Стремленье мотылька к огню 3 страница

слоев газетной бумаги. Кое-как она дошла до того места, откуда несколько

часов назад начинался поход в театр, огляделась и увидела в глубине

занесенного снегом двора два ржавых гаража, стоявших под углом друг к

другу. Между гаражами под тонким слоем свежего снега виднелось круглое

углубление и недавние следы. Марина сунула руку в снег, сняла с лаза

крышку - это был борт картонного ящика от папирос "Север" - и спустилась

вниз.

Там было темно и тихо. Марина положила свертки в снег, который намело

внизу, и поползла спать. Уже вскарабкавшись на сено, она вспомнила, что

произошло в театре, когда Николая почти кончили разделывать: не в силах

глядеть на это, она отвернулась и увидела, как по затянутым ковром

ступеням под руку с большим рыжим полковником в сверкающих сапогах, не

спуская с ее лица торжествующего взгляда, спускается сраная уродина с

рынка, завернутая в лимонную портьеру с фиолетовыми виноградными

гроздьями.

ПАМЯТИ МАРКА АВРЕЛИЯ

Прогулочный катер успел отойти в море довольно далеко, а шел все

прямо, как будто действительно направлялся в Турцию. Слева выступила часть

побережья, раньше скрытая горой, и хоть сам берег не был виден в темноте,

появились огни. Казалось, они горят на поверхности моря, словно мимо

катера медленно движутся свечи в бумажных коробочках, стоящие на маленьких

плотах. Луна тоже казалась висящим среди облаков бумажным шаром с горящей

внутри свечой. Облака вокруг были высокие и редкие, с ярко-голубой от

лунного света кромкой, и небо из-за этого казалось в несколько раз выше,

чем обычно.

Митя стоял у борта, облокотившись на поручень, и молча смотрел на

берег.

- О чем ты столько времени думаешь? - спросил Дима.

- Все о том же, - сказал Митя. - О том, что со мной происходит.

- Ты сейчас едешь по морю на катере и смотришь на берег.

- Нет, - сказал Митя, - не прямо сейчас, а вообще в жизни. Никогда не

замечал такой странности? Кому-нибудь другому очень просто рассказать, как

надо жить и что делать. Я бы любому все объяснил. И даже показал бы, к

каким огням лететь и как. А если то же самое надо сделать самому, сидишь

на месте или летишь совсем в другую сторону.

- Не понимаю, - сказал Дима, - какие сложности. Вон, видишь, сколько

их горит. Выбрал любой и лети, пока сил хватит.

- В том-то и дело, - сказал Митя, - что лично во мне выбирают сразу

двое. И я даже не могу отделить их друг от друга. Не знаю, кто настоящий,

и не знаю, когда один сменит другого. Потому что оба вроде бы намерены

двигаться к свету, только по разным маршрутам. А делать они предлагают

совершенно противоположное.

- Кому предлагают?

- Мне.

- Ага, - сказал Дима, - значит, в тебе уже трое?

- Как трое?

- Первый, второй и тот, кому они предлагают.

- Ты цепляешься к словам. Я могу по-другому сказать. Когда я пытаюсь

принять решение, я все время натыкаюсь в себе на кого-то, кто принял прямо

противоположное, и именно этот кто-то потом все и делает.

- А ты?

- А что я? Когда он появляется, я им и становлюсь.

- Так значит, это ты и есть?

- Но я ведь хотел делать прямо противоположное.

Митя надолго замолчал.

- Эти двое как бы делят мое время, - заговорил он опять. - Один - это

настоящий я, окончательный, тот, кого я считаю самим собой. Тот, кто хочет

лететь к свету. А второй - это временный я, существующий только секунду.

Он тоже, в общем, собирается лететь к свету, но перед этим ему необходим

короткий и последний отрезок тьмы. Как бы проститься. Кинуть последний

взгляд. И что странно, у того меня, который хочет лететь к свету, есть вся

жизнь, потому что он и есть я, а у того, кто хочет лететь к тьме - только

одна секунда, и все равно...

- И все равно ты постоянно замечаешь, что летишь во тьму.

- Да.

- И тебя это удивляет?

- Очень.

Дима кинул за борт скомканную конфетную бумажку и следил за фантиком,

пока его не накрыла полоса пены от винта.

- Вся жизнь ночного мотылька, - сказал он, - и есть эта секунда,

которую он тратит, чтобы попрощаться с темнотой. Ничего, кроме этой

секунды, просто нет. Понимаешь? Вся огромная жизнь, в которой ты

собираешься со временем повернуть к свету, на самом деле и есть тот

единственный момент, когда ты выбираешь тьму.

- Почему?

- А что еще может быть, кроме этой секунды?

- Вчера. Завтра. Послезавтра.

- И вчера, и завтра, и послезавтра, и даже позавчера тоже существуют

только в этой секунде, - сказал Дима. - Только в тот момент, когда ты о

них думаешь. Так что если ты хочешь выбрать свет завтра, а сегодня

попрощаться с тьмой, то на самом деле ты просто выбираешь тьму.

- А если я хочу перестать выбирать тьму? - спросил Митя.

- Выбери свет, - сказал Дима.

- А как?

- Просто полети к нему. Прямо сейчас. Никакого другого времени для

этого не будет.

Митя поглядел на берег.

Что-то мелькнуло в воздухе, и раздался громкий удар о верхнюю палубу.

Потом послышалось звяканье ботинок о тонкую металлическую палубу и бодрые

голоса.

- Что это там? - задрав голову, спросил Митя.

- Комары, - сказал Дима. - Сразу трое.

- Ночью? - спросил Митя. - И от берега вроде далеко.

- Для них сейчас день, - ответил Дима. - Солнце вовсю светит.

- Что они там делают?

- Откуда я знаю, - сказал Дима. - Кажется, борются за

производственное помещение. Не хочу даже им в мозги смотреть.

Справа по борту катера медленно поплыла огромная скалистая гора. Она

была похожа на каменную птицу, расправившую крылья и наклонившую голову

вперед, а на ее вершине мигали два красных огня.

- Видишь, - сказал Дима, - сколько вокруг света и тьмы. Выбирай что

хочешь.

- Допустим, я хочу выбрать свет. Но как я узнаю, настоящий он или

нет? Ты же сам недавно про луну говорил, про лампочки Ильича, и так далее.

- Настоящий свет - любой, до которого ты долетишь. А если ты не

долетел хоть чуть-чуть, то к какому бы яркому огню ты до этого ни

направлялся, это был обман. Дело ведь не в том, к чему ты летишь, а в том,

кто летит. Хотя это одно и то же.

- Да, - сказал Митя, - наверное. Тогда я выбираю вон те два красных

огня.

Дима поглядел на вершину горы.

- Не так уж близко, - сказал он. - Но это не имеет значения.

- И что теперь делать? - спросил Митя.

- Лететь.

Митя с сомнением посмотрел ему в глаза.

- Ты так на меня смотришь, - сказал Дима, - словно хочешь понять, что

у меня на уме.

- Я действительно хочу. Может, ты сам скажешь, что?

- Абсолютно ничего, - сказал Дима и сделал такое движение руками,

словно снял с плеч голову и раскрыл ее, как сумку на защелке.

- Что, прямо сейчас?

- А когда же еще? - спросил Дима.

Митя потоптался на месте, потом перелез через ограждение борта,

схватился за привязанную к флагштоку короткую веревку и раскрыл крылья.

Ветер рывком поднял его тело, и он стал похож на поднятый на корме темный

флаг или взлетевшего над ней воздушного змея. Потом он разжал пальцы,

катер поплыл вперед и вниз, стали видны три фигурки на заваленной

надувными спасательными плотами верхней палубе.

Когда рядом появился Дима - взлетел он незаметно и быстро, без

всякого нарциссизма, - фигурки на верхней палубе пришли в движение. Одна

из них, с зачехленной гитарой, неожиданно приподнялась с четверенек, в два

шага разбежалась и, провалившись в воздухе почти до поверхности моря,

кое-как полетела к берегу, постепенно набирая скорость. Оставшиеся двое

начали спорить и некоторое время яростно жестикулировали, а потом, когда

Мите уже трудно было различать их контуры, тоже взлетели. Еще через минуту

катер стал просто светлым пятнышком внизу, и Митя перевел взгляд вперед.

Там был отвесный каменный склон. Когда он оказался достаточно близко,

лететь пришлось почти вертикально вверх. Через несколько минут этого

воздушного восхождения внезапно изменилась перспектива - Мите стало

казаться, что склон горы уходит не вверх, а вдаль, и он летит на небольшой

высоте над каменистой пустыней, где в лунном свете различимы каждый выступ

и каждая трещина; красные огни на вершине стали похожи на лампы далекого

железнодорожного семафора.

Ему в спину ударил ветер, и Митя чуть не врезался в каменный карниз,

далеко выступающий от поверхности горы. После этого он полетел медленнее.

Иногда в трещинах скалы появлялись кусты, которые казались согнутыми

сильным ветром; стоило напомнить себе, что на самом деле они, как и

положено, тянутся вверх, и пустынная равнина внизу превращалась в то, чем

она и была, - в каменную стену. Но лишь только Митя переставал напоминать

себе об этом, как внизу опять появлялась бесконечная пустыня, по которой

неслись, растягиваясь и искривляясь на трещинах, две длинные черные тени.

Митя поднял глаза - впереди уже не было никаких красных огней.

Луна ушла за край облака, и каменистая равнина, над которой они

летели, показалась ему крайне мрачной. Далеко за ее границей горели огни

нескольких прибрежных поселений, похожие на звезды с какого-то другого

неба. Митя еще раз посмотрел в темную пустоту впереди и почувствовал

внезапный страх и желание развернуться и полететь вниз.

- Слушай, - сказал он летящему рядом Диме, - а куда мы сейчас

направляемся? Огней ведь уже нет.

- Как это нет, - сказал Дима, - если мы к ним летим.

- Какой смысл к ним лететь, если их нет? Давай вернемся.

- Тогда нас тоже не будет. Тех нас, которые к ним полетели.

- Может, эти огни просто были не настоящие, - сказал Митя.

- Может быть, - сказал Дима, - а может, мы были не настоящие.

Опять вышла луна, и на каменной поверхности склона появились короткие

резкие тени выступов. Митя ощутил беспричинную тоску и беспокойство,

помотал головой и понял, что уже долгое время слышит странный

пронзительный лай. Этот лай был очень громким, но таким тонким, что

ощущался не ушами, а животом. Иногда лай стихал, и ему на смену приходил

не то вой, не то свист, от которого к горлу подступала легкая тошнота.

Свист был очень неприятного тембра, и Митя подумал, что если бы красные

кхмеры в Кампучии делали электронные будильники, то те, наверное, звенели

бы именно так.

- Слышишь? - спросил он Диму.

- Слышу, - спокойно ответил тот.

- А что это?

- Летучая мышь, - сказал Дима.

Митя даже не успел испугаться: на залитом луной каменном склоне,

перекрывая несущиеся вверх тени, мелькнула еще одна - огромная, размытая

по краям и бесформенная. Митя с Димой метнулись к скале и с разгона

плюхнулись на крохотную площадку, на которой росло несколько маленьких

кустов; Митя при этом чуть не вывихнул ногу. Свист сразу же стих.

- Не шевелись, - прошептал Дима.

- Она нас заметила?

- Конечно, - сказал Дима. - Если ты ее услышал, то она тебя и

подавно.

- Она слышит, как мы говорим?

- Нет, - сказал Дима. - У нее очень интересные взаимоотношения с

реальностью. Она сначала кричит, а потом вслушивается в отраженный звук и

делает соответствующие выводы. Так что если не шевелиться, она может

оставить нас в покое.

Несколько минут они стояли молча. Вокруг было тихо, только снизу

долетал слабый шум далекого моря.

- Помнишь вопрос, который я тебе задал? - спросил Дима. - Насчет

того, какой свет отражает солнце?

- Помню.

- На самом деле и солнце, и свет тут ни при чем. О том же самом можно

сказать по-другому. Взять хотя бы то, что происходит с нами прямо сейчас.

Как ты думаешь, что видит летучая мышь, когда до нее долетает отраженный

от тебя звук?

- Меня, надо полагать, - вглядываясь в небо, ответил Митя.

- Но ведь звук ее собственный.

- Значит, не меня, а свой звук, - ответил Митя.

Лай летучей мыши стих, и она была не видна, но Митя чувствовал, что

мышь рядом, и это беспокоило его куда сильнее, чем логические построения.

- Да, - сказал Дима, - но ведь звук отразился от тебя.

Митя еще раз оглядел небо. Размеренный неторопливый тон Димы начинал

действовать ему на нервы.

- И выходит, - говорил Дима, - что ты просто один из звуков,

издаваемых летучей мышью. Так сказать, куплет ее песни.

Вдруг перед площадкой, обдав их волной воздуха, бесшумно пронеслась

тяжелая черная масса и исчезла из виду. Минуту или две не было слышно

ничего, а потом издалека донесся прежний пронзительный лай. Он приближался

- видимо, летучая мышь легла на боевой курс.

- Ты - один из звуков, издаваемых летучей мышью. А что такое летучая

мышь?

- Это то, что нас сейчас будет есть, - ответил Митя, чувствуя, как от

несущегося со стороны моря свиста слабеют ноги и наезжают одна на другую

мысли в голове.

Далеко в небе мелькнуло темное пятнышко, и свист стал громче; Митя

животом различил в нем запредельную, на две октавы выше всего слышанного в

жизни, мелодию.

- Подумай, - сказал Дима, - чтобы исчез ты, летучей мыши достаточно

перестать свистеть. А что нужно сделать тебе, чтобы исчезла летучая мышь?

Он оттолкнулся от края площадки и головой вперед бросился вниз. Митя

прыгнул следом, и в то место, где он только что стоял, врезалась, с

треском ломая кусты, тяжелая черная масса.

Несколько метров он неуправляемо падал вниз, а потом затормозил и

быстро полетел вдоль склона, почти цепляя за него крыльями. Дима исчез.

Сзади опять долетел тошнотворный свист. Митя оглянулся и увидел

ныряющую вверх-вниз темную тень. Пролетев еще с десяток метров, он заметил

узкую расщелину в скале и метнулся к ней. Втиснувшись внутрь, он вжался в

неровности камня и замер. Несколько минут было тихо, и он слышал только

собственное громкое дыхание, а потом со стороны моря опять долетел свист,

почти сразу же темная масса мягко врезалась в скалу, закрыла просвет, и в

нескольких сантиметрах от лица Мити полоснула воздух черная когтистая

лапа. Митя мельком увидел серую широкоскулую и остроухую морду с

маленькими глазками и огромной зубастой пастью - отчего-то она напомнила

ему радиатор старой "Чайки". Мышь зашуршала крыльями по скале и исчезла.

От всего этого события у Мити осталось такое ощущение, что в расщелину,

где он прятался, попыталась въехать мягкая и мохнатая правительственная

машина, управляемая полуслепым шофером.

Митя перенес вес тела на левую ногу, а правую отвел назад. Опять

раздался свист, и когда черное тело мыши забилось у входа, Митя изо всех

сил пнул его ногой. Он попал во что-то податливое и услышал громкий визг.

Мышь исчезла. Затаив дыхание, Митя ждал, но мышь не подавала никаких

признаков жизни. Осторожно подобравшись к выходу из расщелины, он высунул

голову и сразу услышал пронзительный свист. У него перед глазами мелькнуло

перепончатое крыло, а над ухом лязгнули зубы. Митя отпрыгнул назад и чуть

не потерял равновесие.

Прошло несколько минут, Мите стало казаться, что он различает

издаваемые мышью звуки - тихий шорох крыльев и скрип царапающих камень

когтей. Может быть, эти звуки производил ветер, но Митя был уверен, что

мышь по-прежнему ждет его у входа. "Вот так, - подумал он. - Как только

понимаешь, что живешь в полной темноте, из нее немедленно появляются

летучие мыши..."

Вдруг у Мити мелькнула слабая надежда.

"А чего она может бояться?" - подумал он.

Первым, что пришло ему в голову, был летучий кот. Закрыв глаза, Митя

попытался представить себе, что это такое. Летучий кот оказался сидящим на

задних лапах существом с большими мохнатыми крыльями и хвостом с чем-то

вроде мухобойки на конце, как рисуют у древних крылатых ящеров; больше

всего он почему-то напоминал сфинкса с швейной машинки "Зингер".

Старательно представив все подробности, Митя тихо засвистел, и в расщелину

сразу свесилась перевернутая морда, глаза которой, как показалось Мите,

были недоверчиво выпучены. Митя засвистел громче и представил себе, как

летучий кот раскрывает пасть и прыгает вперед. Морда в расщелине исчезла,

и Митя услышал быстро удаляющееся хлопанье крыльев.

Митя сунул в рот два пальца и изо всех сил свистнул вслед

удаляющемуся темному пятнышку, а потом шагнул из расщелины в пустоту,

после короткого падения затормозил в воздухе и повернул вверх.

Димы нигде не было видно. Митя полетел к тому месту, где они

расстались, - оно было в стороне и значительно выше. На площадке Димы не

оказалось, и Митя полетел к вершине. Он был уверен, что с Димой ничего не

произошло, но все-таки, несмотря на эйфорию от неожиданной победы,

испытывал нехорошее предчувствие. И только через несколько минут полета,

когда до вершины было уже недалеко и мимо него проплывала гладкая, словно

вылитая из металла каменная стена без единой неровности, он услышал свист

и понял, в чем дело. Мышь вовсе не оставила его в покое. Она просто

дожидалась, когда он вылетит из своего убежища и окажется в месте, где

спрятаться будет негде.

Митя сунул в рот два пальца и изо всех сил засвистел в ответ, пытаясь

снова вызвать в своем воображении образ черного пушистого сфинкса, но

свист вышел жалкий и вся затея показалась крайне глупой. Мышь уже мелькала

вдалеке, как черный каучуковый мячик, скачущий к нему по невидимой

поверхности, и деться от нее было совершенно некуда. "Что я могу сделать,

чтобы она исчезла? - лихорадочно думал Митя. - Чтобы исчез я, ей

достаточно перестать свистеть... Я - это то, что она слышит... Чтобы

исчезла она... Может, тоже надо перестать что-то делать? А что я делаю,

чтобы она возникла?"

Это было совершенно непонятно. То есть было примерно понятно, что

имел в виду Дима в метафорическом смысле, но было совершенно неясно, какой

толк во всех этих метафорах, когда рядом летает совершенно не

интересующаяся ими летучая мышь.

Митя зажмурился и неожиданно увидел ясный голубой свет - словно он не

закрыл глаза, а, наоборот, закрыты они были раньше и вдруг, открывшись от

страха, впервые заметили что-то такое, что находилось перед ними всегда и

было настолько ближе всего остального, что делалось из-за этого невидимым.

И одновременно в его голове пронеслось мгновенное воспоминание о давно

прошедшем дне, когда он тащился по серому ноябрьскому парку, над которым

летели с севера низкие свинцовые облака. Он шел и думал, что еще несколько

дней такой погоды - и небо опустится настолько, что будет, как грузовик с

пьяным шофером, давить прохожих, а потом Митя поднял глаза и увидел в

облаках просвет, в котором мелькнули другие облака, высокие и белые, а еще

выше - небо, такое же, как летом, до того синее и чистое, что сразу стало

ясно - с ним, небом, никогда никаких превращений не происходит, и какие бы

отвратительные тучи ни слетались на праздники в Москву, высоко над ними

всегда сияет эта чистая неизменная синева.

И было большой неожиданностью увидеть в самом себе нечто похожее, так

же мало затрагиваемое происходящим вокруг, как одинаковое в любое время

года небо - ползущими над землей тучами.

"Весь вопрос в том, - подумал Митя, - откуда смотришь. Если,

например, крепко стоять двумя ногами на земле... Стоп. А кто, собственно,

смотрит?"

Издалека донесся знакомый свист.

"Господи, - подумал Митя, с усилием открывая глаза, - какие еще

мыши..."

Он висел в пятне ярко-синего света, словно на нем скрестились лучи

нескольких прожекторов. Но никаких прожекторов на самом деле не было -

источником света был он сам. Митя поднял перед лицом руки - они сияли

ясным и чистым синим светом, и вокруг них уже крутились крошечные

серебристые мушки, непонятно откуда взявшиеся на такой высоте над морем.

Митя полетел вверх, и за все время, пока он поднимался к вершине, в

голову ему не пришло ни одной мысли.

Вершина оказалась небольшой плоской площадкой, где росло несколько

мелких кустов боярышника и торчал стальной шест маяка. Две красные лампы,

до этого скрытые каменным выступом, опять стали видны. Они вспыхивали

попеременно, и черные тени кустов меняли направление, будто на землю

падала тень раскачивающегося в воздухе маятника. Под шестом с лампами

стояли две непонятно откуда взявшиеся складные табуретки, на одной из них

сидел Дима.

Митя помахал ему рукой, сел на свободную табуретку и развернул на

колене вынутый из кармана лист бумаги.

- Сейчас, - сказал он внимательно глядящему на него Диме, - сейчас.

Минуту или полторы он писал, потом быстро сложил из листа самолетик,

встал, подошел к обрыву и пустил его - тот сначала нырнул вниз, а потом

круто взмыл вверх и пошел вправо, туда, где остался поселок.

- Что это ты? - спросил Дима.

- Так, - сказал Митя. - Мистический долг перед Марком Аврелием.

- А, - сказал Дима, - это бывает. Ну а все-таки, свет чего отражает

солнце?

Митя сунул в рот сигарету, щелкнул зажигалкой, и над ее обрезом

возник ярко-синий язычок огня.

- Вот, - сказал Дима. - Как все просто, да?

- Да, - сказал Митя, - удивительно.

Он поднял глаза на мигающие вверху лампы. Возле их стекол воздух

трещал от крыльев сотен неведомых насекомых, безуспешно пытающихся

пробиться сквозь толстое ребристое стекло, к самому истоку света.

- Куда же все-таки она делась? - спросил Митя.

- Ты про мышь? Куда она могла деться. Вон летает.

Дима показал на крохотный черный комок, ныряющий вверх-вниз на

границе освещенного участка. Митя посмотрел туда и перевел взгляд на свои

руки - они по-прежнему были окружены ровным голубоватым сиянием.

- Я сейчас понял, - сказал он, - что мы на самом деле никакие не

мотыльки. И не...

- Вряд ли тебе стоит пытаться выразить это словами, - сказал Дима. -

И потом, ведь ничего вокруг тебя не изменилось от того, что ты что-то

понял. Мир остался прежним. Мотыльки летят к свету, мухи - к говну, и все

это в полной тьме. Но ты - ты теперь будешь другим. И никогда не забудешь,

кто ты на самом деле, верно?

- Конечно, - ответил Митя. - Вот только одного я не могу понять. Я

стал светлячком только что или на самом деле был им всегда?

УБИЙСТВО НАСЕКОМОГО

- И под конец, - с явным удовольствием рассказывал Артур, глядя на

Арнольда, подставившего голову под хлещущую из крана воду, - ты закричал

на все отделение: "Американские комары наших мух ебут, а мы смотреть

будем?"

Арнольд закрыл лицо руками, вода потекла по его предплечьям,

закручиваясь на локтях и двумя потоками падая на кафель.

- Но самое интересное, что в милиции к тебе отнеслись с явным

сочувствием, - сказал Артур, - и даже деньги отдали, что бывает очень

редко. Ты хоть что-нибудь помнишь?

Арнольд отрицательно потряс головой.

- Минуты три назад еще помнил, - сказал он, закрывая кран и кое-как

расправляя на голове волосы. - А сблевал последний раз - и сразу все как

отрезало.

- Хоть про масонов-то помнишь? - спросил Арнольд. - Я прямо

заслушался.

Арнольд задумался.

- Нет, - сказал он, - не помню.

- А про Магадан духа?

- Тоже не помню.

- Вот это самое интересное и было, - сказал Артур. - Это ты ментам

рассказывал, когда протокол составляли. Что есть где-то такой особый

город, куда никто просто так не попадает. И там существует особое

искусство и особая наука, и все - как в восьмидесятом году. Последний

оплот. И время по другому течет: тут один день проходит, а там - несколько

лет. Так сказать, советская Шамбала наоборот. Но вход в нее то ли под

землей, то ли в воздухе, этого я не понял. И ты еще дал понять, что у тебя

там связи.

- Не помню, - сказал Арнольд. - И вообще, хватит. Проехали.

- Ладно, - сказал Артур. - Проехали так проехали. Ты мне только

скажи, чего тебя на приключения потянуло? Ты же видел, что с Сэмом было.

- Даже не знаю, - сказал Арнольд. - Взял чемодан, смотрю - клиент как

бревно лежит. Интересно стало. Я подумал - неужели и на меня подействует?

Напился, вылетаю - вроде ничего. Ну, думаю, слабый парень этот Сэм.

Полетел, значит, с вами встречаться, а потом... Помню только, как Сэма за

столом увидел. А что это с ним была за девушка?

- Не знаю, - сказал Артур. - Я и сам не понял. Бац, а она уже за

столом. Они сейчас от голода очень проворные. Готов?

Арнольд остановился у зеркала, привел себя, насколько возможно, в

порядок и положил на тумбочку перед старушкой мятый рубль. Выйдя из

душевого павильона, приятели направились в сторону моря.

- Слушай, - сказал Артур, - до вечера все равно делать нечего. Давай

Арчибальда навестим?

- А он все там же?

- Вроде да, - сказал Артур. - Я иногда прохожу мимо его избушки,

только зайти все недосуг. Но дверь открыта.

Через несколько минут они подошли к стоящему прямо на газоне

бревенчатому домику, повернутому приоткрытой дверью к набережной. Домик

был очень маленький и казался перенесенным сюда с детской площадки; над

его дверью красовалась вывеска - красный крест, полумесяц и большая капля

крови, а сверху была красная надпись "Донорскiй пункт".

Артур толкнул дверь и вошел внутрь; Арнольд последний раз пригладил

волосы и шагнул следом.

Внутри было полутемно. Напротив двери помещался невысокий прилавок,

на котором стояло несколько банок медицинского вида и электрокипятильник

для шприцев, а сзади, у стены, располагалась пыльная конструкция из

стеклянных сосудов, соединенных оранжевыми резиновыми трубками. Арнольд

знал, что это нагромождение пробирок и колб совершенно бессмысленно и

является просто декорацией, но все равно ощутил специфический дух

больницы. За прилавком никого не было. На стене висело объявление, тоже

пыльное, выведенное через трафарет шариковой ручкой:

БРАТЬЯ И СЕСТРЫ!

Ваша кровь нужна другим. Научные исследования доказали, что

регулярная сдача крови положительно сказывается на половой функции и

увеличивает продолжительность жизни. Выполните свой нравственный,

гражданский и религиозный долг!

100 грамм - 25 руб.

150 грамм - 40 руб.

200 грамм - 55 руб.

После сдачи крови бесплатно выдается шоколад "Финиш". Регулярные

сдатчики получают значок "Заслуженный донор" и памятную грамоту.

В избушке никого не было. За прилавком была полуоткрытая дверь.

Арнольд обогнул прилавок и выглянул наружу. Там зеленел небольшой тихий

оазис - это был участок газона, со всех сторон закрытый густыми зарослями

кустов, так что попасть туда можно было только из домика. В центре

зеленого пятачка стоял маленький круглый мужчина в белом халате и шапочке.

У него в руках был пластмассовый вертолет, насаженный на штырь с леской, и

в тот самый момент, когда Арнольд выглянул из двери, мужчина изо всех сил

дернул леску.

Винт вертолета превратился в прозрачный круг, игрушка взмыла в

воздух. Мужчина задрал голову, издал тихий счастливый смех и несколько раз

невысоко подпрыгнул на месте от восторга. Вертолет повис в воздухе, стал

косо падать и исчез за кустами. Мужчина кинулся к двери и чуть не налетел

на Арнольда. Остановясь, он выпучил глаза.

- Арнольд! - сказал он и выронил штырь с леской на траву.

- Здорово, дружище, - сказал Артур, появляясь из двери домика.

- Привет, ребята, - сказал Арчибальд, растерянно бегая глазами по

гостям и пожимая им руки. - Вот хорошо, что зашли. Я уж думал, вы уехали

куда. Как дела? Чем занимаетесь?

- Дела отлично, - ответил Артур. - Совместное предприятие с

американцами делаем. А ты как?

- У меня все по старому, - сказал Арчибальд. - Сейчас, ребята. Вы

садитесь пока.