Навстречу новой глобальной ситуации
Джек МакКлой передал компанию, находившуюся в очень здоровом состоянии, Джорджу Чемпиону и мне 1 января 1961 г. На протяжении восьми лет его председательства активы банка почти удвоились, достигнув суммы более чем в 9 млрд. долл.; депозиты возросли до более 8 млрд.; кредиты и ипотеки увеличилось почти до 5 млрд., а наша чистая операционная прибыль утроилась, составив почти 75 млн. «Чейз» был ведущим коммерческим банком в Нью-Йорке, а в стране он уступал только «Бэнк оф Америка». Однако в нашей позиции, которая была хороша в целом ряде отношений, я видел два основных уязвимых места.
Первым была наша депозитная база, которая не поспевала за взрывным ростом спроса на кредит, несмотря на присоединение больших розничных депозитов «Бэнк оф Манхэттен» и создание многочисленных новых отделений в Нью-Йорке, пределами которого нас ограничивали устаревшие федеральные установления. Лишь в середине 1960-х годов ограничения, налагаемые банковскими правилами штата Нью-Йорк, были смягчены и позволили коммерческим банкам города Нью-Йорка создавать отделения в пригородных округах Вестчестер и Нассау.
Второй проблемой был низкий уровень нашего кредитования за пределами США. Хотя «Чейз» сохранял свое положение как первоклассный американский банк в корреспондентских операциях с зарубежными банками, мы не являлись «ведущим международным банком» как с точки зрения нашего физического присутствия, так и в качестве источника кредитов. Я считал, что приверженность старой гвардии установке на внутреннее кредитование по существу означала согласие на наше превращение в учреждение второго сорта, что со временем могло угрожать нашему выживанию в качестве независимого банка.
Поскольку я выступал за активную стратегию расширения нашей международной активности, чему Джордж противился всем своим нутром, наше совместное правление в банке превращалось в продолжительную и часто неприятную борьбу за первенство.
ГЛАВА 14
ТРУДНЫЕ ПЕРЕМЕНЫ
Мать умерла рано утром 5 апреля 1948 г. Умерла в своей постели, в доме по адресу Парк авеню, 740, в Нью-Йорке, когда отец стоял у ее кровати. Она плохо почувствовала себя и, когда пришел доктор, начала рассказывать ему о своем самочувствии, положила голову на подушку и умерла. Доктор объяснил ее смерть «уставшим сердцем».
Я только пришел в банк, когда Нельсон позвонил мне. Мне трудно описать то горе, которое я испытал, узнав о ее смерти. Мы с Пегги провели с ней два предыдущих дня в Кикуите, это был тихий уикенд, заполненный спокойными беседами. Хотя мы видели, что мать выглядит усталой и слабой, каких-либо драматических симптомов или предвестников того, что произошло так внезапно, не было. Мать любила детей, и я вечно буду помнить последнюю картину, как она держит нашу маленькую дочь Пегги в своих объятиях и ее любящая улыбка отражается на лице малышки. Когда мы ехали обратно в город в воскресенье вечером, Пегги и я согласились, что этот уикенд был особым; все почувствовали особую близость матери в большей степени, чем обычно. И во второй раз у нас было предчувствие - как и в случае с Диком Гильдером несколькими годами раньше - острое ощущение печали от того, что это вполне могло оказаться последним разом, когда мы видели мать живой.
Мы все черпали из бездонного колодца материнской любви, и это поддерживало нас в большей степени, чем мы догадывались об этом. Ее смерть оставила пустоту в жизни каждого из нас, однако никто не ощущал эту потерю так глубоко и так отчаянно, как отец. Он и мать были неразделимы на протяжении их 47 лет супружества, и, подобно лозам, переплетенные ветви которых срослись вместе, их жизни стали одной жизнью.
ТЯЖЕЛАЯ ПОТЕРЯ
Хотя больше всех смерть матери переживал отец, она оказала глубокое воздействие и на меня. Никто другой не оказывал такого влияния на мои убеждения, вкусы и способность наслаждаться миром вокруг. Моя любовь к ней была огромной. Она обладала чистым сердцем и на первый план ставила семью и свои глубокие убеждения.
В то же время было радостно быть вместе с ней . Она любила красоту природы: цветы, песню дрозда в лесу и звук волн, разбивавшихся о берег в штате Мэн. Она любила людей. Однако она следовала высоким нормам и была нетерпимой к тем, кто, по ее ощущению, был поверхностным, не придерживался моральных принципов или оказывался претенциозным. Она была нежной и очень женственной, однако твердой и настойчивой в отношении дел, которые считала важными.
Мать много читала: это были книги по истории, романы, биографии и иногда детективы. Она считала, что чем больше человек знает о мире, тем больше шансов, что сможет достичь чего-то важного. Она научила меня радости познания, полноты жизни, удовольствию от возбуждения, вызванного встречами с новыми интересными людьми, от знакомства с новой едой, новыми местами, от исследования неизвестного.
Мать также любила приключения. Когда кто-то приходил с интересной идеей, она всегда была готова исследовать ее - при условии, конечно, что отец не был рядом, чтобы ее от этого отговорить. Из шести ее детей, как мне кажется, Нельсон и я были теми двумя, которые больше всего разделяли ее любовь к людям и приключениям. Однако мать тщательно избегала того, чтобы выбирать любимцев среди своих детей; она любила нас всех.
ВИТРАЖ МАТИССА
Я не помню, кто первый предложил заказать витраж для Юнионистской церкви в Покантико, маленькой церкви, находящейся сразу за воротами Покантико, в качестве памятного мемориала матери, однако эта идея была быстро и единодушно принята всеми братьями и Бэбс. Нельсону, бывшему тогда президентом Музея современного искусства, поручили совместно с Альфредом Барром найти подходящего художника. Альфред предложил Анри Матисса. Мать хорошо знала его и владела рядом его картин и рисунков. Однако Матиссу было уже за 80, и было неясно, сможет ли он выполнить эту работу. Хотя мы считали, что окно-розетка, находящееся над алтарем, будет наиболее подходящим, толстые деревянные перегородки рамы дробили круглое пространство и накладывали серьезные ограничения на творческие возможности любого художника.
Однако Матисс сосредототочил внимание исключительно на тонких абстрактных композициях чистого цвета, которые можно было адаптировать к конфигурации окна. Помимо этого Матисс только что завершил работу над замечательным набором витражей из цветного стекла для доминиканской Часовни четок в Вансе, на юге Франции, что показало его огромное мастерство в этой трудной технике. К счастью, Матисс согласился на нашу просьбу.
Это окно оказалось его последней работой. Макет находился в его спальне, когда он умер. Окно-розетка было шедевром, красивым, простым и подходящим к месту. Мы освятили его в День матери 1956 года, и оно напоминает мне мать каждый раз, когда я прихожу в церковь Покантико. Солнечный свет, струящийся через него, создает замечательное сияние и ощущение радости.
ПОВТОРНАЯ ЖЕНИТЬБА И УХОД
После смерти матери отец выглядел печальным и одиноким, и мы за него волновались. Я подумал, что изменение обстановки сможет помочь ему справиться с горем, и поэтому в мае, всего лишь через месяц после смерти матери, предложил, чтобы мы вдвоем с ним отправились в поездку в автомобиле. Он с радостью согласился и предложил, чтобы мы проехали по парковой дороге Блю-Ридж из Вашингтона в Ашвилл, штат Северная Каролина. Был разгар весны, и холмы были ослепительно красивыми, с рододендронами и лавровыми деревьями в полном цвету. Нам было хорошо вместе, и это был последний раз, когда мы ощущали взаимную близость. Мы говорили в основном о матери. Ее присутствие было столь ощутимым, что мы хотели задержать его, как только могли. Это было целительным для нас обоих, и я дорожу памятью об этом времени.
Через три года после смерти матери отец рассказал мне о своих планах жениться на Марте Бэрд Аллен и спросил меня, что я об этом думаю. Марта была вдовой и почти на двадцать лет моложе отца. Она была замужем за Артуром Алленом, старым другом отца и его товарищем по колледжу. Аллены жили в Провиденсе, но в течение нескольких сезонов перед Второй мировой войной проводили лето в Сил-Харборе и таким образом тесно общались с моими родителями.
Хотя я уже знал в течение какого-то времени, что отец встречается с Мартой, когда он спросил меня, что я об этом думаю, я не сказал ему: «Я думаю, что это будет замечательно». Я знал, что мать не была высокого мнения о Марте, и сказал отцу об этом, выразив свои сомнения вообще относительно идеи его повторной женитьбы. По прошествии многих лет ясно, что это было неразумным и, безусловно, не слишком правильным поступком. Я должен был понимать, что отец рассчитывал на мое одобрение уже принятого им решения, а отнюдь не интересовался моим мнением. Я поставил память о матери впереди счастья отца. Я знал, насколько Он был одинок, и что для него было естественно и правильно найти спутницу, с которой он мог разделить свои последние годы.
Мой неблагоразумный поступок не вызвал между нами явного разрыва, однако он вполне мог внести свой вклад в постепенное отдаление отца от своих детей. Не было никаких сцен, драматических эпизодов или ссор. Внешне наши отношения оставались такими же, как и раньше: эмоционально приглушенными, совершенно естественными и корректными. Действительно, вскоре после того, как он женился на Марте, отец создал новую серию трастовых фондов с общей стоимостью, несколько превышавшей 61 млн. долл., один - для Марты и по одному - для каждого из братьев, предоставив нам право решения в отношении назначения наших детей бенефициарами дохода от новых трастовых фондов целиком или частично.
Как бы то ни было, начиная с этого момента он и Марта становились все более отчужденными и отдаленными от нас. Ответственность за это главным образом лежала на Марте. Она была всегда вежливой, однако ясно показывала, что предпочитала видеть нас возможно меньше. Отец соглашался на это. Марта была скрытной по своей природе и, когда она не была с отцом, проводила большую часть времени в обществе тех, кто у нее работал. С учетом темперамента отца, а отец определенно не был склонен к общительности, для него было легко согласиться с ее желанием избегать общения с другими людьми, даже с собственными детьми. Помимо Марты он встречался лишь с немногими людьми из персонала своего офиса. Я был опечален таким отдалением отца, поскольку это означало, что у наших детей почти не было возможности узнать их деда.
Женитьба отца на Марте сделала последние годы его жизни более счастливыми, однако его отдаление от семьи со временем становилось все большим. Поскольку они проводили значительную часть весны и осени в Уильямсбурге, штат Вирджиния, а зимние месяцы - в Тусоне, штат Аризона, они редко бывали в Нью-Йорке, Мэне или Покантико, а именно там неформальные контакты с отцом были бы более легкими.
По мере того как десятилетие подходило к концу, здоровье отца заметно ухудшилось. Отчасти это было связано с его возрастом (в 1959 г. ему исполнилось 85 лет), однако он также имел проблемы с дыханием - из-за хронического бронхита, - кроме того, у него развилась болезнь простаты. В конце 1959 года он перенес серьезную операцию, однако прогноз держал в тайне и после восстановления отправился на зиму в Тусон. Поскольку он не говорил, чем он болен, мы не знали, что нужно было делать.
Единственным связующим звеном, которое у нас было, являлась Мэри Паккард, вдова Артура Паккарда, который в течение длительного времени был советником отца по вопросам филантропии. Обладавшая квалификацией медицинской сестры, Мэри ухаживала за отцом после смерти матери. Она продолжила выступать в этой роли и после того, как отец повторно женился, и у нее также установились близкие отношения с Мартой. Мэри не возражала против общения с Пегги и со мной, и именно через нее мы узнали в начале 1960 года, что у отца рак простаты и что он госпитализирован в Тусоне. Однако мы не смогли непосредственно вступить в контакт ни с отцом, ни с Мартой, чтобы убедиться, действительно ли речь идет о таком диагнозе, и просто выразить свое участие.
Доктор отца из Таксона отказался дать мне удовлетворительный ответ на вопрос о тяжести его состояния, и я стал волноваться еще больше. В конце концов, я передал отцу через Мэри и через доктора, что, по моему мнению, он должен получить заключение второго врача по поводу своего заболевания и что я хотел бы навестить его.
ТЯЖЕЛОЕ ПИСЬМО
Несколько дней спустя я получил самое неприятное письмо в моей жизни. Оно было подписано отцом. Тон был холодным, даже враждебным, и в письме, в частности, говорилось:
В настоящее время я физически способен говорить откровенно об определенных действиях в последние месяцы со стороны некоторых из вас, мальчики, которые удивили и глубоко ранили меня... Много недель тому назад я почувствовал, что суждение как моей жены, так и моего доверенного друга миссис Паккард было поставлено некоторыми из вас под сомнение. Я понимал, что в противодействие моим собственным решениям и желаниям на докторов оказывают давление и в их действия вмешиваются, что заставило меня поставить некоторые прямые вопросы. Хотя на них также не хотели отвечать, я настоял на том, чтобы мне рассказали обо всех фактах, и очень четко разъяснил мое возмущение в отношении использованной тактики и ее полномасштабных последствий...
Дополнительное бремя (если не сказать - шок), которым это должно было оказаться для той, которая посвящает все силы своего сердца и ума моему благополучию в этот трудный период, пока просто не поддается оценке. Доктора наконец предписали ей полный отдых, который, вероятно, является единственным способом, с помощью которого она может восстановить свои силы... Остро осознавая все те тяготы, которые она переносила из-за моего неопределенного состояния здоровья в последние годы, мое сердце ощущает еще большую тяжесть от мысли о том, что мои собственные сыновья добавили и свою йоту к этим тяготам.
Отец заканчивал письмо, запрещая мне или кому бы то ни было другому в семье любое дальнейшее вмешательство в это дело.
Это было совершенно ужасающее письмо. Однако после того, как я перечитал и обсудил его с Пегги, я понял, что оно было совершенно не похоже на письма отца по стилю и содержанию. Отец всегда писал прямо и детально, а это письмо изобиловало окольными оборотами и было бессвязным; даже его подпись, слегка косо расположенная на странице, дрожащая и едва различимая, вероятно, была добавлена позже, чтобы придать письму ощущение законности. Пегги решила, и я согласился с ней, что Марта написала это письмо и далее каким-то образом заставила или побудила отца подписать его. И, как мы обнаружили позже, именно так оно на самом деле и произошло. Доктор отца позже рассказал мне, что письмо было полностью написано Мартой и что отец четыре раза отказывался подписать его. Я ощущал бессилие, однако Пегги была убеждена, что мы не можем бездействовать в этой ситуации.
ПОСЛЕДНЕЕ «ПРОЩАЙ»
Возможность что-то предпринять возникла у меня несколько недель спустя. Я должен был посетить конференцию Ассоциации банкиров резервных городов в Финиксе в начале апреля 1960 года. Поскольку я оказался недалеко от Тусона, я позвонил Мэри, чтобы сказать ей, что приеду повидать отца. Мэри не пыталась отговорить меня, и я полагаю, что она отнеслась с уважением к моей просьбе не говорить Марте о моем предполагаемом визите. Я приехал в Тусон и сначала остановился в Аризона-Инн, где жили Марта и Мэри. Я не видел Марту, но коротко встретился с Мэри, которая сказала мне, что Марта прикована к постели болезнью и не видела отца уже несколько недель.
Я был в шоке от внешнего вида отца: он был настолько слаб, что мог едва поднять голову с подушки. Однако он узнал меня и явно был тронут тем, что я пришел. Я взял его руку в свою и сказал, что люблю его и мы все в семье глубоко обеспокоены его состоянием. Речи о письме не было, однако он специально поднял тему Марты. «Она была ко мне очень добра, - сказал он. - Я надеюсь, что, когда меня не будет, вы, мальчики, не оставите ее своим вниманием».
Отец умер 11 мая 1960 г. Пегги и я были в Мадриде, когда мы услышали о его смерти, и немедленно вернулись домой. Нельсон и Лоранс вылетели в Аризону, когда узнали о том, что состояние отца стало критическим, однако добрались туда уже после его смерти. Они привезли его тело в Покантико, остановившись в Литл-Роке, чтобы забрать Уина. Мы последовали рокфеллеровской традиции кремирования и похоронили прах отца рядом с прахом матери на семейном кладбище в Тарритауне. Церемония на кладбище проходила под руководством Гарри Эммерсона Фоздика, настоятеля церкви Риверсайд, которым отец восхищался и которого уважал. Присутствовали сорок членов семьи - это происходило в замечательный весенний день, воздух был напоен запахами сирени и кизила, которые были в полном цвету.
НЕЗАКОНЧЕННОЕ ДЕЛО
Формальности, которые отец соблюдал в своих отношениях даже со своими сыновьями, создавали дистанцию, которая исчезала только в редких случаях. Его смерть наконец позволила мне увидеть, сколь многое он дал мне и сколь многим я ему обязан. Его напряженная работа и преданность долгу, нежелание позволить глубоко жившему в нем чувству неуверенности помешать занятиям мирскими делами дали мне мощный пример. Его огромное богатство создавало возможности для филантропической деятельности, однако деньги были всего лишь рычагом. Силой, которая позволяла ему добиться успеха, была решимость, корни которой находились в его глубоких христианских ценностях: что следует любить ближнего своего как самого себя, что лучше отдавать, чем получать.
Испытывая в начале своей собственной жизни значительную неуверенность, я не думаю, что смог бы оставить ее позади и бороться с миром, если бы не вырос на примере отца, если бы не узнал с самых ранних моментов моей сознательной жизни, что существует что-то такое, что должно быть сделано, независимо от того, нравится это или нет. Иногда я отрицательно реагировал на жившее в отце сильное чувство долга, поскольку результат казался слишком скучным и обременительным. Однако я узнал, что чувство долга приносит освобождение. Оно заставляет превзойти собственные ограничения и делать вещи, которые, возможно, и не состоятся сами собой, но они должны быть сделаны, потому что так поступать правильно.
Может быть, сам став отцом и узнав о своих собственных недостатках в этой роли, я стал относиться с большим пониманием к причудам и слабостям отца. Ведь стараешься сделать получше, насколько это возможно. Отец, безусловно, дал мне массу того, за что я ему благодарен. Мой визит дал мне возможность сказать ему, насколько многим я был ему обязан и насколько глубоко его любил. Я никогда бы не простил себе, если бы этого не сделал.
Братья и я хотели создать для отца мемориал и согласились, что витраж из цветного стекла в церкви Юнион, символически соединяющий его с матерью, будет наиболее адекватной формой. Поскольку Матисс умер, нам было трудно найти художника сравнимого масштаба, который сделал бы такой витраж. К счастью, в год, последовавший за смертью отца, Пегги увидела в Лувре выставку витражей из цветного стекла работы Марка Шагала, витражи были предназначены для медицинского центра Еврейского университета Хадасса в Иерусалиме. Они произвели на нее огромное впечатление, и она подумала, что Шагал как раз и может быть тем художником, которого мы ищем. Она убедила меня посмотреть так называемые Иерусалимские окна перед отъездом из Парижа, и я проникся не меньшим энтузиазмом.
После обсуждения этой идеи с моими братьями и сестрой, а также с приходом церкви Юнион мы согласились обратиться к Шагалу. Я посетил его в его доме в Сен-Пол-де-Ванс, и он сразу же согласился принять заказ. Он подробно консультировался с семьей по поводу отца и создал замечательный витраж, основанный на притче о добром самаритянине, библейской истории, которая кажется здесь наиболее подходящей[24].
РАЗДЕЛ АКТИВОВ
Смерть отца унесла человека, который определял высшие стандарты поведения и обеспечивал моральное руководство не только для семьи, но также и для организаций, которые он и дед создавали на протяжении предшествующей половины века. Его главные наследники, мои братья и я, столкнулись с рядом трудных вопросов, касающихся управления этими организациями; в то же время мы пытались найти новый баланс в наших отношениях друг с другом.
Жизнь, посвященная филантропии, высокая стоимость строительства и эксплуатации Рокфеллеровского центра и создание щедрых трастовых фондов для жен, детей и внуков значительно уменьшили состояние отца по сравнению с 1 млрд. долл., которые оно составляло в середине 1920-х годов. Его наследство было оценено в 157 млн. Завещание отца делило эти активы примерно поровну между Мартой и Фондом братьев Рокфеллеров (RBF). Может показаться удивительным, что отец ничего не оставил своим детям или внукам, однако по существу он прекрасно обеспечил нас за счет трастовых фондов 1934 и 1952 годов, а также ряда прямых дарений. Разделив свое наследство таким образом, отец защитил большую часть остающихся активов от «пошлины на смерть» и предоставил моему поколению дополнительные ресурсы для филантропической деятельности.
Отец тщательно обдумал этот вопрос, прежде чем выбрать RBF в качестве получателя той части своего наследства, которая должна была пойти на благотворительные нужды. Дополнительно передав средства в RBF, отец превратил его в один из десяти крупнейших фондов в стране и поставил нас у руля филантропических начинаний, которые он столь сильно поддерживал в своей жизни. Братья и я составляли большинство в совете директоров, и таким образом мы играли ведущую роль в развитии филантропической программы RBF.
КОНЕЦ ЭЙРИ
Раздел недвижимости отца, а также такого имущества, как произведения искусства и мебель, оказался сложной задачей. Братья и я купили имущество отца в штате Мэн в начале 1950-х годов через компанию «Хиллз риэлти», причем имелось в виду, что Марта после смерти отца сможет пользоваться Эйри без всяких ограничений. Однако Марта не проявила желания возвращаться в Мэн, и поэтому, когда она отказалась от своих прав на Эйри, Нельсон и я купили в штате Мэн у компании «Хиллз» всю собственность и решили снести Эйри. То обстоятельство, что в этом комплексе было 100 комнат, делало его совершенно непрактичным для использования любым из нас, однако с Эйри было связано много воспоминаний, которые мы не хотели терять. Хотя Марта провела в штате Мэн немного времени, она проделала большую работу по новому оформлению интерьера Эйри. Было понятно, что она не хотела жить под тенью матери, однако у Марты был другой вкус, чем у матери или у меня. Мне пришла в голову мысль, что перед сносом дома было бы неплохо реставрировать внутреннее убранство так, чтобы оно вновь стало таким, каким было при жизни матери, а затем сфотографировать его, чтобы мы могли помнить его таким, каким оно было.
Я решил эту задачу с помощью нескольких человек, работавших в Эйри еще при матери. Удивительно, насколько детальными были наши совместные воспоминания. Когда я не мог точно вспомнить, куда относилась та или иная вещь, я закрывал глаза и представлял мать, находящуюся там, окруженную картинами и предметами Востока, которые она любила, и их точное взаиморасположение вновь приходило ко мне. Когда отказывала моя память, что-то вспоминали другие.
Мы заполнили дом цветами и даже зажгли камины в гостиной и в столовой, точно так, как делали мои родители в пасмурные дни, когда мы были детьми. Когда все было готово, Эзра Столлер, знаменитый фотограф, специализировавшийся на архитектуре, приехал и сфотографировал все внутреннее убранство.
После того как Столлер закончил свою работу, все братья отправились в Сил-Харбор, чтобы принять участие в разделе принадлежащих матери предметов, что мы проделали с помощью лотереи. Каждому предмету была назначена цена, он был пронумерован и включен в каталог; каждый из нас вытягивал номера, чтобы определить порядок выбора. После этого мы выбирали предметы по очереди до тех пор, пока каждый из нас не выбрал свою пропорциональную долю в денежном выражении. На распределении присутствовали несколько юристов и секретарей, которые вели тщательную запись по каждому выбранному предмету. Пегги и я достаточно хорошо подготовились, так же как и Нельсон и Джон, который уже создал выдающуюся коллекцию азиатского искусства. Уин, вероятно, знал меньше всех, однако обнаружил замечательный вкус и сделал прекрасный выбор. Но это вряд ли имело значение: коллекция матери была такой большой и имела такое высокое качество, что все получили множество прекрасных предметов.
Когда эта окончательная задача была завершена, Нельсон и я, которые унаследовали все имущество отца в штате Мэн, отдали приказ снести здание. Все, что остается от Эйри сегодня, - это терраса из кирпича и гранита вдоль южной стороны дома; с нее по-прежнему открывается величественный вид на океан, испещренный точками островов.
ПЕРЕДАЧА ЖЕЗЛА
Некоторое время спустя я рассматривал фотографию, на которой все шестеро из нас были сняты в гостиной Эйри в тот день, когда происходило распределение имущества. Мы сидели вокруг Бэбс на большом диване, смеясь по поводу чего-то, что кто-то из нас только что сказал. Фотограф запечатлел нас в середине жизни, каждый из нас делал свою карьеру, у нас были свои семьи и обязанности, но все мы были привязаны друг к другу и к дому, который означал так много для каждого из нас, когда мы росли.
Бэбс вышла замуж за своего третьего мужа Жана Моза, респектабельного южанина, занявшего пост старшего вице-президента компании «Ю.С. траст компани» в 1953 году. Хотя Бэбс выглядела робкой и сдержанной, она преодолела многие из существовавших у нее ранее проблем, связанных с противодействием строгому отцу с сильной волей. Она стала больше участвовать в делах семьи и в начале 1950-х годов вошла в состав совета директоров RBF.
Уин уехал из Нью-Йорка в 1954 году, находясь на стадии болезненного и ставшего достоянием общественности развода с Барбарой (Бобо) Сиерс. В Арканзасе законы о разводе были более благоприятными, однако он ко всему прочему обнаружил, что ему нравился более медленный темп жизни и сельские ритмы этого штата. Он решил сделать Арканзас своим постоянным домом, купил большое ранчо на горе Пти-Жан к северу от Литл-Рока и скоро оказался погруженным в местную политику и общественные дела. Хотя он презирал расизм губернатора Орвала Фобуса, Уин принял предложение стать председателем комиссии штата по промышленному развитию и напряженно работал, чтобы привлечь в штат новые компании и уменьшить бремя, связанное с нормами и правилами, для тех компаний, которые уже там находились. Успех на этом поприще убедил Уина, что, возможно, у него было будущее в качестве политика. Он создал основы современной Республиканской партии в Арканзасе, создав ее практически с нуля. Одновременно Уин женился на женщине по имени Жанетт Эдрис в 1956 году, и казалось, что он счастлив, живя своей новой жизнью.
Джон вышел из своих сражений с отцом в конце 1940-х - начале 1950-х годов, исполненный решимости найти свой собственный путь в качестве филантропа. Он принял на себя должность председателя правления Рокфеллеровского фонда в конце 1952 года и помог направить огромные ресурсы на поддержку научных исследований и практическое приложение этих знаний для решения широкого спектра социальных проблем во всем мире. Еще важнее то, что он поддержал работу Нормана Борлауга по производству гибридных семян, что в 1960-е годы привело к «зеленой революции» в Азии и Латинской Америке.
Однако еще большее значение имела работа Джона в области демографии. Когда совет директоров Фонда не пожелал бросить вызов католической церкви путем принятия всесторонней программы мер в отношении народонаселения, включая поддержку контроля за рождаемостью, Джон создал для этой деятельности Совет по народонаселению. В середине 1950-х годов Джон также стал убежденным сторонником улучшения отношений со странами Восточной Азии и установил особенно прочные личные связи с Японией. В Нью-Йорке Джон руководил усилиями по созданию Центра исполнительских искусств, который позже стал Линкольн-центром, одним из крупнейших мировых центров музыки и танца.
На протяжении большей части своей жизни Лоране, казалось, хотел находиться в тени Нельсона, удовлетворенный тем, чтобы действовать в качестве его суррогата и второго я. По существу, это несправедливая характеристика, поскольку роли, которые играл Лоране как венчурный капиталист и сторонник охраны природы, были весьма нестандартными и провидческими, и это не имело отношения к Нельсону. Когда Нельсон начал свою политическую карьеру и у него было совсем немного времени для дел семьи, Лоране стал главным директором важнейших для нашей семьи организаций, управляя семейным офисом и возглавляя как RBF, так и Рокфеллеровский центр. Приняв на себя эти тяжелые обязанности, он позволил остальным продолжать свои независимые карьеры. Лоране обладал спокойной силой и острым умом, однако, поскольку он предпочитал держаться в тени, важность того, что он делал для семьи и общества, было легко не заметить.
И наконец, был Нельсон, губернатор Нью-Йорка, потенциальный президент Соединенных Штатов, самопровозглашенный и многими воспринятый лидер нашего поколения. Я должен больше рассказать о Нельсоне, поскольку наши отношения претерпели глубокую трансформацию начиная с этого времени.
НЕЛЬСОН И ПОЛИТИКА РАЗВОДА
Семейный адвокат как-то сказал, что двумя самыми дорогостоящими действиями, которые может предпринять кто-то из Рокфеллеров, это пытаться быть избранным на выборную должность и развестись. Нельсон сделал и то, и другое. Даже в тот момент, когда он стал губернатором Нью-Йорка в 1958 году, Нельсон уже устремлял свои взгляды на президентский пост. В 1959 году он заявил братьям, что планирует общественную кампанию, чтобы стать более заметным на национальном уровне. Это не была полномасштабная кампания, тем не менее, по его оценкам, она должна была стоить около 1 млн. долл., и это оказалось всего лишь началом. На протяжении следующего десятилетия каждый из нас отвечал на его просьбы о пожертвованиях для политических нужд, однако Лоране был намного более щедрым, чем другие. Давний друг Брук Астор также давал крупные суммы для его кампаний, иногда по 1 млн. долл. за раз. Однако именно Марта, которую Нельсон усердно обхаживал после смерти отца, стала для него наиболее щедрым источником поддержки, предоставив ему самую внушительную долю, которая уступала только тем средствам, которые Нельсон черпал из своего трастового фонда 1934 года.
В ноябре 1961 года Нельсон объявил, что он и Тод согласились на развод. Для семьи это объявление не оказалось чем-то новым, однако для всех нас это было болезненное время. Я всегда отмечаю это время как начало своего разочарования Нельсоном, когда с моих глаз упала пелена и я перестал видеть его как героя, который не мог совершить никакого неправильного поступка, а стал видеть его как человека, который был готов принести в жертву практически все что угодно во имя своих безмерных амбиций. Хотя я продолжал восхищаться его огромной проницательностью и другими способностями и оставался преданным ему до конца его жизни, никогда вновь не мог ощутить по отношению к нему то безграничное восхищение, которое было у меня в молодости.
Возможно, Пегги и я были наивными. Часто случается так, что те, кто находятся ближе всего, узнают последними. Когда мы впервые услышали о романе Нельсона с Хэппи, мы были шокированы. Хэппи (ее полное имя было Маргарита Фитлер Мэрфи) и ее муж Робин Мэрфи в течение многих лет относились к кругу наших ближайших друзей.
Робин был сыном доктора и миссис Джеймс Мэрфи, летняя дача которых находилась в Сил-Харборе, где они в течение длительного времени были близкими друзьями моих родителей. Робин встретил Хэппи после войны, и они поженились в 1948 году, регулярно приезжая на лето в Сил-Харбор; именно там мы с Пегги подружились с ними обоими. Робин был членом нашей команды, когда мы принимали участие в гонках «Нордист харбор флит» - местного яхт-клуба на нашем шлюпе международного класса, кроме того, мы часто ходили вчетвером вдоль побережья штата Мэн на яхте «Джек Тар».
Я помог Робину получить место исследователя по вопросам биомедицины в Рокфеллеровском институте, и они вместе с Хэппи переехали в особняк, находящийся непосредственно за нашим, на 65-й стрит. Вместе с Нельсоном мы просили отца продать ему земельный участок неподалеку от Покантико, когда они захотели построить загородный дом. Отец редко продавал землю в Покантико кому бы то ни было, помимо членов семьи, однако он относился к ним так же тепло, как относились мы. В то время я думал, что Нельсон поддерживал эту идею просто потому, что он считал, что Робин и Хэппи будут хорошими соседями. Позже я узнал, что Нельсон сыграл важную роль в решении отца осуществить эту продажу.
Я не знал, насколько долго продолжался этот роман, однако при жизни отца Нельсон никогда этого не показывал. После смерти отца Нельсон освободился от многих ограничений и стал чувствовать себя более свободно. Прошло немного времени, прежде чем он решил последовать своему сильному желанию, развестись с Тод и жениться на Хэппи.
НАПРЯЖЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ
Из всех братьев и Бэбс только Лоране был на второй свадьбе Нельсона в мае 1963 года. Зная о наших чувствах, Нельсон и не пригласил никого из остальных. Он не только разрушил свою собственную семью, но также разбил брак двух наших близких друзей. Хэппи продолжала появляться на периферии нашей жизни в Покантико и в штате Мэн, однако в течение многих лет Пегги и я не могли ощущать ту любовь к ней, которую мы испытывали раньше. Однако время успешно лечит раны, прошли годы, и моя дружба с Хэппи восстановилась; сейчас она и ее сыновья, Нельсон-младший и Марк, являются активными членами семьи.
Робин чувствовал себя сильно травмированным и не хотел больше иметь дел ни с кем из нашей семьи. Пегги и я были на его второй свадьбе несколькими годами спустя, пытаясь сохранить с ним контакт. Однако он, по существу, исчез из нашей жизни.
Тод была в дружеских отношениях со мной начиная с нашей поездки в Египет в 1929 году, когда я прикинулся, что сделал ей предложение от имени Нельсона. Пегги и я считали ее частью нашей семьи и не собирались рвать связи. Однако то, как Нельсон поступил с их жилищем, отнюдь не делало эту ситуацию легче для Тод. Он разделил их 32-комнатную двухэтажную квартиру на Пятой авеню на две квартиры: Тод жила на одном этаже, а Нельсон и Хэппи - на другом. Хотя у них были отдельные входы, эта ситуация была неудобной для всех.
Вскоре после развода между Нельсоном и мной состоялась первая серьезная размолвка. Мои братья и я не возражали, когда Нельсон сказал им, что хочет переехать в Кикуит, поскольку Марта дала понять, что она не хотела жить там после смерти отца. Четверо из нас - Бэбс и Уин в этом не участвовали - владели Кикуитом совместно, однако Джон, Лоранс и я имели неподалеку наши собственные удобные дома и не были заинтересованы в переезде. Официальное убранство Кикуита и его величественная обстановка больше подходили для нужд Нельсона, бывшего губернатором.
Проблема возникла в связи с убранством, которое отец и мать оставили нам четырем в совместное владение. Нельсон считал само собой разумеющимся, что, несмотря на условия завещания отца, Джон, Лоранс и я оставят все убранство и произведения искусства на месте, пока он будет там жить. Я сказал, что я могу отлично понять его желание оставить большую часть убранства и не собираюсь забирать много предметов, однако есть несколько произведени