От народа - к атомизованной массе

Особенностью США в рамках развития Запада стало то, что на их территории завершилось духовно-психологическое фор­мирование западного человека, ментальный прототип которо­го возник столетиями ранее в социально-политических усло­виях торговых республик и религиозной атмосфере пуританс­ких общин Европы. Колонии в Северной Америке (английские, голландские и французские) притягивали тех европейцев, для которых их страны перестали быть родным домом. Новый Свет стал «землей обетованной» изгоев. Потерпев поражение в во­енно-политическом и религиозном противостоянии, тысячи ев­ропейских маргиналов бежали в Северную Америку, где не было политического, экономического и религиозного давления, ко­торому они не смогли противостоять в Европе.

Постепенно на Американском континенте сформировалось общество, не имеющее ни собственной этнической, ни соб­ственной культурной идентификации. Впервые в истории За­пада государство возникло не в результате социально-полити­ческой самоорганизации конкретной этнической группы, а в ходе самоорганизации широкого конгломерата этнических групп, оторванных от своей традиционной среды.

Объединяя в единое государство отдельные колонии, аме­риканские правители были вынуждены отрабатывать механиз­мы управления мозаичным этническим сообществом. Сами ус­ловия американской действительности — отсутствие культур­ных традиций и чрезвычайно энергичная, не терпящая каких-либо ограничительных рамок разношерстная масса пе­реселенцев, заставила истеблишмент Соединенных Штатов ис­кать новые методы социально-политического и экономического управления, применимые не в отношении определенного на­рода, а человеческой массы, лишенной каких-либо форм этни­ческой солидарности. Как писал С. Московичи, «если все пред­шествовавшие общества имели массы, то лишь наше общество является массой» [ 1, с. 442].

В таких условиях перед государственным руководством США встала проблема создания принципиально нового типа социально-политического управления, рассчитанного на искус­ственно объединенный конгломерат чуждых друг другу этни­ческих групп. Для того чтобы американское общество не распа­лось в непрекращающейся «войне всех против всех», была выд­винута концепция так называемого «плавильного котла», в соответствии с которой все диаспоры, оказавшиеся на террито­рии США, должны быть разрушены, а их человеческий матери­ал использован для создания «американского народа».

Изменить этнокультурную идентичность граждан Соеди­ненных Штатов правящим кругам страны не удалось, ее расо­вые и этнические группы до сих пор живут в жесткой изоляции, с большим трудом находя приемлемые способы сосуществова­ния, однако культивирование специфической духовной атмос­феры в США позволило психологически изолировать человека из массы и тем самым сделать его в значительной степени бес­помощным. К началу XX столетия в американском обществе произошло «изменение характера социальных отношений -переход от маленьких сплоченных общин, придающих особое значение личным отношениям, к сети обезличенных, вторич­ных отношений, при которых человек оказывался социально изолированным и в разладе с другими» [2, с. 38]. Это создало

ситуацию, при которой люди оказались зависимы от средств массовой коммуникации и власти как главных источников наи­более важной информации и, таким образом, оказались безза­щитными перед пропагандой, «...средства массовой коммуни­кации могли стрелять магическими информационными пуля­ми, способными формировать общественное мнение и склонять массы к любой точке зрения...» [2, с. 38]. На данный момент американский опыт духовно-психологической изоляции рас­сматривается правящими кругами Запада как прообраз (матри­ца) Нового Мирового Порядка.

Важно и то, что Соединенные Штаты фактически являются своеобразным полигоном по отработке концепций английских идеологов. Прежде всего необходимо отметить, что именно в условиях жизни американских переселенцев идея «bellum omnia contra omnes» обрела свою реальность. «Дикий запад» стал не только территорией, которая позволила европейским изгнан­никам реализовать свою психологическую потребность в экс­пансии, но и местом, где принцип «homo homini lupus est» стал реально формировать психологию людей, превращая их в свое­образных хищников. Фактически на американской почве были це­ленаправленно разрушены такие проявления любого традиционно­го общества, как сотрудничество и коллективизм.

Как заметил Г. Маркузе: «Я», предпринявшее рациональную трансформацию человеческого и природного мира, увидело в себе агрессивного по своему существу, воинственного субъек­та, помыслы и дела которого направлены на овладение объек­тами. Субъект против объекта. Этот a priori антагонистический опыт определяет как ego cogitans¹, так и ego agens². Природа (как внутренний, так и внешний мир) была дана «Я» как нечто, над­лежащее завоеванию, даже насилию — и такова была предпо­сылка самосохранения и саморазвития» [3, с. 110].

Но за этим «агрессивным субъектом», как формой психо­логической защиты (компенсации), находилось охваченное страхом, привыкшее к внутреннему раболепию перед Богом су­щество. Столетиями протестантизм учил своих адептов тому, что человек — это жалкая, ничтожная тварь, которая может оправ­дать свое существование, лишь став угодной Богу. Вот что пи­сал по этому поводу Э. Фромм: «Лютер не только выразил чув­ство ничтожности, охватившее социальные группы, к которым он обращался, но и предложил им выход. Индивид может наде-

^{1 Я мыслящее (лат.).}

^{2 Я действующее (лат.).}

яться стать угодным Богу, если он не только признает собствен­ную ничтожность, но и унизит себя до последней степени, от­кажется от малейших проявлений своей воли, отречется от сво­ей силы и осудит ее» [4, с. 76]. В подтверждение сказанного им приведем слова самого М. Лютера: «...Бог подлинно обещал Свою благодать смиренным, т.е. тем, кто поверил в свою поги­бель и отчаялся в себе» [5, с. 209].

Сотни тысяч людей бежали в Новый Свет не только от по­литических репрессий и экономических несвобод, но и от ощу­щения своей собственной ничтожности, возникшей в духовно-психологической атмосфере Европы. Попадая на бескрайние просторы Северной Америки, европейские изгои начинали свою жизнь с «чистого листа», превращаясь в энергичных, не­утомимых колонизаторов, осваивающих не только новые зем­ли, но и новые формы социальной жизни. Однако именно ост­рое, невыносимое ощущение своей малости, никчемности, ущербности заставляло их искать разнообразные формы ком­пенсации путем бурной, ничем не сдерживаемой деятельности. Именно поэтому вся неуемная, фонтанирующая энергия аме­риканцев, позволившая достичь Соединенным Штатам боль­ших высот в бизнесе и политике, исходит из их сильного и глу­бокого чувства собственной неполноценности, взращенного специфической идеологией пуританства и непрерывными го­нениями, которым подвергались они и их предки в Европе. Как подчеркивал Э. Фромм, «избавиться от невыносимого состоя­ния неуверенности, от парализующего чувства собственного убожества можно только тем способом, который так отчетливо предлагает кальвинизм: развить лихорадочную деятельность, делать что-нибудь. При этом активность приобретает принуди­тельный характер: индивид должен быть деятелен, чтобы побо­роть свое чувство сомнения и бессилия» [4, с. 84].

Стимулируемая в массовом сознании господствующей иде­ологией жажда наживы и стремление к абсолютной свободе дей­ствий ввели в завершающую фазу формирование духовно-пси­хологического типа делателя (западного человека), который впервые проявился в итальянских республиках эпохи Возрож­дения.

Со временем, как было показано выше, суровая фигура Бога исчезает под разлагающим воздействием рационализма, праг­матизма и материализма, а «парализующее чувство собствен­ного убожества» — остается. Этот глубинный комплекс непол­ноценности компенсируется стремлением к предельной свобо­де деятельного самоутверждения. Однако, как заметил еще

К. Маркс, исследуя западное общество, в нем: «Право человека на свободу основывается не на соединении человека с челове­ком, а, наоборот, на обособлении человека от человека. Оно — право этого обособления, право ограниченного, замкнутого в себе индивида» [6, с. 400]. В результате восприятие людьми друг друга как преграды на пути к личной свободе, глубокая отчуж­денность человека от человека создали мир вечной и неприми­римой борьбы «всех против всех», в котором конкуренция меж­ду индивидами практически целиком подавила любые формы их солидарности. С самого раннего детства американец воспи­тывался и воспитывается с мыслью о том, что ему надо надеять­ся лишь на самого себя, что помощи ждать неоткуда (даже со стороны близких родственников), что люди, которые его окру­жают, — это враги, мечтающие о его поражении или даже гибе­ли, что единственная возможность уцелеть заключается в вос­хождении на вершину абсолютного успеха с одновременным по­давлением явных и потенциальных конкурентов.

Вот как об этом свидетельствует А. Зиновьев: «Западоиды появились и достигли современного состояния в рамках запад­но-европейской цивилизации, в которой «Я» играло домини­рующую роль в паре «Я — Мы» и было развито сильнее, чем у других народов и в других цивилизациях, а «Мы» было объеди­нением сильно выраженных «Я», можно сказать — в рамках Я-цивилизации. <...> В этом смысле западоиды суть индивидуа­листы, а их общество — индивидуалистическое.

Весь образ жизни западных стран есть результат и проявле­ние индивидуализма западоидов. Если в нескольких словах вы­разить его психологическую суть, то можно сказать, что фунда­ментальным принципом бытия западоидов является такой: ра­ботать на себя, рассматривая всех прочих как среду и средство бытия» [7, с. 47].

Американское общество в ходе жестокой и непримиримой борьбы отдельных индивидов между собой оказалось разделен­ным на огромное количество относительно закрытых экономи­ческих, социальных, культурных и этнических групп, имеющих жесткую, порой тоталитарную, структуру и находящихся в не­прерывном и разнообразном противостоянии.

Те же формы вынужденного социального сосуществования, что возникли в американском обществе, основаны на принци­пах жесткого господства и подчинения, которые пронизали не только общественные и экономические отношения, но и лич­ные.

МЕЖДУ СВОБОДОЙ И КОНТРОЛЕМ

В вышеупомянутых условиях сохранить общество как не­кое системное целое могла лишь мощная государственная струк­тура, контролирующая все стороны человеческой жизни. Есте­ственно, что удержать под контролем массу вооруженных, дос­таточно независимых и не склонных кому-либо подчиняться людей, особенно на начальных этапах становления государ­ственности США, прямым, открытым насилием было невоз­можно. Именно поэтому американским правителям пришлось искать скрытые (неявные) формы принуждения, используя ду­ховно-психологические особенности населения Соединенных Штатов.

Поставить какие-то ограничения западному человеку, ори­ентированному в своей жизни на деятельное проявление своего «Я» во вне, путем принуждения было невозможно. Правящие круги прекрасно понимали, что запретить делателю делать то, что он хочет, — крайне сложно, а потому возводили западную систему тотального контроля на основе методов управления мо­тивацией человека. В данном случае действовал простой прин­цип: если американца нельзя открыто принудить к чему-то, не­обходимо создать условия, при которых он сам, без явного при­нуждения, выполнит необходимое. Таким образом, западная система многоуровнего управления обществом стала совокуп­ностью механизмов манипулирования партикулярной, эклек­тичной, лишенной духовного единства (внетрадиционной) человеческой массой. Изолированный, психологически и ин­теллектуально несамостоятельный индивид, целиком ориенти­рованный на добывание материальных благ и их потребление, становится условием существования вышеупомянутой системы.

Вот что по этому поводу писал Э. Фромм: «Мы не в состоя­нии увидеть, что, хотя человек избавился от многих старых вра­гов свободы, в тоже время появились новые враги; причем эти­ми врагами становятся не столько разного рода внешние препо­ны, сколько внутренние факторы, блокирующие полную реализацию свободы личности» [4, с. 95]. При этом он добав­лял: «Мы зачарованы ростом свободы от сил, внешних по отно­шению к нам, и, как слепые, не видим тех внутренних препон, принуждений и страхов, которые готовы лишить всякого смыс­ла все победы, одержанные свободой над традиционными ее врагами. <...> Мы забываем, что проблема свободы является не только количественной, но и качественной» [4, с. 96]. В связи с этим можно вспомнить слова А. И. Герцена, который точно подметил (в книге «Былое и думы»), что американцы могут обхо­диться без правительства, так как сами исполняют должность царя, жандармского управления и палача.

С развитием коммуникационно-информационных систем уровень манипулятивности западных народов вообще, и аме­риканцев в частности, значительно повышается. Фактически с помощью газет, радио, а потом и телевидения правящая элита начинает формировать их сознание, а потому потребности, цен­ности, миропонимание, мироотношение и т.п. Вот как это про­комментировал О. Шпенглер: «Европейско-американская по­литика «одновременно», благодаря прессе, создала распростра­нившееся на всю планету силовое поле духовной и денежной напряженности, в сферу влияния которого попадает каждый че­ловек, даже не осознавая этого. Он вынужден думать, желать и действовать так, как полагает целесообразным сидящий где-то вдалеке правитель» [8, с. 608]. При этом немецкий мыслитель добавил: «Сначала люди не могли и подумать о свободной мыс­ли, теперь об этом разрешено думать, но никто на это больше не способен. Все хотят думать только то, что должны хотеть ду­мать, и именно это воспринимается как собственная свобода» [8, с. 612].

В свое время конгрессмен Оскар Каллавей опубликовал в «Congressional Record» статью о том, как был организован кон­троль над американскими СМИ. Оказывается, в марте 1915 года группа Дж. П. Моргана собрала вместе двенадцать человек, за­нимающих высокое положение в мире прессы, и поручила им отобрать в достаточном количестве самые влиятельные газеты в Соединенных Штатах, чтобы, взяв их под контроль, направ­лять в определенное русло ежедневную информационную по­литику США. Эти двенадцать человек для решения поставлен­ной задачи проанализировали возможности 179 газет и отобра­ли из них те, используя которые можно создать систему управления прессой. Они выяснили, что для этого необходимо контролировать лишь двадцать пять наиболее крупных газет. Для осуществления надлежащего надзора и подготовки информа­ции в каждую газету был подобран редактор [9, с. 219].

О том же пишет и А. Зиновьев: «Централизация медиа... вполне уживается с приватизацией. Примером тому может слу­жить медиа США. Хотя централизация ее была выражена неот­четливо, она имела место. Локальные телевизионные станции, например, зависели от национальных медиаконцернов в отно­шении программ. Менее 10 % их передач составляли местные программы, а в основном передачи составляли программы трех

больших станций и кинофильмы. В сфере известий две стан­ции (ЮПИ и АР) играли роль централизующих органов. Четы­ре из пяти телевизионных станций в 100 наиболее плотно засе­ленных областях принадлежали группам, во владении которых находились многие другие средства медиа. Значительная часть газет находилась в руках немногих концернов. Например, фир­ма Ганетти в 1985 году владела 86 ежедневными газетами. Лишь 50 городов США имели конкурирующие друг с другом газеты» [7, с. 333].

«За последние приблизительно десять лет собственность на средства массовой коммуникации в Соединенных Штатах скон­центрировалась в руках всего нескольких организаций, — кон­статируют профессоры Эллиот Аронсон и Энтони Пратканис из университета Калифорнии. — Сегодня двадцать три корпо­рации контролируют большую часть телевидения, журналов, книгоиздательств и киностудий. Вот некоторые факты о соб­ственности на средства массовой коммуникации: 60 % местных ежедневных газет принадлежат одной из четырнадцати корпо­ративных сетей, три корпорации доминируют в сфере издания журналов, шесть компаний звукозаписи контролируют 80 % му­зыкального рынка и девять студий производят 70 % программ телевизионного прайм-тайма» [2, с. 289]. По состоянию на 2002 год лишь девять компаний владеют телевизионным веща­нием в США: AOL Time Warner, Disney, Bertelsmann, Viacom, News Corporation, TCI, General Electric (владелец NBC), Sony (владелец Columbia TriStar Pictures) и Seagram (владелец Universal film) [10, c. 91]. Кроме того, изданный момент десять телеком­муникационных компаний владеют 86 % мирового рынка теле­коммуникаций [11,с. 101]. Понятно, что при такой монополиза­ции средств массовой информации произошла и монополизация «свободы слова». СМИ, оказавшись в руках правящих финансо­во-политических групп, превратились в главный и наиболее эф­фективный инструмент формирования массового сознания. «Американское правительство тратит свыше 400 миллионов долларов в год на оплату более 8000 работников, ведущих про­паганду политики США и американского образа жизни. Резуль­таты: достоинства «американского пути» превозносят девяносто фильмов в год, двенадцать журналов на двадцати двух языках и... программы «Голос Америки» натридцати семи языках, с аудито­рией, насчитывающей 75 миллионов слушателей» [2, с. 23].

Вместе с тем, по свидетельству британских публицистов 3. Сардара и М. Дэвис: «Узость интересов американских СМИ общеизвестна. Международные новости практически отсутствуют в СМИ, за исключением буквально двух-трех газет. Телеви­дение — основной источник информации для среднего амери­канца — из международных новостей осмеливается показывать лишь катастрофы и американские военные акции. Притом что американские СМИ приобрели общемировое звучание, они в то же время, как это ни парадоксально, стали гораздо более од­нобокими и банальными. Независимые голоса отсеиваются, и создается приятная монокультура, посвященная пропаганде по­требления, бизнеса, интересов правительства и общественной элиты, а также развлечению массового зрителя. Это не резуль­тат «свободного рынка», действующего по принципу естествен­ного отбора, это продукт сознательной государственной поли­тики» [10, с 90].

Фактически современные массмедиа представляют собой не механизм сбора и распространения информации (в чем неуто­мимо убеждают общественность журналисты), а выступают в ка­честве ее творцов и цензоров. Они создают информацию в со­ответствии с поставленными перед ними задачами, придавая ей вид, отвечающий интересам тех, кто контролирует СМИ. Объем информационного потока, который минует их, незначителен. А его роль еще более ничтожна. СМИ проникают во все сферы американского (западного) общества — в политику, экономи­ку, культуру, науку, спорт, бытовую и личную жизнь людей. Они не просто влияют на разум и чувства людей, но формируют лю­дей по заданной схеме¹.

Несмотря на отсутствие особого аппарата идеологической обработки масс, западной олигархии вообще и американской в частности удалось тотально идеологизировать общество. Его идеологическое пространство формировалось по самым разным направлениям и на разных уровнях как определенная форма по­нимания: мира, человека, основополагающих ценностей жиз­ни, отношений между людьми социального устройства и т.д. СМИ выступили в качестве формы самосознания современно­го западного общества. Одновременно они формировались и как механизм структурирования общественного сознания, и как ин-

^{1 Западная идеология не случайно возвела «свободу слова» в некую абсолютную ценность, несмотря на то что это «слово» давно и надежно контролируется в интересах финансово-политических кланов Запада. Под данной «свободой» подразумевается не возможность свободного высказы­вания гражданами своих мыслей или передачи информации, а возможность при помощи СМИ беспрепятственно «промывать мозги» как западным, так и незападным народам в интересах правящих кругов.}

статут стандартизации сознания людей, и как совокупность средств ориентации в социальной среде и приспособления к ней, и как система самозащиты общества от разрушающих его и про­тиводействующих ему сил.

Западные страны не имеют специальных государственных структур, занимающихся идеологической обработкой масс, од­нако ею непосредственно заняты философы, социологи, пси­хологи, историки, политологи, журналисты, писатели, полити­ки, советники в государственных учреждениях и партиях, сотрудники секретных служб и т.п. Существуют особые иссле­довательские учреждения, агентства и центры, так или иначе занятые проблемами идеологии. По крайней мере, во многих газетах, журналах, издательствах, учебных заведениях и т.п. есть люди, занимающиеся идеологическим контролем. Они реша­ют, что писать и как писать, что говорить и как говорить, что печатать, а что нет. Они решают, какие делать фильмы, какие составлять программы для телевидения, что и как пропаганди­ровать, какие устраивать зрелища и массовые шоу с идеологи­ческим контекстом, как отбирать и препарировать информа­цию. На Западе, как в прошлом, так и сейчас, идеология не была и не является феноменом, отделенным от науки, литературы, живописи, журналистики и даже от религии. Она растворена, рассеяна во всех проявлениях человеческой жизни и вообще не воспринимается как идеология [7, с. 277]. Идеологическое дав­ление на Западе осуществляется без видимого принуждения со стороны государства, в неявной форме, когда усвоение опреде­ленных аксиом теми, кто подвергается обработке, происходит без особых усилий с их стороны, часто как развлечение и при­ятное времяпрепровождение.

Состояние дел в идеологической сфере США с рассмотрен­ной точки зрения подобно положению в экономике. Здесь тоже можно говорить о рынке идей, который функционирует так, буд­то им управляет «невидимая рука». Здесь есть те, кто произво­дит и сохраняет идеологию, т. е. предлагает идеологические то­вары и услуги. Они доступными им средствами доводят свою продукцию до потребителя, т. е. идеологически обрабатываемым народным массам. Тут имеет место действительное, а не мета­форическое потребление идеологической продукции — слуша­ние, чтение, видение. И на этом рынке играет свою роль спрос, с которым считается предложение и который сам формирует предложение. И на этом рынке «невидимая рука» не является лишь чем-то воображаемым. Это — определенные лица, систе­ма учреждений, организаций и т.п., вступающие в определенные контакты, достаточно хорошо подготовленные, чтобы оце­нить положение на идеологическом рынке, и извлекающие для себя определенную выгоду. Такой идеологический механизм не вызывает отрицательной реакции у идеологически обрабатыва­емых людей (так, как это было в коммунистических странах), так как у них создается стойкая иллюзия, будто его вообще не существует [7, с. 328].

Таким образом, благодаря тотальному «промыванию моз­гов» мощная энергетика западного человека оказывается са­мым надежным образом канализированной, загнанной в жес­ткие рамки заданных стереотипов. Возникает парадоксальная ситуация: владея всеми мыслимыми свободами для проявления соб­ственной индивидуальности, западный человек оказывается ли­шенным этой индивидуальности, «...индивид перестает быть собой, — писал по этому поводу Э. Фромм, — он полностью усваивает тип личности, предлагаемый ему общепринятым шаблоном, и становится точно таким же, как все остальные, и таким, каким они хотят его видеть» [4, с. 159]. «...у нас могут быть мысли, чувства, желания и даже ощущения, которые мы субъективно воспринимаем как наши собственные, хотя на са­мом деле это не так. Мы действительно испытываем эти чув­ства, ощущения и т.д., но они навязаны нам со стороны...» [4,

с. 161].

Здесь мы снова видим макиавеллистский тип «человека без свойств», способного изменяться в соответствии с требования­ми окружающей среды. Чтобы быть целиком адекватным вне­шним условиям, индивид становится «никаким». Отказавшись от каких-либо качеств и свойств самодостаточной личности, он оказывается в состоянии экзистенциональной пустоты, позво­ляющей ему эффективно приспосабливаться к постоянно ме­няющимся условиям внешней среды.

Вот как это описывает С. Московичи: «Имея проницаемое, гибкое, не ищущее единой точки опоры «Я», он (западный че­ловек. — Авт.) становится совершенным обитателем... «мира свойств без людей, пережитого опыта без тех, кто мог его пере­жить»... Отделение от самого себя и объектов приобретает та­кую значимость потому, что оно позволяет людям... приобрес­ти главное качество — «качество отсутствия характера». Каче­ство мобильности и переменчивости индивида... который не чувствует себя связанным каким-либо априорным принципом, внутренним долгом и не подчинен раз и навсегда какой-либо норме. Ибо он предается движению, где ничто ни на мгновение не остается в состоянии покоя... Такой характер является лишь

рядом сочетаний и импровизаций, он служит лишь тому, чтобы соответствовать обстоятельствам» [1, с. 449].

Однако, теряя индивидуальность (особость), западный чело­век усиливает свой индивидуализм, который обнаруживается в мощной отчужденности от других людей и в противопоставле­нии себя им. Как писал К. Маркс: «Речь идет о свободе челове­ка как изолированной, замкнувшейся в себе монаде» [6, с. 400]. Эта отчужденность, в свою очередь, порождает мощную агрес­сию по отношению к окружающим людям и миру вообще. За­падный человек стремится к господству, подавляя все, что он считает препятствием на пути к нему. Как заметил Г. Маркузе: «Достигая ступени самосознания, сознание обнаруживает себя как «Я», а «Я» прежде всего означает вожделение: оно приходит к осознанию себя, только достигнув удовлетворения и только посредством «другого». Но такое удовлетворение предусматри­вает «отрицание» другого, ибо «Я» должно удовлетворить себя как истинное «бытие — для — себя» в противоположность вся­кой «другости». Мы имеем дело с понятием индивида, который должен постоянно утверждать и отстаивать себя для того, что­бы ощущать свою реальность, который противостоит миру как своей «негативности», как отрицанию своей свободы, и поэто­му может существовать, только непрерывно отвоевывая свое существование у чего-то или кого-то, на него притязающего. «Я» должно стать свободным, но если миру присущ «характер нега­тивности», то «Я» для своей свободы нуждается в «признании» своего господства, а такое признание может быть получено толь­ко от другого «Я», другого самосознающего субъекта. <...> «Са­мосознание может получить удовлетворение только через дру­гое самосознание». Таким образом, агрессивное отношение к миру-объекту, господство над природой в конечном счете на­целено на господство человека над человеком» [3, с. 114—115].

Отсутствие индивидуальности у западного человека, ин­дивидуализм и его агрессивная самоизолированность стано­вятся почти решающими факторами в управлении социальной организацией Запада, т. е. в управлении обществом посттра­диционного типа, в рамках которого уже не действуют такие мощные факторы социального управления, как национальная идентичность, культура, духовность и т. п. Таким образом, за­падное общество целенаправленно воссоздает стандартных по своим индивидуальным качествам и отчужденных друг от друга индивидов, представляющих собою человеческую массу, лишен­ную какого-либо разнообразия. Нивелирование духовно-психо­логических особенностей индивидов ведет к их примитивизации, когда человек должен целиком отвечать предлагаемому набору потребностей и соответствующему набору форм их удовлетворения, не выходя за их рамки. Как подчеркивал тот же Г. Маркузе: «Высокий жизненный стандарт в мире круп­ных корпораций ограничителен в конкретном социологичес­ком смысле: товары и услуги, покупаемые индивидами, конт­ролируют их потребности и замораживают их способности. <...> Улучшенные условия жизни — компенсация за всепро­никающий контроль над ней» [3, с. 99].

Именно поэтому западная квазикультура приобретает фор­му стандартизованного производства, создавая (как и промыш­ленность) лишь продукты массового потребления. Правящим слоям Запада для эффективного социального управления не­обходим «одномерный» человек, поэтому западная массовая культура сведена к достаточно примитивному шоу, которое об­ладает яркой, привлекательной формой, но лишено какого-либо содержания. Она не выходит за рамки развлечения, она рассчи­тана только на «убивание» свободного времени человека, на рас­слабление его души и разума, а потому приводит лишь к его внут­реннему опустошению.

«Это — практический нигилизм, — констатировал А. Вебер. — В нем заключена тенденция совершить со стороны досуга об­щий распад человека, раньше замкнутого в себе, заменить его «плебейской массой» в дурном смысле этого слова, которая со­стоит из душевно раздробленных индивидов. Этих индивидов легко подчинить при их внутреннем распаде средствами дема­гогии и пропаганды и использовать как манипулируемый чело­веческий материал» [12, с. 249].

Нивелирование же духовно-психологического и культурно­го пространства западных народов лишает их не только какой-либо самостоятельности, но и наименьших проявлений тради­ционности, что, в свою очередь, создает предпосылки к этни­ческому разложению и вырождению культуры, являющейся сугубо национальным феноменом. Подобное развитие ситуа­ции обусловлено необходимостью глобального управления кон­гломератом западных стран и стран, попавших в зону влияния Запада.

КОМФОРТ И ФУНКЦИОНАЛЬНОСТЬ

Жизнь западного человека протекает между стремлением заработать (любым способом) как можно больше денег и стрем­лением потребить как можно больше материальных благ. Эти

два фактора и формируют в основном его личность. Данная осо­бенность имеет свое отражение на концептуальном уровне. Аме­риканским социологом Лестером Уордом (1841 — 1913) была раз­работана доктрина мелиоризма, так называемая наука об улуч­шении и усовершенствовании социального строя. Размышляя в духе Бентама, Л. Уорд определил мелиоризм как улучшение социальных условий путем точного расчета, в котором человек не удовлетворяется смягчением существующих страданий, а стремится создать такую ситуацию, при которой страдание было бы вообще невозможным. Естественно, что отсутствие страда­ния в его представлении представляет собой полное удовлетво­рение возрастающих потребностей человека, т. е. неудержимое стремление к потреблению через обогащение. В том же направ­лении мыслил и один из основателей американской социоло­гии Уильям Грэхем Самнер (1840-1910). Повторяя своих идео­логических предшественников, британских мыслителей, он за­явил: «Собственность желаема; она выполняет позитивную роль в мире; то, что некоторые должны быть богатыми, наглядно де­монстрирует тот факт, что остальные могут стать богатыми; она есть то, что придает мужество в предпринимательской и индус­триальной активности. Борьба за собственность есть борьба за свободу» [13, с. 41]. Таким образом, американская социология «научно» подтвердила западное представление о человеке как существе, которому самой природой уготовано жить в ритме на­живы и потребления. Естественно, что все выходящее за рамки данной бинарности автоматически приобретет в сознании че­ловека вторичное и подчиненное значение. В связи с этой пси­хологической особенностью В. Зомбарт заметил: «Живой чело­век с его счастьем и горем, с его потребностями и требованиями вытеснен из центра круга интересов и место его заняли две аб­стракции: нажива и дело. Человек, следовательно, перестал быть тем, чем он оставался до конца раннекапиталистической эпо­хи , — мерой всех вещей» [ 14, с. 131].

Перестав быть «мерой всех вещей», западный человек сам становится вещью, которая имеет определенную цену и ко­торую можно купить или продать. Он в полной мере осозна­ет себя как вещь. «Авторитарный, одержимый, накопительс­кий характер, развитие которого началось в XVI веке и кото­рый продолжал преобладать в структуре характера, по крайней мере средних классов общества, до конца XIX века, медленно уступил место рыночному характеру <...>, — писал Э. Фромм. — Я назвал это явление рыночным характером. По­тому что в этом случае человек ощущает себя как товар, свою

стоимость, не как «потребительскую стоимость», а как «ме­новую стоимость». Живое существо становится товаром на «рынке личностей» [15, с. 152]. А так как конъюнктура рынка постоянно изменяется, то, чтобы ей соответствовать, прихо­дится постоянно изменяться и самому западному человеку. Она перестает быть чем-то определенным, приобретая превосходные свойства мимикрии. «Личности с рыночным характером... не имеют даже своего собственного «Я», на ко­торое они могли бы опереться, ибо их «Я» постоянно меняет­ся в соответствии с принципом — «Я такой, какой я вам ну­жен», — подчеркивал Э. Фромм. [15, с. 153].

В данном случае рыночная мотивация усиливается целена­правленной обработкой масс СМИ, направленной на примити­визацию духовной, интеллектуальной и психологической сфер жизнедеятельности западного человека. Гипертрофированное пропагандой сознательного индивидуализма, его шаблонное «я» постоянно изменяется, подстраиваясь под ситуацию, и в резуль­тате человек оказывается лишенным «самости» — того духовно­го стрежня, который определяет чувство личностной идентич­ности. «Кризис идентичности» — это кризис современного за­падного общества. Он вызван тем фактом, что его члены стали стандартными инструментами, чувство идентичности которых зиждется на участии в деятельности безликих корпорации или гигантских бюрократических организаций. А там, где нет аутен­тичной личности, не может быть и чувства идентичности.

Превращаясь в максимально эффективный «винтик» гло­бальной машины западной цивилизации, предназначенной до­бывать материальные блага, западный человек сознательно и бессознательно умерщвляет все те стороны своей жизни, кото­рые как-то могут препятствовать его системному функциони­рованию, ограничивая им сферу своих интересов и интеллект. Последний же был сведен к совокупности определенных при­вычек, которые оказывают содействие эффективному выпол­нению тех функций, которые обеспечивают возможность зара­батывать и потреблять, т. е. разум становится сугубо инструмен­тальным, не обремененным задачей понимания. Интеллект западного человека рассчитан на максимально оптимальное ре­шение практических задач, которые перед ним ставятся, но он не в состоянии проанализировать, нужна ли данная задача во­обще, тем более сформулировать ее самостоятельно. Таким об­разом, индивид превращается в беспрекословного исполните­ля, лишенного способности задавать «ненужные» вопросы даже самому себе. В результате социальные отношения в западном

обществе в значительной степени стали походить на армейский порядок, прикрытый демагогией о торжестве «свободы лично­сти». Как писал С. Московичи: «От них ждут решения, но не вопроса, чему оно служит, полезно оно или вредно. В глазах всех эти вызывающие восхищение специалисты и знания представ­ляют верховенство средств над целями, тот факт, что можно ра­зумно рассуждать со всей объективностью о том, «как делать», вместо того, чтобы спорить и волноваться о том, «для чего де­лать» [1, с. 443].

Другой стороной инструментального интеллекта становит­ся сужение кругозора человека и отсутствие какого-либо инте­реса к миру как таковому. В информационном спектре инстру­ментального интеллекта оказывается лишь то, что связано со сферой зарабатывания денег и их траты. На концептуальном уровне эта психологическая особенность нашла свое отражение в так называемой философии прагматизма — инструментализ­ма. Основатель прагматизма Вильям Джеймс в своих роботах отразил картину разнообразного мира, в котор