охраны, блестящем, достойном человеке из ряда других, не менее достойных того же. Ему же я посвятила и мою поэму «Сны», и очень многие стихи мои появились на свет благодаря тому, что внутренне я часто обращаюсь к нему и памяти о нем, к имени его незабываемому... Привожу короткий пересказ моей повести, названной по первой строчке моего же стихотворения «Не все сгорает в пламени истории». Эта строка вылита в бронзе на раскрытой книге надгробного памятника генералу Максимчуку, похороненному на Митинском кладбище, в непосредственной близости возле памятного мемориала Чернобыльским пожарным...

* * *

Мой муж, Максимчук Владимир Михайлович, генерал-майор внутренней службы МВД СССР, точнее сказать, пожарной службы, умер 22 мая 1994 года. Последние несколько лет жизни он тяжело болел, смерть стала для него облегчением... Ему не было и сорока семи лет... Он прожил яркую, целеустремленную жизнь, как раз ту самую, которая была неиссякаемым, казалось, ключом рядом с нашей семейной жизнью. Этим ключом была его работа, и то, что он в нее вкладывал, и то, что она ему отдавала. Вкладывал, конечно, все, что имел. А если не имел, то искал, находил и - отдавал, сколько мог... Не мог не отдавать, потому что она была для него самым главным детищем в жизни.

Работа - как средство самореализации, а не цель самоутверждения.

Работа - как высокое служение, а не изнурительная служба.

Работа - как творческое искание, а не подневольное рабство.

Я не хочу создавать впечатление, что все было возвышенным и прекрасным. Скорее наоборот, каждодневный тяжелый труд. Возвышенным и прекрасным был его смысл. Такой труд невозможно оценивать по результатам, они не каждый раз соответствовали намерениям, но были, конечно, и результаты... Всю свою жизнь профессионального пожарного, Владимир Михайлович положил на великое дело - спасение людей и материальных ценностей, созданных трудом этих людей, от огня. Много кого спас. Много чего потушил, много кому помог, и еще больше сделал, для службы пожаротушения, для аварийно-спасательной службы страны. все его дела мне были хорошо знакомы, все происходило у меня на глазах и за глазами - рядышком. Для меня и своей дочки он жил очень мало, а для себя - в общепринятом смысле этого слова - никогда, так что любая минута, проведенная дома, с нами, была подарком для нас троих.

Стоило ему только показаться на пороге, тут же звонил телефон, его уже искали. Перерывов на личную жизнь не было. Совмещать и поначалу было трудно, а с течением времени становилось почти невозможно. Редкие часы отдыха. Гости. Театр. Отпуска, проведенные вместе. Домашние дела, семейные трения. Все это было как общий фон, нечто второстепенное. В первые годы нашей жизни я еще как-то пыталась изменить ход событий, мне хотелось, чтобы не жизнь была для работы, а работа для жизни. Не помогало. Был один ответ: «Там гибнут люди, а ты...» А я... Я не хотела, чтобы люди гибли. Еще больше я не хотела, чтобы постоянно подвергал себя риску мой муж, отец моего ребенка. Неужели нет другой работы?

Другая работа, конечно, была. Но не для него.

Владимир Михайлович начинал службу в должности начальника караула второй военизированной пожарной части Управления пожарной охраны города Москвы в 1968 году. В том же году - заместитель начальника той же части. Через год - начальник уже другой части.

Потом были должности: заместитель начальника отряда, заместитель командира учебного полка, начальник отделения боевой подготовки штаба Управления пожарной охраны ГУВД г. Москвы. Эти перемещения происходили в течение десяти с небольшим лет. В начале 1981 года, как пишут в служебной карточке, Владимир Михайлович был откомандирован в распоряжение ГУПО (Главное управление пожарной охраны) МВД СССР, где проработал до 1992 года, сначала в должности заместителя начальника оперативно-тактического отдела, позже - начальника того же отдела, и, наконец -первого заместителя начальника Главка. С июня 1992 года и до конца..., до конца своей жизни, до мая 1994 года Владимир Михайлович возглавлял Управление пожарной охраны города Москвы.

Надеюсь, что не ошиблась в хронологии и перечислении должностей. Звания были все - по полной программе, от лейтенанта до генерала. Сути дела они не меняли. Как мне представляется, каждая новая должность предлагалось потому, что поначалу кандидат проявлял себя в качестве хорошо подготовленного специалиста, аккуратного, грамотного человека. Год от года все больше проявлялся опыт работы с людьми, техникой, документами. Личность набирала потенциал. Возрастала ответственность. Появлялся авторитет руководителя, человека, который ведет за собой своим примером. Если с кого-то много спрашивал, то от себя требовал значительно больше. Был редкий случай совпадения личностных и человеческих качеств с неистово-мечтательным устремлением преобразить дело, за которое брался, и если я чего другого не понимала, то уж это понимала хорошо. Никакие должности, никакая карьера не избавляла Владимира Михайловича от известной степени непосредственного риска на пожарах. Во всем, в чем можно было принять участие, он участвовал сам, никогда не прятался за спины подчиненных.

Приведу строчки из газеты. «Его знали в лицо и командиры, и простые рядовые пожарной охраны - сколько раз они шли в огонь вслед за ним. Его принцип - нельзя заставить человека идти в огонь, можно повести его за собой - спас жизни тысяч людей».

У него было особенное чутье на ситуации, в которых без него нельзя было обойтись. Такие ситуации по жизни повторялись и чередовались неоднократно в тушении пожаров разной сложности. Он тушил все: промышленные и жилые здания, электростанции, нефтебазы и скважины, газопроводы, высотные дома, метро, леса, торфяники, многое другое, в том числе и то, что гореть и вовсе не могло по законам физики и химии. Я уже не припомню точно всех пожаров, на которых он бывал, всех городов страны и мира, которые он объездил... Это длинный список. Там, где Владимир Михайлович появлялся, он был всегда нужен, всегда его запоминали. Если верить в предначертание судьбы, то Чернобыля ему было не избежать. Должен был он быть там вименно в это время и попасть в ту ситуацию, в том месте, которое оказалось самым слабым.

За пять лет работы в ГУПО МВД СССР, работы на более высоком уровне ответственности, работы в различных ситуациях, с разными людьми, появился новый опыт, который так пригодился потом в Чернобыле! Лучше бы не пригодился! Лучше бы вообще ничего не было: ни Чернобыля, ни Ионавы, ни пожаров вообще, ни тех причин, которые приводят к ним! Лучше бы сидел мой муж с нами у семейного очага, пили бы мы чай с пирогами, воспитывали дочь; ну, работал бы где-нибудь подальше от опасностей... Ведь мир так прекрасен, не должно в нем быть тех самых потрясений, которые уродуют его и нас. Но все так и не так: когда одни допускают чернобыли, другие обязаны положить жизнь, и не только свою, на то, чтобы такие чернобыли ликвидировать.

Да чего там! Есть служба «01» - звоните, выручит. А в службе «01» есть человек «01» - звоните, выручит, другому не научен!

***

...Служба «01» может многое, но не все, только в рамках решаемых задач при наличии соответствующей техники и возможностей специалистов. Человек «01» может очень многое, почти ВСЕ! - но выходя за установленные рамки, нарушая сознательно закон самосохранения и отработанные прошлым профессиональным опытом инструкции...»01» - синоним - профессия № 1! Нет ее опаснее!

А ЧЕРНОБЫЛЮ все равно... Черная сила его взрыва имеет разветвленную направленность: его допустил человек к себе, в себе, для себя и для... всего живого и живущего на Земле! Иначе не ограничились бы силы воинствующего зла пожарами, как 26 апреля 1986 года, так и 22-23 мая 1986 года, и опасными последующими ситуациями, которые были ликвидированы спасателями пусть даже ценою страшных жертв!Чего мы хотим?

Чего мы ждем?

Куда мы идем?

Пока я живу на этом свете, я буду искать ответы на эти и другие подобные вопросы, скорее всего не найду. То есть ответы существуют теоретически, в отрыве от стандартного нашего существования - эти ответы знают все.

***