Советская легенда о безумии и самопожертвовании

Нацистов умиротворяли все: папа римский из страха, Британия по заранее обдуманному плану, а русские для того, чтобы выиг­рать время. Сталин тоже читал «Майн Кампф» (162) и не питал никаких иллюзий: он знал, что рано или поздно Гитлер пожалу­ет и в Россию.

Россия начала выполнять свой первый пятилетний план в ок­тябре 1928 года, на четыре года позже Германии, — именно оттуда Советский Союз импортировал большое количество капитально­го оборудования и машин. Крупп и самолетостроительная компа­ния Юнкерса имели в антикапиталистической России свои заво­ды; так же как имели свои предприятия и такие корпоративные жемчужины, как «Стандард Ойл», восторженный поклонник фюрера Форд и ряд других английских и американских концернов, занимавшихся добычей золота и нефти. Для того чтобы оправ­дать такую ускоренную индустриализацию страны, Сталин воспользовался призраком агрессии с Запада и довел дело до конца за счет 25 миллионов крестьянских хозяйств — так называемых кулаков. Пять миллионов их были убиты, хозяйства уничтожены и коллективизированы. Экологические и экономические послед­ствия таких невероятных жертв, не говоря уже о страданиях лю­дей, были настолько тяжелы, что к 1930 году привели сталинскую Россию в такой безвыходный тупик, что только капиталистиче­ская поддержка, спасение, пришедшее с Запада, позволила Ста­лину благополучно довести караван своей диктатуры до послед­ней сцены предвоенного спектакля. Например, строительство днепровской плотины — величайшего воплощения таких спасительных вложений — финансировалось американцами, а возведе­нием руководил один британский концерн (163).

Когда Гитлер пришел к власти, Сталин принялся вниматель­но за ним наблюдать. Он с поистине нескрываемым и хладно­кровным отчуждением взирал на преследование германских коммунистов — такова была заслуженная судьба сменяемых ма­рионеток, служивших большевикам с начала двадцатых годов. В июне, когда Гитлер устроил чистку недовольных в своем лого­ве, Сталин понял, что инкубация закончилась и что Гитлер — это тот сотворенный в Версале трубач, которому суждено вско­ре повести свои орды в Россию.

В тот момент и Сталину пришлось умиротворять Гитлера. Британская игра была абсолютно прозрачной: так же как и в Первую мировую войну, она хотела, чтобы Россия за нее вы­играла войну в Евразии, поглотив и пожрав Германию, как Бе­лую армию, в бескрайних степях в ходе затяжного кровопроли­тия. Болдуин так суммировал этот подход в своем разговоре с Черчиллем в июле 1936 года: «Если в Европе должна начаться война, то я бы хотел видеть противниками в ней большевиков и нацистов» (164).

Было ясно, что намечавшийся конфликт призван уничто­жить Германию, а не Россию, как ошибочно предполагал Веблен. И СССР, мнимый противник англо-американской олигар­хии, сделает ей такое одолжение. Для этого, однако, надо было очистить путь от всяческих раздоров, от всякого рода устарев­шей большевистской фразеологии — скажем, фразеологии Троцкого и всех ему подобных, кто хотел слишком скорых по­бед, кто хотел до времени перешагнуть границы России, согла­сованные с планами морских держав, прикрываясь избитыми лозунгами типа «мировая революция» и «социалистическое братство». Теперь был востребован не корпус доктринеров, но двуликих стратегов, каковые должны были отныне возглав­лять Красную Армию и Политбюро ЦК. И Гитлер — своим под­жогом Рейхстага и «ночью длинных ножей» — вселил в красно­го царя воодушевление.

Вследствие истребления кулаков и последующих катастроф большая часть армии, крестьянство, комиссары и 90 процен­тов партийного аппарата ополчились против сталинского ре­жима (165).

Давление уже грозило достичь критической точки, когда 1 декабря 1934 года сталинская номенклатура решила действо­вать и обезглавить оппозицию. Взяв под контроль очередного «полезного идиота», чекисты Ленинграда должным образом «сориентировали» этого ничем не примечательного и якобы страдавшего «истерическими припадками» (166) студента по фамилии Николаев и направили его в коридоры Смольного ин­ститута*.

* В царское время — учебное заведение для женщин благородного проис­хождения. Из здания Смольного Ленин руководил большевистским пе­реворотом 25 октября 1917 года; позже в Смольном расположилась ле­нинградская организация партии большевиков.

Там Николаев и застрелил Сергея Кирова, старого то­варища Сталина, ставшего теперь его главным соперником: дважды охрана останавливала Николаева, который, вооружен­ный, бродил вокруг Смольного, и дважды приказам свыше — его отпускали, до тех пор, пока не прогремел выстрел, убивший Кирова.

Сталин примчался в Ленинград так же, как незадолго до это­го Гитлер примчался к догоравшему Рейхстагу, и разведка пре­поднесла ему «пожар» и «поджигателя» на блюдечке с голубой каемочкой. Этот поджигатель, как потом лживо было объявле­но народу, был лишь верхушкой огромной террористической сети, сплетенной бандой троцкистских вредителей и заговор­щиков, сотрудничавших с германской реакцией, — это была заезженная вариация «террористической лжи», каковой, как прави­ло, начинают дворцовый переворот наиболее консервативные и неразборчивые в средствах круги деспотического режима.

Через два дня после совершенного им убийства Николаев при загадочных обстоятельствах погибает в Ленинграде при пе­ревозке в чекистском «воронке»; в это время первая волна чис­ток уже обрушилась на правящий аппарат советской власти; сотни человек были арестованы, подвергнуты тяжким пыткам и убиты; сотни тысяч были отправлены в Сибирь. И это было лишь началом пятилетней бойни, апофеозом которой стали безумные показательные процессы сталинской эры.

Не случайно первая часть этих театральных показательных процессов была начата Сталиным через несколько дней после вступления германских войск в Рейнскую область в марте 1936 года, — перед доведенной до белого каления и совершенно обезумевшей публикой бывшие аппаратчики сначала признава­ли свою вину, называя себя и других подсудимых протухшими изворотливыми червями, после чего их волокли к стенке. Гля­дя в лица солдат расстрельного взвода, они выкрикивали лозунги, прославлявшие Сталина и революцию, — точно так же как мятежные командиры штурмовиков, которые падали под пуля­ми эсэсовцев с криками «Sieg Heil!».

Таким образом, старая ленинская гвардия была смыта в сточ­ную канаву; одна ее фракция за другой представала перед судом, оговаривая следующую и взваливая на нее фальшивые обвине­ния, заранее отпечатанные на бумаге, которые потом зачитыва­ли тщательно подобранные на роли свидетелей инквизиторы. Пик британской политики умиротворения в 1937 году пришел­ся на очередной пароксизм сталинского террора, который был всего лишь вторым кругом массового очищающего жертвопри­ношения, начатого Лениным после Гражданской войны для то­го, чтобы сделать вечно уступчивым и податливым захваченный большевиками российский муравейник.

Радек, как один из ближайших сподвижников Троцкого, то­же был обречен. Хитрый и ловкий пропагандист множества кровосмесительных русско-германских сделок, один из тех при­вилегированных соратников, сопровождавших Ленина в орга­низованной Парвусом в 1917 году поездке через Германию, Радек был посажен на скамью подсудимых и тоже притворился преступником, сделав это, так же как и многие другие до него, только ради того, чтобы уберечь от расправы свои семьи. 23 ян­варя 1937 года, в ходе своих «признательных» показаний, в от­вет на требование следователя рассказать о сети заговорщиков, Радек обронил имена Путны и Тухачевского.

Путна был малоизвестным генералом, но Тухачевский был живой легендой. Первый был представителем мозга Красной Армии; в то время Путна служил военным атташе при советском посольстве в Лондоне, в то время как второй был самым влия­тельным командиром Красной Армии — прославленным Туха­чевским. Он родился в Москве, в дворянской семье, в 1893 году. В Великой войне от участвовал как офицер царской армии. В 1915и 1916 годах он дважды попадал в немецкий плен„ но оба раза находил самые невероятные способы бежать, проявив при этом такое мужество и солдатскую доблесть, что слух об этом славянском Монте-Кристо опередил его возвращение в Россию. Тухачевский с глубочайшим отвращением наблюдал картину распада и разложения русских армии во время краткого интермеццо Керенского, и, когда большевики захватили власть, он стал одним из тех офицеров, которые, в отличие от белых, от­бросили свои дворянские доспехи и надели красные звезды, в душе смирившись с тем, что миру, который они знали и люби­ли, не суждено вернуться и что Россию предстоит строить и со­зидать заново.

В возрасте двадцати шести лет он становится генералом в пре­образованной Троцким армии — и после этого, словно воплощен­ная Немезида, обрушивается на белых. В его послужном списке подавление мятежа чехословацкого корпуса, разгром Колчака в Сибири и, наконец, нанесение решающего удара по армии Де­никина. На его счету подавление крестьянского восстания, когда он не остановился перед применением отравляющих газов. К се­редине двадцатых годов он становится некоронованным прин­цем среди прочих «военспецов», став в авангарде молодых «спе­циалистов», мечтавших превратить старую императорскую армию в механизированный, высокоэффективный инструмент ведения современной войны. Нет поэтому никакой случайности в том, что именно он сыграл решающую роль в установлении тай­ных связей с германским военно-промышленным комплексом в период между 1926-м и 1932 годом. Русские тогда многому научи­лись у немцев: революционной теории танковой войны генерала Гудериана, как и многим другим секретам, полученным от выс­ших чинов рейхсвера: Шлейхера, Бредова, Бломберга...

К 1935 году «спецы» достигли таких успехов в превращении старой русской армии в построенный на строгих иерархиче­ских принципах молох своей мечты, что Сталин произвел амби­циозного Тухачевского, которого он называл «Наполеончиком» (167), и группу других командиров в маршалы Советского Сою­за — Тухачевский был самым молодым из них, ему в тот момент исполнилось сорок два.

К тому времени, хорошо зная положение в Германии (после того как он много лет общался с ее офицерской кастой во время инкубации нацизма), Тухачевский сумел верно угадать, разби­рая их пункт за пунктом, цели и планы гитлеровцев. Нельзя бы­ло терять ни минуты: Россия, Франция, Чехословакия и Брита­ния должны были немедленно объединиться и сокрушить нацизм в победоносной наступательной войне.

В январе 1936 года, когда умер король Георг V, Сталин как представителя СССР на похоронах монарха отправил в Лондон Тухачевского. Это была великолепная возможность: после похо­рон он рассчитывал встретиться с высокими чинами британ­ского генерального штаба, с которыми Путна заранее догово­рился о встрече от имени Тухачевского. Введенный, как и многие другие, в заблуждение относительно истинных целей и сущности Британской империи, он был уверен, что не понадо­бится много времени, чтобы убедить британских генералов со­гласиться на предложения, которые представлялись Тухачев­скому неотразимыми (168).

Приводя конкретные цифры, Тухачевский призывал британ­цев подумать о том, что к 1937 году темпы вооружения Герма­нии будут все еще значительно отставать от суммарного произ­водства вооружений во Франции и Чехословакии. Более того, растущее российское производство боевых самолетов, танков и артиллерийских орудий, которые можно было доставить в Че­хословакию по «воздушному мосту» через Польшу и Румынию и развернуть против немцев, могло настолько усилить оборонительный арсенал союзников, что даже упреждающая молние­носная война против Германии не нанесла бы им существенно­го ущерба, но позволила бы немедленно нейтрализовать нацистов.

И что же британцы? Они вежливо слушали и качали голова­ми, не проявляя к сказанному никакого интереса. Для оправда­ния своей пренебрежительной реакции они пустили в ход ложь о том, что Тухачевский завышает цифры, — такую же ложь, ка­кой они воспользовались в 1938 году, когда занимались демора­лизацией чехов. И разве лорд Лотиан не уверял в 1935 году груп­пу приехавших в Британию германских министров, что «немцы войдут в Россию как нож в масло»?

Расстроенный Тухачевский покинул Лондон. Он попытался повторить свой маневр в Париже. Но в то время французы не были настроены воевать, предпочитая отсиживаться за форти­фикационными сооружениями линии Мажино. «Но потом бу­дет поздно», — увещевал их Тухачевский. Прошло всего два меся­ца, и уже Фланден, министр иностранных дел Франции, после вступления немецких войск в Рейнскую область кричал британ­цам те же самые слова.

Потерпев поражение в Лондоне и Париже, молодой маршал вернулся в Москву как раз вовремя, чтобы принять участие в сессии Верховного Совета. Тухачевский был, мягко говоря, потрясен, выслушав речи министра иностранных дел Литвино­ва и премьер-министра Молотова и почувствовав себя глубоко уязвленным тем снисходительным, почти добрым тоном, в ко­тором эти руководители говорили о Германии.

Тухачевский поднялся на трибуну и выступил с речью, где не жалел разящих язвительных слов, направленных не только про­тив нацистов, но и против вождей партии, и эти шины, как ни странно, подействовали успокаивающе. Тухачевский говорил с уверенностью генерала, за спиной которого стоит мощная, подчиненная ему армия.

Если среди советских военачальников и были такие, кото­рых боялся Сталин, то Тухачевский, несомненно, был одним из них: безрассудно смелый и самой природой предназначенный привлекать к себе организованное недовольство, молодой мар­шал ставил под удар всю сталинскую и британскую политику умиротворения.

Согласно одной версии, которую многие отметают как фанта­стическую, советская секретная служба (ГПУ) сумела добыть в белоэмигрантском центре в Париже некое досье, якобы сфаб­рикованное гестапо, в котором Сталину были представлены «не­опровержимые доказательства» того, что Тухачевский, Путна и их сообщники не прекращали своей предательской деятельно­сти против России в течение более десяти лет, передавая Герма­нии советские секретные документы (169).

12 июня 1937 года на последних страницах советских газет были опубликованы короткие сообщения о казни Тухачевского и Путны. За этим последовала ликвидация 35 тысяч офицеров — примерно половина всего командного состава Красной Армии. Всего в сталинских чистках погибли две трети русского правя­щего класса — приблизительно 1 миллион человек.

Существует легенда о том, что Сталин обезглавил Красную Армию, чтобы отвести от Советского Союза угрозу нацистского вторжения и направить немцев на Запад — на Британию и Фран­цию, где, как он надеялся, вермахт будет сокрушен и уничтожен. Но если бы это действительно было так, то зачем тогда Сталин другой рукой всемерно усиливал немецкую военную машину, с бульдожьим упорством проводя с 1935 года политику экономи­ческого сотрудничества с рейхом?

Действительно, когда в марте 1938 года Энтони Идеи при­был в Москву из Берлина, там находились советские дипломати­ческие представители, которые вели с Шахтом переговоры о предоставлении Советскому Союзу долгосрочного кредита в 200 миллионов марок; этот кредит Сталин шумно рекламиро­вал как «свой величайший триумф» (170). За этот и другие, боль­шие по размерам кредиты нацисты получали из России неиссякающий поток куда более важных материалов: нефть, зерно, каучук и марганец, без которых, как это признают все, вермахт был бы не в состоянии начать войну в 1939 году (171). Сотрудни­чество было таким тесным, что в апреле 1937 года фюрер лич­но принял главного сталинского экономического представите­ля Канделаки. Русские эшелоны с военными материалами регулярно шли в Германию вплоть до самого нацистского втор­жения, до дня, когда вступил в действие план «Барбаросса», то есть до утра 22 июня 1941 года (172).

В итоге можно сказать, что Британия справа и СССР слева с 1919 года спланировали и построили здание нацистского рей­ха: первая дипломатическими ухищрениями, американскими заимствованиями, умиротворением, имперскими рынками и поддержкой со стороны Английского банка; второй — крас­ным террором, подавлением в Германии левой оппозиции и по­ставкой материалов, жизненно необходимых для подготовки и развязывания войны. Россия и Британия действовали в пол­ном согласии. Предоставленные самим себе нацисты не смогли бы зайти так далеко.

В марте 1938 года Советы без протестов признали факт ан­шлюса, а в мае, как мы видели, сорвали запоздалую попытку Франции создать коалицию против Германии. 10 марта 1939 го­да, обсуждая вопрос о недавних территориальных приобретени­ях Германии, Сталин так добродушно отзывался о нацистском рейхе, что три дня спустя Гитлер захватил оставшуюся часть Че­хословакии.

Весной 1939 года начался последний акт раскрученного мас­карада.

С одной стороны выступали британские умиротворители, которые продолжали давать нацистам соблазнительные обе­щания, и повторили эти лживые клятвы 16 марта 1939 года, ра­тифицировав заключенный с Германией договор о принципах будущих торговых отношений (173). С другой стороны высту­пила партия войны во главе с Черчиллем: эта партия высказа­лась за немедленное заключение союза с Россией и Францией, но поскольку Черчилль не занимал никаких официальных по­стов, это заявление было сделано только ради шумового эф­фекта.

19 мая Чемберлен, отвечая Черчиллю, официально отказал­ся связывать Британию какими бы то ни было союзами и, улу­чив момент, гротескно похвалил Польшу. Эту «мужественную нацию, — ораторствовал Чемберлен, не дрогнув ни одним муску­лом, — которая готова оказать нам любую помощь, какая будет в ее силах».

В то время как призрачная приманка британского партнер­ства продолжала раскачиваться перед глазами нацистов до нача­ла августа (и после), Британия в апреле 1939 года начала вести фиктивные переговоры с Россией и Францией, — фиктивные переговоры, единственной целью которых было загипнотизи­ровать Францию и заставить ее поверить в то, что Британия всерьез готова выступить против Гитлера в ближайшем буду­щем, что британцы и исполнили, направив 11 августа в Москву делегацию второстепенных генералов, не имевших никаких полномочий (174).

Россия не была одурачена всеми этими играми — на самом деле она была готова вступить в непосредственные перегово­ры с Германией еще в начале мая, когда Молотов был назначен министром иностранных дел, сменив на этом посту Литвино­ва, который, будучи евреем, не подходил для переговоров с на­цистами.

Все разрешилось 19 августа. В этот день Польша, окончательно потеряв голову, раз и навсегда отказалась пропустить через свою территорию советские войска, хотя Румыния наконец да­ла свое согласие. В этот же день Германия и Россия заключили торговое соглашение, и было объявлено, что для его подписа­ния в Москву прибудет Риббентроп.

23 августа 1939 года новый министр иностранных дел Гитле­ра приземлился в Москве, а поздним вечером дело было сдела­но: нацистская Германия и большевистская Россия подписали поразительный Пакт о ненападении — пакт Молотова — Риб­бентропа. Жемчужиной этого документа стал секретный про­токол, предусматривавший раздел Польши между двумя догова­ривающимися сторонами, — то была передышка перед великой бойней.

Потом в присутствии нацистских гостей красный царь вы­пил за здоровье фюрера, дождался отъезда Риббентропа и от­кровенно высказался в узком кругу: «Конечно, все это игра, в ко­торой каждый стремится обвести другого вокруг пальца. Я понимаю, чего хочет Гитлер. Он думает, что перехитрил ме­ня, но на самом деле это я перехитрил его... мы немного оття­нем начало войны...» (175)

До начала Второй мировой войны оставалось меньше недели.

12 августа, всего за две недели до заключения русско-герман­ского мирного договора, Эрнст Юнгер завершил окончатель­ный вариант своего романа «На мраморных скалах», который будет опубликован осенью того же 1939 года. Эта книга стала главным романом Третьего рейха, романом, написанным пев­цом германской военной касты (176). При аллегорическом про­чтении книга представляет собой эзотерическое повествова­ние, о превратностях судьбы Германии с момента окончания Великой войны до кануна войны Второй мировой; символика книги была временно использована гитлеровцами в их полити­ческих целях.

В романе «На мраморных скалах» рассказана история двух братьев, которые, будучи рыцарями, принимали участие в вой­не за Альта-Плану, но потом бросили мечи и предались благоче­стивым размышлениям за монастырскими стенами. Святилище монастыря — о происхождении ритуала в книге ничего не сказа­но — наполнено змеями, клубок которых периодически распу­тывается, и тогда становится видимым геральдическое пыла­ющее колесо — свастика.

Однажды братья были посвящены в члены братства, назы­ваемого орденом Мавританцев (177). Сила была тем началом, которому поклонялись в их ложах, а устав братства требовал, чтобы господство проявлялось бесстрастно, как в смутные времена, так и в эпохи мира и порядка, поэтому нет ничего удивительного в том, что в подземных коридорах Мавритании можно было видеть мирно беседующими между собой членов смертельно враждовавших между собой партий. Все они были учениками одного и того же мастера. Таким мастером был Главный Смотритель, страшный великан, более величествен­ный, чем сама жизнь, наполовину гигант, наполовину зверь — грозный тиран, земной до мозга костей, но соблазненный «ме­тодом».

Угнездившись на мраморных скалах, возвышавшихся над процветавшими графствами Марины, отшельники с вожделе­нием взирали на простиравшуюся к югу Бургундию и на остров Альта-Плану, покрытый вечными льдами. На севере, за кромкой скал лежали пределы Кампании, переходившие в болотистую местность по мере приближения к полукружию густых и диких зарослей лесных владений Главного Смотрителя. Там, в месте, известном как Роща Живодера, можно было украдкой наблю­дать, как приспешники Смотрителя с неслыханной жестокос­тью приносят кровавые жертвы.

Война на границах Альта-Планы навсегда покончила с поряд­ком и миром, царившими в прибрежных владениях: там исчезло самое понятие о чести. Марина, ставшая теперь гнездом пре­ступников, кишела чужеземными агентами и шпионами, явив­шимися туда из темных северных лесов. Из-за войны командую­щий армией Биденгорн приобрел значительное влияние. В гуще беспорядков и смуты его расположения искали как предводите­ли кланов, так и всякий сброд, с которым он пошел на компро­мисс, уступив им власть в некоторых областях. Дурная кровь хлынула из лесов в жилы мира, и слабые восстали против зако­на, который господствовал над ними ради их же блага. Сопро­тивление мятежной ярости охотников и еще более грубых и ди­ких лесных жителей олицетворял собой гордый Беловар, главный пастух Кампании. Этого Беловара часто видели в мона­стыре. Ферма его была домом для многих сынов земли, не желав­ших смириться перед силами тьмы.

Однажды Бракмарт, член братства Мавританцев, одержи­мый мечтой о возрождении солнечных храмов старой расы богов, явился к отшельникам в сопровождении молчаливого юного принца и заговорил о своем плане. Бракмарт поведал принявшим его отшельникам о своем намерении попытать счастья на севере, где он воплотит в жизнь свою теорию, и в новом людском муравейнике хозяева будут отделены от ра­бов, и никогда больше не будет им позволено смешиваться между собой.

По совету таинственного священнослужителя, главы матриархальной церкви, маячившей на заднем плане сцены, Бракмарт и принц, вместе с присоединившимися к ним братьями, двинулись на завоевание демонического леса. Их поддержали в этом предприятии Беловар и Сомбор, дородный сын Белова­ра, которые натравили на мастифов Смотрителя две своры своих рычащих псов, возбужденных кровью, которую они слизали с флагов своих хозяев.

Собаки Беловара — гордость старика — храбро дрались в ужас­ных нечестивых зарослях, но красные собаки Смотрителя, леде­нящий хохот которых был слышен издалека, одолели их числом. Красная Тряпка, огромный колосс, ведущий за собой красную свору, с такой невиданной яростью набросился на Беловара и его собак, что вскоре ряды пастухов дрогнули. Они были подавлены превосходящей силой: один за другим они погибали, безжалостно убитые врагами. Отступая, братья увидели на опушке Рощи Живодера отрубленные и насаженные на пики головы Бракмарта и принца. Когда они вернулись в Марину, было уже поздно: взору рассказчика открылась картина страшного разру­шения, он долго не мог отвести взгляд от руин городов, которые превратились в дымящиеся развалины, среди золы которых, словно рубины, пылали огни пожарищ.

В сумрачном финале фантазии Юнгера Красная Тряпка ве­дет свои полчища в последнюю атаку на убежище отшельников в мраморных скалах, но когда собаки ада врываются в ущелье, на них набрасываются священные змеи и душат собак одну за другой

Между тем крестьяне сбиваются в толпы и на перегруженных кораблях устремляются из поверженной и разрушенной Марины в Бургундию и Альта-Илану. Братья садятся на один из таких кораблей и достигают на нем ледяного поля, окружающего видимый остров, где их — в уютной усадьбе — принимают гостеприимные друзья, — друзья, бывшие некогда рыцарями, с которыми сражались братья в той давней войне. При виде этого убежища рассказчик заключает: «Мы почувствовали, что вернулись домой».

Рассказчиком был сам Эрнст Юнгер, а братом Одо его млад­ший брат Фридрих Георг, оба они — в унтер-офицерском чине — ревностно сражались на Западном фронте в Первую мировую войну, в той «давней» войне с Британией — ледяным Альбионом, выведенным в романе под названием Альта-Плана, находившая­ся напротив Бургундии, то есть Франции. Марина — это Герма­ния, а прибежище отшельников — это что-то вроде ложи Туле: место обитания элиты, оккультистов, наивысшее достижение ду­ха созидателей Новой Германии — протонацистов типа Юнгера, который с самого начала был причастен великой сети власти. Орден Мавританцев — это антипод Туле, братство франкмасо­нов, порождающее тиранию во всех ее формах; отсюда реальная возможность увидеть в коридорах этого ордена националистов разный сброд — большевиков и профессиональных революцио­неров, — таких людей, как, скажем, Парвус или Требич.

Состояние упадка, в котором оказалась Марина после войны, — это прозрачный намек на пораженную невиданной корруп­цией Веймарскую республику, в течение всего одной ночи Герма­ния превратилась в дом греха, где клятвопреступники смешались с рабами, охотниками и лесными бродягами. Охотники — это со­циалисты, с которыми Биденгорн, командующий рейхсвером (Гренер, Сект, Шлейхер...), заключил зловещий пакт от имени кланов (высших классов) ради подавления Советских республик. Эти советы, в свою очередь, были инфильтрированы лесными бродягами, то есть коммунистическими агентами, явившимися из лесов — кровавых лесов большевистской России — и заполонившими равнины Кампании (Центральной Европы).

Ополчением против этих дьявольских орд стали Беловар с сыном Сомбором и двумя сворами собак: явно подразумева­лись Гитлер, тучный Геринг, СС и СА, маршировавшие под зна­менами, обагренными кровью мучеников 9 ноября 1923 года*,

«В воскресенье утром состоялась самая уникальная церемония Третье­го рейха — освящение флагов. Перед фюрером ставили «знамя крови», то самое знамя, которое несли повстанцы, убитые во время подавлен­ного путча 1923 года перед Домом полководцев в Мюнхене... Одной рукой канцлер брал полотнище кровавого флага и полотнища флагов, которые подлежали освящению. Вероятно, фюрер считал, что являет­ся проводником каких-то флюидов и через него благословение пав­ших мучеников передавалось на новые символы германской Отчизны. Чисто символическая церемония? Я так не думаю. В душе Гитлера, как и в душе каждого немца, неистребимо живет идея о своего рода мисти­ческой трансфигурации, аналогичной той, что подразумевают под благословением воды католическим священником, если даже не евха­ристии. Тот, кто не усматривает аналогии между освящением флага и освящением хлеба, тот ничего не понимает в нацизме. Я не знаю, ка­кой была Германия в стародавние времена. Но сегодня это великое, странное государство, более чуждое нам, нежели даже Индия или Ки­тай. Сам флаг подчеркивает это поразительное восточное впечатле­ние...» (Робер Бразильяш. «Les sept couleurs». Paris: Plon, 1939. pp. 123-124)

намек на ритуал освящения флагов, введенный Гитлером в 1926 году (178).

Сюжет строится вокруг начавшейся экспедиции Бракмарта и принца: это вторжение в Россию — операция «Барбаросса», которую возглавили руководители СС (Бракмарт и его одержи­мость археологией предков) и юнкеры вермахта, символизиру­емые немым принцем, молчание которого возвещает трагиче­ское предчувствие неминуемого конца. Юнгер, считавший своим долгом служить в армии*,

* Он действительно вступил в армию во время Второй мировой войны и служил офицером — некоторое время в оккупированном Париже, а йотом короткое время на Восточном фронте.

был, однако, убежден, что «па­стухи» Германии будут пожраны Сталиным — Красной Тряп­кой, — которого поддерживал сам сатана, Главный Смотритель. В конце романа большевики опустошают всю Европу, а посвя­щенные нацисты покидают мраморные скалы и «возвращаются домой», в дубовые рощи своих рыцарственных братьев в Брита­нии. Пораженческое повествование о грядущей битве со Стали­ным побудило некоторых нацистских цензоров, включая Геб­бельса, требовать запрещения книги и наказания автора, но Гитлер, лично вмешавшись в это дело, запретил кому бы то ни было трогать барда. Такая аллегория, написанная к тому же писателем, который искренне полагал себя одним из величай­ших литераторов двадцатого столетия, своим акцентом на (1) религиозной ненависти к красной империи на Востоке, (2) не­избежности духовной победы над врагом — змеи душат красных собак, и (3) руке, судорожно протянутой в сторону британских братьев по расе, стала поистине тем закодированным послани­ем, какое фюрер страстно хотел довести до людей, которых он искренне считал своими союзниками, — представителей британ­ской партии мира. Нацисты, чувствуя, что почва, на которой им приходилось делать первые шаги на пути к воине, продолжает колебаться у них под ногами — а эти колебания были результа­том непрекращавшейся британской симуляции, — изо всех сил старались укрепить это ускользавшее из рук партнерство с Бри­танской империей, в каковом они видели единственный залог возможности построить свой ацтекский муравейник на украин­ских равнинах.

Но даже метафоры Юнгера были бессильны повлиять на ре­шения, принятые задолго до того, как Сталин дошел до мрамор­ных скал, принятые людьми, которые никогда не были и не бу­дут друзьями немцев.