Нехватка спасательных шлюпок

У финансовых кризисов, по крайней мере на развивающихся рынках, имеются политические корни. Хотя серьезным кризисам, как правило, предшествует наращивание большого долга, само стремление заимствовать является результатом действия политических факторов, чаще всего к которым относятся тесные отношения между экономической и политической элитами.

Нисходящая спираль, по которой развивались события в Корее, Индонезии, России и других странах, пострадавших от кризиса 1997—1998 годов, была необыкновенно крутой. Когда иностранные кредиты исчезают, наступает экономический паралич, и тогда правительство вынуждено использовать собственные резервы иностранной валюты для оплаты импорта, обслуживания долга и покрытия убытков частного сектора. Если страна не может сама справиться с возникшими проблемами и не довести дела до дефолта по долгам своего правительства, она рискует стать экономическим изгоем.

После резкого обесценивания валюты, когда компании объявляют дефолт по своим долгам, уровень безработицы в стране резко возрастает и ситуация на местах становится очень тяжелой. Ведущие бизнесмены, часто выступающие в этом качестве из-за своих личных отношений с властями или наличия у них политических навыков, а не из-за способности управлять, сосредотачивают свои усилия на спасении наиболее ценных для себя активов. Действуя в условиях все более коротких временных горизонтов, руководители все меньше заботятся о долгосрочной стоимости своих фирм и все больше о своих друзьях и о себе. Джордж Акерлоф и Пол Ромер написали в своей классической работе о «грабеже», когда предприниматель получит прибыль и при банкротстве своей фирмы, если «плохой бухгалтерский учет, слабое регулирование или незначительные наказания за злоупотребления стимулируют владельцев бизнеса заплатить себе больше того, что их фирмы стоят, а потом объявить дефолт по своим долговым обязательствам»³⁴.

В России, как и на большинстве формирующихся рынков, где произошли кризисы, имело место резкое увеличение «туннельной» активности — использование менеджерами и контролирующими акционерами незаконных способов для перевода богатств своего бизнеса на личные счета³⁵. Борис Федоров, бывший министр финансов России, который боролся с коррупцией и злоупотреблениями властью, утверждал, что создавшаяся путаница только помогает мощным структурам³⁶. Если в стране есть сложные схемы государственной помощи, применяется множество разных обменных курсов или существует высокая инфляция, то трудно контролировать реальные цены на рынке активов и не допустить снижения стоимости фирм³⁷. В состоянии крайнего смятения, вызванного кризисом, инсайдеры могут взять деньги (или другие ценности) и бежать с ними, в результате чего банки, промышленные предприятия и другие организации потерпят крах. При альтернативном толковании такого развития событий путаница означает, что правительственные чиновники получают очень широкие возможности действовать по своему усмотрению, чтобы спасти фирмы или оставить их на произвол судьбы. Описывая предыдущий финансовый кризис, Карлос Диас-Алехандро пишет:

«Специальные меры, принятые в течение 1982—1983 годов в Чили, для того чтобы справиться с внутренним и внешним финансовыми кризисами, дополнительно обладали огромным потенциалом произвольного перераспределения богатства... Так как в справедливое судебное разбирательство, чтобы в ходе него можно было разобраться с долгами и требованиями по активам, как оказалось, мало кто верил, появилось множество историй о должниках, покидающих страну, а также о мелких и крупных финансовых махинациях, которые оставались безнаказанными»³⁸.

С макроэкономической точки зрения правительству надо восстановить доверие иностранных инвесторов. Большой дефицит государственного бюджета (Россия) требовал сокращения государственных расходов и установления высоких налогов; сроки выплат больших долгов частного сектора (Корея и Индонезия) должны быть пересмотрены; для привлечения капитала процентные ставки должны быть повышены, даже если это отрицательно сказывается на местной экономике.

Но у ответных действий на кризисы также имеется и политическая координата. МВФ готов одолжить деньги, но только в том случае, если он (вместе со своими покровителями из числа крупных промышленных стран) считает, что правительство проблемной страны обладает достаточной политической волей и готово проводить политику, необходимую для стабилизации ситуации. Если говорить, например, об Индонезии, в число условий входило ослабление тесных отношений с экономическими элитами, которые способствовали созданию кризиса³⁹. Это означает меньшее использование национальных резервов для покрытия долгов местного частного сектора, меньше средств, выделяемых для спасения банковской системы, и меньшее выделение любых субсидий. Самое главное, правительство должно выбрать, кого спасать, и ему потребуется жестко повести себя с олигархами, по крайней мере с некоторыми из них. Конечно, правители стран с развивающимся рынком редко включают подобные стратегии в список, из которого они выбирают наиболее подходящий для себя вариант, так как у этих людей уже выработался рефлекс — при ухудшении ситуации надо в первую очередь защищать своих старых друзей. К тому же в разгар кризиса может быть сложно найти новых сторонников, даже если прибегать к новым видам субсидий, таким как выдача гарантий на долги частных компаний.

В некоторых случаях правители предпочитают, по крайней мере в краткосрочной перспективе, переложить трудности на тех, кто трудится: начинаются массовые увольнения, сокращение государственных услуг, устанавливаются более высокие налоги. Все это делается из предположения, что крупным частным предприятиям удастся через какоето время снова создать атмосферу бума, что поможет восстановить положение дел в стране.

Однако в конце концов по крайней мере некоторым членам элиты приходится понести убытки, так как валютных резервов для покрытия всех долгов недостаточно, а внешние кредиторы (в первую очередь МВФ) требуют, чтобы в стране появились хотя бы какие-то признаки, свидетельствующие, что те люди, которые пошли на чрезмерный риск, породивший этот кризис, теперь наказаны. И в Таиланде, и в Индонезии в 1997 году фактически борьба велась за то, какие из могущественных семей потеряют свои банки. В Таиланде вопрос решился относительно спокойно: были закрыты более пятидесяти тайских «финансовых домов» (финансовых посредников, деятельность которых слабо регулировалась), а некоторые из крупнейших банков страны правительство забрало в свои руки. В Индонезии, однако, решалась намного более сложная задача: прекратит ли парламентское правительство банковскую деятельность организации, которая принадлежала одному из сыновей президента Сухарто. В ходе последующей борьбы у банка сына президента сначала отозвали лицензию на деятельность, но потом, по-видимому, предоставили ему новую лицензию, что скорее всего произошло благодаря помощи президентского дворца. В итоге у местных чиновников не оказалось достаточной политической воли или власти, чтобы выступить более решительно против правящей семьи, что привело к ослаблению поддержки МВФ (и США) и углублению экономического кризиса⁴⁰. В Корее было противостояние между правительством и крупнейшими чебола- ми, часть которых довольно грубо нарушала закон. После серии столкновений, в ходе которых Паехгоо угрожал объявить дефолт, а политические силы его поддержали, правительство в конце концов выиграло, и очень мощная группа Эае\уоо прошла через процедуры банкротства и реструктуризации.

Конечно, такого, чтобы все олигархи оказались в проигрыше, не бывает, поскольку правительство всегда может утверждать, что они очень важны для национальной экономики. Более того, в трудные времена некоторые из них, как правило, становятся еще более мощными, так как поглотили своих соперников, как это произошло в Корее, где Нуипба! приобрел попавший в тяжелое положение Юа. В 1998 году, в период правления Ельцина, олигархи в России выяснили, что возникающая в тяжелые времена ситуация похожа на игру «музыкальные стулья» (детская игра: под музыку дети ходят вокруг стульев; когда музыка прекращается, играющие бросаются занимать стулья, которых всегда на один меньше, чем играющих. — Прим. перев.) У правительства, которое было назначено после объявления дефолта, было достаточно валютных резервов, чтобы помочь некоторым крупным компаниям выплатить свои долги, но не всем. Обычно самый крупный из всех крупных — самый большой чебол, близкие бизнес-союзники Сухарто (которые действовали под защитой Бухаруддина Юсуфа Хабиби, сменившего Сухарто на посту президента) или крупные российские компании, занимающиеся разработкой природных ресурсов (вроде «Газпрома»), выживают и процветают благодаря щедрым субсидиям и другим формам государственной поддержки. Совсем в другом положении оказались их более слабые конкуренты, которых бросили на произвол судьбы, и обычные люди, страдающие из-за «мер жесткой экономии», к которым прибегло правительство. Конечно, «обездоленные» олигархи пытались сопротивляться; некоторые из них пытались предложить свои политические услуги, другие же даже начинали вести подрывную деятельность против власти, в том числе используя свои контакты с американским внешнеполитическим истеблишментом, как это делали с некоторым успехом украинцы в конце 1990-х⁴¹. Но обычно после кризиса в стране с развивающимся рынком происходит перетряска олигархов, а политическая власть становится более сконцентрированной.

Для кризисов в странах с развивающимся рынком характерна еще одна общая черта — такие потрясения не вечны. Даже в то время, когда внешние наблюдатели еще по-прежнему отрицательно высказываются о корпоративном управлении, макроэкономическом менеджменте и клановом капитализме, в стране начинается рост. В 1999 году корейская экономика выросла на 11,1 процента; восстановление России продолжалось чуть дольше; 4,5 процента в 1999 году и 11 процентов в 2000 году; самый длительный период для возвращения к прежней жизни потребовался Индонезии; к 2000 году ее экономика росла примерно на 4 процента в год'*². Более низкий обменный курс приводит к увеличению экспорта, массовая безработица снижает стоимость труда, компании, которые договорились о реструктуризации своих прежних платежей, или новые компании с чистыми от долгов бухгалтерскими документами могут легче воспользоваться преимуществами, которые обеспечивают им и более высокие объемы продаж, и более низкие затраты. Выжившие виды бизнеса могут воспользоваться своими возросшими долями рынка и восстановленными политическими связями, чтобы стать еще крупнее и сильнее. Олигархи, управляющие ими, могут стать еще богаче. После кризиса 1982 года в Мексике Карлос Слим скупил много компаний по дешевке, использовал цикл бума и спада в начале 1990-х (и свои сильные политические связи) для укрепления своего доминирующего положения в сфере телекоммуникаций и благодаря этому стал одним из самых богатых людей мира⁴³.

Рост может восстановиться даже без проведения каких-либо реальных фундаментальных реформ. Иностранные кредиторы из кризиса усвоили неверные уроки: они считают, что, когда дело доходит до драки, МВФ будет защищать их от последствий, возникших из-за их собственных плохих инвестиций, и полагают, что всегда лучше инвестировать деньги в фирмы с наиболее сильной политической властью (так как в период кризиса им в первую очередь придут на помощь). Такие уроки и поведение на их основе способствуют укреплению структуры кланового капитализма. В результате усвоения таких уроков иностранный капитал снова начинает поступать в страну, из-за чего на развивающихся рынках в течение длительного времени, возможно, бесконечно долго, может неоднократно повторяться цикл «бум — крах — спасение».

Однако к долгосрочному экономическому росту такой подход вряд ли приведет. Хотя олигархия иногда может вписываться в отдельные периоды роста, в целом она не способствует появлению новых предпринимателей и коммерциализации новых технологий⁴⁴. Фактически экономические элиты с прочными позициями в общем заинтересованы в ограничении конкуренции со стороны новых идей и новых людей. А политические элиты, зависящие от этих экономических элит, которые оказывают им поддержку, вряд ли будут проводить политику усиления конкуренции. Но без бизнес-среды, способствующей инновациям и конкуренции со стороны новых участников, вроде той, которая сложилась в Соединенных Штатах в начале девятнадцатого века, даже периодически возникающие ситуации экономической экспансии, подпитываемой заимствованиями, не будут способствовать устойчивому экономическому росту. Для проведения фундаментальной реформы требуется больше, чем перестановка мест в государственной спасательной шлюпке. Нужно добиться ослабления экономической и политической власти олигархов и создания здоровой, более конкурентоспособной экономической системы. Это может сделать только правительство с независимой базой поддержки и настолько легитимное, что оно может бросить вызов экономической элите. Создать такие условия очень трудно, но в то же время они не относятся к категории невозможных, о чем свидетельствует опыт Кореи.

Преимуществом Кореи был серьезный реформатор Ким Дэ Чжун, победивший на президентских выборах, которые проводились через месяц после начала кризиса⁴⁵. Ким в течение многих лет боролся с предыдущим режимом и его сторонниками и очень скептически относился к чеболам и к утверждениям, что эти структуры нуждаются в особом подходе. У него было много самых разных союзников, в том числе известная общественная южнокорейская организация People’s Solidarity for Participatory Democracy (Народная солидарность за активную участвующую демократию), которая активно лоббировала проведение реформы корпоративного управления, чтобы ограничить влияние чеболов, укрепить экономику и защитить демократию⁴. В изменившихся в стране условиях крупные компании, такие как SK Telecom и Samsung Electronics, были вынуждены стать более прозрачными, чтобы повысить защищенность миноритарных акционеров, которых до этого обирали. Правительство также добилось принятия закона о реформе, ограничивающего власть чеболов: им больше не разрешалось использовать перекрестную гарантию долгов в рамках своей группы, перекрестные инвестиций компаний, входящих в состав одного чебола, были ограничены, число дочерних компаний у чеболов сократилось, от крупных компаний потребовали включение в совет внешних директоров, были усилены требования по раскрытию финансовой информации, контроль чеболов над небанковским финансовым сектором был ограничен, были предприняты усилия по снижению уровня задолженности⁴⁷.

Хотя реформы не решили всех проблем, возникающих из-за концентрации экономической мощи, их действия в целом привели к устойчивому восстановлению экономики. После высоких темпов роста в 1999 и 2000 годах в начале 2000-х ежегодный рост экономики Кореи составлял 4—5 процентов — вполне приличный показатель для такой развитой страны, как Корея, хотя и более низкий, чем в период до 1997 года. В настоящее время в Корее ведутся активные дебаты о том, были ли корпоративные и политические реформы, совершенные после кризиса, достаточными; на экономическом ландшафте страны по-прежнему доминируют крупнейшие чеболы, в том числе Sumsung, LG, SK и Hyundai. Но в любом случае реформы были шагом в правильном направлении, потому что они были направлены на решение ключевой проблемы, которая привела к кризису, — сконцентрированной экономической власти элиты, способной влиять на политическую систему.

Надо отметить и то, что прекращение цикла надувания пузырей, подпитываемых заимствованиями, и обуздание кризисов требуют не только пакета спасательных мер, выдаваемого МВФ, и наличия в составе правительства нового министра финансов с докторской степенью, полученной в одном из американских университетов'*⁸. Так как кризисы на формирующихся рынках являются результатом политических условий, для достижения устойчивого роста нужно прекратить близкие отношения между экономическими и политическими элитами, из-за которых искажается конкурентная среда и происходит нерациональное использование капитала. Поэтому одной из центральных задач у всех стран с развивающейся рыночной экономикой является успешное прохождение такого переходного периода.