Приобретение коллекции стайн
В 1968 году внимание мира искусства было привлечено к внезапному появлению на рынке части знаменитой коллекции Гертруды Стайн. Гертруда Стайн, американская писательница-авангардистка, жила в Париже на протяжении многих лет, имея салон, посещавшийся многочисленными писателями и художниками, включая Пабло Пикассо, Анри Матисса и Жоржа Брака. Гертруда и ее брат Лео были одними из первых коллекционеров произведений кубистов и представителей других радикальных направлений живописи первых десятилетий XX века. Они начали сбор своей коллекции, когда эти художники по большей части были неизвестными, неоцененными и часто нищими. К 1930 году Стайны собрали выдающуюся коллекцию, которая была выставлена в парижской квартире мисс Стайн. Перед своей смертью в 1946 году она завещала часть своей коллекции, состоящей из 47 картин: 38 - Пикассо и 9 - Хуана Гри, своим трем внучатым племянницам и племянникам, но с правом пожизненного владения ее компаньонкой, с которой она провела много лет, - Элис Б. Токлас.
После смерти мисс Токлас в 1967 году наследники Стайн решили продать коллекцию. Уильям Либерман, занимавший в то время пост директора Департамента гравюр и рисунков МСИ, узнал, что они были бы рады, если бы коллекция ушла в музей при условии, что мы сделаем конкурентное предложение; в противном случае коллекция будет продана тому, кто предложит наивысшую цену. Проблема заключалась в том, что МСИ, сталкивающийся с хронической нехваткой фондов для приобретения, не располагал средствами для этой цели.
Я считал, что перед нами была слишком привлекательная возможность, чтобы мы могли позволить себе ее потерять, и в результате сформировал синдикат для покупки коллекции; в него входили мой брат Нельсон, Уильям A.M. Берден, Андре Мейен, старший партнер в «Лазар Фрер», Билл Пэли, и Джон Хей (Джок) Уитни, издатель газеты «Нью-Йорк геральд трибюн»[76].
Шесть участников согласились подписаться на одинаковые суммы. Когда Билл Берден вышел из состава, я добровольно взял на себя обязательство уплатить его долю.
Кураторы МСИ не были заинтересованы во всей коллекции Стайн, однако хотели получить шесть картин Пикассо, чтобы заполнить пробелы в коллекции. Члены синдиката заранее согласились, что эти шесть картин пойдут в музей непосредственно или же по завещанию, написанному тем, кто эти картины приобретет.
Чтобы определить цену, которую мы должны были предложить наследникам Стайн, мы попросили Юджина Toy, известного дилера, торгующего предметами искусства, провести оценку всей коллекции. Оценка Джина дала цифру в 6,8 млн. долл. - Стайны приняли эту цену. Мы также попросили Джина дать оценку каждой из работ с тем, чтобы справедливо распределить их между собой. Цены, определенные Джином, варьировались приблизительно от 750 тыс. долл. за наиболее крупные работы Пикассо до почти 2 тыс. долл. за одну из маленьких работ Гри.
14 декабря 1968 г. члены синдиката собрались в большой комнате в крыле Уитни МСИ для окончательного выбора. Картины находились вдоль стен и выглядели как красочное и впечатляющее зрелище. Опираясь на свой опыт по распределению наследства тетушки Люси несколькими годами раньше, я предложил процедуру, с которой другие согласились: мы кладем шесть номеров в старую фетровую шляпу и пускам ее по кругу. Я тянул последним, и мне остались номера 1 и 3. Затем мы последовательно друг за другом выбирали картины, пока не исчерпывали свои доли в 1,1 млн. долл. (для меня доля была вдвое больше) или не выбирали желаемого количества картин.
Мы с Пегги выбрали «Девушку с корзиной цветов» Пикассо. Как мы узнали позже, это был первый выбор каждого из присутствующих, кроме Нельсона[77].
Затем Билл Пэли выбрал похожую картину - розовую обнаженную Пикассо, относящуюся к тому же периоду, а после него мы объявили о своем втором выборе «Резервуар, сад в Эбро» (одна из его первых картин в стиле аналитического кубизма, и поэтому представляющая значительный исторический интерес). Я увидел, как нахмурился Нельсон после того, как я объявил о нашем выборе. В конечном счете мы с Пегги выбрали восемь картин Пикассо и две картины Гри, общая стоимость которых составила 2,1 млн. долл. Нельсон, исключительно любивший работы Пикассо, выбрал двенадцать произведений великого испанского мастера - ряд шедевров, однако некоторые из них меньшего размера и не столь значительные. Джок и Андре сделали хороший, но экономный выбор, а Билл Пэли выбрал только две картины - обе, большие картины Пикассо. Пять картин Гри и семь картин Пикассо выбраны не были; впоследствии они были проданы, что позволило нам вернуть часть наших исходных вложений[78].
Картины, которые мы приобрели на протяжении 1950-х и 1960-х годов, определили нормы качества и красоты, которых я всегда пытался придерживаться в коллекционировании во все последующие годы. Некоторые из наших самых первых приобретений в настоящее время оцениваются в сотни раз дороже по сравнению с тем, что мы заплатили за них; это отражает их высокое качество и тот бум на рынке произведений искусства, который начался в 1980-х годах и продолжается по сей день. Хотя мы никогда не покупали картины в качестве способа вложения денег, наша коллекция произведений искусства стала одним из моих наиболее ценных активов и представляет собой значительную часть моего личного состояния.
РАСШИРЕНИЕ МСИ
После открытия музея в 1939 году его основной проблемой было размещение быстро растущей постоянной коллекции. В результате серьезные расширения музея в период после 1939 года носили сложный характер, были дорогостоящими и вызывали споры. Я принимал участие в каждом из них.
К 1960 году музей уже совершенно не устраивало пятиэтажное здание в стиле арт-деко. Посещаемость возросла необычайно, а количество предметов в коллекции увеличилось с менее 3 тыс. до более 18 тыс., большую часть которых приходилось хранить на арендованных площадях, поскольку на 53-й стрит места не было. Сотрудники музея размещались в тесном помещении и должны были жестко конкурировать, когда речь шла о площади для размещения выставок. В результате мы начали кампанию по сбору 20 млн. долл., причем половину этой суммы предполагалось использовать для добавления нового крыла к существующему зданию.
Рокфеллеры сделали крупные пожертвования для этой кампании. Я выделил 1,6 млн. и вместе с Нельсоном убедил Фонд братьев Рокфеллеров выделить субсидию в сумме 6 млн. долл., чтобы обеспечить успех кампании. Еще важнее, что моя тетушка Алта Прентис, единственная оставшаяся сестра отца, большую часть своей жизни жившая в двух особняках на 53-й стрит, непосредственно к востоку от МСИ, обеспечила возможность расширения, согласившись на мою просьбу о передаче своих домов музею. Филип Джонсон, занимавший тогда должность руководителя архитектурного отдела МСИ, спроектировал новое восточное крыло, которое открылось весной 1964 года.
В то же время, когда мы заложили восточное крыло, мы также расширились на север, приобретя здание музея Уитни, который переезжал в новое помещение в Верхнем Истсайде. Будучи председателем правления, я руководил заседанием совета, когда было принято решение о покупке этой недвижимости, и пожертвовал еще 700 тыс. долл. для покрытия расходов по включению купленного помещения в большой комплекс. Эти проекты были довольно простыми и незамысловатыми. Расширение музея в будущем оказалось бесконечно более сложным и дорогостоящим.
МУЗЕЙНАЯ БАШНЯ
К середине 1970-х годов площади, которые мы добавили к музею, были полностью исчерпаны за счет быстрого роста коллекции и развития наших программ по образованию. Нам требовалось очередное расширение, однако по соседству не было земельных участков, которые можно было приобрести по разумной цене, а наши финансы находились в удручающем состоянии. Любое новое расширение в лучшем случае было под вопросом.
При ознакомлении банкира с балансовой ведомостью МСИ у него возникали болезненные ощущения. В 1974 году операционный дефицит составлял 1,5 млн. долл., все девять последних лет были закрыты с дефицитом. Средства, собранные в предыдущих кампаниях по сбору средств, расходовались на покрытие дефицита, а средства, которыми мы располагали, уменьшились почти с 24 млн. долл. всего пятью годами раньше до 15 млн. Мои собственные пожертвования на протяжении этих лет использовались, главным образом, чтобы покрыть ежегодную недостачу.
Перспективы на сбор средств выглядели мрачно. Консультанты информировали нас о том, что крупные фонды и корпорации, в прошлом оказывавшие нам самую большую поддержку, перенесли акцент и ресурсы с предметов искусства, сосредоточив внимание на актуальном «городском кризисе». Консультанты выражали не меньшие сомнения в отношении наших возможностей добыть новые средства от попечителей и близких друзей музея.
В сложившихся обстоятельствах большинство попечителей считало, что наилучшим для нас решением будет «научиться жить по средствам». Это как минимум, потребовало бы резкого ограничения приобретения произведений искусства сегодняшнего дня. Хотя я соглашался с тем, что нам необходимо было привести наше финансовое состояние в порядок, невозможность обновления нашей постоянной коллекции не решила бы наши проблемы, а скорее осложнила бы их. Я считал тогда, как я считаю и сейчас, что без непрерывного роста своей коллекции МСИ потеряет привлекательность для публики, окажется в застойном состоянии и в конечном счете увянет. В лучшем случае при этом мы станем музеем Фрика1 XX века: совершенно великолепное место, однако не более чем наследие одного короткого периода.
В свете пессимистических предсказаний консультантов относительно наших возможностей по сбору средств было ясно, что нам следовало искать другие способы решения наших финансовых проблем и проблем, связанных с площадью. Мы нашли такие пути в новаторском проекте «башни». Ричард Уэйнстейн, архитектор, работавший со мной по проектам в Нижнем Манхэттене, предложил идею объединения недвижимости, принадлежавшей МСИ вдоль 53-й стрит, и ее продажи, как и продажи «прав на воздух» над музеем, строительной фирме, которая построит собственное жилое или коммерческое здание. Продажа «прав на воздух» (неиспользованной части высоты здания, разрешенной городскими правилами), позволяющих возведение по соседству более высокого здания, стала общепринятой практикой в Нью-Йорке после принятия Закона о зонах в 1915 году. Однако лишь немногие некоммерческие организации когда-либо были в состоянии воспользоваться этим.
Однако нам было необходимо действовать осторожно, поскольку мы хотели получить максимум в финансовом отношении, не ставя под угрозу наш безналоговый статус и не подвергая опасности наши возможности для расширения в будущем. Продажа «воздуха» и прав на строительство дала бы нам серьезное вливание средств в фонд, однако сама по себе не покрыла бы затрат на дополнительные площади. Наши юристы предложили гениальный план: он заключался в создании «Трастового фонда культурных ресурсов города Нью-Йорка» как ведомства штата Нью-Йорк, которое имело бы право владеть собственностью, занимать денежные средства, собирать налоги и использовать собранные налоги для поддержания частных культурных учреждений. Право такого трастового фонда выпускать освобождаемые от уплаты налога облигации с целью финансирования строительства было ключевым моментом, поскольку это давало нам прямой доступ к дешевым источникам финансирования проекта. Трастовый фонд должен был получать эквивалент налогов на недвижимость от владельцев нового здания для оплаты облигаций, а после вычета расходов и прочих затрат должен был ежегодно выплачивать музею остающиеся фонды.
После того как этот проект был поддержан попечителями, мы обратились к мэру Эду Коху, который в разгар бюджетного кризиса города радостно поддержал эту идею. Член городского собрания Рой Гудман внес соответствующий законопроект в Законодательное собрание штата Нью-Йорк, после чего от меня и других попечителей потребовались два дня интенсивного лоббирования, прежде чем собрание окончательно утвердило его. Лидер большинства в Сенате штата Нью-Йорк Уоррен Андерсон оказал особенно большую помощь в проведении законопроекта через Сенат, и губернатор Хью Кэри подписал закон, учреждающий трастовый фонд.
В 1979 году музей передал свои права на имущество и строительство трастовому фонду за общую сумму, составлявшую 17 млн. долл., а трастовый фонд продал имущество и права «Корпорации Музейной башни», частной компании, созданной для этой цели за ту же сумму. В дальнейшем трастовый фонд должен был возмещать музею затраты на создание новых площадей, а музей в свою очередь арендовал здание у трастового фонда за сумму один доллар в год на протяжении девяноста девяти лет.
Декан Йельской школы архитектуры Сизар Пелли спроектировал здание, которое было открыто в 1984 году. Четкий современный стиль башни хорошо гармонирует с окружающим районом. Этот проект позволил нам увеличить выставочные площади более чем вдвое, впервые предоставив в наше распоряжение большие помещения, где можно было выставлять крупные произведения современных авторов. Над нижними шестью этажами, где также размещены мастерские, классные комнаты, конторские помещения, красиво возвышается 44-этажная жилая башня. Находясь внутри музея, пребываешь в полном неведении, что над ним - высотное здание.
Создание Музейной башни явилось творческим решением, в котором государственный сектор, частный сектор и филантропическая организация создали эффективное партнерство на благо музея и общественности в целом.
ПЕРЕМЕНЫ В РУКОВОДСТВЕ
На протяжении большей части 1970-х и в начале 1980-х годов Бланшетт, Билл Пэли и Дик Олденберг направляли рост площадей МСИ, оттачивали его программу и увеличивали его уже знаменитую коллекцию. К сожалению, в начале 1985 года Билл заболел и должен был уйти с поста председателя, в результате его место заняла Бланшетт. Печально, что собственная битва Бланшетт с болезнью Альцгеймера вынудила ее досрочно уйти со своего поста всего лишь через несколько лет. Не имея явной кандидатуры для замены Бланшетт, Совет в 1987 году попросил меня остаться на третий срок в качестве председателя правления. Я согласился, несмотря на то, что уже был сильно загружен делами Рокфеллеровского центра, Общества Америк и Партнерства города Нью-Йорка.
А сделать нужно было много. Обследование, проведенное в 1986 году внешними специалистами, показало, что нам необходимо разрешить три критические проблемы: состав правления, хаотичную систему управления и постоянную потребность в новых площадях.
В отношении правления проблема была ясной - возраст его членов был слишком велик. В МСИ не было обязательного требования в отношении возраста, в котором попечители должны уйти в отставку. В 1991 году девять из сорока попечителей, включая меня, были в возрасте семидесяти пяти лет или старше, а ряд других отставал не намного. Хотя многие из нас были щедрыми и эффективно работающими членами, нам нужно было потесниться, уступив место следующему поколению. Решение, которое мы предложили, заключалось в создании новой категории «пожизненного попечителя».
Такие попечители имели бы право возглавлять комитеты, посещать заседания совета и участвовать в дискуссиях, однако не имели права голоса. Хотя логика этого предложения представлялась бесспорной, проведением в жизнь надо было умело руководить, с тем чтобы не оттолкнуть и не обидеть тех, кто всегда поддерживал музей. Я согласился взять на себя работу по убеждению других в целесообразности этой идеи. Провел разговор с каждым индивидуально, и все они, хотя и не были в восторге, приняли мое предложение с достоинством и пониманием. Трудных последствий, которых некоторые опасались, не возникло. Среди тех, кто вошел в состав правления в последующие годы, были госпожа Акио Морита, жена председателя корпорации «Сони», Патриция Фелпс де Сиснерос, патронесса искусств из Венесуэлы, и Майкл Овиц, влиятельный бизнесмен индустрии развлечений и средств массовой информации из Лос-Анджелеса.
Мы также достигли значительного успеха в плане перестройки управления. Дик Олденберг замечательно справлялся с обязанностями директора, однако масштабы работы и ее сложность возросли. Было нереально ожидать, что Дик сможет справляться со всеми этими обязанностями без помощника.
Вначале мы создали новую должность - президент на зарплате, чтобы снять часть административных обязанностей с директора. Однако после активных поисков, продолжавшихся более года, стало ясно, что кандидаты, обладающие теми качествами, которые мы желали найти, не были готовы к тому, чтобы делить власть с директором, занимавшим свой пост в течение более двадцати лет. Осенью 1993 года, непосредственно перед моим уходом с поста председателя, Дик объявил о своем намерении подать в отставку в июне следующего года. Его решение позволило нам начать поиски кандидатуры для занятия должности единственного главного исполнительного директора МСИ.
За относительно короткое время мы нашли идеального кандидата. Глену Лоури было сорок лет, он был выпускником Колледжа Уильяме и получил степень доктора философии по исламскому искусству в Гарварде. Он работал в Смитсонианском институте, а также был директором художественной галереи Онтарио в г. Торонто в Канаде. Поскольку он специализировался в совершенно другой области истории искусства, Глен не создавал угрозы ни для одного из кураторов МСИ. Глен был блестящим, тактичным, полным энергии человеком, прирожденным лидером.
Последний вопрос: определение того, куда и как расширяться, а также каким образом финансировать такое расширение, - потребовал для своего разрешения гораздо больше времени. Уже через несколько лет после открытия Музейной башни в 1984 году МСИ вновь столкнулся с проблемой нехватки площадей. Наша постоянная коллекция, включающая почти 13 тыс. фильмов, десятки классических автомобилей и многочисленные крупногабаритные предметы современной скульптуры, в дополнение к нашему большому собранию картин, гравюр, рисунков и прочих предметов, отражающих жизнь XX века, теперь содержала более миллиона объектов. Через двери МСИ ежегодно проходили более миллиона человек, и жалобы на длинные очереди и переполненные галереи стали обычным делом. Конечно, мы нуждались в расширении, однако наш непосредственный сосед на 53-й стрит - епископальная церковь Сёнт-Томас не рассматривала вопрос о продаже, а владельцы отеля «Дорсет» к западу на 54-й стрит назвали такую цену, которую мы не могли себе позволить.
Другие наши варианты - перевод музея в новое место, приобретение здания-спутника и уход в скальный грунт Манхэттена для создания дополнительных площадей, необходимых для хранения и выставок, - были отвергнуты по той или иной причине. Когда я ушел с должности председателя в 1993 году, мы еще не разрешили этот вопрос. Однако мои преемники сделали это.
Инициативу взяли на себя Агнес Гунд - президент МСИ и одна из ведущих женщин-коллекционеров современного искусства, и Рональд С. Лаудер, председатель косметической компании «Эсти Лаудер». В 1996 году, после трех лет переговоров, мы наконец убедили владельцев отеля «Дорсет» - семью Голдман - продать его нам. Место, где находился отель «Дорсет», было, безусловно, наилучшим для решения проблем площадей МСИ. Несмотря на то, что цена, составлявшая 50 млн. долл., была очень высокой, совет МСИ быстро пришел к заключению, что мы не можем позволить себе отказаться. Это, возможно, оказалось наиболее важным решением, которое когда-либо принималось на правлении.
«ЛУЧШИЙ МУЗЕЙ СОВРЕМЕННОГО ИСКУССТВА В МИРЕ»
В начале 1996 года с Тленном Лоури на командном посту и после покупки недвижимости «Дорсет» мы обратились к сложной задаче по разработке планов для нового музея и нахождению фондов для постройки. Хотя я в этот момент занимал пост председателя в отставке, Эджи Гунд и Рон Лаудер попросили меня принять активное участие в тяжелейшей задаче по сбору средств.
По нашим оценкам, приобретение участка земли и строительство потребовали бы 450 млн. долл., и мы исходили из того, что необходимо было иметь еще 200 млн. долл. в фонде для новых программ и текущей работы. Это была очень высокая планка. Успех кампании в значительной степени зависел от нашей способности с самого начала собрать значительные суммы денег, причем большая часть этих средств должна была прийти от нашего правления. Я согласился выложить 15 млн. долл. и убедил Рона Лаудера, Сида Басса и Эджи Гунд также сделать крупные пожертвования. Таким образом, мы начали кампанию, уже имея 55 млн. долл.
Чтобы поддержать эту поступательную тенденцию, я предложил создать новую категорию доноров: «Основатель Музея современного искусства XXI века». Вступление в эту группу требовало пожертвования по крайней мере в 5 млн. долл. Это была смелая стратегия, однако в пределах двух лет после того, как мы открыли эту кампанию в начале 1998 года, 33 физических лица и корпорации дали обещание или сделали взнос как минимум этой суммы.
Те из нас, кто находился в центре этой кампании, знали, что без серьезной общественной поддержки строительство «нового» Музея современного искусства займет гораздо больше времени. В связи с положительным влиянием МСИ на экономику Нью-Йорка - через нас проходили почти 2 млн. посетителей в год, многие из которых оставались в отелях города и обедали в его ресторанах, - мы обратились к мэру Рудольфу Джулиани с просьбой о предоставлении городом капитала в сумме 65 млн. долл. Мэр ответил с энтузиазмом, и после кратковременной острой борьбы с Муниципальным советом фонды были включены в капитальный бюджет города.
После такого исключительного старта на фронте сбора средств мы организовали международный конкурс проектов, на который было подано более 100 предложений; в результате выбор пал на проект знаменитого японского архитектора Иошио Танигучи. Согласно его проекту, выставочные площади МСИ практически удваивались; предусматривались более крупные и более гибко используемые галереи для выставки предметов современного искусства, а также для временных выставок. Кроме того, музей должен был включать большой образовательный и исследовательский центр, новый административный комплекс, еще один кинотеатр и красивую галерею в вестибюле, выходившую на наш любимый Сад скульптур Эбби Олдрич Рокфеллер. В целом музей должен был расшириться более чем на 250 тыс. квадратных футов, и его конфигурация приблизилась бы к конфигурации современного университетского комплекса. По моему мнению, этот проект ориентирован на замечательное будущее МСИ, оставаясь верным нашему легендарному и важному прошлому.
Осенью 2000 года, располагая более чем 460 млн. долл., мы снесли «Дорсет», начав подготовку к строительству «лучшего музея современного искусства в мире».
Строительство нового МСИ не уладило споры между сторонниками современного искусства, с одной стороны, и искусства сегодняшнего дня - с другой. Эти споры до сих пор бушуют как в стенах МСИ, так и вне этих стен. Хотя я поддерживал тех, кто настаивал на идее, что музей должен быть постоянно открыт для развивающихся форм художественного выражения, часто оказываюсь в недоумении и даже в раздражении, чувствуя отвращение к странным направлениям и провокационному содержанию новых форм искусства, которые возникают буквально каждые несколько месяцев. Например, при первом посещении Центра искусства сегодняшнего дня я обнаружил, что многие из экспонатов имеют по меньшей мере странный характер. Залы заполнены, а стены заняты странными видеоматериалами, искаженными гротескными произведениями живописи, граффити и извращенными фотографиями. Скульптура с «бамперами», поднявшая такой шум в «Чейз-бэнк» в 1960-е годы, в сравнении с ними казалась робкой и очаровательно наивной.
Я испытал чувство облегчения, когда мое ознакомление со всем этим завершилось и я вернулся в комфортную обстановку своего дома с его Сезаннами, Синьяками и Деренами, мирно блистающими передо мной. Рассматривая их, однако, я вспомнил, что и они также были членами революционного художественного авангарда и что очень часто их революционное рвение не ограничивалось их палитрой. Они объявляли вне закона перспективу, боролись с тревожными течениями, циркулировавшими в обществе, в котором они жили, и настаивали, что их видение и методы были столь же правомочными, как и те, которые уже существовали. Их также огульно осуждал истеблишмент того времени, их работы высмеивались как бессмысленные, гротескные и не обладающие красотой. Они «изобрели» современное искусство и изменили прежнее восприятие мира. Возможно, что, подобно неоимпрессионистам и фовистам[79], и сегодняшнее последнее поколение «современных» художников предлагает нечто большее, чем то, что я готов за ними признать.
Я знаю, что такой же была бы реакция моей матери.
ГЛАВА 30