Chapter Eighteen George Orwell and the Zionist Factor

A chapter and more having been given to the subject of revolutionary changes in the realm of high finance during this century, more attention must now be given to the other half of that alliance of Money and Intellect which has given the world an age of conflict unprecedented in recorded history, namely, that which has to do with changes in the realm of the mind.

How could it have been possible for the Western collective intellect, so wondrous a perfomer in science and technology, to perform so dismally in the realm of politics, and even to embrace with enthusiasm a Marxist interpretation of history?

An equally important question: By what mental process was the world's Jewish population, thinly distributed in the countries of the West, able to acquire its present enormous ascendancy, both in terms of wealth and political influence?

A massive 20th century Jewish triumph on the battleground of the mind must therefore be considered under two separate aspects: 1. The failure of the Western intellect to measure up to the challenge of radically changed historical circumstances, and 2. The employment by the Jews of mental skills of a kind which conferred on them an insuperable competitive advantage.

In other words, the disparity cannot be attributed entirely to an exercise by the Jews of some superior mental skill; just as important a factor was the state of spiritual and intellectual disablement prevailing in the West,

Part of the explanation, of course, is the fact that the Western intellect has been almost exclusively outward-looking and therefore correspondingly starved of the insights, value feelings, intimations of instinct which are required if a population is to be fit and in form for struggle.

George Orwell, with his two small books Animal Farm and Nineteen Eighty-Four has made it easier for the people of the West to understand what has been happening on the battleground of the mind. These books contain an account of his own spiritual and intellectual experience, what happened to him and what he was able to find out, presented as modem parables.

Like most of his generation of Western intellectuals, he was one of the ‘animals'’ in Animal Farm, easily deceived and ever ready to deceive himself. Animal Farm is not only a graphic exposé of Marxist Socialism; it exposes also the dangerously delusive character of “idealism”-abstract ideas about a planned future for mankind which have the effect of a mirage on the minds of those laboring under a sense of lost purpose and direction.

Orwell's experience as a Socialist partisan in the Spanish Civil War left him totally undeceived, a man of considerable natural talent suddenly set free from the imprisonment of an entire system of erroneous ideas and beliefs,

Orwell makes no attempt to explain this Idealism in which intellectuals seek refuge from an unrtlenting reality; all he does in Animal Farm is to present a living picture in which idealism and its consequences are interestingly and amusingly exhibited.

A significant feature of the story which might easily be overlooked is that the lords and masters on Animal Farm are all of one kind, namely the pigs, who stick together and dominate the rest with the recalcitrant pig Snowball as Leon Trotsky’s opposite, the parallel with the Bolshevist drama could hardly be closer. Toward the end of 1983, as Time magazine put it. . .

... the imminence of the Orwellian year galvanized a small army of professors, critics and writers, journalists, pundits, social scientists, politicians and professional doomsters; and hardly anyone paid for thinking out loud seemed to have been able to resist the temptation to play with Orwell’s numbers.

There was no need to speculate about the date "1984w because Orwell was not offering a glimpse into the future, but only an insight into what was actually happening, and continues to happen, as the 20th century world revolution continues to expand its dominion over mankind.

What many of those pundits, social scientists, etc., still do not realize is that there had emerged out of the luminous intelligence and illuminating experience of George Orwell weapons of the mind to match all those which during this century have given the Jewish

people a competitive edge over the rest of mankind.

What he did was to isolate and give names to meanings which had hitherto formed no part of the mental processes of the people of the West, making them more easily thinkable and communicable. Most of those new names or words are now part of the English language, expressions like "Big Brother," “Goodthinker,” "Doublethink," “ Newspeak,” “Crimestop,” ‘‘Memory Hole," etc.

We are taken on a conducted tour through the morally unsanitary world to which all those concepts belong and must harden ourselves against squeamishness as, with Orwell as guide and mentor, we familiarize ourselves with “Doublethinkrl and find out what it means to “Know and not know,” to "be conscious of complete truthfulness while telling carefully constructed lies,” to “hold contradictory opinions and believe them both," and “even use logic against logic"-devices which cannot be practiced with real skill and safety except by those who have been trained to practice them like second nature.

All people are, of course, capable of some degree of “Doublethink,” but none can bring it to so high a degree of perfection and practice it like second nature except those who, from an early age, have lived simultaneously in two mental worlds. It is an attitude and set of mental skills which, for the Jews, makes possible the implementation of what Prof, Sir Arthur Keith has called a “dual moral code“; that is to say, a moral code which, for the Jews, clearly distinguished "us" and “our" interests from “them” and “their" interests.

This Doublethink is practiced more easily and with more safety by the Jews because, as Jung has pointed out, Jews acquire an expanded area of consciousness and find it easier to attach a negative value to the Unconscious, However, even for the Jew, there is a penalty to be exacted, that of partial alienation from nature, a diminished interest in things for their own sake with loss of creativeness-all of which adds up to cultural sterility. The gentile, on the other hand, practices at his peril a science of dissimulation which depends entirely on a willingness to put reality “on hold” and of then trying to retrieve it after unreality has accomplished its adversative purpose. The penalty for failure to accomplish this trick completely can be a chronic weakening of the hold on reality, a condition of psychic disturbance with alarming personal implications.

What we see in the application of “Doublethink,” both in politics and in commercial transactions, is a substitution of moral aggression for physical aggression; and in public affairs moral terrorism replaces physical intimidation.

"Doublethink" has two aspects: Positive and Negative, representing on the one hand those who use it and, on the other, those against whom it is used, the aggressors and the victims, The first and simplest state of the discipline, as Orwell puts it, and one that can be taught even to young children, is called, in "Newspeak,” “Crimestop." This “Crimestop” means the faculty of stopping short, as if by instinct, on the threshold of any dangerous thought. It includes the power of not grasping analogies, of failing to perceive logical errors, of misunderstanding the simplest arguments if they are inimical to the prevailing orthodoxy. Orwell calls it “protective stupidity."

What Orwell calls “CrimestopM is a device of moral terrorism designed to circumscribe the area of permissible inquiry and debate, the equivalent of an electrified fence in the realm of the intellect.

The area of inquiry and debate most rigorously circumscribed by "Crimestop” today is that which has to do with the power, political role, history and commercial practices of the Jewish people. There is, in fact, no other area of strictly proscribed inquiry and debate. Churchmen in senior positions are free to call into question long established articles of orthodoxy, and newspaper editors and politicians can agitate for the abolition of the monarchy, without fear of personal consequences. There never was more freedom of public utterance - but with one area excepted, anything with a bearing on the role of the Jews in modem history, as Orwell must well have known,

Orwell, therefore, instead of flouting that prevailing Crimestop, thereby also frightening off scores of thousands of potential readers of his books, circumvents it by means of a clever trick of "Doublethink," He presents the forbidden truth in an inverted form, inside out or upside down, as it were. And so, just as in his imagined Oceania the tyrant is presented as the caring “Big Brother," the daily falsification of news is carried out by the “Ministry of Truth,” and the secret police are run by the "Ministry of Love," Orwell cunningly presents the Jew Emmanuel Goldstein as the would-be liberator of the oppressed population. Goldstein then proceeds to expose the entire technology of the system of population control.

We read of this “liberator" in Nineteen Eighty-Four,

A day never passed when spies and saboteurs acting under his directions were not unmasked by the Thought Police, He was the commander of a vast shadowy army, an underground network of conspirators dedicated to the overthrow of the state, The Brotherhood its name was supposed to be. There were also whispered stories of a terrible book, a compendium of all the heresies, of which Goldstein was the author and which circulated clandestinely here and there. It was a book without a title. People referred to It, if at all, simply as the book. But one knew of such things only as vague rumors.

It was this “book,” supposedly written by the Jew Goldstein, which came into the possession of the story’s hero Winston Smith, laying bare the secret of “Doublethink” as key to the enormous power of the Socialist totalitarian,

And so, Orwell got his book past that worldwide system of informal censorship which forbids the discussion of the Jewish role in history, past or present; ail he had to do was to attribute this brilliant exposure of the forbidden truth to the benevolence of a Jewish "liberator.’' Not only was “Crimestop" switched off throughout the book trade, but it was switched off also for scores of thousands of readers who might have been scared at the idea of reading a detailed exposition of a system of psychological warfare which has conferred on the Jewish nation an insuperable competitive advantage in the 20th century.

As was only to be expected, many of those who recognized and fully appreciated this brilliant analysis of population control as practiced in the modem world, wondered how he could have made the blunder of choosing an obviously Jewish character in his book to articulate it.

For example, a reviewer in the CDL Report, the journal of the Christian Defense League of America, in its issue of February 1984, had this comment to make:

A major fallacy of Nineteen Eighty-Four, as we patriots would view it, is the designating of a Jew, “Emmanuel Goldstein,” as the would-be "savior of the people.” One contemplates whether Orwell had an inkling in the 1940s that Jews were documentedly the prime source of revolution in the world, To make a Jew appear as the beacon of light against tyranny, as Orwell did, goes beyond the ridiculous. It detracts considerably from the writer's credibility.

The Jewish writer, T.R, Fyvel, seems to have suspected that Orwell had some ulterior motive in choosing so conspicuously a Jewish name for the “liberator” who reveals the entire truth about “Doublethink";

As a friend one took George Orwell as he was: and, as if to show that he knew more about such things than one might think, he did call his last rebel in N in teen Eighty-Four Emmanuel Goldstein, and modelled him on Trotsky.

The key to the Orwellian riddle is easily missed, as in any allegorical handling of a highly abstract theme. It can be found on page 267 where the rebellious Winston Smith, bent on preserving his mental integrity and sanity by insisting on the truth, is interrogated and bullied by the inquisitor O'Brien:

As you lie there, said O'Brien, you have often wondered-you have even asked me-why the Ministry of Love should expend so much time and trouble on you. And when you were free, you were often puzzled by what was essentially the same question. You could grasp the mechanics of the society you lived in, but not its underlying motives. Do you remember writing in your diary: "I understand how, I do not understand whe? It was when you thought about why that you doubled your own sanity. You have read the book, Goldstein's book or parts of it at feast. Did it tell you anything you did not know already?

“You read it?," said Winston.

I wrote it. No book is produced individually, as you know,"

What Orwell reveals here is that Emmanuel Goldstein, although continually represented by the Ministry of Truth (Minitru) as the archenemy of the Socialist state of Oceania, is, in fact, the personification of the inner core of the ruling party. In other words, Goldstein and Big Brother are interchangeable terms.

Orwell never discussed Zionism in his writings, but his literary contemporaries have left us in no doubt that he was decidedly against it, Fyvel, himself a fervent Zionist, has this to say:

I know that Orwell completely disagreed with me; to him the Palestine Arabs were colored Asians, the Palestine Jews the equivalent of the white rulers of India and Burma, and over­simplification from which he was not to be budged . . .

Like all those who declare themselves against Zionism, Orwell Was accused of being anti-Semitic. Fyvel writes:

Our differences over Jewish issues went beyond Palestine and Israel. In a letter Orwell wrote to Julian Symons, he said: “1 have no doubt Fyvel thinks I am anti-Semitic.” Well, no, I never would have said that. Orwell's friend Malcolm Muggerridgc, however, did. In his reflections on Orwell’s funeral service he wrote: "Interesting, I thought, that George Orwell should have so attracted Jews, because he was at heart strongly anti-Semitic,"

The fact that nearly all of Orwell's early supporters were Jews is hardly surprising since the Socialist movement in Britain was at the leadership level largely a Jewish enterprise, prominent among the front runners being the likes of Victor Gollancz, proprietor of the Left Book Club, and Prof. Harold Laski, who quickly recognized Orwell’s great value as a proselytizer of Socialist idealism.

But was Orwell anti-Semitic in the sense of being actually hostile to Jews? Fyvel reveals more perhaps than he himself realized when he discusses a somewhat heated argument he had with Orwell over an article entitled Revenge is Sour, in the Tribune of November 9, 1945:

In this he described how. shortly after the fighting ended, he was shown around a prisoner-of-war camp in south Germany by a young Viennese Jewish officer in a U,S, Army captain's uniform, whom he tried hard to like but clearly did not. He related how he watched this officer shout at and kick a captured SS officer who, one-time torturer though he probably had been, now looked to Orwell only a pitiful being in need of psychological treatment.

What upset Fyvel was this brief passage in Orwell’s article: *It is absurd to blame any German or Austrian Jew for getting his own back on the Nazis,"

Fyvel continues:

That was all he wrote of the background, which I thought quite out of proportion. I said to Orwell that here in Hitler's so-called “final solution of the Jewish question" one had the greatest deliberate crime committed in man's history, yet all Orwell did was to mention it in one brief and dismissive sentence in a lengthy article telling how one Jewish officer kicked one SS man, an action Orwell referred to as "getting his own back." That was surely standing history on its head. How conceivably could the relatives ol the six million murdered Jews ''get their own back?"

Fyvel admits that his remonstrance had no effect whatever on Orwell' views. Indeed, instead of sharing Fyvel's indignation about German *war crimes,” Orwell has in the same article called on the British Government to protest against the Soviet expulsion of Germans from East Prussia as a crime against humanity.

There is only one conclusion to be drawn from all this: Orwell did not believe the story of the gas-chamber killing of six million Jews,

And his experience in the Spanish Civil War, faithfully chronicled in his book Homage to Catalonia, would have left him with little or nothing to learn about the Jewish role in modem wars and revolutions.

Moreover, Orwell’s reference to the officer “he tried to like but did not" shows that he was unfavorably impressed by the innumerable young Jews in American army uniforms, most of them more fluent in German than English, who swarmed all over Germany almost from the moment the shooting stopped.

So was George Orwell anti-Semitic? In an essay written in February 1945 titled Anti-Semitism in Britain, he declares that anti-Semitism should not be “Why does this obviously irrational belief appeal to other people, but rather "Why does anti-Semitism appeal to me?”

Orwell's entire approach to the subject of the "Jewish mystique” is exactly the same as that of William Shakespeare; he recognizes the existence of an almost universal negative response to the Jewish presence and practice, but is free from any animosity towards Jews as fellow human beings. Both are concerned only with revealing and explaining a nationalism which, unlike all other nationalisms, is practiced in geographical dispersion and which sets the Jews in a continuous relationship of antagonism towards the populations among whom they dwell-an antagonism which can never be wholly concealed.

The choice for the Jewish people, therefore, is either to triumph over all other populations, one nation presiding over the ruin of all the others, or they must submit to assimilation, as many Jews continue to do.

Shakespeare, in his Merchant of Venice, by marrying Shy lock’s daughter Jessica to one of Antonio's Christian friends and by inviting Shylock to be converted, makes a plea for assimilation as the only feasible solution of a problem which has plagued Jew and gentile alike for many centuries. What is more, he demonstrates that, strictly speaking, there is no such thing as "anti-Semitism,” since it is primarily the practice of discrimination by the Jews that sets up the antagonism. The Jewish establishment strongly opposed the presentation of The Merchant of Venice on the stage, or through the medium of film or television, not because of any fear that it might incite hostility towards the Jews, but only because it would enhance assimilatory influences.

George Orwell was more interested in the grand drama of modem power politics and, in particular, with the Jewish role in the power-concentrating process of Socialism. If it is true, therefore, as Malcolm Muggeridge believed, that he attracted the interest and attention of Jews, the explanation, possibly, is that he was himself intensely interested in them and because, moreover, his attitude towards them has no trace of personal animosity. Orwell's writing, especially in Nineteen Eighty-Four, would also have evoked a sympathetic resonance in the minds of Jewish readers because, in effect, it helps to explain the Jew to himself.

The message for the peoples of the West to be drawn from Orwell’s two books, Animal Farm and Nineteen Eighty-Four, and reinforced by all his other writings, is that the present imbalance in the relations of Jew and gentile can be redressed in only one way: host populations must learn how to cope. And there is only one way in which they will ever be able to cope: by matching those weapons of the mind and techniques of nonviolent aggression which now confer enormous competitive advantage on the Jewish people. The gentiles do not need to be able to use such weapons of the mind; the only defense they need is to know and understand them, depriving their opponents of the ability to use them.

As the challenges of the 21 st century beckon and threaten America and the West, It is more vital than ever that we understand the forces that move the world’s—and thus our own—affairs. Are these motive forces always as they

are reported in our newspapers and taught in our schools7 Or are such recent, earth-shaking events as the collapse of Soviet Communism, the Gulf War, and the never-ending Middle East crisis linked by a common, invisible thread?

In The Zionist Factor, veteran British journalist Ivor Benson uncovers long-suppressed evidence of the dynamic, critical Jewish role in events as diverse, and as momentous, as the Bolshevik Revolution, the formation of the modern state of Israel, the dizzying ascent of both Communism and capitalism, and the anti colonial and post-colonial upheavals throughout the Third World.

The Zionist: Factor crackles like an espionage thriller with drama and revelation; it explains and instructs like a golden- tongued orator; and it seeks neither to blame nor to condone, only to understand.

After gaining—thanks to Mr. Benson’s probing and unflinching analysis—a clear-eyed glimpse through the sham and artifice of today’s “information managers,” no one need ever look at world polities through the false spectacles of the media and the diploma mills again.

The Zionist Factor:

The wish Impact on Twentieth Century History Copyright c1986, 1992 by Ivor Benson.

All rights reserved.

This revised Noontide Press edition published February 1992. Noontide Press

1822l/s Newport Blvd., Suite 183 Costa Mesa, CA 92627 U.S.A.

Manufactured in the United States of America.

ISBN; 0-939482-32-0

Ивор Бенсон

Сионистский ФАКТОР

Еврейское влияние на историю двадцатого века

Введение

Потребность в беспристрастном, правдивом обращении с еврейской историей X в последнее время стала больше, чем когда-либо прежде », - пишет профессор Ханна Арендт. Она продолжает: «Политические события двадцатого века ввергли еврейский народ в бушующий центр событий ... еврейский вопрос и антисемитизм. , , Стал катализатором роста нацистского движения и создания организационной структуры Третьего Рейха. , , То для мировой войны с беспрецедентной жестокостью ».1

Как ни велика необходимость, тема влияния евреев на историю двадцатого века старательно избегают современные ученые, потому что, как еще один еврейский профессор истории замечает: «Еврейское присутствие. , , Сопротивляется инструментам и препятствует предположениям современной науки ».2 Окольный способ сказать, что для историков-истеблинников предмет слишком жаркий, чтобы обращаться с ним.

Само собой разумеется, что не может быть расследования мотивов и действий тех, кто находится в «центре бурь вещей», кроме как в контексте последовательной тотальной или унифицированной интерпретации истории этого периода. Иными словами, роль евреев не может иметь никакого значения, кроме как фактора, имеющего большое значение в истории многомиллионного века.

При рассмотрении предмета, столь сложного и многогранного, метод, используемый в этой книге, представляет серию отдельных исследований, каждая из которых, как можно надеяться, будет способствовать глубокому и всестороннему пониманию долгого беспокойства, которое испытывают евреи И язычников.

Слово «сионист» предпочитается в названии книги как представляющее собой сильно измененное еврейское присутствие двадцатого века, в котором аппетиты глобальной политики власти почти полностью вытеснили религию как основной источник мотивации еврейского единства и исключительности.

Основная цель автора - объединить и правильно интерпретировать информацию, которая всегда была доступна, а не раскрывать то, что было до сих пор неизвестно.

Не будучи враждебным по отношению к лицам еврейского происхождения на основании такого происхождения, мы постарались максимально четко выразить отношение, которое всегда преобладало на Западе, - это полная недискриминация с точки зрения принятия и ассимиляции. Другими словами, мы говорим, что ассимиляция никогда не была проблемой для Запада или для любого еврея, желающего быть ассимилированным и полностью принятым, - еврей, как указал профессор сэр Артур Кейт, расово неотличим от других кавказцев, составляющих основной поток Западных народов.

Поэтому для искажения логики следует назвать «антисемитскую» книгу, которая выступает за полное и безоговорочное взаимное признание, придираясь только к еврейской позиции, которая жалуется на дискриминацию, продолжая отвергать постоянное предложение о принятии и ассимиляции.

Вооруженный таким прозрением, западник оказывается в морально неуязвимом положении во всех своих отношениях с людьми еврейского происхождения. С другой стороны, еврейские лидеры, особенно сионистские, когда они отклоняют приглашение полностью и откровенно обсуждать весь вопрос о еврейском сепаратизме, признаются в уязвимости своего положения.

Близкие источники острых эмоциональных реакций, которые склонны препятствовать обсуждению еврейского вопроса, легко проследить и идентифицировать: еврейские лидеры, которые стремятся сохранить разделение, реагируют со страхом и гневом на любые влияния, которые действуют в пользу ассимиляции; И язычники, когда-либо осознающие то, что они считают инопланетным присутствием в их среде, часто возмущены превосходной еврейской сообразительностью, которая кажется безудержной моральным чувством, которое обычно регулирует поведение внутри однородного сообщества.Ситуация, созданная таким образом, при которой зарубки могут повыситься с обеих сторон, когда будет предпринята попытка обсудить еврейское присутствие на Западе.

Если в этой книге есть еще одно важное послание, то оно заключается в следующем: вся ответственность за то, что Шпенглер называет «упадком Запада», должна прямо стоять на плечах народов Запада, а не на евреях, для народов Западных стран

Сами создали морально негигиеничные социальные и политические условия, которые делают их восприимчивыми к изнурительным влияниям, которым до сих пор они могли противостоять довольно легко. Иными словами, современное еврейское господство - не причина западного декаданса, а лишь один из его более заметных симптомов.

Заметка:

Несколько глав в этой книге уже полностью или частично появились в моем информационном бюллетене « За новостями » . Не было предпринято попыток избежать повторения определенных тем и идей в разных главах, целью писателя было сделать их более ясными В рельеф, представляя их в разных контекстах.Действительность предложенных интерпретаций родов может быть проверена против разворачивания истории, отраженной в текущих новостях.

- Айвор Бенсон

Заметки

1, Х. Арендт, Происхождение тоталитаризма, с. С; Это Эпоха Конфликтов , Фрэнк П. Чамберс, Кристиан Фелпс Харрис и Чарльз К. Бейли.(Харкоерт).

2. Профессор Генри Л. Фейнгольд, Государственный университет, Нью-Йорк,

Глава Один

Шекспир и закон справедливости

Обижать и судить - это разные должности, И противоположных натур,

-Вильям Шекспир

В связи с тем, что в наше время в качестве предмета, к которому в наше время было присоединено табу, столь же могущественного, как и любое из когда-либо существовавших в первобытном обществе, мы находим, что наша позиция значительно усилилась благодаря трактовке Уильямом Шекспиром того же предмета в его большой пьесе « Венецианский купец» ,

Шекспир не анализирует, не рационализирует и не пытается объяснить отношения евреев и неевреев, но вместо этого дает нам, как форму глубокого обучения, блестяще полное и точное драматическое представление того, что было тогда и остается по сей день, для большинства людей , Озадачивающая часть реальности.

Разницу между тем, что происходит в реальной жизни и тем, что происходит на шекспировской сцене, можно легко объяснить. В реальной жизни субъект отношений евреев и неевреев чрезвычайно сложный, выброшенный из интеллектуального фокуса бесчисленными противоречиями и двусмысленностями. В пьесе антагонизм евреев и неевреев ясно различим и понятен; В реальной жизни картину гораздо труднее читать, так как евреи и язычники ищут взаимной выгоды в отношениях различной глубины и долговечности, и все это в обстоятельствах и условиях, бесконечных в своей изменчивости.

Шекспировская пьеса - это отрывок прочных отношений, мотивов и влияний в трудных отношениях между евреями и неевреями, представленных в виде простого повествования, которое не оставляет каких-либо последствий невысказанным и столь же истинно для сегодняшней жизни, как и тогда, когда это было написано.

Как отмечает У. Мёльвин Мерчант в первом абзаце его научного введения в издание «Новый пингвин» 1, любое предположение о том, что « Венецианский купец» предназначалось только как развлечение, «прямо противоречит нашим глубочайшим интуициям в отношении этой странной и сложной игры».Он добавляет : «Ясно, что Венецианский купец очень озабочен двумя вопросами, связанными с елизаветинской озабоченностью: еврейством и ростовщичеством».

Поэтому неудивительно, что еврейское влияние в нашем столетии было в значительной степени усилено, чтобы предотвратить представление этой пьесы на сцене или на экране кино; Она слишком близка к тому, что имеет место сегодня. Все еще широко распространена напряженность в отношениях между евреями и неевреями, независимо от того, насколько крепки те облигации, которые объединяют эти два в сфере меркантилизма, и чем больше возникает беспокойства по поводу последствий денежной системы, в которой деньги рассматриваются более как Товар и инструмент политики, а не как средство обмена.

Не может быть никаких сомнений в том, что Шекспир читал и глубоко задумывался о тревожных отношениях евреев и неевреев, и что задолго до того, как его пьеса была внесена в Регистр канцелярии в 1598 году, происходило брожение дебатов по этому вопросу на всем протяжении Западный мир.

История Англии Рафаэля Холлиншеда , источник, из которой Шекспир рисовал обильно при написании его главных английских исторических пьес, дает некоторые фактические доказательства относительно власти евреев и их деятельности в Великобритании.Мы читаем, например, описание Холиншедом сцен, сопровождающих коронацию Ричарда I;

В этот день коронации короля Ричарда евреи, обитавшие в Лондоне и в других частях королевства, будучи там собраны, извинялись, поскольку это имело место, поскольку они хотели соблюдать ту же коронацию с их присутствием и представить Король почетный подарок. , ,Царь Ричард, ревностный ум к религии Христа, отвращение к своему народу (и сомневающийся в том, что некоторое колдовство к тому времени будет практиковаться) приказал, чтобы они не приходили в церковь, когда он должен получить корону, и во дворце, пока он был на обеде ,

Отношение короля, «отвратившего» еврейский народ, было более выражено лондонским населением во время коронации Ричарда, результатом чего стала серия беспорядков, которые, по словам Холиншеда, выглядят следующим образом:

Король рекламировался из этой буйной попытки возмутительных людей ... грубого рода тех, кто собирался портить, грабить и мешать дома и магазины евреев ... эта широкая ярость разъяренных и беспорядочных людей продолжалась с В середине одного дня до двух доков, с другой, общины все это, что, хотя и не прекращая их ярость против этой нации, но все равно убивая их, как они встречались с любым из них, в самом ужасном, опрометчивом и необоснованном виде.

Голиншед говорит, что король быстро прекратил беспорядки, но не предпринял попыток окружить и наказать нарушителей, поскольку подданные Ричарда ненавидели евреев за их «упрямую настойчивость» и «поэтому они были восстановлены к миру после того, как они получили бесконечный ущерб «.

Шекспир также почти наверняка прочитал бы речь Сэра Томаса Уилсона « Рассуждение о ростовщичестве », произведение, которое на протяжении столетий оставалось обильным источником презрительной инвективы в отношении евреев и ростовщичества; Он также прочитал бы более глубокие и сдержанные комментарии Фрэнсиса Бэкона по тому же вопросу.

Шекспир, в отличие от Бэкона и других, не привлекает нас к глубокому изучению проблемы евреев и их меркантильных практик, но предлагает нам вместо этого литературный шедевр, в котором отношения евреев и неевреев представлены как живая модель реальности : Вместо того, чтобы попытаться выполнить невозможную задачу, полностью объяснив эти отношения, он дает нам картину слова, способствующую пониманию и пониманию, в качестве помощи тем, кто уже обладает проницательным интеллектом и желанием обнаружить истину.Картина представлена ​​с точки зрения его собственной общины, с интересами его собственной общины в глубине души, отсюда ликование нееврейской аудитории, когда на пробной сцене, подобно тому, как Шейлок продвигается к Антонио с заточенным ножом в С одной стороны, и с весом в другой, столы внезапно поворачиваются. 2

Порция: Погодите немного, есть что-то еще.

Эта связь не дает тебе здесь никакой крови;

Слова прямо суть «фунт плоти».

Возьми же свою связь, возьми свой фунт плоти.

Но в разрезании его, если ты пролил одну каплю христианской крови, твои земли и товары по законам Венеции конфисковать В Венецию.

Хотя это картина, в которой в конце концов преобладают интересы нееврейского сообщества, Шекспир оправдывает свой девиз, который он ставит в уста Порции: «Оскорблять и судить - это разные должности и противоположные природы». Есть нарушение, данное и взятое в игре, но никогда Шекспир не оскорбляет. Напротив, трансформируя себя образным и сочувственным образом в ситуацию Ши-лока, он способен с удивительной точностью отозвать искренность изречения еврея по его собственному делу:

Шейлок: В Риальто ты оценил меня О моих деньгах и моих уловках.

Я все еще терплю его,

Ведь страдание - это знак всего нашего племени.

Вы называете меня неверующей, хриплой собакой,

И плюнул на мой еврейский габардин,

И все для использования того, что принадлежит мне.

Ты напугал меня таким днем, в другой раз. Ты назвал меня собакой, и за эти любезности я тебе так много даю денег?

Антонио ясно осознает непреодолимую моральную пропасть, отделяющую его от еврея, потому что он отвечает следующим образом на красноречивую речь Шейлока:

Антонио : Я как бы снова призвал тебя,

Плюнуть на тебя снова, чтобы отвергнуть тебя тоже.

Если ты одолжишь эти деньги, не давай их взаймы, Что касается твоих друзей, ибо когда дружба взяла породу бесплодного металла своего друга?

Антонио, таким образом, также не питал иллюзий относительно намерений, стоящих за связью фунта стерлингов, которую впоследствии предложил Шейлок «в веселом спорте» и как доброту.

Шекспир позволил Шейлоку выразить себя языком, который на протяжении веков давал английским театральным моментам незабываемые величие и красноречие, когда, по просьбе Салерио, ему было бы выгодно настаивать на том, чтобы иметь фунт плоти купца, который он теперь имеет в Его могущество, еврей отвечает со всей серьезностью:

Шейлок: Прикормить рыбу.Если это ничего не накормит, это будет питать мою месть. Он опозорил меня и помешал полумиллиону, посмеялся над моими потерями, насмехался над моими достижениями, презирал мой народ, сорвал мои сделки, охладил моих друзей, разогрел моих врагов и в чем его причина? Я еврей. Глаза Иудея не есть? У Еврея нет рук, органов, размеров, чувств, привязанностей, страстей? Кормили с той же пищей, наносили одинаковое оружие, подвергались тем же болезням, исцелялись теми же средствами, охлаждались и охлаждались той же зимой и летом, что и христианин?Если вы уколите нас, разве мы не кровоточим? Если вы щекочете нас, разве мы не смеемся?Если вы нас отравите, разве мы не умрем?И если ты нас обижаешь, разве мы не должны мстить?Если вы похожи на нас в остальном, мы будем похожи на вас в этом.Если еврей неверен христианину, в чем его смирение?Жажда мести. Если христианский неправедный еврей, то какой должен быть его страдания по христианскому примеру?Почему, месть! Преступник, которому вы меня учите , я исполню, и он пойдет тяжело, но я буду лучше наставлять.

Шекспир мог написать такую ​​речь, потому что, будучи художником исключительной силы и чувствительности, он смог вообразить себя в ситуации еврея и вызвать чувства, которые он сам испытал бы в такой ситуации. Иными словами, у него есть полное сочувственное понимание ситуации с евреем. Шейлок не является обычным преступником, который «прямыми или косвенными попытками (ищет) ... жизнь гражданина». Напротив, покушение на жизнь Антонио чувствуется Шейлоком настолько же свободно от любой вины, как насилие, совершенное солдатом против врага своего народа, Шейлок выражает это отношение с этим приказами одному из евреев, когда впервые сообщил, что Антонио Корабли потерпели кораблекрушение:

Шейлок: Поезжай, Фувал, заплати мне офицера; Вы увидите его две недели назад.У меня будет его сердце, если он потеряет, потому что, если бы он был вне Венеции, я мог бы сделать то, что мне нужно. Иди, Тубал, и встрети меня в нашей синагоге. ,

Виктор Гюго прокомментировал мотивацию Скайлока: «Войдя в свою синагогу, Шейлок доверяет свою ненависть защищать свою веру. Отныне его месть принимает посвященный характер, Его кровожадность против христианина становится священным ».

Шекспир скрупулезно подчиняется высшим канонам поэтического и драматического искусства в «Венецианском купце». Ссора, представленная в пьесе, не личная и частная, а национальная и элементарная, это столкновение между двумя отдельными автономными моральными системами, каждое со своим собственным чувством правильного и неправильного и своим собственным ощущением личной чести.

Когда расточитель Бассанио, уже в долгу перед Антонио, просит получить еще один кредит для финансирования себя в качестве претендента на руку честной Порции, нет никаких упоминаний о каких-либо облигациях, которые должны быть подписаны перед нотариусом:

Бассанио: Это не твой вопрос , Антонио,

Сколько у меня есть выведенное из строя поместье Что-то, показывающее более набухающий порт, Чем мои слабые средства дадут продолжение.

И теперь я не стону. , ,

Анто: Я прошу тебя, Бассанио, дай мне знать,

И если это так, как вы сами,

В глазах чести, будьте уверены, Мой кошелек, моя личность, мои самые экстремальные средства. Разложите все на свой случай.

Между Шейлоком и его «соотечественниками» также есть полное взаимное доверие. У еврея нет необходимых трех богов и дукатов, доступных мгновенно, но,

Шейлок:. , ,Что из этого?

Tubal, богатый иврит моего племени,

Будет снабжать меня. , ,

Эта ситуация среди евреев до сих пор сохраняется в той степени, в какой она неравномерна среди других общин. Евреи во всех странах Западного полушария, хотя и являются заметными адвокатами, а иногда и подражателями, редко используют суды неевреев для разрешения своих споров; Обычно случается так, что спор разрешается арбитражем без какой-либо рекламы; И для одного еврея немыслимо выступать в качестве истца против матери в уголовном суде.

Один из важных уроков пьесы можно легко и быстро решить, прежде чем мы сможем справиться с обращением Шекспира с главной темой точных отношений евреев и неевреев: там рычаг был на Западе какой-либо антипатии к евреям исключительно на почве расы. Таким образом, только обычаи и отношения отличали евреев от остальной части населения, которые король Ричард «ненавидел», и которые приводили невежественных лондонских уличных толп в безумное публичное насилие, - как иначе могло бы быть, если бы Шекспир мог жениться С дочерью ненавистного застенчивого Джессика к закадычному другу Антонио Лоренцо? Джессику только сердечно называют «неверным» и апострофизуется нееврейским слугой Шейлока Лаунселотом со слезами на глазах как «самый красивый язычник, самый милый еврей».

Нигде не было замечено, что «землянники» в лондонском театре Лондона «из тех, кто мог бы даже помогать грабить евреев города, когда-либо откликались с криками неодобрения этого пика ; Наоборот, Джессика всегда воспринималась зрителями как один из любимых персонажей пьесы.Позже в пьесе, с мужем Лоренцо, дочери еврея доверена Порция «хозяйством и управлением» ее роскошного дома в Бельмонте:

Порция ( Лоренцо): Майские люди уже знают мой разум

И признаю вас и Джессику

Вместо лорда Бассанио и меня.

Насильственное обращение Шейлока в христианство в качестве условия смягчения приговора, вынесенного ему герцогом, звучит жестко, но явно свидетельствует о желании христианской общины Венеции получить раскаявшегося Шейлока как своего собственного.

Шекспир, проникающие в изучение отношений евреев и неевреев, в то же время по сути являются изучением источников, действий и влияния закона в целом и, в частности, отношений общего права и справедливости. Поэт, как известно, не имел больше, чем простое книжное образование и опыт юриспруденции того времени, но последовательные поколения ученых выражали удивление по поводу глубины его понимания операций закона, возникающих, мы можем быть уверены, От изумительного понимания человеческой натуры.

Юридическая структура «Венецианского купца » ошибочна, как указывает Мельвин Мерчант, поскольку никакая система права не позволила бы человеку подвергать свою жизнь риску в качестве одного из условий контракта; Другими словами, правовая основа драмы не более реальна, чем такая сценическая мебель и живописные декорации. Что глубоко реально, так это «самое сложное изложение Шекспира о соотношении позитивного права и справедливости в отношениях между человеком и человеком».

Пишет Мелвин Мерчант, авторитет в области права в литературе: «Хотя он сделал в другом месте, в« Мера за меру », в« Гамлете », во многих сонетах, в« Король Лир » и в « Зимней сказке », указывал и зрелые ссылки на эту тему Права, здесь пробная сцена фокусирует больше аспектов этого вопроса, чем любой другой драматург или поэт смог объединить в одном произведении.Действительно, замечательно, что эта относительно ранняя игра предвосхитила столь многие сложные юридические соображения, которые столь видны в более поздних, более зрелых пьесах; Личные факторы в явно нейтральном вопросе права, в « Мера за меру» ; Конфликт двух систем мышления, мести и благотворительности в рамках закона, в Гамлете; Участие всего естественного порядка в процессе закона, в короле Лире » .

Это отношение общего права к справедливости, которое больше, чем любой другой аспект права, ставится под сомнение в ссоре между ростовщиком и купеческим венецианцем.

«Равенство - это очень двусмысленный термин, - пишет Моэлвин Мерчант в сноске к своему вступлению: « В его самом общем виде качество «справедливого отношения 1 между людьми или народами, управляемое принципами естественного права», написанное в сердцах Людей ».

В Англии было раннее осознание того, что под общим правом серьезная ириурия может остаться без разделения, в ущерб гражданскому порядку и национальному единству. Мы читаем в энциклопедии Чемберса : «Когда потерпевшие оказываются лишенными защиты в судах общей юрисдикции, они обращаются к королю в совете за возмещением, и их ходатайства передаются советом Господу Шансу, как« хранителю совести короля » «Для расследования».Из этой оригинальной процедуры развилась «юрисдикция справедливости» в Суде Канцелярии, которая с течением времени становилась формой юриспруденции, которая все меньше и меньше полагается на метафизические влияния, такие как «убежденность короля» и все более прец<