Лекция 10. Зарождение археологии внеевропейских земель. 27 страница
Череп очень напоминал человеческий, а нижняя челюсть – обезьянью (рис. 5 - 6). Это сочетание чрезвычайно подходило к предположенному Булем предку человека, отдельному от линии обезьяны и разумному с очень раннего времени, что, с точки зрения клерикалов, было бы по промыслу божьему. Буль отказывался верить в подозрения многих ученых о том, что это подделка.
4. Судьба концепции Буля. Книга Буля имела огромный успех; уже через два года потребовалось переиздание, и тогда же вышел английский перевод. В 1946 г. вышло в обработке Ж. Пивото посмертное издание этого труда, и он всё еще оставался авторитетным. Только с 1950-х годов, с выхода на сцену неоэволюционизма, началось прозревание исследователей относительно концепции Буля. Работая над шапельским скелетом, Буль кратко отметил на костях признаки остеорартрита, но не обратил на это внимания. В 50-х годах французский геолог и палеонтолог Камиль Арамбур (Camille Arambourg, 1888 - 1969), сам страдавший этой болезнью, обратил внимание на то, что при ней человек ходит сутуло. Он представил рентгеновский снимок собственного позвоночного столба, близкого к шапельскому. Этим он опроверг "диагноз" Буля и восстановил прямую походку неандертальца на двух ногах. У. Страус и Э. Дж. И. Кейв в 1957 г. также установили, что шапельский индивид был человек пожилой и тяжко поражен артритом. Буль не обратил внимания на то, что череп шапельца был очень вместительным, а к тому же этот человек бьл искусственно погребен, так что не был таким уж звероподобным.
Еще больший удар по концепции Буля нанесло в 1953 г. (через 11 лет после смерти Буля) разоблачение радиохимиками пилтдаунского человека как фальшивки, изготовленной из соединения средневекового черепа (ему оказалось около 600 лет) и челюсти современного орангутана, то и другое было вымочено в дубильном растворе для придачи древнего облика. В фальсификации обвиняли Тейяра де Шарден (он был склонен к шуткам и розыгрышам), палеоантрополога сэра Артура Кита, даже Конан Дойла, автора "Шерлока Холмса", но археологи склоняются к тому, что фальсификатором был сам Досн. Он издавна мечтал о великом открытии, оно не давалось в руки, а другие его находки тоже оказались подделками. К тому же подделка была сделана очень грубо: зубы подпилены, собачий зуб подкрашен, костяное орудие вырезано стальным ножом! (Spencer 1990). Удивительно, как на эту грубую подделку попалось так много крупных специалистов. Видимо, подделка была очень нужна, чего-то такого эксперты ожидали. И не стали слишком строго проверять.
Авторы подделки вовсе не планировали подтверждать концепцию Буля. Досн хотел лично прославиться, а вокруг него многие мечтали об английской находке человеческого предка. Только что, в 1908 г., в Германии был найден гейдельбергский человек – патриотический долг требовал противопоставить нечто английское. Досн, представляя находку, кричал: "Каков ответ на Гейдельберг!" ("How's that for Heidelberg!"). Буль вышел на Пилтдаун сам. Он нашел то, что искал и что искало его.
Таким образом, концепция Буля, зародившаяся в 1888 г., была для археологии сформирована в 1913 г. и с тех пор лишь разрасталась количественно, проживя после этой вехи чуть меньше полувека. Она сыграла большую роль в дискредитации прямолинейного эволюционизма и укреплении антиэволюционных концепций. Но и рухнув, далеко не вся рассыпалась. Идея генеалогических древес как структуры эволюции осталась, осталась идея тупиковости шапельского неандертальца, а может быть и неандертальца вообще, и его сосуществования с кроманьонцем. Осталась идея значительного углубления начала антропогенеза. А это не так мало.
5. Брёйль и палеолитические изображения. На рубеже веков, в то самое время, когда переваливший за сорок Буль оказался во главе кафедры и приступил к занятиям палеоантропологией как основным делом, но шапельский неандерталец еще не был обнаружен, во французской преистории появилась новая фигура – молодого и очень активного аббата.
Она появилась из окружения провинциального судьи и геолога Эдуарда Пьета, (Edouard Piette, 1827 – 1906), ставшего одним из видных французских преисториков. Пьет открыл ряд палеолитических пещер и собрал в них коллекцию малых форм искусства (резных костей и камней). Его еще более важным открытием была пещера Ле Мас д'Азиль, где он обнаружил над мадленским слоем слой с микролитами и расписанными гальками - культуру, оказавшуюся промежуточной между верхним палеолитом и неолитом. Пьет, который хотел видеть на своих гальках буквы первого алфавита, видимо, был несколько чужд установкам Мортилье на примитивизм палеолита, хотя азиль – это уже не вполне палеолит. Но ученик Пьета аббат Анри-Эдуар-Проспер Брёйль (Henri Edouard Prosper Breuil, 1877 – 1961) придал этой культуре совсем другое значение. Французское произношение его фамилии – Брой, но я здесь придерживаюсь традиционной для нашей литературы транслитерации, поскольку она очень укоренилась.
Этот ученик Пьета, моложе его на 50 лет, был, пожалуй, самым важным открытием Пьетта. Анри Брёйль, уроженец Нормандии, в детстве под влиянием отца увлекался энтомологией, ботаникой и геологией. Есть семейное предание о том, что интерес к преистории пробудило в нем известие об открытии палеолита в пещере Ориньяк, впоследствии ставшей центром его исследований, но, возможно, это всего лишь позднее переосмысление событий детства. В 1895 г. Анри окончил духовную семинарию, где его одноклассником и другом был один из братьев Буисоньи (позже открывших шапельского неандертальца), а учитель естественной истории аббат Гибер познакомил его с преисторией и с теорией эволюции. Брёйль стал описывать частные коллекции бронзового века. Со следующего года он участвовал в раскопках Луи Капитана (Louis Capitan) на неолитическом поселении Кампиньи.
Затем в 1897 г., путешествуя по Дордони, 20-летний Брейль встретился с Эдуаром Пьетом, который стал его главным учителем преистории и повернул его интересы к палеолиту и первобытному искусству. Увидев резные скульптуры из бивня мамонта, сделанные на заре человечества, Брейль испытал, по его словам, как бы "удар грома", и отныне на всю жизнь был привязан к палеолитическому искусству. В 1900 г. он получил священническое звание, но так и остался работать в науке, без священнического поста – ни разу в жизни он так и не совершал служб. Но говорил: "За мною великое католическое прошлое". До самой смерти Пьета (в 1906 г.) каждое лето Брейль проводил в арденнском поместье Пьета, помогая старику обрабатывать материалы разведок и раскопок. В 1905 г. он стал профессором университета в Фрейбурге, потом в других (рис. 7).
Первая мировая война застала его в Испании, и он оказался там резидентом французской разведки, распутывая сети германского шпионажа.
Еще при первом появлении Брёйля у Пьета, заметив, как молодой аббат отлично зарисовывает палеолитические находки Пьета, профессор преисторической археологии Эмиль Картальяк заинтересовался им и приобщил его к своему обследованию пещер. Эмиль Картальяк, тулузский геолог, заинтересовавшийся преисторией, в 1866 г. переселился в Париж и попал там под влияние Мортилье. Это был тот самый Картальяк, который в 80-е годы приобщил к преистории и Буля. Теперь, в конце 90-х, с ним стал обследовать пещеры Брейль. В пещерах они находили не только палеолитические орудия, но и портативные артефакты с резными изображениями.
Портативные изображения палеолита были открыты еще в 1864 г., когда Ларте обнаружил в Ла Мадлен кость мамонта с гравировкой изображения мамонта на ней. В 60-е годы было открыто много таких портативных изображений. Появились и монументальные росписи в пещерах, нанесенные, по-видимому, палеолитическим человеком. Тогда в повестке дня стояла проблема как быть с открытыми в пещерах росписями. Признавать их палеолитическую древность или нет.
Эти открытия начались в 1880 г. Испанский граф дон Марселино Санз де Саутуола (Marcelino Sanz de Sautuola, 1831 – 1888), хозяин замка Сантандер, известный коллекционер древностей, посетив в 1878 г. в Париже выставку первобытных орудий и наскальных рисунков, задумался над тем, что такие могут встретиться и в его районе. Получив консультацию у археологов, он начал раскопки и нашел в 1879 г. у себя первые кремневые изделия, а затем в следующем году обследовал пещеру Альтамира, известную ему и раньше. Но теперь он обследовал ее в поисках следов жизни первобытного человека. Пока он искал на полу пещеры орудия, его малолетняя дочь Мария, заметила на потолке рисунки и закричала отцу: "Папа, там нарисованы быки (toros)!" – это были изображения бизонов. Санз де Саутуола был поражен сходством этих изображений с портативной резьбой, которую он видел на выставке в Париже. По приглашению Саутулолы, вдохновленного этим сенсационным открытием, пещеру посетил профессор Вилланова и поверил в подлинность и палеолитический возраст находки, хотя это было первое такое реалистичное изображение, объявленное широкой публике. Открытие вызвало энтузиазм испанской публики, даже король Альфонс XII посетил пещеру. Раздавались, правда, голоса скептиков, но Вилланова обещал защищать открытие.
Но когда состоялся конгресс археологов в Лиссабоне и съехались виднейшие специалисты мира – Вирхов из Берлина, Картальяк из Тулузы, Лаббок из Лондона и другие, - они не поверили в древность изображений. Независимо от убеждений, эволюционистская догма господствовала над ними: в палеолите люди были еще неразвитыми, грубыми, примитивными, там не может быть таких совершенных изображений. Испанские археологи, заподозрив иезуитов в фальсификации, выяснили, что у графа бывал в гостях один художник, вот ему и приписали эти изображения. Это либо намеренный розыгрыш, либо фальсификация, либо (со стороны) графа ошибка по незнанию. А Вилланова, смущенный единодушием авторитетов, молчал.
Саутуола умер, осмеянный как наивный искатель славы, – прямо его в фальсификации его не обвиняли только из уважения к званию. Мортилье и другие эволюционисты не приняли палеолитических росписей, потому что они противоречили эволюционной идее. Идея эта была столь реалистична, что из нее исходили и люди, более консервативных взглядов – Вирхов, Картальяк.
А молодой аббат Брёйль, признавая теорию эволюции в общем и целом (он же изучал все относящиеся к делу факты), внутренне не верил в те аспекты эволюции. которые требовали отказа от веры в идею высшего существа, в наличие души у человека, в изначальную его богозданность. Человек есть человек, в нем изначально есть нечто от бога, чего нет у животных. Почему же он не может рисовать? Нужно проверить дотошнее факты – стратиграфию, соотношение росписей и слоев с орудиями и костями вымерших животных. В 1895 г. такие изображения были открыты в пещере Ла Мут, в 1896 г. – в Пэр-нон-Пэр. В 1901 г. аббат Брёйль, Луи Капитан и Дени Пейрони открыли пещеры с росписями ле Комбарель и Фон-де-Гом, где изображения были покрыты тысячелетними сталактитами. В 1902 г. Картальяк с Брёйлем прибыли в замок Сантандер к дочери покойного Саутуолы, той самой, которая за 23 года до того кричала "toros!" Она сообщила ученым, что их ждет местный учитель, который давно знает еще одну такую пещеру. "Почему же он никому не говорил о ней?" – спросили археологи. "Он не хотел разделить судьбу моего отца", - отвечала первооткрывательница.
Брёйль проверил и доказал подлинность росписей, выступив с докладом об этом на конгрессе в Монтабане в 1902 г. Содержание его доклада и визит в Сантандер заставили его учителя Картальяка, хотя и не очень охотно, выступить со статьей "Mea culpa d'un sceptique" (в приблизительном перевод: "Покаяние одного скептика" – "Mea culpa" это первые слова латинского покаяния: "Мой грех", т. е. "Грешен, грешен!"). Вместе с Картальяком Брёйль обследовал пещеру Ньо близ Арьежа в 1906 г. Вообще он стал самым авторитетным международным экспертом в этом деле, и во многих случаях открытия пещерных росписей и наскальных изображений звали именно его, чтобы он решил, древнее изображение или нет. Везде он лез в пещеры, копировал изображения, описывал их, интерпретировал. Всего за свою жизнь он провел под землей около 700 дней. Только после 1950-х годов фотография достаточно усовершенствовалась, чтобы взять на себя значительную часть этой работы.
Мортилье, Пьет и Картальяк, не верили в способность палеолитического человека к религии, поскольку, по их мнению, он еще не мог использовать символы (которые эти рационалисты связывали именно с религией). Брёйль объяснял палеолитические пещеры с росписями в чрезвычайно труднодоступных местах как тайные святилища, а изображения животных трактовал как магические (охотничья магия), сравнивая с африканскими ритуалами плодородия и обрядами эскимосов и австралийских аборигенов. Эпигоны эволюционизма упирали на реалистическую наивность палеолитических росписей, сравнивая ее с рисунками детей. В 1907 г. вместе с Обермайером Брёйль обнаружил в местонахождении Вальторта и условные изображения, более похожие на символы и абстракции.
6. "Ориньякская баталия" и смена индустрий по Брёйлю. Еще больший урон нанесло концепции Мортилье обращение Брёйля к проблемам периодизации. Стержень эволюционистской концепции палеолита составляла схема последовательных эпох Мортилье, завершенная в основном к 1883 году: эолиты, шелль, ашель, мустье, солютре, мадлен, азиль…
Очень рано в этой схеме были подвергнуты сомнению крайние звенья с обоих концов. Эолиты еще в 1872 г. прошли голосование в комиссии на конгрессе с очень небольшим перевесом голосов. В числе их противников, экспериментами доказывавших их случайное образование в природе, был Марселен Буль. К концу века они выбыли из игры.
Заполнению хиатуса на другом конце схемы способствовал учитель Брёйля Эдуард Пьет – своим открытием пещеры Ле Мас д'Азиль, где над мадленским слоем был обнаружен слой с микролитами - культура, оказавшаяся промежуточной между верхним палеолитом и неолитом. Мортилье был очень рад открытию Пьета.
Брёйль помогал Пьету обрабатывать материал из этой пещеры. Работая над культурой Азиля, Брёйль заметил, что она чрезвычайно отличается от предшествующей, палеолитической, зато схожа с культурой другой местности, к югу от Пиренеев. То есть что она не местная, эволюционировавшая из предшествующей, а пришлая из-за Пиренеев. Таким образом, он обрубил и этот конец эволюционной последовательности.
Вот теперь он взялся за эту куцую, обрубленную с обоих концов эволюционную схему и стал методично рассекать ее клиньями на составные части, ликвидируя преемственность.
Прежде всего он обратил внимание на самое слабое звено в последовательности эпох Мортилье – на то звено, которое уже вызывало сомнения и споры – на ориньяк. Мортилье знал эти памятники и сначала выделил эту эпоху, включив ее перед солютре, потом передвинул на место после солютре, потом выкинул вовсе. В ориньяке господствуют мустьерские орудия (острие и скребло), к которым добавлены ножевидные пластинки и много орудий из кости (что дало Мортилье возможность передвинуть ориньяк поближе к мадлен). Очень характерные скребки и резцы, а солютрейской ретуши нет, зато есть наконечник с боковой выемкой. Типология производная из мустье. Всё ясно, ориньяк происходит из мустье здесь на месте, и выбрасывать из последовательности эпох его нельзя. По стратиграфии он очень хорошо вписывается между мустье и солютре, Мортилье напрасно его перемещал на другое место, после солютре, это он делал только по эволюционным соображениям, игнорируя стратиграфию, а так как такое игнорирование непростительно, то он вообще ликвидировал это подразделение шкалы. Брёйль поднял весомость стратиграфии и восстановил ориньяк в шкале на старом месте (это его доклад 1905 г. на I конгрессе доисторической археологии Франции в Перигё: "Очерк о стратиграфии отложений в век северного оленя"). В таком виде (рис. 8) шкала была принята во многих странах Запада, да и в Советской России.
Но от ориньяка нет линий эволюции к солютре, а есть такие линии, ведущие непосредственно от мустье к солютре. Значит, солютре происходит непосредственно от мустье, но не здесь, во Франции, коль скоро здесь между ними вклинивается ориньяк, а где-то в другом месте. Брёйль предположил, что на востоке Европы. Значит, между ориньяком и солютре – перелом в эволюционной последовательности, созданной Мортилье, разрыв преемственности, отсутствие связей, смена населения. Ориньяк и солютре оказываются двумя линиями развития. В работе 1907 г. "Ориньякский вопрос: критическое изучение сравнительной стратиграфии" (в журнале "Ревю преисторик") Брёйль заявил, что не нужно прибегать к идее "совершенно единообразного и преемственного развития", как и "легкому объяснению последовательными миграциями". В этой статье отстаивались ветвящаяся эволюция и параллельное развитие (не стоит забывать, что Брёйль считал себя эволюционистом, только не в духе однолинейной эволюции). Впрочем, к миграциям он всё-таки прибегал, хотя и не акцентировал на них.
В 1912 г. Брёйль сделал доклад о поздних стадиях палеолита на международном конгрессе доисторической археологии в Женеве, где суммировал свои выводы об ориньяке и смежных эпохах. Доклад назывался "Подразделения Верхнего Палеолита и их значение". Возражения эволюционистов были слабыми, и они были совершено разбиты. Это был триумф нового взгляда на эволюцию. Вместо морфологии орудий, которой теперь отводилась подсобная роль, на первый план вышла стратиграфия, а с ней геологические и палеонтологические свидетельства. Вместо вопроса "почему" и "из чего" теперь ставился вопрос "откуда", на месте развития во времени всё больше оказывалось развертывание в пространстве. Эпохи превратились в культуры. Этот доклад завершил "ориньякскую баталию", как прозвали эти события археологи и как называл их историю потом и сам Брёйль (Breuil 1954). После этого события все сводки по палеолиту стали перестраиваться в новом духе.
В последующие годы он распространил этот вывод и на средний палеолит (к 1926 г.) и на нижний палеолит (к 1932 г.). Там тоже появились такие же вставные эпизоды, то есть такие же клинья рассекли преемственность и в других местах. Между дошелльской и шелльской эпохами была вставлена эпоха ипсвич (названная по английскому местонахождению), между шелльской и ашельской – клэктон (тоже по английскому), между ашельской и мустье – эпоха леваллуа. После леваллуа появились еще таясская и микокская эпохи.
Типология утратила свою функцию поля, реализации и доказательства эволюции. Заменившая ее стратиграфия в эволюции не нуждалась. "Более чем какая-либо иная наука, - говорил Брёйль в 1929 г. в лекции "Преистория", - стратиграфическая геология является основой для преисторических исследований, ибо она одна разрешает нам, изучая землю, содержащую вещи, распределять в порядке их последовательности кости, изготовленные изделия, которые находят в ней". Сэкет назвал эту перемену опоры в археологии палеолита "стратиграфической революцией" (Sackett 1981: 90).
Брёйль и свою концепцию палеолитических изображений также развернул в сторону перерыва преемственности. Анализируя стили пещерной живописи, он построил смену стилей, образующую два цикла: сначала ориньяко-перигорский цикл, развивающийся от примитивности к совершенным полихромным фигурам пещеры Ласко, а затем солютрейско-мадленский цикл, также развивающийся от простых черных рисунков к полихромным изображениям. Любопытно, что и сам Брёйль не избежал воздействия той же эволюционной концепции: внутри каждого цикла развитие идет постепенно и преемственно от примитивного к сложному. В духе эволюционизма была и интерпретация с помощью этнографических параллелей. Но эволюция, разветвленная и разбитая на кусочки, это совсем не та эволюция, которую проповедовали классические эволюционисты.
7. Брёйль и локальные культуры палеолита. В 1930-е годы Брёйль предложил новую концепцию, в которой нашла бы выражение более сложная картина эволюции. Установив последовательность культур с разорванной во многих местах преемственностью, он разделил их на две параллельные линии развития, звенья которых перемежаются друг с другом в Западной Европе, во Франции. Получились два ряда культур, в каждом из которых некоторую преемственность проследить можно (рис. 9). Один ряд образуют культуры, в которых главные орудия – бифасы, которые изготовляются из нуклеусов, желваков, другой ряд культур пользуется главным образом орудиями на отщепах и пластинах, сколотых с нуклеусов. В первом ряду – шелль (аббевиль в терминологии Брёйля), ашёль и микок, во втором ряду – клэктон, лангедок, леваллуа, таяс и мустье. Брёйль предположил, что центры этих параллельных линий развития размещались не во Франции, что смена культур в Западной Европе происходила не в ходе однолинейного развития местного населения, а благодаря последовательным инвазиям волн населения с востока и юга континента.
Точно так и ориньяк был не продолжением местного мустье, а результатом вторжения Homo Sapiens с востока, который насильственно сменил местных неандертальцев. В дальнейшем сохранялись некоторые черты мустьерской традиции (полосчатый скол, скребки, кремневые долота), но в основном новая техника пришла с ориньяком. Культура солютре тоже принесена с востока со своим высоким развитием кремневой ретуши и слабым развитием костяных орудий. И культура мадлен не выросла из солютре, ибо там всё наоборот: множество изощренных костяных орудий и плохая кремневая индустрия. Ее происхождение Брёйль искал не в бассейне Средиземного моря, а на севере Европы (где сохранилась похожая культура – у эскимосов).
Нетрудно заметить, что разрушение однолинейной эволюции и замена ее многолинейной обратилась против концепции Мортилье еще одной стороной: не только однолинейная преемственность на пути к прогрессу оказалась под ударом, но распалось и единство человечества. Эпохи заменились культурами, которых в каждой эпохе (даже в палеолите) несколько, часто много. Они не создаются на месте, а откуда-то приходят, где они существовали уже раньше. Развитие вроде бы есть, но исследование на него не обращено, вместо него на первом плане - перетасовка и перемещение культур, существующих как бы "от начала начал". Это культурно-историческая археология с изрядной закваской полицентрического миграционизма.
8. Брёйль, характеристика личности. Брёйль, как и его сподвижник Пейрони, был французским патриотом. Оба враждовали со швейцарским немцем Отто Хаузером, копавшим Ла Микок и другие местонахождения в Дордони. Тот, симпатизировавший Германии, обвинял Брёйля и Пейрони в подновлении пещерных росписей и в других неблаговидных поступках, они его – в некомпетентности. Во время Первой мировой войны Брёйль, как уже отмечалось, был французским резидентом в Испании, Пейрони в это время захватил коллекции и другие материалы сбежавшего Хаузера.
Анри Брёйль умер в 1961 году на девятом десятке как общепризнанный глава мировой археологии палеолита, автором более 800 работ, в том числе 30 книг (Smith 1962; Boyle et al. 1963; Brodrick 1963; Skotzky 1964; Абрамова 1971; Ripoll Perello 1996). В конце жизни это был низенький кривой старичок с убегающим назад покатым лбом и живыми глазками, седой стрижкой по обеим сторонам лысины, в белом жабо, опускающемся на черный сюртук или сутану. Часами он лежал на спине в пещере под изображениями на потолке и копировал их при свете свечей, которые держал на вытянутой руке провожатый, и если тот опускал руку, тотчас получал оплеуху от аббата. Властный и вспыльчивый, он установил железную гегемонию над мировой наукой о палеолите. Его авторитет в науке был непререкаем. Сам Брёйль отнюдь не был склонен преуменьшать роль своей особы в науке, недооценивать вес и значение своих взглядов. Когда он отвергавший третичные эолиты, посетил местонахождение Ред Мойр в Ипсвиче и, увидев тамошние кремни, оценил их дошелльский возраст, он, по преданию, сказал: "Вот сегодня действительно человечество стало старше". В самом характере его авторитета было нечто католическое. Он смолоду привык к тому, что его слова – святая истина, и инакомыслящие скептики вынуждены каяться: Mea culpa! Грешен, грешен!
С возрастом он и вовсе уверовал в свою универсалность и непогрешимость, стал менее осторожным и самокритичным в суждениях. "Белую леди" из Африки он датировал II тыс. до н. э. на основании сравнения с критскими и египетскими древностями, в которых он не был компетентен специально – теперь предлагают с большей вероятностью XVII век н. э. Он без достаточного изучения и доказательств объявил все изображения Руфиньяка достоверно-палеолитическими, хотя многие археологи подвергают ряд росписей сомнению.
К возражениям он был совершенно нетерпим. Его ученик Бёркит говорит о нем: an electric character (рис. 10). Когда в Академии надписей, членом которой он был, огласили отказ обсуждать его сообщение о Руфиньяке, он, по воспоминаниям очевидцев, "вылетел из зала в сплошном вихре сутаны" – и долго после того не занимал своего места в Академии.
Эта вера в собственную универсальность и непогрешимость, эта нетерпимость к возражениям позволили называть занятую им позицию в науке "папской". Бёркит пишет о нем: "Когда он состарился и стал менее надёжным в своих определениях по интуиции, - его мнения о Руфиньяке и "белой леди" из Западной Африки определенно остаются под вопросом, - он не стал менее папоподобным" (pontifical). Археологи имели своего короля, они получили своего папу.
И это было не только его субъективным ощущением – это было реальное положение дел. Еретические выступления вроде Французской академии надписей были исключением. Глин Даниел писал после смерти Брёйля: "Когда аббат был жив, многие из наших коллег хранили свои взгляды на Руфиньяк про себя; теперь мы понимаем, что можем слушать много вещей и много точек зрения". Но и это "смелое" высказывание относится к частности. В целом его подход к археологии палеолита, концепция Брёйля, нерушимы. Она стала прививаться и у нас. Есть король, и есть папа. Лютера еще нет.
9. Обермайер и Пейрони. В числе друзей Брёйля был его немецкий сверстник баварец Хуго Обермайер Град (Hugo Obermaier Grad, 1877 – 1946), тоже священник (Bandi und Maringer 1953). Получив классическое образование, он увлекся книгами Шлимана и заинтересовался баварскими древностями римского времени. Став священником, как и Брёйль в 1900 г., он отправился продолжать образование в Венский университет, где он изучал археологию у Морица Гёрнеса, геологию у Пенка, а также анатомию и антропологию. Получив ученую степень, отправился продолжать образование в Париж. Здесь он учился у Годри, Марселена Буля, Капитана и Картальяка, увлекся палеолитом и сдружился с Анри Брёйлем. С 1909 г. он стал посещать Испанию и исследовать пещеры. Хотя он преподавал несколько лет в Венском университете, во время Первой мировой войны он остался в Испании, стал домашним капелланом герцога Альбы и профессором Центрального университета в Мадриде, с 1924 г. испанским гражданином, но работы свои продолжал публиковать главным образом по-немецки и по-французски. Во время Гражданской войны в Испании удалился в Швейцарию, где преподавал во Фрейбургском университете. Там и умер.
Он раньше Брёйля обратил внимание на территориальный аспект проблемы касательно нижнего палеолита. В 1908 г. Обермайер классифицировал раннепалеолитические материалы, распределив их не только по стадиям (по эпохам), но и по территориям (локальные культуры). Ручные рубила, изготовленные из желваков кремня их двусторонней оббивкой (бифасы) очень характерны для шелльской и ашёльской культур Франции. А вот к востоку от Рейна их почти нет. Там орудия делаются почти только на отщепах. А раз так, то Обермайер отказался считать домустьерские культуры этих мест шелльской и ашёльской. Он предпочёл называть эту культуру премустье. Защитники эволюционизма пытались отнести эту разницу за счет иной методики раскопок, ссылаясь на отдельные находки рубил на востоке Европы и уверяя, что они еще найдутся в тех же количествах, что и на Западе. Но во Франции рубила накапливаются тысячами, а к востоку от Рейна только единицами и десятками – при любой методике.
Но культуры отщепов – это как раз те клинья, которые Брёйль вбивал в конструкцию Мортилье! Концепции Брёйля и Обермайера сомкнулись.
Обобщающие труды Обермайера о палеолите вышли в 1916 г. ("Ископаемый человек" на испанском) и 1931 г. ("Человек преистории" на немецком, русск. перев. 1932).
В 1933 – 36 гг. Дени Пейрони (Denis Peyrony, 1869 – 1954), местный учитель в местечке Лез Эйзи (Дордонь), увлекшийся древностями и ставший еще до Первой мировой войны протеже и старшим другом Брейля (он на 8 лет старше Брёйля), разработал схему сосуществования ориньяка с другой культурой – перигорской, за каковым противостоянием он видел сосуществование двух рас кроманьонцев. То, что у Брёйля было ранней и поздней фазами ориньяка, Пейрони, теперь уже известный археолог, распознал как отдельную локальную культуру – перигор. Так что ориньяк оказался более сложным, чем предполагал Брейль. Тот спорил с Пейрони, но концепция Пейрони была в том же духе, что и его.
10. Миграционизм Дороти Гаррод и параллельные культуры Мовиуса. В развитие темы миграционизма несколько слов нужно сказать об английской ученице Брёйля, ставшей в 1928 г. президентом Преисторического общества, - Дороти Гаррод (Дороти Энни Элизабет Гаррод – Doroti Annie Elizabeth Garrod, 1892 - 1968). Родившись в 1892 г. (она младше Брёйля на 15 лет), Дороти окончила женский колледж в Кембридже в 1916 г., во время Первой мировой войны, в которой погибли все три ее брата. Она вступила в Католическую женскую лигу и отправилась на Мальту, где ее отец был начальником госпиталя. Там при виде мальтийских мегалитов она пристрастилась к археологии. После войны ее отец стал профессором медицины в Оксфорде, а она стала посещать лекции ректора колледжа известного антрополога Маретта, ведшего и раскопки палеолита. Он направил ее учиться у Брёйля. Под его руководством и с его предисловием в 1926 г. вышла ее первая книга "Верхний палеолит в Британии". Брёйль убедил ее в том, что, как он говорил в концовке своего знаменитого доклада 1912 года, Европа – только полуостров Евразии и Африки, а культуры, сменявшие одна другую в Европе, имеют миграционное происхождение и корни их надо искать вне Европы. Это она и провозгласила в своем президентском послании в 1928 г. "Новое и старое: призыв к новому методу в палеолитической археологии". Она заявила, что важно не просто стратиграфию установить, а выявить филогенетические связи культур, их корни, происхождение каждой. Вся ее жизнь была посвящена прослеживанию миграций палеолитических культур.