Обменные курсы повинуются законам рынка, а не правительствам

Существует опасность, что прекрасная система условий то­варообмена и конкуренции будет подвергаться жестким пере­грузкам из-за изменений валютных паритетов. Потребовалось восемь раундов переговоров, каждый из которых длился не­сколько лет, чтобы установить невысокий уровень таможенной защиты (средневзвешенный уровень в 3,9% для стран-членов ВТО), при этом колебания обменных курсов способны за не­сколько месяцев изменить ценовые соотношения на гораздо более значительные величины. Курс доллара, испытавший в 80-е годы весьма сильные колебания, продолжал их испыты­вать и десятилетие спустя: за тридцать два месяца, с января 1995 по август 1997 года, его курс вырос на 33% по отношению к немецкой марке. Но и другие валюты подвергались значи­тельным колебаниям. После кризиса Европейской валютной системы в 1994 году лира и фунт стерлингов потеряли до 20% своей стоимости по сравнению с французским франком. В 1997 году бульшая часть денежных единиц стран Азии сильно обесценились, теряя иногда от 20 до 40% своей стоимости по отношению к доллару (который, правда, начал год прибавлени­ем в весе). Южно-корейский вон обесценился даже на 57% между октябрем и декабрем. Если эти злосчастия, как и бедст­вия, постигшие бат, риггит. рупию и песо, можно было отне­сти на счет несовершенства валютных соотношений, которые долгое время недооценивались в Южной Корее, Таиланде, Ма-

лайзии, Индонезии и на Филиппинах, то косвенным образом невинно пострадала и такая пользующаяся уважением валюта, как сингапурский доллар.

Эти быстротечные валютные кризисы — лишь одно из про­явлений монетаристских факторов, пагубных для производст­венных отношений и открытости рынков. Положение усугубля­лось неверным определением относительной стоимости неко­торых валют, курс которых в течение длительного времени ус­танавливался на уровне, весьма мало соответствовавшем пари­тету их покупательной способности. Разумеется, правительства не могут оставаться простыми зрителями этих бурь, неизменно сопровождающихся колебаниями процентных ставок и движе­ния капиталов и, следовательно, влияющих на национальную экономику и баланс внешних расчетов. В период стабильности они также не могут оставаться безразличны к относительной стоимости своей валюты, ибо от нее зависит большая или меньшая легкость выравнивания баланса внешних расчетов. Что касается отдельных предприятий, то, если они могут обезо­пасить себя от кратковременных колебаний, пустив в ход все существующие механизмы защиты, которые были значительно усовершенствованы в последние годы, им намного труднее за­щищаться на средние и длительные сроки от последствий не­верно определенной относительной стоимости валюты, если только не пересмотреть свою промышленную стратегию (рас­средоточение центров производства, закрытие некоторых от­раслей), а это не может оставлять правительства безразличными.

Было сказано много нелестного о «диктатуре» рынков, об их предвзятости и их недальновидности. Сегодня они увлека­ются какой-нибудь страной, а уже завтра с презрением отвора­чиваются от нее. Они отдали свои голоса за Мексику, поставив ей в заслугу хорошее управление финансами и ее экономичес­кий потенциал, но бросили ее зимой 1994 года. Они пришли в восторг от подвигов азиатских «тигров», а летом 1997 года взяли и отвернулись от Таиланда, хотя до тех пор позволяли ему завышать стоимость своей валюты. Внезапное низвержение в тартарары несколько месяцев спустя Южной Кореи оказалось не более, чем расплатой за чрезмерно долгую снисходитель­ность финансовых кругов к уязвимым местам ее экономики (неразборчивость в предоставлении кредитов, функционирова­ние замкнутых капиталистических структур конгломератов, скрытое от посторонних глаз финансовое управление крупных промышленных групп, чрезмерная задолженность, и т.д.). Их обвиняли в том, что они брали в расчет лишь чисто финансо­вые показатели, и то лишь за очень короткий срок, им вменя­ли в вину стадное поведение, подозревали в том, что они под-

даются на уловки спекулянтов, которые задним числом и более в расчете на поведение рынка, чем на «находящуюся в работе» валюту и экономику, по всей видимости подогревали разыграв­шиеся вначале страсти, чтобы легче было сорвать куш, опере­див остальных.

Во всем этом есть известная доля правды, но нельзя пол­ностью отрицать разумность мнения операторов или всякий раз искать причину в спекуляциях, пусть даже Джордж Сорос и признался, что, несколько раз удачно играл и с весьма не­плохим для себя результатом. Беспричинных острых кризисов не бывает. В 1992 году итальянская лира и испанская песета имели завышенную стоимость вследствие необыкновенно вы­сокой и на редкость затянувшейся инфляции, фунт стерлингов же страдал от того, что в 1989 году был включен в Европей­скую валютную систему (ЕВС) с чрезмерно завышенным кур­сом, произвольно установленным британским правительством. Мексика совершила ошибку в 1994 году, поставив свою фи­нансовую деятельность в слишком большую зависимость от иностранных капиталов и не ответила на мировой рост учетно­го процента ростом своего собственного и более строгой бюд­жетной дисциплиной, и рынок в конечном счете среагировал на чрезмерность дефицита по текущим операциям. Еще за год до 1997 года МВФ обнаружил разрегулированность таиланд­ской экономики, однако правительство Бангкока не пожелало прислушаться к его настойчивым советам выправить положе­ние.

Таким образом, реакция операторов имеет под собой осно­вания. Даже если присущая им склонность поддаваться перво­му порыву и стадное поведение не свидетельствуют об особой утонченности ума, их реакция ставит некоторые проблемы перед правительствами, и экономической дипломатии следует помочь им находить выход из сложившихся неловких ситуа­ций.

Прежде всего немыслимо мешать функционированию рын­ков — без них обойтись невозможно, и терпят их «диктатуру» государства или компании, которые, залезая в долги, оказыва­ются, порой весьма неосмотрительно, в положении обязанных им. Поскольку, с другой стороны, представляется совершенно невозможным вернуться к некоей системе фиксированных об­менных курсов, нужно искать иных путей.

Разумеется, традиционным решением являются интервен­ции на рынках. Учитывая огромное несоответствие между резер­вами центральных банков и суммами, которые в состоянии со­брать операторы, такие меры можно принимать лишь коллек­тивно. Это относится к согласованным операциям, последовав-

шим за договорами, заключенными в Плаза и Лувре, и к спа­сательным мерам МВФ (Мексика, Таиланд, Индонезия и Южная Корея) и, естественно, к ЕВС. Именно благодаря евро­пейскому валютному механизму и подчеркнутой поддержке Бундесбанка франк не был сметен ураганом 1993 года, даже если пришлось допустить более значительную амплитуду его колебаний вокруг базисного курса.

Его не смело в отличие от других оказавшихся под ударом валют, потому что основополагающие условия функционирова­ния французской экономики (так называемые «фундаменталь­ные факторы») были благоприятны — ведь существует иной способ восстановления равновесия, заключающийся в том, чтобы внушить рынкам доверие. Им нужны простые вещи: ста­бильность, платежеспособность, ликвидность. Это и надо им дать, внушив доверие к управляемости экономики. В какой-то мере приходится подлаживаться, но кредитора необходимо ус­покоить. Необходимы также устойчивая связь и неутомимая настойчивость.

Впрочем, государства не бессильны, они могут воздейство­вать на свою валюту, но в определенных пределах: могут при­бегнуть к политике нормы краткосрочного процента, ибо она зависит более от Центрального Банка, чем от рынка. Так, в на­чале 90-х годов политикой высокой процентной ставки, при­званной возместить в валютной сфере средства, выделенные в силу излишне либеральной бюджетной политики для покрытия издержек на объединение, Бундесбанк определенно взвинтил курс марки, да и обстоятельства тому благоприятствовали: дол­лар был слаб, а к немецкой экономике относились с при­страстным благожелательством. Государства могут даже испы­тать искушение самим пуститься на кое-какие хитрости со своей валютой. Тогда может произойти конкурентная, то есть умышленная и расчетливая девальвация валюты, чтобы добить­ся снижения всех цен, выраженных в национальной валюте, относительно других валют. Конечно, на это смотрят косо и даже осуждают, как нечестный прием. Тем не менее, когда нет единого мнения о том, каким должен быть справедливый пари­тет валют, нет правил, определяющих твердость обменных кур­сов, и власти, которая могла бы заставить соблюдать установ­ленный валютный порядок, трудно дать определение конку­рентной девальвации, и каждая страна вольна обращаться со своей валютой по своему усмотрению, разумеется, в допускае­мых рынками границах. Границы эти могут оказаться узкими, ибо при неблагоприятных обстоятельствах конкурентная де­вальвация может иметь негативные последствия: вздорожание импорта с его отрицательным воздействием на конкурентоспо-

собность и уровень инфляции, утечка краткосрочного капитала и повышение процентных ставок с целью его удержания, и т.д. Но следствием не будет обязательно общий рост экспорта, ибо такое повышение не затрагивает ни товаров, цена которых вы­веряется по мировым ценам, то есть всех видов сырья и значи­тельной части полуфабрикатов, ни товарных потоков внутри крупных объединений, построенных на справочных ценах, не­чувствительных в течение коротких сроков к колебаниям пари­тетов. Таким образом, конкурентная девальвация сопряжена с риском, а выгоды от нее недолговечны. Эта операция чревата скрытыми опасностями и приносит успех лишь в исключитель­ных обстоятельствах. Показательным примером может служить девальвация лиры в сентябре 1992 года. Она произошла под со­крушительными ударами валютного урагана, но спустя некото­рое время ее стали воспринимать с чувством удовлетворения. Отрицательные ее последствия не дали себя знать по причине экономического спада (воспрепятствовавшего убытку от вздо­рожания импортных товаров) и выигрышного положения ита­льянской экономики (извлекшей всю возможную прибыль из преимущества своих цен на расширяющихся рынках стран Центральной Европы, но, прежде всего, Юго-Восточной Азии, где Италия уже занимала прочное положение).

Экономическая дипломатия может также сделать попытку воспрепятствовать летучести капиталов, а дело это непростое — уж очень трудно стало разобраться в самом предмете: с появле­нием производных товаров придется, видимо, пересмотреть по­нятия денежной массы и международной ликвидности. А до того времени желательно было бы принять более совершенные правила страхования рисков и профессиональной этики, хотя и здесь все непросто — чтобы расстроить самое совершенное международное сотрудничество, достаточно одного налогового рая. Опыт учит, что последствия трудно предвидеть, ведь такое существует даже в Европейском союзе (Люксембург, англо­нормандские острова, остров Мэн и др.).

Наконец, более совершенная координация макроэкономи­ческой политики разных стран могла бы дать больше возмож­ностей предотвращать возникновение дисбалансов. В этом на­правлении экономической дипломатии предстоит еще много работы: нужно, чтобы она стала постоянным центром полити­ческой жизни, чтобы по ее настоянию на высоком уровне при­нимались важные решения, меняющие облик мировой эконо­мики, чтобы в нее вовлекались новые активы, играющие важ­ную роль на экономической сцене мира. Даже укрепленная Россией Большая Семерка не может, да и не хочет предстать в облике некоей всемирной экономической директории, и все же

именно к ней обращаются, когда нужно принять некое прин­ципиально важное решение на будущее. Необходимо, таким образом, изыскать способ ввести в круг тех, кто ныне прини­мает решения, будущие великие державы, не раздвигая его гра­ницы в то же время настолько широко, чтобы возникла опас­ность паралича, поражающего непомерно разбухшие организа­ции, вязнущие в процедурах голосования и прениях о нацио­нальном суверенитете. Не исключено, что это квадратура круга, но уклониться от решения проблемы никак не получится.

Наконец, по здравом размышлении, государства отнюдь нелишены, как часто полагают многие, всякой свободы маневра. По крайней мере, в валютной сфере положение не кажется таким уж безнадежным по сравнению с прошлым. Разумеется, благодаря золотому стандарту случались периоды стабильности, и все же нет-нет, а разражались финансовые кризисы. В про­межутке между двумя мировыми войнами экономика пережила одновременно и кризисы, и нестабильность. Несмотря на ме­ханизм Бреттон-Вудса неоднократно происходила девальвация валют. Конец столетия омрачен угрозами нестабильности и не­прочности сложившегося равновесия, но международная коор­динация стала более совершенной, так что позволительно на­деяться, что создание евро внесет в зыбкий мир денег немного устойчивости. В конечном счете, свои средства воздействия экономическая дипломатия устранила более всего не в макро­экономике, а в сфере деятельности предприятий.