Только принадлежность к группе формирует наше Я, поскольку мы автоматически отождествляем себя с другими членами.

Такими стереотипами нередко манипулируют другие группы. И мы часто имеем определенные ложные предубеждения в отношении тех или иных «чужих» групп (национальностей, меньшинств, социальных слоев, профессий и т. п.). Так, в одном эксперименте участники должны были подвергать болезненному наказанию товарищей-студентов в ходе обучения и им было позволено выбирать уровень боли, которую применять[428]. Если они «случайно» подслушали, как экспериментатор перед тем описал студентов как «животных», участники выбирали более суровое наказание. Они находились под влиянием мнения других.

Многие терпеть не могут, когда на них навешивают ярлыки, но на самом деле это в нашей природе. Мы постоянно вешаем ярлыки на других и на себя, и процесс этот сильно зависит от того, что думают другие люди. Большинство из нас оценивают других сквозь призму группового консенсуса, однако мы полагаем, что это наше собственное мнение.

Группы, к которым мы принадлежим, определяют нас. Но мы постоянно вступаем в новые, покидаем, расширяем и меняем свои группы. Люди имеют очевидное преимущество от коллективной мощи группы, как и от ресурсов и дружеского общения, которые можно разделить с другими, но членство необходимо и для ощущения самоидентификации. Только принадлежность к группе формирует наше Я, поскольку мы автоматически отождествляем себя с другими членами.

Это подтверждают работы социальных психологов, например Анри Тэшфела, бывшего главы моей кафедры. До того как он в 1960-х перебрался в Англию, в Бристоль, Тэшфел жил во Франции. Он был французским военнопленным, захваченным немцами во время Второй мировой войны. Тогда-то он и стал свидетелем кошмара групповых стереотипов. Фактически Тэшфел был польским евреем, но ему удалось сохранить это в тайне от немецкой тюремной охраны. После войны Тэшфел посвятил свою жизнь изучению групповой психологии. В своем исследовании, которое уже стало классикой, бристольские школьники (разбитые на две группы случайным образом – путем подбрасывания монеты) кардинально изменили характер своего обращения друг с другом[429]. Члены одной группы, то есть «свои», были приветливы друг с другом, делились ресурсами, но относились очень враждебно к «чужим», хотя все они учились в одном классе.

Что у тебя в глазу, брат?

Джейн Эллиот, учительница третьего класса из Айовы, США, фактически на пару лет опередила исследование Тэшфела. Она обучала детей, чьи родители принадлежали к среднему классу американцев[430]. Джейн со своими школьниками как раз изучали д-ра Мартина Лютера Кинга-младшего[431], когда 4 апреля 1968 года пришла новость, что этот борец за гражданские права убит. Дети не были знакомы с проблемами дискриминации и не понимали, почему кто-то захотел убить этого человека. На следующий день Эллиот задумала провести в классе смелый эксперимент, чтобы объяснить детям, что такое дискриминация. Она сказала классу, что есть доказательства, будто дети с голубыми глазами превосходят детей с карими глазами.

Вслед за этим откровением Эллиот предложила голубоглазым ученикам привилегии, в частности более длинные перемены и возможность вставать первыми в очередь на школьные завтраки. Однако на следующий день она сказала, что была не права и что на самом деле многие данные доказывают, что кареглазые люди превосходят голубоглазых. Эта смена ролей приводила к тем же результатам. В обоих случаях дети, которых объявляли второразрядными, принимали вид и поведение отстающих, результаты их тестов тоже резко снижались. А группа привилегированных детей проявляла враждебность к второразрядным.

Простая принадлежность к группе влияет на то, что вы думаете о себе и других – не принадлежащих к вашей группе. Фактически сопоставление, которое мы проводим с теми, кто вне нашей группы, помогает нам обозначить, кто мы есть. Таким образом, мы формулируем свою идентичность через отчуждение от представителей других групп. Однако, направляя свое придирчивое внимание на других, мы упускаем из виду свои собственные недостатки. Не зря Матфей (7:3) напоминает нам в Евангелии, говоря о малой соринке несовершенства наших ближних: «И что ты смотришь на соринку в глазе брата твоего, а бревна в своем глазе не чувствуешь?»

Теория социальной идентичности уточнялась и дорабатывалась десятилетиями. Исследования показали, что люди видят себя в структуре иерархии различных групп, которые могут периодически сменять друг друга на протяжении жизни. Очевидно, что порой мы изменяем свою групповую принадлежность. Например, мы вступаем в брак, у нас появляются дети или мы становимся нетрудоспособными. На протяжении жизни мы занимаем много разных позиций (ребенок, подросток, сотрудник, родитель) и причисляем себя к тем или иным группам. Как правило, принадлежность к группе поддерживает нашу самооценку. Будучи частью более крупного объединения, мы обретаем определенное самовосприятие. Существует тонкий баланс между нашим желанием быть индивидуальностью и потребностью быть рядом с другими. Этого баланса мы старательно пытаемся достичь[432], хотя не все культуры видят необходимость в его достижении. Большинство из нас уверены, что решать, идентифицируем мы себя с группой или нет – это наше дело. Однако социальная психология давно показала, что такое убеждение наивно, поскольку мы поддаемся давлению и влиянию группы – нравится нам это или нет.

Конформность

Насколько у вас хорошее зрение? Посмотрите внимательно на линии, изображенные на рисунке 7, и скажите, какая из них равна линии слева – линия А, В или С? Это совсем несложно. И если у вас нет серьезных проблем со зрением, вы скажете: каждому ясно, что это линия «В». Однако, когда вы находитесь в группе, все не так просто.

Рис. 7. Тест Аша на социальную уступчивость.

Какая линия (А, В или С) соответствует образцу?

В исследовании 1956 года, которое сейчас признают одним из самых знаменательных в социальной психологии[433], Соломон Аш (Solomon Asch ) предложил восьми участникам выполнить этот тест с линиями. Он ходил по комнате и, держа перед каждым участником карточку с линиями, интересовался, какой ответ тот даст. Вся хитрость в том, что на самом деле в эксперименте участвовал только один реальный испытуемый – остальные семь участников были «подсадными» союзниками экспериментатора.

Поначалу все было честно. В первых двух попытках (по замыслу эксперимента) все (и подсадные тоже) указывали на одну и ту же линию (которая и была очевидным правильным ответом). Однако в третьей попытке подсадные нарочно выбирали заведомо ложный вариант, называя линию С. Единственный настоящий субъект исследования, не участвовавший в сговоре и ничего не подозревающий, не верил своим ушам. Он смотрел на приятелей-студентов. Они что, ослепли?

И как вы думаете, что ответил этот бедняга, когда очередь дошла до него? В среднем 3 из 4 испытуемых в такой ситуации соглашаются с мнением большинства и тоже выбирают совершенно очевидный неправильный ответ. Они готовы подстроиться под группу, чтобы не быть отщепенцами. Они не хотели отличаться от других, быть аутсайдерами, поэтому поддержали групповой консенсус.

Что тогда говорить о ситуациях, где все не столь очевидно? В классическом сюжете группового давления, созданном Сидни Люметом в фильме «Двенадцать разгневанных мужчин» (1957), герой Генри Фонды остается в одиночестве, несогласный с мнением остальных присяжных.

По сюжету юноша-латиноамериканец обвиняется в убийстве собственного отца, но Фонда постепенно убеждает остальных членов жюри, что свидетельства очевидцев не только ненадежны, но и ложны. Этот фильм был сделан задолго до исследований ложных воспоминаний.

По мере развития действия фильма мы видим динамическое изменение альянса, когда Фонда пытается склонить присяжных на свою сторону, одного за другим. Это наглядная демонстрация механизмов конформности (уступчивости) и группового консенсуса.

Когда мы проявляем конформность[434], соглашаясь с группой, такое наше поведение объясняется не только давлением группы, но и нашим желанием быть принятым в коллектив. Потребность быть в согласии с другими – мощная сила, формирующая нас и в буквальном смысле меняющая образ нашего мышления. Другими словами, не столько необходимость соответствовать общественным требованиям заставляет нас соглашаться с группой, сколько настоящее личное принятие групповых норм.

Когда человека просят оценить привлекательность музыки или лица[435]и есть противоречие между мнением группы и тем, что нравится ему, то это вызывает активизацию областей мозга, связанных с социальным познанием и оценкой вознаграждения. Однако как только у человека появляется союзник, он становится более уверенным в себе. Так, в тесте Аша с линиями достаточно было присутствия одного раскольника, тоже дающего правильный ответ, чтобы эффект группового давления заметно снижался. Когда вы находите компанию – хотя бы одного союзника, вы уже не индивидуалист, а часть новой группы. То же самое действо разворачивается в «Двенадцати разгневанных мужчинах». Именно поэтому мы склонны искать единомышленников, ведь в сплочении есть сила.

На этом же основан один из механизмов тоталитарных режимов, которые подавляют любое сопротивление, как только оно начинает проявляться. Чувствуя себя изолированным и беспомощным, человек подчиняется управлению (господствующей идеологии, мнению большинства) и не склонен оказывать сопротивление. В учебниках пишут, что авторитарные режимы удерживают людей под контролем, подчиняя их с помощью террора, жестокостей и репрессий. Однако чтобы подавить несогласного, достаточно наличия «большинства», беспрекословно поддерживающего идеологию. Тогда человеком можно манипулировать благодаря давлению сообщества.

И при таком давлении совершенно нормальные люди способны превращаться в монстров.

Эффект Люцифера

Вы считаете себя злым? Вы можете причинить боль и страдания другому человеческому существу или беззащитному животному? Подумайте, насколько вероятно, что вы совершите что-либо из следующего.

• Убьете насмерть электрическим током себе подобного.

• Будете мучить щенка.

• Введете другому смертельную дозу яда.

• Устроите коллеге досмотр с полным раздеванием и заставите заниматься сексом с другим работником.

Большинство читателей придут в ужас. Однако стэнфордский психолог Фил Зимбардо заставляет еще раз задуматься над этим, когда читаешь его книгу «The Lucifer Effect »[436]. Он рассказывает, каким образом хорошие люди, оказавшись в определенных обстоятельствах, способны стремительно деградировать. Зимбардо убедительно доказывает, что практически все способны на отвратительные поступки, перечисленные выше в списке, хотя заранее никто не соглашается, что может такое сделать. Ведь мы считаем себя по сути своей хорошими и думаем, что только плохие люди делают плохие вещи. Вся наша правовая система основана на этом предположении: индивидуумы несут ответственность за свой моральный выбор. Но Зимбардо утверждает, что ситуации, в которых мы можем оказаться, и влияние окружающих определяют, как мы поведем себя и как будем обращаться с другими. Мы верим, что наша иллюзия Я обладает основополагающей нравственностью, но эта нравственность полностью находится во власти тех, кто нас окружает.

Зимбардо со своей козлиной бородкой напоминает традиционное изображение Люцифера. Ученый известен своим стэнфордским тюремным экспериментом 1971 года, результаты которого взбудоражили исследователей и общественность. Эксперимент имитировал ситуацию лишения свободы. Испытуемые – обычные студенты – играли в полицейских и воров. Это было двухнедельное исследование эффекта ролевой игры, проведенное в подвале стэнфордского факультета психологии, который был превращен в самодельную тюрьму. Как и в бристольском эксперименте Тайфела со школьниками, добровольцы были разделены на две группы бросанием монеты. Половина студентов-добровольцев стали охранниками, другая половина – их заключенными, каждый получал по 15 долларов в день в течение двух недель. Студенты думали, что это будут легкие деньги, которые можно получить, пробездельничав пару недель. Однако то, что случилось потом, шокировало всех участвующих и оставило глубокий след в литературе об истоках зла, объясняющей возможную природу невероятной человеческой жестокости.