Глава 5 слова, слова, слова 4 страница
Я думаю, что здравый смысл торжествует. В том смысле, который действительно важен, предметы и действия реально существуют, и наше сознание устроено так, чтобы выделять их и давать им словесные обозначения. Это важный смысл с точки зрения теории Дарвина. Вокруг джунгли, и тот организм, который приспособлен правильно предсказывать события, оставит после себя больше себе-подобного потомства. Разделение времени и пространства на объекты и действия — это чрезвычайно разумный способ предсказывать что-либо, исходя из того, как устроен мир. Если считать некий отрезок твердой материи предметом (то есть, давать всем его частям единое название на мыслекоде), это предполагает предсказывание того, что все его части будут продолжать занимать какой-то объем пространства и перемещаться как единое целое. И для многого в мире это предсказание будет правильным. Посмотрите в другую сторону — кролик все еще существует; поднимите кролика за шкирку — и кроличьи ноги и уши хоть сейчас готовы нестись вперед.
А как быть с видами предметов, или категориями? Разве не верно, что два индивида не могут быть полностью одинаковыми? Да, не могут, но каждый из них не может и обладать произвольным набором свойств. Те, у кого длинные пушистые уши и хвостики помпонами имеют тенденцию есть морковку, удирать в кусты и плодиться, как... как кролики. Объединение объектов в категории — присваивание им категорийного ярлычка на мыслекоде — позволяет человеку, наблюдающему представителя данной категории с набором видимых свойств, предсказать и другие, не видимые свойства. Если у Флопси длинные пушистые уши, то он «кролик»; если он кролик, то может удирать в кусты и быстро плодить новых кроликов.
Более того, если присвоить объектам несколько ярлычков на мыслекоде, учреждая разномасштабные категории, такие как: «американский кролик», «кролик», «млекопитающее», «животное» и «живое существо»,
146 Глава 5. Слова, слова, слова
то оно окупится. Когда одной категории отдается предпочтение перед другой, то при этом необходимо соблюдать баланс. Будет затрачено меньше усилий, если определить, что Peter Cottontail является животным, чем если определить, что он является американским кроликом (например, любого движения, свойственного животному, будет достаточно, чтобы мы признали в нем животное; а вопрос о том, американский это кролик или нет, останется открытым). Но, зная о том, что Питер — это американский кролик, мы можем предсказать гораздо больше нового о нем, чем могли бы, зная только о том, что он — животное. Если он — американский кролик — он любит морковку и живет в полях или на лесных вырубках, если он просто животное, он может есть что угодно и жить где угодно, насколько нам это известно. Среднемасштабная или «базовоуровневая» категория «кролик» представляет собой компромисс между тем, как это просто — присвоить чему-либо ярлычок, и тем, как много пользы этот ярлычок приносит.
Итак, почему мы отделяем кролика от его скакания по земле? Прежде всего, потому что существуют предсказуемые последствия его кроличьей сущности, которые вступают в силу, скачет ли он, ест ли или спит: стбит зашуметь — и он тут же юркнет в нору. Последствия учинения шума перед тем, у кого львиная сущность, будут предсказуемо другими, ест ли он или спит, и разница будет значимой. Точно так же и скакание по земле имеет определенные последствия, независимо от того, кто это делает; кролик он или лев, скачущий не остается на одном месте долгое время. Что касается сна, то бесшумный подход, как правило, срабатывает, и спящий, кролик он или лев, остаются без движения. Следовательно, для точного прогнозирования нужно иметь в наличии отдельные наборы ментальных ярлычков для видов объектов и видов действий. Благодаря этому не нужно будет отдельно заучивать, что происходит, когда скачет какой-то кролик и скачет какой-то лев, когда спит какой-то кролик и спит какой-то лев, когда скачет какая-то газель и когда эта газель спит и т.д. и т.д.; достаточно что-то знать о кроликах, львах и газелях вообще, а также — о сне и скакании вообще. Если принять объекты за т, а действия — за п, то человеку, знающему это, не нужно выучивать, что даст т х п, ему достаточно знать т + п.
Поэтому даже тот, чьи мысли не выражены в словах, хорошо сумеет разделить постоянно находящуюся в движении реальность на предметы, виды предметов и действия (не говоря уже о таких понятиях, как: место, путь, событие, состояние, виды материи, свойства и др.). И действительно, экспериментальные исследования познавательных возможностей младенцев показали, что у тех имеется понятие о предмете прежде, чем они усваивают сло>ва, обозначающие предметы, как мы и могли бы предположить. Задолго до своего первого дня рождения, когда в речи появляются первые слова, младенцы, как выясняется, следят за тем, что происходит с материальными объектами, которые мы называем объектами. Они выказывают удивление, если части объекта вдруг начинают двигаться сами по себе, или если объект чудесным образом появляет-
Всё о лексике
ся или исчезает, проходит через другой плотный предмет или движется по воздуху без видимых средств поддержки.
Связывание слов с понятиями, конечно, позволяет человеку делиться и тяжело заработанным опытом и глубоким пониманием мира с теми, кто менее опытен или не так наблюдателен. Вычислить, какое слово должно соответствовать какому понятию — это проблема «гавагай», и если дети начинают с понятий, соответствующих видам значений, имеющихся в языке, эта проблема частично решена. Лабораторные исследования подтверждают, что маленькие дети предполагают, что определенным видам понятий соответствуют определенные виды слов, а другие виды понятий вообще не могут быть значением слова. Специалисты по возрастной психологии Эллен Маркмэн и Джин Хатчинсон предложили двух- и трехлетним детям набор картинок и попросили к каждой картинке «найти другую такую же, как эта». Детей заинтриговывают взаимодействующие предметы, и, получив такие инструкции, они обычно выбирают картинки, которые будут образовывать группы ролевых исполнителей, таких как сойка и гнездо или собака и кость. Но когда Маркмэн и Хатчинсон предложили им «найти другой дэкс такой же, как этот дэкс», критерий выбора у детей поменялся. Слово должно обозначать тип вещи, так они, должно быть, думали, и помещали птицу рядом с другим видом птицы, а собаку — с другим видом собаки. Для ребенка слово дэкс просто не может значить «собака или ее косточка», хотя такая комбинация может оказаться интересной.
Конечно, предмет можно назвать более, чем одним словом: Peter Cottontail — это не просто кролик, но и животное, и американский кролик. У детей есть предрасположенность толковать существительные по среднеуровневому виду объектов, например, «кролик», но они должны и преодолеть эту предрасположенность, чтобы усвоить другие типы слов, например, животное. Детям, по-видимому, это удается благодаря синхронизации с одной поразительной чертой языка. Хотя у большинства обычных слов много значений, только немногие значения обладают более, чем одним словом для своего выражения. Иными словами, омонимы — это частое явление, а синонимы — это редкость. (Практически все предполагаемые синонимы обладают какой-то разницей в значении, какой бы незначительной она ни была. Например, костлявый и худощавый отличаются оттенком смысла, связанным со степенью желанности; милиционер и мент отличаются степенью формальности.) Никто не знает наверняка, почему языки так скупы на слова и так расточительны на значения, но, по-видимому, дети этого ожидают (или, возможно, само ожидание приводит к такому результату!), и это помогает им в будущем с проблемой «гавагай». Если ребенок уже знает слово, обозначающее какой-то предмет, то когда потом для обозначения этого предмета используется другое слово, ребенок не идет по легкому и неправильному пути и не относится к нему как к синониму. Вместо этого ребенок начинает примерять к нему другое возможное понятие. Например, Маркман обнаружил, что если показать ребенку пару оловянных щипцов и назвать их биф, ребенок истолкует слово биф как щипцы вообще, демонстрируя
Глава 5. Слова, слова, слова
обычную предрасположенность к среднеуровневым объектам, поэтому, когда у ребенка просят «еще бифов», ребенок выбирает пару пластиковых щипцов. Но если показать ребенку оловянную кружку и назвать ее биф, ребенок не истолкует биф как «кружку», потому что большинство детей уже знает слово для обозначения кружки, а именно — «кружка». Ненавидя синонимы, дети предполагают, что биф должно обозначать что-то еще, и материал, из которого сделана кружка, это самое легко доступное понятие. Когда у детей просят еще бифов, они выбирают оловянную ложку или оловянные щипцы. Многие другие простые исследования показали, что дети точно выбирают правильные значения различных видов слов. Как только дети становятся немного знакомы с синтаксисом, они становятся способными использовать его для сортировки разных видов значения. Например, психолог Роджер Браун показал детям картинку, на которой были изображены руки, перемешивающие массу маленьких кубиков в миске. Если у детей спрашивали: Can you see any sibbing? 'Вы видите смешение?' — дети показывали на руки. Если вместо этого их спрашивали: Can you see a sib 'Вы видите смешиватель?', они указывали на миску. А если их спрашивали: Can you see any sib 'Вы видите смешиваемое?', они указывали на то, что находилось в миске. Другие эксперименты пролили свет на тонкость, с которой дети понимают, как классы слов соответствуют структуре предложений, и как они относятся к понятиям и видам.
Так что же в имени? Ответ, как мы увидели — многое. С точки зрения морфологии, имя — это сложно организованная структура, тонко собранная с помощью различных правил и имеющая законную силу даже в самых причудливых проявлениях. А с точки зрения листемы, имя — это чистый символ, один из тысяч ему подобных, быстро усваиваемый благодаря гармонии между умом ребенка, взрослого и устройством окружающего мира.
Глава 6 ЗВУКИ ТИШИНЫ0
Речь и звуки, из которых она складывается
В студенческие годы я работал в лаборатории университета Мак-Джилл, где изучалось восприятие речи на слух. Используя компьютер, я синтезировал цепочки накладывающихся друг на друга тонов и определял, звучат ли они как один смешанный звук или как два чистых. Как-то утром в понедельник случилось странное: тоны вдруг превратились в хор вопящих жевунов2'. Вот так:
(биип-бууп-бууп) (биип-бууп-бууп) (биип бууп-бууп) ХАМПТИ-ДАМПТИ3>-ХАМПТИ-ДАМПТИ-ХАМПТИ-ДАМПТИ-(биип-бууп-бууп) (биип бууп-бууп) ХАМПТИ-ДАМПТИ-ХАМПТИ-ДАМПТИ-ХАМПТИ-ДАМПТИ-ХАМПТИ-ДАМПТИ-(биип бууп-бууп) (биип бууп-бууп) (биип бууп-бууп) ХАМПТИ-ДАМПТИ-(биип бууп-бууп) ХАМПТИ-ДАМПТИ (биип бууп-бууп). Я проверил осциллоскоп — два потока тонов, как и запрограммировано. Должно быть, это эффект восприятия. Сделав небольшое усилие, я мог услышать этот звук или как биипы или как крики жевунов. Когда ко мне зашла знакомая студентка, я рассказал ей о своем открытии, упомянув, что я жду не дождусь, чтобы рассказать об этом профессору Брегману, который заведовал лабораторией. Студентка дала мне хороший совет: не рассказывать никому, кроме, может быть, профессора Позера (который возглавлял психопатологическую программу).
Годы спустя я, наконец, открыл, в чем состояло мое открытие. Психологи Роберт Ремез, Дэвид Пизони и их коллеги, более смелые, чем я, опубликовали в журнале «Сайенс» статью о «речи синусоидной волны» («sine-wave speech»). Они синтезировали три тона с синхронными колебаниями. С физической точки зрения, звук ничем не напоминал речь, но тоны соответствовали тем же очертаниям, что и дорожки магнито-записи предложения Where were you a year ago? 'Где ты был год назад?' Добровольцы описывали услышанное как «фантастические звуки» или «сигналы компьютера». Второй группе добровольцев сказали, что звуки
' «Звуки тишины» («The Sounds of Silence») — название песни, исполняемой американским дуэтом «Саймон и Горфанкель». — Прим. перев.
' Персонажи сказки «Волшебник страны Оз». — Прим. перев.
' Хампти-Дампти — персонаж «Алисы в стране чудес» (в рус. пер. Шалтай-Болтай). — Прим. перев.
Глава 6. Звуки тишины
были порождены плохим синтезатором речи. Они смогли разобрать многие слова, а четверть из них смогла точно записать предложение. Мозг может услышать речь в звуках, которые имеют самое отдаленное сходство с речью. И действительно, именно речью синусоидной волны нас дурачит скворец-майна. Сложно устроенный звукопродуцирующий орган птиц, который представляет собой парную систему клапанов на вершине бронхов, способен продуцировать звуки, которые мы воспринимаем как речь.
Наш мозг колеблется между восприятием чего-либо как сигнал компьютера или как слово, потому что фонетическое восприятие напоминает шестое чувство. Когда мы слышим речь, то звуки фактически проникают в одно ухо и выходят из другого; то, что мы в результате этого воспринимаем и есть язык. Наше представление о словах и слогах, сущности звука "Ь" и сущности звука "ее", настолько же отличны от представления о высоте тона и громкости, как текст песни от ее музыки. Иногда, как в речи синусоидной волны, слух и фонетика соревнуются друг с другом в том, как следует истолковать звук, и наше восприятие принимает сторону то одного, то другого. Иногда два эти чувства «истолковывают» один и тот же звук синхронно. Если взять запись слога da н с помощью приборов убрать напоминающую чириканье часть, которая отличает da orga и ka, и проиграть чириканье в одно ухо, а оставшуюся часть — в другое, то люди услышат чириканье в одном ухе и da — в другом. Единый участок звука воспринимается одновременно и как сущность звука d, и как чириканье. А иногда фонетическое восприятие может преодолеть границы слухового канала. Если вы смотрите фильм с английскими субтитрами на языке, который знаете слабо, то через несколько минут можете почувствовать, что действительно понимаете речь. В лаборатории исследователи могут наложить звук речи типа ga на снятое с близкого расстояния очертание губ, произносящих va, ba, ta или da. Зрители буквально слышат тот согласный звук, который, как они видят, произносят губы, — это потрясающая иллюзия с приятным названием «эффект МакГорка», в честь одного из ее первооткрывателей.
На самом деле не нужно никакого электронного колдовства, чтобы создать иллюзию речи. Вся речь — это иллюзия. Мы слышим речь как поток отдельных слов, но в отличие от падения дерева в лесу, где никто не может его услышать, неслышимая граница слова просто беззвучна. В волне звуков речи одно слово набегает на другое без зазоров, и между произносимыми словами нет никаких маленьких промежутков, в отличие от слов на письме. Мы просто воображаем границу слова, когда достигаем конца звукового участка, который соответствует какой-то статье в нашем ментальном словаре. Это становится очевидно, когда мы слушаем речь на иностранном языке: невозможно сказать, где заканчивается одно слово и начинается другое. «Бесшовная» структура речи в явном виде предстает в «оронимах» — линейных последовательностях звуков, которые можно разбить на слова двумя разными способами:
The good can decay many ways 'Добро может угасать по-разному'
The good candy came anyways 'Как бы там ни было, но появились хорошие конфеты'.
Речь и звуки, из которых она складывается 151
The stuffy nose can lead to problems 'Заложенный нос может привести к проблемам'
The stuff he knows can lead to problems 'To, что ему известно, может привести к проблемам'.
Some others I've seen 'Я видел других людей'
Some mothers I've seen 'Я видел других матерей'.
Оронимы часто используются в песнях и детских стишках:
Г scream, You scream, We all scream For ice-cream.
Mairzey doats and dozey doats And little lamsey divey, A kiddley-divey do, Wouldn't you?
Fuzzy Wuzzy was a bear, Fuzzy Wuzzy had no hair. Fuzzy Wuzzy wasn't fuzzy, Was he?
In fir tar is, In oak none is. In mud eel is, In clay none is. Goats eat ivy. Mares eat oats.
Некоторые оронимы были случайно обнаружены преподавателями, читавшими курсовые работы и домашние задания студентов:
Jose can you see by the donzerly light? [ Oh say can you see by the dawn's early light?]
'Хосе, можешь ли ты видеть при свете розмарин? [О, скажи, можешь ли ты видеть при свете ранней зари?]'
It's a doggy-dog world. [Dog-eat-dog]
'Это мир собачек. [Это мир с волчьими законами.]'
Eugene О'Neil won a Pullet Surprise. [Pulitzer Prize]
'Юджин О'Нил выиграл куриный сюрприз. [Юджин О'Нил получил Пулице-
ровскую премию.]' My mother comes from Pencil Vanea. [Pennsylvania]
'Моя мама родом из Карандашной Вании. [Моя мама родом из Пенсильвании.]' Не was a notor republic, [notary public]
'Он был печально известной республикой. [Он был нотариусом.]' They played the Bohemian Rap City. [Bohemian Rhapsody] 'Они играли богемский город в стиле рэп. [Они играли Богемскую рапсодию.]'
Даже последовательность звуков, которые, как нам кажется, мы слышим в слове, является иллюзией. Если разрезать магнитофонную пленку с записью произнесенного слова cat [kaet] 'кошка', то в результате нельзя получить отрывки, которые звучали бы как к, а и t (как единицы, называемые «фонемами», которые приблизительно соответствуют буквам
Глава 6. Звуки тишины
алфавита). А если соединить отрывки в обратном порядке, то результатом будет не tack [task], а нечто, не поддающееся пониманию. Как мы увидим далее, информация о каждом компоненте слова распространяется на слово целиком.
Восприятие речи — это еще одно биологическое чудодейство, составляющее языковой инстинкт. В использовании рта и ушей как каналов коммуникации есть очевидные преимущества, и мы не найдем ни одно сообщество обладающих слухом людей, которое предпочло бы жесто-вый язык, хотя он точно так же выразителен. Речь не требует хорошего освещения, видения лица собеседника или полного задействования рук и глаз; слова можно прокричать издалека или прошептать, чтобы сказанное осталось втайне. Но, чтобы воспользоваться преимуществами звуковой передачи информации, речь должна преодолеть ту проблему, что ухо — это узкий информационный канал. Когда в 40-х годах инженеры впервые пытались изобрести читающие машины для слепых, они создали набор шумов, которые соответствовали буквам алфавита. Даже после усиленной тренировки люди не могли различать эти звуки быстрее, чем хорошие операторы азбуки Морзе, — три единицы в секунду. Живая речь почему-то воспринимается на порядок быстрее: от десяти до пятнадцати фонем в секунду при восприятии обычной речи, от двадцати до тридцати в секунду при прослушивании рекламы, идущей в вечерние часы, и до сорока — пятидесяти э секунду при искусственно ускоренной речи. Учитывая то, как работает человеческая система восприятия речи на слух, в это трудно поверить. Когда какой-либо звук, например, щелчок, повторяется со скоростью двадцать раз в секунду или быстрее, мы слышим его уже не как последовательность отдельных звуков, но как тихий шум. Если мы слышим сорок пять фонем в секунду, то фонемы вряд ли могут быть последовательностью отдельных звуков; должно быть, несколько фонем «упаковано» в каждом моменте звучания речи, а наш мозг каким-то образом «распаковывает» их. В результате речь — это самый быстрый способ получить информацию с помощью слуха.
Ни одна изобретенная человеком система не может сравниться с самим человеком в расшифровке речи. И не потому, что в такой системе нет необходимости, или, что в ее разработку не вкладывалось много усилий. Распознаватель речи был бы незаменим для слепых и других инвалидов, для профессионалов, которым нужно внести информацию в компьютер, в то время, когда заняты их руки или глаза, для тех, кто не научился печатать на машинке, для тех, кто пользуется телефонными услугами и для растущего числа машинисток, которые становятся жертвами синдрома повторяющихся движений. Поэтому не удивительно, что инженеры уже более сорока лет бьются над тем, чтобы заставить компьютер распознавать звучащее слово. Но им пришлось встать перед выбором: или, или. Если от системы требуется выслушивать большое количество людей, она может распознавать только очень небольшое количество слов. Например, телефонные компании начинают устанавливать вспомогательные справочные системы, которые могут распознать слово «да», сказанное любым
Речь и звуки, из которых она складывается 153
человеком, или (для более продвинутых систем) названия десяти цифр, произносимых на английском языке, которые, к счастью для инженеров, звучат совершенно по-разному. Но если от системы требуется распознавать большое количество слов, то она должна быть приспособлена к голосу одного и того же говорящего. Ни одна система на сегодняшний день не может продублировать человеческую способность распознавать много слов и многих говорящих. Возможно, наивысшим достижением является система DragonDictate, написанная для персонального компьютера и способная распознавать 30 000 слов. Но у нее есть несколько ограничений. Ее нужно долго приспосабливать к голосу пользователя. С... ней... нужно... разговаривать... так — с паузами в четверть секунды между словами (таким образом, она действует на одной пятой скорости обычной речи). Если нужно использовать слово, которого нет в словаре, например, имя, то придется проговорить его по буквам, пользуясь специальной азбукой «Alpha, Bravo, Charlie»4'. И тем не менее, приблизительно в пятнадцати процентах случаев программа путает слова — наблюдается более, чем одно перепутанное слово на предложение. Этот замечательный программный продукт не может сравниться даже с посредственной стенографисткой.
Физический и нейронный механизм речи являются решением двух проблем в строении системы человеческой коммуникации. Человек может знать 60 000 слов, но его речевой аппарат не может издать 60 000 различных шумов, по крайней мере тех, которые можно легко различить на слух. Отсюда следует, что язык снова использует принцип дискретной комбинаторной системы. Предложения и синтаксические группы строятся из слов, слова строятся из морфем, а морфемы, в свою очередь — из фонем. Хотя, в отличие от слов и морфем, фонемы не несут порции информации, из которых складывается целое. Значение слова dog невозможно вывести из значения cl, значения о, значения g и порядка их следования. Фонемы — это особый вид лингвистических объектов. Их соединение обращено наружу — к речи, а не внутрь — к мыслекоду: фонема соответствует акту издавания звука. Деление на независимые друг от друга дискретные комбинаторные системы, одна из которых комбинирует незначимые звуки в значимые морфемы, а другая комбинирует значимые морфемы в значимые слова, синтаксические группы и предложения, является основной чертой строения человеческого языка, которую лингвист Чарльз Хоккет назвал «дуализмом структуры».
Но у фонологического модуля языкового инстинкта имеются и иные задачи помимо проговаривания морфем по буквам. Языковые правила — это дискретные комбинаторные системы: фонемы четко заскакивают и морфемы, морфемы — в слова, слова — в синтаксические группы. Они не смешиваются, не сливаются и не путают высказывание: Dog bites man 'Собака кусает человека' с Man bites dog 'Человек кусает собаку', а вера
' Если мы обычно проговариваем незнакомое слово по буквам, используя начинающиеся на те же буквы имена, в английском для этого есть специальная азбука, которая начинается так: Alpha, Bravo, Charlie. — Прим. перев.
Глава 6. Звуки тишины
в God 'Бога' отличается от веры в Dog 'Собаку'. Но чтобы переместить эти структуры из головы одного человека в голову другого, эти правила нужно преобразовать в слышимые сигналы. Слышимые сигналы, которые могут быть продуцированы людьми, это не то же самое, что отрывистые гудки на телефоне с кнопочным набором. Речь — это поток дыхания, изгибающийся то в сторону шипения, то в сторону гудения благодаря мягким тканям ротовой полости и горла. Проблемы, встающие перед Матерью-Природой — это преобразование цифровой записи в аналоговую, когда говорящий зашифровывает цепочки дискретных символов в непрерывный поток звуков, и аналоговой записи — в цифровую, когда слушающий расшифровывает непрерывную речь обратно в дискретные символы.
Таким образом, звуки языка сгруппировываются вместе в несколько этапов. Единицы, отобранные из ограниченного набора фонем ставятся в порядке, необходимом для идентификации слов, а получившиеся в итоге цепочки фонем видоизменяются так, чтобы облегчить произношение и понимание, прежде, чем начинается их артикуляция. Я проведу вас по каждому из этих этапов и покажу, как благодаря им возникают следующие связанные с речью явления: стихи и песни, послышавшиеся звуки, акценты, понимающие речь механизмы и сумасшедшее английское правописание.
* * *
Один из простых путей понять, что же такое звуки речи — это проследить движение объема воздуха по речевому аппарату наружу из легких.
Когда мы говорим, мы изменяем своему обычному ритмичному дыханию и делаем быстрые вдохи, а затем равномерно выпускаем воздух, используя реберные мышцы, чтобы противодействовать силе эластической тяги легких. (Если бы мы этого не делали, наша речь звучала бы как жалобное завывание спускаемого надувного шарика.) Синтаксис берет верх над углекислым газом: мы подавляем функции тонко настроенного узла обратной связи, контролирующего частоту дыхания для регулярности забора кислорода, и вместо этого растягиваем время выдоха до длины высказывания, которое желаем сделать. Это может привести к легкой гипервентиляции или гипоксии; вот почему так изнурительна речь на публике и почему так трудно поддерживать разговор с партнером, бегущим трусцой.
Воздух покидает легкие через трахею (воздушную трубку), которая ведет в гортань (центр голосообразования, который виден снаружи — это кадык, или адамово яблоко). Гортань — это клапан, состоящий из отверстия — голосовой щели — закрытой двумя лоскутами сократимой мышечной ткани, называемой голосовыми складками (они также называются «голосовыми связками» из-за ошибки в ранних анатомических исследованиях; они вовсе не являются связками)5'. Голосовые
' В русской терминологии принят только одни термин — «голосовые связки». — Прим. перев.
Речь и звуки, из которых она складывается
связки могут плотно смыкать голосовую щель, «запечатывая» легкие. Это необходимо, когда мы хотим увеличить жесткость верхней части тела, являющейся мягким воздушным резервуаром. Поднимитесь со стула без помощи рук — вы почувствуете, как напрягается гортань. Гортань также перекрывается при осуществлении физиологических функций, таких как кашель или дефекация. Хрип штангиста или игрока в теннис — это напоминание о том, что мы используем один и тот же орган, чтобы запечатывать легкие и продуцировать звуки.
Голосовые связки могут также частично прикрывать голосовую щель, чтобы производить шум при прохождении через них воздуха. Так происходит потому, что проходящий под большим давлением воздух раздвигает голосовые связки до полного открытия, после чего они устремляются назад и смыкаются, перекрывая голосовую щель, пока их снова не раздвинет давление воздуха, начиная новый цикл. Дыхание, таким образом, разбивается на циклы изгнания воздуха, которые мы воспринимаем как шум под названием «звонкость». Этот шум можно услышать и почувствовать, если произнести звук sssssssssss, не обладающий звонкостью, и звук zzzzzzzzz, который ею обладает.
Частота открытия и закрытия голосовых связок обуславливает высоту голоса. Меняя степень напряжения и положение голосовых связок, можно контролировать эту частоту и, таким образом, высоту. Это можно ясно наблюдать во время пения или «мурлыкания» мелодии, но мы также можем постоянно изменять высоту голоса на протяжении предложения — этот процесс называется интонацией. Нормальная интонация — это то, благодаря чему естественная речь звучит отлично от речи роботов в старых научно-фантастических фильмах и от речи «конусоголовых» в «Сэтердей найт лайв». Интонации также уделяется особое внимание в сарказмах, при логическом ударении и тогда, когда тон голоса становится эмоциональным — во время гнева или ликования. В «тональных» языках, таких как китайский, поднимающиеся или падающие тоны являются смыслоразличительным признаком для гласных.
Хотя звонкость и создает звуковую волну с доминирующей частотой вибрации, это не то же самое, что камертон или позывные радиостанции «Имердженси Бродкастинг Систем» — чистый тон с единственной частотой. Звонкость — это интенсивный шум со множеством обертонов. Мужской голос — это волна с вибрациями не только при 100 Гц, но и при 200, 300, 400, 500, 600, 700 Гц и так далее вплоть до 4000 Гц и больше. Женский голос вибрирует при 200, 400, 600 Гц и так далее. Интенсивность источника звука имеет решающее значение — это то сырье, из которого остальная часть голосового тракта формирует гласные и согласные.
Если по каким-то причинам мы не можем издавать шум гортанью, подойдет любой интенсивный источник звука. Когда мы шепчем, мы раздвигаем голосовые связки, заставляя поток воздуха хаотически разбиваться об их выступы и создавая турбулентность или шум, который звучит как шипение или радио-помехи. Шипящий шум — это не с определенной периодичностью повторяющаяся волна, состоящая из последовательно-