Часть четвертая. Надир (1850 – 53). 3 страница

Когда мы прошли под воротами, покрытыми глазированной плиткой, и вступили в пределы города, Эрик вскрикнул от отвращения при виде узких, грязных улиц и открытых зловонных канав.

– Что за убожество! – фыркнул он. – Что за позорная нищета!

В душе я был согласен с ним, но скажи я об этом, и получилось бы, что я критикую экстравагантность и жадность самого шаха.

– Конечно, – осторожно заметил я. – Условия жизни народа оставляют желать лучшего.

– Что мне до условий жизни вашего народа? – холодно ответил он. – Меня ужасает архитектура. У вас в Персии архитекторы вообще есть?

– В мире есть места и похуже, – пробормотал я.

– Таких мало, дарога, таких мало. Это самая безобразная столица из всех, что я видел… не город, а вонючая помойка, здесь нет ни одного здания, которое заслуживало бы моего внимания. Я непременно скажу об этом шаху, когда увижу его.

– Аллах! – выдохнул я. – Да вас казнят еще до рассвета!

– Да… возможно, – согласился он.

Я в отчаянии взглянул на него.

– Если вы действительно хотите ему это сказать, вам надо умерить резкость выражений, – пошарив в кармане, я достал сложенный листок бумаги и передал ему. – Здесь перечислены некоторые из предписанных форм обращения… я бы советовал вам запечатлеть их в памяти до аудиенции.

С минуту он изучал список, потом расхохотался.

– Приветствую Вас, Слава мира! – произнес он с шутливой жеманностью, – Готов принести себя в жертву, о Тень Бога! И вы действительно думаете, что я буду нести эту тошнотворную чушь?

– Я знаю, это может звучать абсурдно для европейца…

– Это не просто абсурдно, дарога, это оскорбление человеческого интеллекта!

– Это всего лишь придворная формальность, – вздохнул я. – Это решительно ничего не значит.

– Если это ничего не значит, то можно это и не говорить, – отрезал он с железной логикой. – Я не собираюсь извиваться, как какой-нибудь жалкий червь, только чтобы потешить колоссальное тщеславие вашего шаха. Я буду говорить с ним с обычной вежливостью, ничего больше.

– Что ж, прекрасно, – раздраженно ответил я. – Это грубое нарушение этикета – но, как хотите. Но уж, во всяком случае, всегда называйте его «господин».

Искра смеха исчезла из его глаз, и на смену ей пришло такое, что я похолодел от ужаса.

– На этой земле нет человека, которому я когда-либо окажу такое уважение![2] – рыкнул он. Я не посмел обсуждать это резкое заявление, и мы продолжали путь в северную часть города в мрачном молчании.

Как только мы вошли в дворцовый комплекс, я тотчас же потерял его. Только что он шел рядом со мной через лабиринт соединенных комнат, и вот его нет, как будто он просто прошел сквозь стену. Я к этому уже успел привыкнуть. Несколько раз во время нашего долгого путешествия по России, он так же бросал меня, без предупреждения, безо всяких угрызений совести, когда что-то необычное привлекало его внимание. Однажды он исчез на целую неделю на Ахтубе – рукаве Волги, где на пространстве в шестьдесят пять миль располагается множество руин. Но как он смел исчезнуть сейчас, за полчаса до назначенной аудиенции у шаха?!

В растущей панике и злости я заметался по обширному зданию, изрыгая непристойные ругательства, которые употреблял крайне редко, и призывая на помощь наиболее красочные части божественной анатомии. Я допросил каждого стражника и слугу по пути, но никто из них не видел человека в маске, если бы увидели, они бы уж наверно запомнили. Сняв чалму, я вытер пот со лба тыльной стороной ладони. Будь ты проклят, Эрик! Будь ты проклят! Вот только доберусь до тебя, я тебе шею сверну… В конце концов, я оказался у дверей Зала совета. Нет, подумал я, конечно, нет… он не посмеет…

Отворив тяжелую дверь, я заглянул в зал в испуганном неверии.

Эрик сидел на Павлиньем троне и терпеливо выковыривал бриллиант, блиставший среди драгоценных камней, что украшали его высокую спинку. Я стоял и наблюдал, как завороженный, как он положил его в карман, вынул горстку стекляшек, и выбрал одну, чтобы вставить вместо похищенного камня.

– Аллах, помилуй! – ахнул я. Он оглянулся, без малейшего испуга или удивления.

– Вот и вы, – спокойно заметил он, как будто ждал меня. – Хотите брильянт? Маленький сувенир на память о нашем веселом путешествии?

Я оперся рукой о стену, чтобы не упасть.

– Спускайтесь оттуда, – слабым голосом попросил я. – Если кто-нибудь увидит, нам обоим конец!

В ответ он прикоснулся к механизму сзади спинки трона, и округлая бриллиантовая звезда стремительно завертелась, ослепив меня калейдоскопом сияющих лучей.

– Если угодно, есть еще рубины и изумруды, – невозмутимо продолжал он. – Но их сложнее заменить. Было бы удобнее всего, если бы вы согласились на брильянт.

– Вы с ума сошли? – я почти кричал. – Умоляю вас, спускайтесь, и давайте уйдем отсюда, пока не поздно.

– Ох, дарога! – вздохнул он, – Какой же вы скучный! – он сошел по двум ступеням, украшенным саламандрами, и принялся разглядывать одну из усыпанных драгоценностями ножек, поддерживающих платформу. – Замечательная работа, – бросил он как бы между прочим. – Надо будет вернуться потом и все хорошенько рассмотреть.

Его наглость переходила всякие границы!

– Если вы придете сюда еще раз, я вас арестую! – рявкнул я.

Он с задумчивым видом остановился рядом со мной.

– Не думаю, что это мудро, друг мой… одну-две вещи вам будет нелегко объяснить, – в этот момент я почувствовал, что у меня в ухе угнездилось что-то твердое и холодное, и я тут же вынул оттуда тот самый бриллиант, который видел в его руке мгновенье назад. Намек бы ясен. Скажи я хоть слово о том, что знал, за пределами этой комнаты, и он просто подсунет мне этот бриллиант без малейших колебаний, и заявит, что я – его сообщник. Увидев, что я потерял дар речи от злости, он подошел к двери и выглянул в пустой коридор.

– И никакой охраны, – довольным тоном заметил он. – Персидское благодушие не знает границ!

– По-вашему, это оправдывает воровство? – спросил я.

– Красть у вора – не воровство, – ласково ответил он. Он достал из рукава мои часы на хорошо знакомой цепочке и быстро взглянул на них. – Мы опаздываем! – возмущенно заметил он, как будто я был в этом виноват. И беспечным жестом бросив мне часы, вышел из зала. Я пошел за ним с тяжелым чувством малодушного преступника, не смея и помыслить, сколько еще бриллиантов пропало сегодня с этого трона. Думаю, будь я католиком, я бы перекрестился…

Шах согласился принять нас в Гулистане, обширном саду, который европейцы называли Розовым садом. Его извилистые мощеные аллеи были обсажены соснами, кипарисами и тополями, служившими защитой от безжалостного солнца, а клумбы, пруды и озера отделяли гравиевые дорожки. Под бесчисленными железными мостиками, выложенными голубой плиткой, бежала вода, и вид кишащей в водоемах рыбы, элегантных лебедей и шумливых уток привел Эрика в детский восторг.

– Лебедята безобразны, – заметил он с завистью, – но потом из них вырастают самые прекрасные и величественные птицы – одно из милых маленьких чудес природы, правда? Змея сбрасывает кожу, гусеница превращается в бабочку… Метаморфозы… – его голос зазвучал как будто издалека, – Да… в мире происходит настоящее волшебство… но его секрет никому не удается постичь… даже десятому из окончивших Школу колдовства… Хотите превратиться в лебедя, дарога?

Наверно, вид у меня был несколько встревоженный, потому что он вдруг рассмеялся.

– Не волнуйтесь, – произнес он печально, – если бы такая алхимия была мне по силам, я не стал бы тратить ее на вас.

– Идемте, – я потянул его за рукав, на всякий случай, оглядываясь через плечо, – Мы не должны заставлять шаха ждать.

Среди деревьев перед нами укрылась прекрасная беседка, в ней ждал нас Слава мира, окруженный своими фаворитками кошачьего рода. Меня избалованные твари приветствовали так же, как любого чужака, вторгшегося в их владения, демонстрируя мне весь спектр чувств от высокомерного безразличия до открытой враждебности. И в то же время все они, одна за другой, оставили расшитые подушки и подошли потереться головками о ноги Эрика. Они вели себя, как собаки, заждавшиеся любимого хозяина, они подлизывались к нему и ревниво соревновались меж собой за его ласку. Меня происходящее поразило, шаха, судя по всему, тоже. Не ожидая положенных выражений почтения, молодой человек вскочил с кресла и вышел вперед, не скрывая своего любопытства.

– Потрясающе, – пробормотал он. – Никогда такого не видел… никогда. Дарога! – коротким дерганием запястья он подал мне знак удалиться. – Оставь нас. Пойдем, друг мой, – продолжал он, любезно обращаясь к Эрику. – Погуляй со мной по саду и расскажи об этих удивительных талантах, которые тебя так прославили…

Несколько часов я шатался по садам и, наконец, увидел, что Эрик возвращается один по аллее, ведущей к озеру. Он снова остановился, любуясь лебедями. Когда я подошел ближе, он принялся сыпать в воду кусочки халвы, и лебеди вытянули длинные шеи, торопясь глотать смесь крупы, меда и фисташек. Халву сменила нуга, потом последовал «Турецкий восторг», а я задумался над тем, какой оборот приняло дело. Если шах оказал ему честь, угостив сладостями на первой же аудиенции, значит, можно считать, что он в фаворе.

– Что за траурное создание в маске? – прозвучал дружеский голос у меня над ухом.

Торопливо обернувшись, я увидел Великого визиря, а позади него стояла сопровождавшая его компания подхалимов – подобострастных лизоблюдов, которые всегда старались держаться поближе к выдающемуся человеку.

Мирза Таки Хан был женат на сестре шаха и поэтому автоматически требовал выражения почтения от всякого при дворе, кто не выступал в открытую против него. Это был один из самых благородных и неподкупных людей в Персии, я подозревал, что он от природы слишком честен и упрям, чтобы долго протянуть при дворе, где основными условиями выживания были униженная услужливость, интриги и взяточничество. Он в открытую осуждал вековую коррупцию, и в своей решимости вывести Персию в современный мир уже многим наступил на мозоли. К примеру, из-за экономических чисток Великого визиря, таким незначительным отпрыскам царской фамилии, как я, значительно урезали содержание. Он стремился основать школу, благодаря которой персы могли бы ознакомиться с европейскими научными открытиями, чтобы использовать их в военных целях, и его не трогало, чьи интересы он задевает, стараясь найти средства для финансирования своего драгоценного детища. Не желая замечать растущее число недоброжелателей, он продолжал к месту и не к месту излагать свои мысли, в полной уверенности, что родство с шахом всегда будет служить ему защитой. Меня не удивило, что он даже не попытался понизить голос, осуждающе разглядывая Эрика.

– Это новый волшебник, Ваше Превосходительство, – нарочито тихо сказал я, надеясь, что он поймет намек. Я знал, что у Эрика и уши, и глаза, как у кошки, он слышал гораздо лучше среднего человека.

– Волшебник? – нахмурился первый министр. – Ах, да!.. помню, говорили какой-то вздор о чудо-фокуснике… Тебя ведь отправили за ним, Надир?.. Да, еще одна бессмысленная статья расхода для казны! Не говори мне, что он стоил расходов на твое путешествие!

– У него есть некоторые поразительные способности, Ваше Превосходительство, – осторожно сообщил я.

– Неужели? Что ж, рад слышать это. Значит, у ханум появится новая игрушка, она отвлечется на какое-то время, и не будет лезть в дела парня. Не будет добра, если женщине позволить вмешиваться в политику. Надеюсь, этот мешок костей будет развлекать ее достаточно долго, чтобы я смог решить некоторые серьезные дела. Уверен, он такой же шарлатан, как и все, но и он может нам пригодиться. Говорят, у него необыкновенные руки… даже мурашки по коже побежали! Надеюсь только, он знает, как их не распускать? Педерастов у нас при дворе достаточно, верно, друзья мои?

Грянул хохот, и вся пестро разодетая компания отправилась дальше по саду в поисках шаха, а Эрик подошел ко мне в зловещем молчании, и у меня развеялась всякая надежда, что он не знает, о чем шла речь. Взглянув на него, я сразу понял, что он слышал каждое слово.

– Наверно, вы хотите посмотреть вольеры? – нерешительно предложил я.

– На сегодня я уже наслушался визжащих павлинов, – пробормотал он. – Кто это был?

– Великий визирь, – несчастным голосом сообщил я. – Мирза Таки Хан.

– Благодарю… это имя я с удовольствием запомню. Я так понял, он влиятельный человек?

– Он – зять шаха, и многие прислушиваются к нему.

– Но не ханум, – проницательно заметил Эрик. – И – смею сказать – «парень» тоже не очень прислушивается.

– Были некоторые расхождения во мнениях.

– Как любопытно! Пожалуй, мне будет интересно подробнее изучить обстановку в этой семье… Через Зал совета будет удобнее всего.

– Эрик…

– Очень бы хотелось принять ванну и сменить эти траурные одежды, – холодно прервал он. – Вы не будете так любезны проводить меня в мои апартаменты?

Я с беспокойством взглянул на него, когда мы повернули назад во дворец. Я подозревал, что он может оказаться опасным и безжалостным врагом, и не советовал бы Великому визирю рассчитывать легко выиграть эту игру.

Апартаменты Эрика были одни из лучших во дворце, и я увидел, что он оценил их роскошь. Он с удовлетворением осмотрел белую мраморную ванну, а потом с томной грацией опустился на турецкий диван. Несмотря на устрашающую худобу и угловатость его фигуры, Эрик как будто никогда не делал движений слишком поспешных или неэлегантных, и подчас было просто невозможно проследить, как он беззвучно перемещается по комнате. Подобно кошке, он мог одно мгновенье быть здесь, а в следующее исчезнуть, не привлекая внимания. Я себя от этого чувствовал несколько неуютно.

– Обычно в эти апартаменты помещают высших государственных сановников, – сообщил я. – Не удивляйтесь, если наживете себе врагов.

– Я бы удивился чему другому, – равнодушно ответил он.

– Что вы обсуждали с шахом? – с любопытством спросил я.

– Среди прочего, вопиющую архитектурную бедность вашего города.

У меня отвисла челюсть.

– Он не рассердился?

– Нет, ему стало интересно. Он попросил меня спроектировать и построить новый дворец за пределами Ашрафа. Если результат ему понравится, мне будет поручено перестроить Тегеран.

– Аллах! – тихо ахнул я. – А вы можете это сделать?

– Я могу все, если захочу.

– Но Эрик, вы же не можете построить целый дворец… тут нужны профессиональные знания… опыт строительства.

– Я обладаю всем необходимым опытом, – коротко ответил он.

– Вы уверены?

Он вскочил на ноги, охваченный каким-то яростным и жутким чувством, которое я не сумел определить.

– Я учился у великого мастера-каменщика! – неожиданно рявкнул он, – Или вы посмеете усомниться в этом?

– Нет, – я торопливо отступил назад, чувствуя, как по вискам катятся капли холодного пота. – Я не сомневаюсь, что вы способны сделать все, что говорите.

Он все еще наступал на меня, и я продолжал пятиться. Никогда раньше я не испытывал такого примитивного, склизкого страха, с налетом панического изумления, ведь я так и не знал, что же я сказал, что привело его в такую неуправляемую ярость.

– Эрик… – выдохнул я, – ради всего святого… я вам верю… я верю вам... вы меня слышите?

Он резко остановился. Руки, уже протянутые к моему горлу, безвольно повисли по бокам, и он посмотрел на них с тупым удивлением. И у меня вдруг возникло странное подозрение, что он готов зарыдать.

– Извините, – устало произнес он, отвернувшись от меня. – Иногда мое поведение непростительно… мне мерещатся оскорбления там, где их нет. Со временем все труднее вести себя разумно… делать вид, что я не слышу то, что обо мне говорят… этот невежественный дурак в саду!.. Его я хотел убить, а не вас… не вас. Вы всегда обращались со мной любезно… – он расстроено повел рукой в сторону маски и углубился в задумчивое молчание. Через некоторое время он подошел к окну и выглянул из него с таким отсутствующим видом, что я усомнился, знает ли он, что я все еще здесь. В его руке внезапно возникло что-то вроде серебряного циркуля, и он все вертел его беспокойными пальцами.

– Он всему меня научил, – пробормотал он. – Всему! Я хочу найти применение знанию, которым он одарил меня. Я хочу построить нечто прекрасное… нечто, чем он мог бы гордиться. Должен же быть какой-то смысл в существовании… должен быть смысл в жизни.

Я терпеливо ждал, надеясь услышать что-то еще, но он так больше ничего и не сказал. В руке у него ничего не было, циркуль исчез так же быстро и таинственно, как и появился. Он погрузился в такую глубокую задумчивость, глядя на сады Гулистана, что я счел бесчувственным и просто невежливым торчать там дольше, и тихо выскользнул из комнаты, оставив его одного.

Я надеялся, что благополучное завершение моей миссии позволит мне вернуться в Мазандеран и приступить к своим привычным, менее обременительным обязанностям, но в тот же день шах призвал меня к себе и велел оставаться при дворе.

– У меня есть для тебя еще одно маленькое задание, дарога, – объявил мой молодой господин, и сердце мое упало, потому что у меня вдруг возникла неприятная догадка, что это может быть за задание.

– Великая честь для меня служить Вам и дальше, Ваше Императорское Величество, – послушно произнес я, по-попугаячьи повторяя заученную фразу, а внутри меня что-то пронзительно кричало: Проклятье! Проклятье! Проклятье!

– Я хотел бы поручить тебе безопасность моего нового друга в маске, – продолжал шах, подкручивая свои тонкие усики, чтобы завивались лучше. – Ты будешь в ответе за любое несчастье, которое может с ним случиться, пока он доставляет мне удовольствие. Как ты понимаешь, это задание я не могу поручить простому охраннику. Задание, которое он будет выполнять в Мазандеране, крайне секретно… мне нужен проверенный человек, умелый и верный, чтобы присматривать за ним.

Я подавил дрожь. Я хотел сказать, что легче выследить лунный луч, чем шпионить за сомнительной деятельностью Эрика, но стальной взгляд шаха дал мне понять, что меня ждет, если посмею отказаться.

– Ты лучше всего подходишь для этого задания, дарога, ты уже знаешь его лучше, чем кто-либо. Было бы очень удобно, если бы тебе удалось добиться, чтобы он доверял тебе. Подружись с ним… войди к нему в доверие… и сообщай мне все, что происходит. Этот человек интригует и завораживает меня, но я уверен, что за ним требуется самый тщательный присмотр.

Я с жалким видом наклонил голову.

– Как прикажете, Тень Бога, – прошептал я.

– Телохранитель мне не нужен! – зловещим тоном прошипел Эрик. – Я прекрасно могу сам за себя постоять… Что до вас, то от вашего присутствия будет куда больше пользы где-нибудь в другом месте. Никто, если он в своем уме, не может требовать, чтобы вы оставались здесь неизвестно сколько. Я поговорю с шахом, и вас немедленно снимут с этой смехотворной должности!

Я настойчиво просил его не делать этого.

– Вы не понимаете, как легко в этой стране попасть в опалу, Эрик. Если вы откажетесь принять мои услуги, будет считаться, что я провалил поручение, и меня соответственно накажут, может быть, бросят на несколько месяцев в тюрьму.

– Как вы можете выносить такую дикую несправедливость? – тихо спросил он. – Почему вы просто не вернетесь к сыну и не пошлете шаха подальше?

– Все, чем я обладаю, зависит от благосклонности шаха. Завтра у меня могут отнять и содержание, и владения… моему сыну придется умирать в нищете на улицах. Я прошу вас пересмотреть свое решение и принять мои услуги.

– Вам что, поручили шпионить за мной? – вздохнул он.

Я неохотно кивнул и опустил глаза.

– Что ж, это, по крайней мере, честно, – философски заметил он. – Придется мне постараться, чтобы ваши отчеты были достаточно интересными, так? Я же не хочу, чтобы шах соскучился и заменил вас кем-нибудь более старательным...

Я посмотрел на него и вдруг, сам того не желая, рассмеялся. Он был убийца, вор и неверный. Но, вопреки доводам разума, он почему-то был мне все более симпатичен…

На следующий день я отвел его к границе, отделявшей от остального дворца гарем.

– Дальше мне идти не позволено, – сказал я. Я показал ему двух евнухов, которые должны были отвести его во внутренние покои ханум, и напомнил, что они будут готовы испробовать на нем свои турецкие ятаганы в любой момент его пребывания в этом мире теней. Ему дали особое разрешение войти на запретную территорию, какое иногда давалось доктору, и как-то надсмеяться над этой редчайшей привилегией значило приговорить себя к ужасной смерти. Любой человек, претендующий на успех при дворе, не упускал из виду значение интриг в гареме, и я давно уже обеспечил себе особый канал связи в этих священных покоях. Это не составило большого труда. Известно, как евнухи жадны до денег и того, что эти деньги могут им дать. Из-за физических последствий кастрации, они вынуждены воздерживаться от алкоголя, поэтому они предпочитают опий, благовония и разнообразные сладости, и за соответствующую цену они с готовностью беседуют со всяким, готовым платить.

Сераль был обиталищем ханум, особым, неприступным миром, коварное влияние которого исподволь распространялось по всему двору, подобно сладковатому облаку ядовитого аромата. По традиции, это было царство бешеного соперничества, хитрых заговоров и внезапных насильственных смертей. Быть матерью правящего шаха означало добраться до самых высот власти, и нынешняя ханум, красивая, умная, энергичная женщина, прекрасно знала, как манипулировать своим сыном к наибольшей выгоде – не стоило ее недооценивать. Приучив трех главных жен шаха к робкому подхалимству и тиранически правя наложницами, она вела дела в гареме умело и безжалостно. Она проводила дни, поедая леденцы и покуривая трубку, и ее скука порой порождала страшнейшие трагедии. Не думаю, что при дворе был хоть один мужчина, который боялся бы ее меньше, чем самого шаха.

Я готов был хорошо заплатить за рассказ о том, как приняли Эрика в этом покрытом завесами мире запутанных коридоров, мраморных ванн и приглушенного шепота. В мире Кисмета, где должна была определиться его судьба…

Его отвели в маленький внутренний дворик, и там он ждал, окруженный полудюжиной евнухов, появления ханум и ее свиты на балконе наверху. Мне рассказали, что ханум продержала его там больше часа, и евнухи чувствовали себя все неуютнее, когда он принялся метаться по двору, как тигр по клетке, в сердитом нетерпении, которое было так хорошо мне знакомо. В конце концов, они обнажили свои ятаганы, желая заставить его вернуться на указанное место, но едва они обступили Эрика, из кончиков его пальцев вырвался дождь разноцветных искр, и его окружила стена пламени, отогнав их назад. Когда огонь погас, с балкона послышались насмешливые аплодисменты, и, посмотрев вверх, Эрик увидел прикрытую чадрой величественную женщину, появившуюся на галерее.

– Надеюсь, – тихо сказала ханум, – ты ехал сюда из самой России не для того, чтобы показать мне фейерверк?

– Ни в коем случае, мадам, – спокойно ответил Эрик. – Это был просто пустяк – чтобы развлечь детей, они меня утомили, – он пренебрежительно кивнул на евнухов, и ханум весело рассмеялась.

– Если это был просто пустяк, то я хочу посмотреть на твое настоящее искусство. А также на тебя самого, друг мой. Маска тоже нужна, только чтобы пугать детей. Сними ее!

Он стоял, не двигаясь, стиснув кулаки, каждый мускул в его теле был напряжен.

– Мадам, молю вас о снисхождении… мне бы не хотелось снимать ее.

– Неужели? – ханум быстро посмотрела назад, одним ядовитым взглядом утихомирив перешептывания за спиной. – Тогда, наверно, я должна напомнить тебе, что только дамы в этой стране скрывают лица. Снимай маску, или детям будет приказано сделать это за тебя… но тогда они снимут ее вместе с головой!

Он так и не подчинился, и ханум сделала нетерпеливое движение, ошарашенная такой беспрецедентной наглостью.

– Если ты не слишком ценишь свою голову, – медленно продолжала она, – возможно, тебе придется разделить судьбу одного китайского евнуха и носить свои гениталии с собой в маленькой бутылочке с рассолом.

Он изящно пожал плечами, с насмешливым безразличием.

– А вы уверены, что мои поместятся в маленькую бутылочку, мадам?

Ханум с восторгом расхохоталась.

– Я ни в чем не уверена, насколько это касается тебя, мой друг, но предупреждаю со всей серьезностью, я в последний раз согласна терпеть твое неповиновение. Снимай маску!

Когда маска внезапно упала к ее ногам, молодые женщины позади нее принялись в панике прятать за вуалями лица, налетая друг на друга, они пытались убраться подальше от ужасного зрелища внизу.

– Тихо! – зло рыкнула ханум. – Если еще одна из вас закричит, я прикажу пороть ее до смерти, клянусь! А теперь оставьте меня… Уходите, все!

Она повелительно хлопнула в ладоши, и женщины торопливо разбежались, только шуршали необъятные шаровары, да тонкие шелковые рубашки, и звенели многочисленные браслеты и ожерелья. Ханум положила элегантные, крашеные хной руки на белый каменный узор балюстрады и удовлетворенно улыбнулась Эрику. Она стянула с пальца кольцо с огромным бриллиантом и бросила ему, а он ловко поймал его легким, почти неприметным движением.

– Если твое воображение соответствует лицу, – тихо заметила она, – ты станешь самым могущественным человеком в Персии.

Евнухи сказали, что, надевая кольцо на мизинец, он как будто бы улыбнулся на мгновенье.

– Это предположение или обещание? – спросил он.

И снова ханум рассмеялась.

– А вот это, мой друг, – вкрадчиво сказала она, – тебе решать.

На то, чтобы принять решение, у него ушло немного времени. К тому времени, когда двор переехал в Мазандеран на зиму, его мнения спрашивали на заседаниях совета, и он присутствовал на частных встречах шаха с Великим визирем. Трудно было понять истинные мотивы действий шаха, наверно, ему просто доставляло удовольствие насмехаться таким образом над зятем.

– У Эрика есть интересные предложения по поводу Дар аль Фунуна, брат мой, – сказал он однажды, откидываясь на диване, чтобы посмотреть реакцию на свои слова. – Думаю, вам следует проконсультироваться у него.

Великий визирь оцепенел от злости.

– С величайшим уважением, Ваше Величество, в том, что касается Школы, я предпочел бы полагаться на мнение человека, сведущего в науках. С глубочайшим смирением, должен заметить, что это – не самая подходящая область для применения талантов фокусника.

– Если я говорю, чтобы ты спросил его мнение, – с обманчивой мягкостью произнес шах, – ты его спросишь. Уверяю тебя, ты мало найдешь сведущих в науках людей, чьи знания могли бы сравниться с его… в любой области.

Рабу, принесшему шербет, в этот момент было приказано удалиться, так что он не смог передать мне ответ визиря; но он успел увидеть, прежде чем двойные двери закрылись за ним, что Мирза Таки Хан бросил в направлении Эрика полный ненависти взгляд. Меня это беспокоило, и я очень надеялся, что строительство нового дворца в Мазандеране отвлечет Эрика от опасной игры с властью, в которую он, похоже, решил играть. По возвращении из северных провинций, я сопровождал его на выбранное место строительства – чудесную лесистую возвышенность в полумиле от Ашрафа – и наблюдал, как он делал наброски до темноты.

– Вы готовы идти, Эрик? – спросил я, наконец, чувствуя, что умираю от голода. – Мы здесь уже больше восьми часов.

– Правда? – рассеянно переспросил он. – Полагаю, вы опять хотите есть… право, нет никакой необходимости есть больше одного раза в день. Может быть, вернувшись в Ашраф, вы распорядитесь, чтобы мне принесли сюда фонари?..

Я не сомневаюсь, что с того момента, полностью поглощенный своим проектом, он с радостью отказался бы от дворцовой политики, но он уже столкнул шар со склона – не остановишь, теперь от него ничего не зависело. Когда были закончены черновые чертежи, его начало постоянно что-то отвлекать, как и любого человека, занимающегося слишком многими делами сразу. И шах, и ханум по-прежнему требовали от него советов и развлечений. Он казался всемогущим, так что им и в голову не приходило, что его время и силы не беспредельны, как у любого смертного. Эрик был великим волшебником, а великий волшебник должен быть способен находиться в нескольких местах в одно и то же время! Его редко отпускали из дворца больше, чем на день-два, строительство шло медленно, и каждый раз, когда новый безоговорочный приказ отрывал его от камня и раствора, я боялся, что его вспыльчивый нрав даст себя знать.

И больше всего ему надоедала ханум.

– Мне скучно, – жаловалась она, томно растягиваясь на атласных подушках в своих личных покоях – как мне рассказывали, когда она принимала его там, их разделяла только газовая занавеска. – Мне скучно! Скучно! А как называют это отвратительное состояние в твоей стране, Эрик?

– L’ennui, мадам.

– L’ennui, – тихо повторила ханум. – С какой прелестной соблазнительностью звучат слова у вас, французов. А ты когда-нибудь испытываешь… l’ennui… Эрик?

– Едва ли, мадам. Для скуки требуются свободное время и праздность, а – видит Бог – мне сейчас не хватает ни того, ни другого.

– Не смей морщиться так при мне, несчастный! – сварливо возмутилась она. – Ты достаточно уродлив и так, незачем еще перекашивать твое жуткое лицо. В самом деле, ты настолько невероятно, невозможно безобразен, что это как-то даже… каким-то образом… привлекательно.