Крымская война, или Финансисты и революционеры против России
Отсутствие стратегического плана сыграло с Россией злую шутку в период, предшествующий Крымской войне, и в самой войне. В 1848 г. в Европе началась революция, захватившая и следующий год. Эту «буржуазную» (в том смысле, что плоды ее присвоила буржуазия) революцию совершали, в смысле — умирали на баррикадах те, кто в реальности выступал против капитализма, против буржуазного прогресса — представители докапиталистического, доиндустриального мира, которых либеральная и «революционная» масонерия натравила на остатки Старого Порядка, хоть как-то защищавшего эти слои. Не случайно именно по поводу революции 1848 г. Маркс и Энгельс сказали, что теперь мы знаем, какую роль в революциях играет глупость и как подлецы умеют ее использовать. Революция 1848 г. — наглядное подтверждение тезиса Б. Мура о том, что революции рождаются не из победного крика восходящих классов, а из предсмертного рева тех классов, над которыми вот-вот сомкнутся волны прогресса[236]. Эти волны буржуазомасонерия смогла направить против России, правда, не сразу, а через несколько лет после революции.
Характеризуя положение дел в 1848 г., Ф.И. Тютчев писал: «Февральское движение, по свойственной ему внутренней логике, должно бы привести к крестовому походу всего охваченного Революцией Запада против России… Но этого не произошло, что является доказательством отсутствия у Революции необходимой жизненной силы»[237]. Поэт оказался одновременно и прав, и не прав. Прав в том, что февральское движение, революция должны были привести к крестовому походу против России. Не прав в том, что в отсутствие революционного крестового похода посчитал, что опасность миновала. Крестовый поход состоялся, и подстегнула его революция, но сам поход был не революционным, а общезападным, классовым — капиталистическим и в этом смысле реакционным.
Крымская (она же Восточная — для объединенного Запада) война — странная, она с трудом поддается определению. С одной стороны, внешне это локальная война, главным театром которой стал Крым. С другой стороны, по сути — по составу участников (крупнейшие державы Европы) — это мировая война. Однако мировые войны характеризовались наличием двух противостоящих друг другу блоков. Крымская война с 1854 г. была противостоянием не блоков, а одной державы — России целому союзу, ядром которого были две наиболее развитые страны Запада — Великобритания и Франция и в который входили также Османская империя и Сардиния. На стороне союза были также враждебно-нейтральные по отношению к России Австрия, Пруссия и Швеция.
При этом действия именно Австрии и Пруссии — ультиматум императора Франца Иосифа в декабре 1855 г. (прямая угроза) и письмо короля Фридриха Вильгельма IV (скрытая угроза — «подарок» на новый, 1856, год), в котором тот писал, что его страна едва ли сможет сохранять нейтралитет по отношению к России, — стали двумя ударами в спину России, загнали Александра II в угол. Не самые сильные державы — Австрия и Пруссия — играли тем не менее важную роль в общеевропейском раскладе. В 1851 г. барон Штокмар, друг принца Альберта I (мужа королевы Виктории) заметил, что Россия представляет угрозу для «остальной» Европы, лишь имея союзников по флангам — этими союзниками могли быть только Австрия и Пруссия. Не случайно англичане приложили максимум усилий, чтобы настроить австрийцев и пруссаков против России, в чем и преуспели к концу 1855 г.
В марте 1836 г. лорд Палмерстон писал премьер-министру Великобритании виконту Мелбурну о том, что в результате Французской революции Европа разделилась по идеологическому принципу на два лагеря — западный (Великобритания и Франция) и восточный (Россия, Австрия и Пруссия). Он подчеркивал опасное единство восточного лагеря и считал необходимым привлечь на свою сторону Австрию и Пруссию, посулив им защиту от Франции[238]. К середине 1850-х годов дипломатические усилия британцев увенчались успехом, Россия оказалась лицом к лицу с объединенным Западом, и Александр II капитулировал. Правда, справедливости ради надо признать: не умри Николай I с его выдержкой и характером, Россия, скорее всего, не поддалась бы на австро-прусский шантаж и война могла бы закончиться вничью.
Австро-прусский «ход» тем более важен, что к весне 1855 г. военный пыл французов начал угасать, в Париже и Петербурге стали постепенно привыкать к вероятности ничейного исхода войны. На бульварах Парижа говорили, что Севастополь никогда не взять, и этих разговоров было столько, что властям для их пресечения пришлось прибегнуть к полицейским мерам. Англичанам пришлось активно поработать (и даже после взятия Севастополя), чтобы «убедить» Вену и Берлин.
Крымская война стоила России по разным оценкам от 300 до 500 тыс. жизней (Англии — 60 тыс., Франции — 100 тыс.), полмиллиона рублей и окончилась ее поражением. Более того, как заметил английский историк А.Дж. П. Тэйлор, эта война, подорвавшая не только реальную военную мощь России, но и посленаполеоновскую легенду о ней, была самым успешным военным вторжением Запада на русскую землю от Наполеона до Гитлера. После 1856 г. самодержавная Россия никогда больше не имела такого влияния в Европе, каким она пользовалась — по нарастающей — после 1721, 1763 и 1815 гг. В 1855 г. падением Севастополя кончилось почти сорокалетие страха Запада перед Россией, так же, как в 1989 г. окончилось такое же почти сорокалетие страха Запада перед СССР — sic transit gloria mundi. В XIX в. эта «глория» закончилась в Крымской войне, особенностью которой было то, что ее развязали в своих интересах государство Великобритания и международный интернационал финансистов.
Повторю: значение и роль Крымской войны в русской и европейской (мировой) истории недопонимается и недооценивается. Крымская война ни в коем случае не была локальной европейской войной, и главным в ней была вовсе не борьба России и Османской империи. То была первая общезападная война во главе с Великобританией против России. Разумеется, воюя с Наполеоном, Россия тоже воевала против Европы, но не против всей: у России были европейские союзники (Великобритания, Швеция), по сути это была борьба двух европейских коалиций, в составе одной из которых воевала Россия. Да и цели Наполеона в отношении России носили более ограниченный характер, чем те, что поставила объединенная британцами Европа.
Крымская война — иное. Союзников у России не было, в реальности она стала объектом крестового похода, цель которого была проста — загнать Россию в границы самого начала XVII в., выдавить из Центральной Европы и заставить ее забыть о Кавказе и Центральной Азии, подвергнуть полной ревизии результаты наполеоновских войн и одержать верх не только над Николаем I и Александром II, но также, фигурально выражаясь, над Александром I, Екатериной II и Петром I, во многом ликвидировав результаты их геополитических викторий. А организатором, вдохновителем и финансистом общезападной войны против России была Великобритания; ей активно помогали столь разные люди как Герцен, архиепископ Парижский, Маркс; естественно, не обошлось без финансов Ротшильдов — больших «друзей» России. Крымской войной британский правящий финансово-политический класс всерьез, «горячо» начал Большую Мировую Игру против континентального евразийского гиганта, который, как он считал, «жить мешает». Что важно, начало этой игры, ее идейная подготовка совпали с началом Большой Игры в Центральной Азии. Обе Игры будут неоднократно переплетаться и влиять друг на друга.
Несмотря на то, что Крымская война формально закончилась поражением России и Парижским миром, русские и британские власти не исключали военного столкновения между державами в Центральной Азии. Палмерстон стремился заблокировать возможное проникновение русских в Среднюю Азию, и в Петербурге опасались удара по двум направлениям — через Иран и через Афганистан. Александр II выразился по этому поводу недвусмысленно: «Нам нужно сериозно готовиться на борьбу с Англией в Азии». Одной из ответных — подчеркиваю: ответных — мер на действия британцев планировался поход в Индию, тем более что там бушевало сипайское восстание и индийские князья неоднократно обращались за помощью к царю. Поход в Индию не состоялся, как не состоялся он у Павла и не состоится у Ленина и Троцкого. Карты легли иначе.
В 1863 г. вспыхнуло польское восстание, значительную роль в разжигании которого сыграла британская и французская агентура. Русские войска подавили восстание, и тут же последовала бурная реакция Альбиона, полная угроз. Вот тогда-то в Петербурге и решили дать асимметричный ответ англосаксам вполне в духе англосаксонской «стратегии непрямых действий», как ее обозначил Дж. Лиддел-Гарт.
Асимметричные ответы британцам были даны сразу по двум направлениям — североамериканскому и среднеазиатскому.
В Крымской войне «триада» не достигла всех целей: да, Россию выбили из Центральной Европы и из Восточного Средиземноморья и заперли в Черном море; но Россию не удалось ни загнать в границы начала XVII в., ни поставить под полный контроль Запада и его капитала. В то же время, как и задумывалось, Россия оказалась в весьма затруднительном положении и вынуждена была прибегнуть к займам у европейских банкиров. (Кстати, именно для погашения займа Ротшильдам была продана Аляска.) С этого момента начинает осуществляться интеграция России в мировую капиталистическую систему в качестве зависимого элемента и поставщика сырья («модель Александра II»), которая привела страну к поражению в русско-японской войне, к странному союзу с традиционным не просто противником, а врагом — британцами с пристегнутыми к ним французами, а в конечном счете к крушению самодержавия и гибели династии Романовых. Но первый шаг был сделан мирным договором с Западом в Париже в 1856 г.
Крымская война была не единственной войной «длинных пятидесятых», которую развязали англо-французские агрессоры. Одновременно с войной против России они начали войну против Китая — Вторую «опиумную». Хроносовпадение двух войн не случайно.
Оформившись в XVI–XVII вв., североатлантическая мир-система была не единственной в мире. Кроме нее существовали русская (Россия была отдельной мир-системой), китайская, индоокеанская (аль-Хинд) и другие. В начале XIX в. в мире оставалось лишь три мир-системы: североатлантическая, русская и китайская; при этом даже в 1820-е годы ВВП Китая в два раза превышал таковой Западной Европы. Известный специалист по экономической истории А. Фейерверкер как-то заметил, что если бы история катастрофически прервалась в 1820 г., то через тысячелетия историки, изучающие прошлое, писали бы не о европейском экономическом чуде XVII–XVIII вв., а о китайском экономическом чуде этой эпохи. Однако в 1820-1840-е годы ситуация резко изменилась: британская индустриализация принесла свои плоды. Капитализм получил адекватную ему как способу производства производственную базу — индустриальную систему производительных сил, и это резко расширило возможности его экспансии. Североатлантическая мир-система стала превращаться в полноценную мировую систему капитализма с североатлантическим ядром. Это мир-систем может быть несколько. А мировая система должна быть одна. Поэтому по логике развития капитализма Россия и Китай должны были быть уничтожены как мир-системы и включены в мировую систему в качестве зависимых элементов. Отсюда совпадение по времени ударов по России и Китаю.
Разумеется, в каждом из этих случаев помимо общего замысла были дополнительные обстоятельства, причем очень важные. В случае с Россией это была геополитика; в китайском случае — интересы британской верхушки в получении сверхприбыли от торговли опиумом. Еще в 1787 г. казначей британского флота, а в будущем военный министр Г. Дандас разработал план распространения опиумного трафика на Китай. Став в 1793 г. председателем Совета по делам Индии (по сути контролером Ост-Индской Компании), он лично контролировал мировую торговлю опиумом, которую Ост-Индская Компания усилила после того, как от империи отложились североамериканские колонии. Торговля опиумом набирала обороты, финансировал ее Банк Бэрингов и он же получал дивиденды; в торговле прямо или косвенно участвовала британская верхушка и, как заметил А. Чайткин, богатство и респектабельность английских и американских (бостонская «знать» прежде всего) джентльменов прямо пропорциональны числу китайцев, умерших от опиума (а также убитых африканцев и умерших от голода индийцев, добавлю я).
Китайцы с их китаецентричным, «небополитическим» взглядом на мир довольно долго не воспринимали британскую угрозу. Показательно, что 14 сентября 1793 г. на праздновании 57-летия императора Цяньлуна представитель Великобритании в официальном списке приглашенных значился как посол «королевств западного океана, признающих сюзеренитет империи Цин»; сидел он рядом с послами Монголии и Бирмы[239]. Но очень скоро все изменилось, и китайцы поняли, что имеют дело не только с «чужим», но и с «хищником». Если в середине XVIII в. в Китай ежегодно ввозилось 400 ящиков опиума, то к началу 1840-х годов — 40 тыс. ящиков и прибыль от торговли опиума превышала доходы от импорта чая и шелка[240]. В 1835 г. доходы от опиума превысили в 10 раз годовую стоимость легального импорта англичан в Гуанчжоу, в 7 раз — годовую выручку от всего экспорта Китая, более чем в 2 раза — налоговые поступления в центральную казну в Пекине[241]. Из Китая стремительно уходило серебро, что ослабляло центральную власть и становилось фактором дестабилизации общества.
Попытки китайцев поставить заслон на пути наркотрафика была пресечена британцами в ходе Первой «опиумной» войны, но этого показалось мало, и понадобилась Вторая «опиумная» война. Помимо прямого военного воздействия британцы активно занимались подрывной работой среди племен хакка (провинция Гуанси), ставших ударной силой восстания тайпинов, которое совпало по времени со Второй «опиумной» войной и ослабило Китай. Занимались этой работой пруссак на британской службе миссионер Карл Гуцлаф и его команда. Отвечал за эти акции сэр Джон Бауринг, президент Торговой секции Национальной ассоциации Великобритании, ранее — полномочный посол Великобритании в Китае, по сути — шеф региональной шпионской сети британцев в Китае[242].
Общая логика в синхронности Крымской и Второй «опиумной» войны очевидна: уничтожение России и Китая как мир-систем. И хотя в обоих случаях полностью достичь поставленных целей тогдашней мировой верхушке не удалось (Россию не удалось загнать в границы начала XVII в., Китай не удалось превратить в колонию), мир-системами и Россия и Китай быть перестали. Китай стал полуколониальной периферией мировой системы, а Россия, оставаясь одной из великих европейских держав (но уже не главной континентальной, как в 1815–1855 гг.), стала превращаться в сырьевой придаток Запада, попадая во все большую зависимость от его финансового капитала. Тютчев оказался провидцем: европейский февраль 1849 г. ударил по России, хотя и не так, как предполагал поэт.
В 1848–1849 гг. казалось, что удар — экономический — получит Запад, Великобритания: в 1847 г. начался мировой кризис. Это был первый кризис перепроизводства — из-за высоких цен на зерно упал спрос на промышленные товары и последний кризис, вызванный главным образом ситуацией с зерном, а не в сфере промышленности. Великобритании, однако, удалось вывернуться: в 1849 г. в Австралии было открыто золото, и это удержало британцев, остальная Европа расплачивалась революцией, хотя кризис 1847 г. — далеко не единственная причина европейской революции 1848–1849 гг. В 1851 г. нашли золото в Калифорнии, и Англосфера в целом не только прошла кризис, но и начала бурно развиваться: США начали строить дороги на запад через весь континент, вышли на тихоокеанское побережье, а оттуда «прыгнули» в Восточную Азию, насильственно открыв Японию. Великобритания, точнее, англо-французский комплекс начал превращаться в ядро мировой системы, а формирование этой последней в одних случаях вызвало, а в других сопровождалось бурными политическими событиями.
Революция 1848 г. завершила бурную революционную эпоху 1789–1848 гг. и открыла не менее бурную, но уже военную эпоху «длинных пятидесятых» — 1848–1867/73 гг. Как заметил Э. Хобсбаум, поколение после 1848 г. было поколением не революций, а войн[243]— а также капитала и оптимизма.
Оптимизма хватило на четверть века, несмотря на бурные события — по плотности социальных бурь с «длинными пятидесятыми» XIX в. сравнятся разве что «длинные двадцатые» (1914–1933) XX века. О Крымской и Второй «опиумной» войнах уже сказано; если говорить о мировой окраине, то необходимо сказать о сипайском восстании в Индии (1857–1859 гг.), восстании тайпинов в Китае (1850–1864 гг.) и реставрация Мэйдзи в Японии (1867–1868 гг.), которую вульгарные марксисты притянули за уши к разряду «буржуазных революций». В США это была гражданская война (1861–1865 гг.). В Европе — появление путем объединение различных земель в новые государства Италию и Германию.
Капиталу была суждена намного более долгая жизнь, чем оптимизму. Здесь необходимо подчеркнуть: результатом эпохи 1789–1848 гг. было возникновение не просто «современного», «либерального» или какого-то еще общества, а общества капиталистического. Об этом хорошо сказал Э. Хобсбаум: «Великая революция 1789–1848 гг. была триумфом не “промышленности” как таковой, но капиталистическойиндустрии; не “свободы и равенства вообще”, но таковых общества среднего класса или буржуазного либерального общества; не “современной экономики” или “современного государства”, но экономик и государств определенного географического региона мира (часть Европы и части Северной Америки), чьим центром были соседи-соперники Великобритания и Франция»[244]. И КС были неотъемлемой частью капитализма — как его центра, так и периферии. Это со всей отчетливостью проявилось в истории Гражданской войны в США — одного из важнейших событий «длинных пятидесятых».