В дерри ниггеры ловят птичек 6 страница

– Они ей довольно-таки по душе, – повторил Эдди.

– Правда? – мистер Кин продолжал улыбаться. – Ну правда это или нет, но по крайней мере у тебя есть друзья. Может, тебе стоит поделиться с ними этими своими проблемами? Рассказать им об этом… расстройстве сознания. Выслушать их мнение.

Эдди не отвечал. Так он чувствовал себя в большей безопасности. Кроме того, мальчик был уверен в том, что если мистер Кин не отпустит его через одну-две минуты, он не выдержит и расплачется.

– Ну хорошо! – мистер Кин поднялся. – Я думаю, что сказал всё, что собирался. Если я расстроил тебя, прости меня, Эдди. Я всего лишь выполнял свой долг. Я…

Тут Эдди схватил свой ингалятор и белый пакет с лекарствами и бросился бежать. Одной ногой он наступил в лужу коктейля, поскользнулся и чуть не упал. Потом он помчался изо всех сил от этого ужасного места, этой аптеки на Центральной, не обращая внимания на хрип и свист в горле. Руби, разинув рот от изумления, смотрела ему вслед.

Мальчик чувствовал, что мистер Кин наблюдает за его позорным бегством, стоя у двери своего заведения, задумчиво улыбаясь. Улыбаясь той самой улыбкой, похожей на блеск осколков слюды.

Мальчик перевёл дух на перекрёстке трёх улиц – Канзас, Мейн и Центральной. Присев на невысокий уступ каменной стены рядом с автобусной остановкой, он ещё раз воспользовался ингалятором. На этот раз вкус лекарства был неприятным и вяжущим (просто вода и несколько капель камфары) и Эдди показалось, что если он снова сунет наконечник ингалятора в рот, его вырвет.

Выйдя двадцать пять минут спустя из магазина на Костелло-авеню со стаканом пепси в одной руке и двумя конфетами «Пэйди» в другой, Эдди был неприятно удивлён, увидев слева от себя Генри Бауэрса, Виктора Крисса, Лося Садлера и Патрика Хокстеттера, стоящих на коленях на площадке, усыпанной гравием. Сначала мальчик решил, что они играют в кости, но потом увидел, что ребята складывают деньги на расстеленную на земле футболку Виктора. Невдалеке в беспорядке валялись их учебники для летней школы.

В любой другой день Эдди просто зашёл бы тихонько назад в магазин и попросил бы у мистера Джедро разрешения выйти через заднюю дверь. Но вместо этого мальчик замер на месте, одной рукой ещё сжимая ручку двери, на которой красовалась реклама сигарет:

«УИНСТОН» ИМЕЕТ ЛУЧШИЙ ВКУС, ЭТО ЛУЧШИЕ ИЗ СИГАРЕТ. ДВАДЦАТЬ РАЗ ИСПЫТАТЬ НИ С ЧЕМ НЕ СРАВНИМОЕ НАСЛАЖДЕНИЕ», и мальчик-посыльный, возвещающий: «ТРЕБУЙТЕ „ФИЛИП МОРИС“», а в другой держа коричневую хозяйственную сумку и белый пакет с лекарствами.

Виктор Крисе заметил его и толкнул локтем Генри. Генри поднял голову, то же самое сделал Патрик Хокстеттер. Хуже соображающий Лось продолжал считать свои пенни ещё несколько секунд, после чего до него дошло, что все почему-то молчат, и он тоже посмотрел на Эдди.

Генри встал и стряхнул с колен кусочки гравия. Его нос был закрыт повязкой, отчего голос звучал немного гнусаво.

– Будь я проклят, – сказал он. – Один из тех, кто швырялся в нас камнями. Где твои дружки, козёл? Там, внутри?

Эдди безмолвно кивнул, прежде чем успел понять, что этого не следовало делать.

На лице Генри засияла улыбка.

– Что ж, я не против разделаться с вами по очереди. Иди-ка сюда, козёл, – сказал он.

Виктор подошёл к Генри и встал рядом с ним, Патрик неторопливо направился туда же, на его лице застыло знакомое отсутствующее выражение – улыбка идиота. Лось всё ещё стоял на коленях.

– Ну иди же сюда, дерьмо, – сказал Генри. – Обсудим вопрос о швырянии камнями. Ты не против?

Только теперь Эдди понял, что ему нужно было сразу же спрятаться в магазине, где его мог защитить взрослый. Он сделал шаг назад, но Генри бросился к нему, дёрнул за руку, и улыбка на его лице сменилась жестоким, хищным выражением. Эдди выпустил ручку двери и повалился со ступенек вниз. Он обязательно упал бы лицом в гравий, но Виктор схватил его подмышки и сильно толкнул. Эдди с трудом удалось удержаться на ногах. Теперь он оказался в центре круга, и от каждого противника его отделяло не больше десяти футов. Ближе всех, улыбаясь, стоял Генри. Его волосы были зачёсаны назад.

Сзади слева от Генри стоял Хокстеттер. Эдди никогда не видел этого более чем странного парня в чьём-нибудь обществе вплоть до сегодняшнего дня. У Патрика было небольшое брюшко, нависавшее над пряжкой его ремня «Красный всадник». Его лицо имело форму идеального круга и цветом напоминало кефир. Теперь его нос слегка загорел, и поэтому кожа на нём шелушилась; от него на обе щёки, словно крылья, расходились пятна более слабого загара. В школе его любимым занятием было убивать мух при помощи линейки «Скул-тайм», складывать их в пенал, а потом на переменке демонстрировать свою коллекцию одноклассникам. При этом он хранил полное молчание, на пухлых губах кривилась усмешка, серо-зелёные глаза оставались серьёзными и задумчивыми. Именно такое выражение было на его лице и теперь.

– Как дела, каменщик? – Генри начал медленно приближаться. – Сегодня забыл прихватить с собой свои камни?

– Не трогай меня, – дрожащим голосом отозвался Эдди.

– Не трогай меня, – передразнил его Генри, в притворном ужасе заламывая руки. Виктор засмеялся.

– А если трону, что ты сделаешь? А, каменщик? – он с неожиданной быстротой выбросил руку вперёд и с оглушительным грохотом заехал Эдди по скуле. Голова Эдди запрокинулась назад, из левого глаза начали течь слёзы.

– Там внутри мои друзья, – сказал Эдди.

– Там внутри мои друзья, – завопил Хокстеттер. – Ой! Ой! Держите меня!

И он стал заходить справа.

Эдди повернулся к нему и почувствовал, как от второго удара Бауэрса вспыхнула его другая щека.

Не плачь, – подумал он, – они ждут этого, но терпи, Эдди. Билл не сделал бы этого. Билл не стал бы плакать, и ты тоже не…

Виктор сделал шаг вперёд и толкнул Эдди в грудь. Тот попытался отступить, но споткнулся о присевшего сзади Патрика и упал, поранив обе ладони об острый гравий. Воздух вышел из его лёгких с громким шумом.

Минуту спустя Бауэре уже восседал на груди Эдди, попирая его своей задницей и прижимая к земле руки жертвы своими коленями.

– Есть с собой камни, каменщик? – взгляд глаз Генри был совершенно безумным, и это испугало Эдди больше, чем боль в руках и невозможность дышать. Генри просто чокнулся. Где-то поблизости копошился Патрик.

– Хочешь покидаться камнями? А? Так я тебе помогу! Вот тебе камни, вот!

Генри набрал полную пригоршню гравия, обрушил её на лицо Эдди и стал тереть гравием по его лицу. Острые камешки врезались в щёки, веки, губы мальчика. Он закричал.

– Хочешь камней? Ты их получишь! Вот они, каменщик. Хочешь камней? Хорошо, на, получай!

Гравий посыпался в открытый рот Эдди. Он почувствовал, как камешки скрежещут о его зубы, закричал опять и выплюнул гравий.

– Хочешь ещё камней? Да? Ещё немного? Ещё…

– Прекрати! Эй, ты! Прекрати. Ты, мальчик! Отстань от него! Немедленно! Ты меня слышишь? Отпусти его!

Своими наполовину прикрытыми заплаканными глазами Эдди увидел, как большая рука протянулась к Генри и сгребла его за воротник рубашки и правую лямку брюк. Потом рука рванула его, и Бауэре наконец слетел с Эдди. Он упал на гравий и тут же вскочил на ноги. Эдди поднялся на ноги с трудом. Сначала его усилия не увенчались успехом. Он остановился передохнуть и выплюнул изо рта окровавленные кусочки гравия.

Его спасителем оказался мистер Джедро, одетый в свой длинный белый фартук. На лице хозяина магазинчика не было страха, хотя Генри был на три дюйма выше и, наверное, на пятьдесят фунтов тяжелее его. Он не боялся Генри, потому что был взрослым, а Генри был ребёнком.

На этот раз, – подумал Эдди, – это может не иметь никакого значения. Но мистер Джедро ещё не понимал в чём дело. Он не понимал, что Бауэре чокнулся.

– Убирайся отсюда, – сказал мистер Джедро, наступая на высокого мальчика со злобным лицом. – Убирайся, и чтобы я никогда тебя больше не видел. Терпеть не могу драчунов, тем более таких, которые вчетвером нападают на одного. Что сказали бы ваши матери?

Он обвёл всех тяжёлым взглядом. Лось и Виктор, потупившись, разглядывали свои шнурки. Только Патрик смотрел на Джедро своими серо-зелёными глазами. Хозяин магазинчика снова взглянул на Бауэрса, но не успел он произнести: «А теперь берите свои велосипеды и…» – как тот сильно толкнул его в грудь.

Мистер Джедро покачнулся и упал, ударившись о ступеньки, ведущие к двери магазина, из под его ног полетел гравий, на лице застыло выражение неподдельного удивления, которое могло бы показаться комичным в любой другой ситуации. Мистер Джедро сел, потирая ушибленную спину.

– Как ты… – начал он. Тень Генри нависла над ним.

– Иди в свой магазин.

– Ты… – сказал мистер Джедро, но на этот раз замолчал сам. Эдди понял, что до него наконец-то дошло, что Генри способен на всё. Мистер Джедро поднялся и, поддерживая руками мешавший ему фартук, со всех ног бросился к двери магазина, но споткнулся об одну из ступенек и неловко упал на колено. Правда, он тут же поднялся, но это падение заставило его почувствовать себя беззащитным, хотя он и был взрослым.

Стоя на верхней ступеньке, мистер Джедро обернулся и крикнул:

– Я вызываю полицию!

Генри сделал вид, что сейчас бросится за ним, и Джедро тут же исчез за дверью. Эдди понял, что это конец и ему неоткуда больше ждать помощи. Нужно было уносить ноги.

Мальчик вскочил на ноги и побежал, пользуясь тем, что Генри всё ещё стоит у нижней ступеньки, не сводя глаз с захлопнувшейся двери, и что все остальные тоже замерли на мгновение, поражённые этим посрамлением чести взрослого (спокойным и равнодушным оставался один лишь Патрик).

Он успел пробежать половину квартала, когда Генри обернулся и горящими глазами посмотрел ему вслед.

– Все за ним!

Был он астматиком или нет, но в этот день Эдди устроил своим преследователям хорошую гонку. Временами ему даже казалось, что подошвы его «флайеров» не касаются земли, и он пролетает за один шаг не меньше пятидесяти футов. Ему даже пришла в голову невероятная мысль о том, что им не догнать его.

Но в тот самый момент, когда до спасительной Канзас-стрит оставалось рукой подать, на дорогу из-за угла здания неожиданно выкатил какой-то малыш на трёхколёсном велосипеде. Эдди попытался свернуть в сторону, но одной ногой зацепился за заднюю подножку велосипеда. Малыш даже не покачнулся на своём велосипеде, но Эдди в головокружительном кульбите начал падать. Его падение было долгим – сначала мальчик упал на плечо, оттолкнулся, упал снова и проехался на животе около десяти футов, сдирая кожу на коленях и локтях. Когда Эдди только попытался подняться, Бауэре налетел сзади и сшиб его с ног сокрушительным ударом. В ушах мальчика словно прогремел выстрел базуки, и он упал лицом на бетонное покрытие тротуара. Из носа у него пошла кровь. Генри ловко перекатился через один бок, как парашютист-десантник, и вскочил на ноги, схватив свою жертву за ворот куртки и правое запястье. Эдди почувствовал на затылке жаркое и влажное дыхание своего пыхтящего мучителя.

– Хочешь камней, каменщик? Ну конечно! Дерьмо! – Он вывернул Эдди руку и завёл её за спину. Тот закричал.

– Камни – каменщикам, правильно? – Генри ещё сильнее вывернул руку Эдди. Боковым зрением Эдди различал, как сзади на него надвигаются остальные враги. Малыш на велосипеде начал громко реветь. Присоединяйся к обществу, парнишка, – подумал Эдди, и это вызвало у него громкий смех, похожий на истерический хохот. Он смеялся, несмотря на мучительную боль, от которой в глазах стояли слёзы.

– Тебе это кажется смешным? – Казалось, что Генри не столько разъярён, сколько поражён этим. – Тебе это кажется смешным?

А не был ли Генри не только удивлён, но и напуган? Много лет спустя Эдди понял: пожалуй, был, да, Бауэре был напуган.

Эдди попытался освободить свою руку. Ему чуть было не удалось это сделать, потому что его рука стала скользкой от пота. Может быть, именно поэтому на этот раз Генри ещё сильнее заломил руку ему за спину. Раздался треск ломающейся кости, похожий на треск сучьев, ломающихся под тяжёлым слоем снега. Огромное серое облако боли выплыло из сломанной руки Эдди. Он пронзительно вскрикнул, но его собственный голос показался ему далёким и тихим. Мир вокруг стал терять свои цвета, и, когда Генри выпустил и оттолкнул Эдди, мальчику показалось, что он не падает, а медленно опускается на тротуар. Ему понадобилось много времени для того, чтобы опуститься на землю, и он успел рассмотреть каждую трещинку на поверхности старого, давно не подновлявшегося тротуара. У него было время полюбоваться солнечными лучами, отражающимися от крупинок слюды, забившихся в промежутки между плитами, рассмотреть нарисованное розовым мелком поле для «классов». На какое-то мгновение ему показалось, что розовые полустёршиеся линии – это панцирь черепахи.

В тот момент он мог бы потерять сознание, но опёрся на сломанную руку и почувствовал, как в ней снова вспыхнула горячая сильная боль, услышал скрежет обломков кости друг о друга, впился зубами в кончик языка и ощутил вкус крови. Эдди перевернулся на спину и увидел стоящих вокруг него Генри, Виктора, Лося и Патрика. Они показались ему невероятно высокими. Их лица находились так далеко вверху, как если бы эти четверо были могильщиками, заглядывающими в разрытую могилу.

– Как, нравится, каменщик? – голос Генри доносился издалека, с трудом пробиваясь сквозь густые облака боли. – Нравится? Правда, здорово?

Хокстеттер захихикал.

– Твой отец сумасшедший, – услышал Эдди собственный голос, – и ты тоже.

С лица Генри словно стёрли улыбку. Он занёс ногу для удара, но в воздухе послышался вой сирен. Генри замер на месте. Виктор и Лось нерешительно посмотрели друг на друга.

– Генри, по-моему, пора сматываться, – сказал Лось.

– Ну я-то точно сматываюсь, – сказал Виктор. Какими далёкими казались их голоса! Они висели в воздухе, как воздушные шарики во время циркового представления. Виктор бросился к библиотеке, влетел в парк и скрылся из вида.

Генри сохранял неподвижность ещё какое-то время, видимо, надеясь, что полицейская машина проедет мимо и он сможет завершить расправу. Но вой сирен приближался.

– Тебе повезло, козёл, – и они с Лосем последовали примеру Виктора. Патрик продолжал стоять рядом.

– Да, чуть не забыл, – просипел он, вдохнул поглубже и плюнул Эдди в лицо большим сгустком зелёной слизи. Чвяк.

– Не ешь всё сразу, если не хочешь, – на лице Патрика появилась всё та же злобная желчная усмешка. – Оставь на потом.

Он медленно развернулся и вскоре исчез.

Эдди попытался вытереть плевок здоровой рукой, но даже самое незначительное движение вызывало невыносимую боль.

Когда ты вышел из аптеки, тебе и в голову не могло прийти, что в результате ты окажешься на тротуаре Костелло-авеню со сломанной рукой, и по твоему лицу будут стекать сопли Хокстеттера! Ты так и не попробовал пепси. Жизнь полна неожиданностей, не правда ли?

Невероятно, но он опять засмеялся. Смех был слабым, и рука снова стала болеть, но смеяться было здорово. И ещё чего-то не хватало его астмы Эдди дышал совершенно свободно, по крайней мере, сейчас. Это тоже было здорово. Никогда больше он не станет пользоваться ингалятором. Ни за что на свете.

Завывания сирены доносились откуда-то совсем рядом. Эдди закрыл глаза, и мир стал красным, но изменил свой цвет на чёрный, когда на лицо мальчика упала тень. Это был малыш на трёхколёсном велосипеде.

– Ты в порядке?

– А что, похоже?

– Нет, не похоже, – сказал малыш и покатил по тротуару, распевая «Фермера в лощине».

Эдди опять начал смеяться. А вот и полицейская машина, слышен визг её тормозов. Он обратил внимание на то, что ему хочется, чтобы в ней оказался мистер Нелл, хотя ему было прекрасно известно, что мистер Нелл – обычный патрульный и не ездит на машине.

Чёрт возьми, чего ты смеёшься?

Он не понимал, почему испытывает такое сильное облегчение, несмотря на боль. Может быть, потому, что ему удалось остаться в живых, отделавшись одним переломом, и ему открылись некоторые очень важные вещи? Какие именно, ещё предстояло поразмыслить, этим он и занялся много лет спустя, поставив перед собой на столе в библиотеке Дерри бокал с джином и сливовым соком, держа под рукой ингалятор, когда сказал остальным, что ещё тогда, в детстве, почувствовал, что это происшествие имеет очень большое значение – для этого он был уже достаточно взрослым, но не для того, чтобы точно понять, какое именно.

Наверное, тогда я впервые почувствовал сильную боль, – скажет он потом друзьям. – Я и не подозревал, что это окажет на меня такое воздействие. Я не был раздавлен. Наоборот… у меня появилась возможность для сравнения, я понял, что можно жить, испытывая боль, несмотря на боль.

Эдди с трудом повернул голову направо и увидел огромные чёрные файрстойуновские шины, ослепительно блестящие хромированные крылья полицейского автомобиля и мигание голубых сигнальных огней. Потом Эдди услышал хриплый ирландский голос мистера Нелла, больше похожий на голос Ирландского Полицейского в исполнении Ричи, чем на голос самого мистера Нелла… Но, может быть, дело тут было в расстоянии?

– Господи Боже, да это малыш Каспбрак! Тут Эдди потерял сознание…

…и не приходил в него довольно долго, исключая один момент. На несколько минут сознание вернулось к Эдди во время поездки на полицейской машине. Он увидел, что мистер Нелл сидит рядом с ним, потягивая что-то из своей коричневой бутылочки и уткнув нос в книжку в мягкой обложке под названием «Я – судья». На обложке была изображена девушка. Эдди никогда не видел такой большой груди, как у неё. Мальчик перевёл взгляд на водителя, сидевшего впереди. Тот обернулся и бросил на Эдди злобный взгляд. Его лицо было сероватым от грима и талька, глаза блестели, как монеты по двадцать пять центов. Это был не кто иной, как Пеннивайз.

– Мистер Нелл, – сипло позвал Эдди.

– Как себя чувствуешь, малыш? – полицейский посмотрел на мальчика и улыбнулся.

– Водитель… водитель…

– А, мы доедем в момент, – мистер Нелл протянул ему свою коричневую бутылочку. – Глотни-ка чуток отсюда. Сразу полегчает.

Содержимое бутылочки напоминало жидкое пламя. Эдди закашлялся, что не замедлило сказаться на его руке. Он снова поднял голову и взглянул на водителя. Просто какой-то парень со стрижкой «ёжиком». Никакой не клоун.

Эдди снова отключился.

Он очнулся уже в операционной, услышал, как в приёмном покое трубит в трубы и бьёт в литавры его мама, и хотел попросить, чтобы медсестра не пускала её сюда, но слова застревали у него в горле, как он ни пытался заставить себя говорить.

–…если он умирает, я хочу знать правду! – вопила его мама. – Вы слышите? Знать это – моё право, и видеть его – это моё право! Я могу привлечь вас к ответственности! У меня много знакомых юристов! Целое морс! Некоторые юристы – мои лучшие друзья!

– Не пытайся говорить, – сказала Эдди сестра. Это была молодая девушка, и он чувствовал прикосновение её грудей к своей руке. На мгновение он представил на её месте Беверли Марш, но тут же снова потерял сознание.

Когда сознание вернулось к Эдди, он увидел, что его мама уже внутри и с огромной скоростью тараторит что-то доктору Хэндору. Его мама, Соня Каспбрак, была женщиной необъятных размеров. Её слоновьи ноги, обтянутые специальными медицинскими чулками, странным образом были ровными. На лице миссис Каспбрак разлилась неестественная бледность, которую нарушали только отдельные пятна нервного румянца.

– Ма… – выговорил Эдди. –…всё хорошо… со мной всё хорошо…

– Да нет же, нет, – простонала миссис Каспбрак, заламывая руки. Эдди услышал, как скрипят их суставы. Видя отчаяние своей матери, вызванное его последним приключением, мальчик начал учащённо дышать. Он хотел сказать ей, чтобы она так не волновалась, а то не выдержит сердце, но не смог – сухость во рту была слишком сильной.

– Нет, Эдди, нет, не всё хорошо, ты в очень плохом состоянии, но всё будет хорошо, пусть для этого понадобится задействовать всех специалистов, какие только бывают. О Эдди… Эдди… бедная твоя ручка…

Она разразилась рыданиями. Сестра смотрела на неё без особой симпатии.

На протяжении всей этой арии доктор Хэндор продолжал мямлить:

– Соня… пожалуйста, Соня… Соня… – Это был худой, безвольный человек с маленькими неровно подстриженными усиками, взволнованный происходящим. Эдди вспомнил слова мистера Кина, и ему стало жалко доктора.

Наконец Расе Хэндор взял себя в руки и отважился сказать:

– Соня, если вы так расстроены, вам лучше выйти. Она обернулась, и доктор сник.

– И не думайте об этом! Никогда! Мой сын на смертном одре! Мой сын на смертном одре!

Эдди поразил всех, заговорив.

– Я хочу, чтобы ты вышла, ма. Если я буду кричать, а, наверное, я буду, тебе будет лучше побыть снаружи.

Она повернулась к сыну в изумлении… и в обиде. При виде её обиженного лица тиски снова сжали его грудь.

– Конечно же, не будет! – воскликнула миссис Каспбрак. – Что за ужасные вещи ты говоришь? Ты бредишь, не нахожу другого объяснения!

– Не знаю, чем это объяснить, и не моё это дело, – сказала сестра. – Всё, что я знаю, это то, что мы стоим здесь сложа руки и ничего не делаем для мальчика.

– Что вы имеете в виду? – голос Сони приобрёл трубную окраску, как всегда бывало в минуты наибольшего возмущения.

– Прошу вас, Соня. Не будем спорить. Нужно помочь мальчику, – прошептал Хэндор.

Соня отшатнулась, её глаза блестели, как у медведицы, защищающей своего детёныша. Он угрожал отмщением, возможно, даже судебным иском. Потом её глаза затуманились, и блеск потух.

– Сейчас тебе плохо, но скоро всё будет хорошо. Очень скоро, это я тебе обещаю.

– Конечно, ма, – выдавил Эдди. – Можно мне ингалятор?

– Почему нет? – Соня Каспбрак с ликованием взглянула на медсестру, как будто с неё только что сняли нелепое обвинение. – У моего сына астма. Это серьёзная болезнь, но он прекрасно держится.

– Прекрасно, – ровным голосом ответила сестра. Мать Эдди дала ему ингалятор. Мгновением позже доктор Хэндор начал ощупывать его руку. Он делал это очень аккуратно, но боль всё ещё была очень сильной. Эдди почувствовал, что вот-вот вскрикнет, и заскрипел зубами, боясь, что его мать тоже начнёт кричать. На его лбу выступили крупные капли пота.

– Вы делаете ему больно! Я знаю это! Но в этом нет никакой необходимости! Прекратите! Не нужно делать ему больно! Он такой нежный, он не вынесет этого!

Эдди увидел, как возмущённые глаза медсестры встретились с усталыми безвольными глазами доктора. Её глаза говорили: «Уберите отсюда эту женщину!» Хэндор потупился: «Я не могу. Я боюсь её».

Боль дала Эдди удивительную ясность ощущения, хотя ему пришлось заплатить за неё слишком дорогой ценой. После этого бессловесного диалога, не оставалось никаких сомнений: мистер Кин не солгал. В ингаляторе просто вода с камфарным привкусом, астма не в горле и не в лёгких, а в его сознании. Так или иначе, с этим придётся считаться.

Боль позволила Эдди беспристрастно взглянуть на свою мать: цветочки на её платье от Лэйн Брайант, пятна пота чуть ниже подмышек – прокладки уже не могли его впитывать, потёртые туфли. Он увидел её маленькие глаза, глубоко спрятавшиеся в складках кожи, и в голову ему пришла страшная мысль: это были почти такие же глаза хищника, как глаза того прокажённого, выползшего из подвала дома № 29 на Нейболт-стрит. «Вот он я, всё хорошо… не стоит убегать, Эдди…»

Доктор Хэндор осторожно обхватил сломанную руку мальчика и сдавил её. Последовала вспышка боли, и Эдди отключился.

Ему дали что-то выпить, и доктор вправил перелом. Эдди слышал, как он говорит его маме, что это очень лёгкий перелом, обычный детский перелом, как если бы он упал с дерева. Мама гневно возопила:

– Эдди не лазает по деревьям! Теперь скажите мне правду! Насколько это опасно?

Потом сестра дала ему таблетку. Он снова почувствовал прикосновение её грудей к своему плечу и был благодарен ей за это успокаивающее прикосновение. Хотя в глазах у него стоял туман, он понял, что медсестра сердится на его мать. Ему показалось, что он говорит: «Она не как тот прокажённый, она пожирает меня только потому, что любит», – но, видимо, он сказал это не вслух, потому что лицо медсёстры оставалось всё таким же суровым.

У Эдди сохранились смутные воспоминания о том, как его везли по коридору, а сзади раздавался голос миссис Каспбрак:

– Что вы имеете в виду под часами для посещения? Не говорите мне о часах для посещения, он мой сын!

Эта ночь принесла с собой боль, много боли. Он лежал с открытыми глазами, глядя, как за окном бушует гроза. Когда в чёрном небе блеснула ослепительная молния, Эдди быстро засунул голову под одеяло, боясь увидеть на нём ухмыляющееся лицо какого-нибудь монстра.

Наконец он снова уснул и увидел сон, как будто его друзья – Билл, Бен, Ричи, Стэн, Майк и Бев – приехали в больницу на велосипедах. К своему удивлению, он увидел, что Бев одета в платье красивого зелёного цвета – цвета Карибского моря на иллюстрациях в журнале «Нэшнл Джиогрэфик». До этого он никогда не видел её в платье, он помнил на ней только джинсы, гетры и то, что девочки называют «школьным костюмом» – юбки и блузки; блузки, как правило, белые, с круглым воротом, а юбки коричневые, плиссированные и подрубленные на середине голени, так, чтобы не были видны колени.

Ему снилось, что они приехали ко времени для посещения, которое начиналось в 14.00, и его мама, которая прилежно ждала с одиннадцати, с криками напустилась на них.

«Если вы думаете, что зайдёте туда, то не тут-то было!» – закричала она, и клоун, который всё время сидел в приёмной с номером журнала «Лук» в руках, вскочил и начал аплодировать ей, быстро похлопывая руками в белых перчатках… Он выделывал антраша, пританцовывал, толкал перед собой тележку, выполнял прыжок через спину, а миссис Каспбрак, захлёбываясь, кричала на друзей Эдди, и они, сжавшись, отступали за спину Билла, который единственный стоял выпрямившись, бледный, но внешне невозмутимый, глубоко засунув руки в карманы (может быть, для того, чтобы никто, включая и самого Билла, не видел, дрожат у него руки или нет). Никто, кроме Эдди, клоуна не видел… хотя младенец, безмятежно посапывавший на руках у матери, вдруг проснулся и начал громко кричать.

«От вас и так много было вреда! – вопила миссис Каспбрак. – Я знаю, что это за мальчики! У них неприятности в школе и в полиции! И то, что у них счёты с вами, ещё не значит, что у них должны быть счёты с ним! Так я ему и сказала, и он согласился со мной. Он хотел, чтобы я прогнала вас, он больше не хочет вас видеть! Никого из вас! Я знала, что всё это до добра не доведёт, и вот – пожалуйста! Мой Эдди в больнице! Такой нежный мальчик, как он…»

Клоун прыгал, танцевал, садился на шпагат и стоял на одной руке. Теперь его улыбка казалась совершенно реальной, и Эдди во сне понял, что клоуну только этого и было нужно – чтобы в их отношениях появился разлад и смятение, чтобы всё пошло не так, как хотелось им. В каком-то порочном экстазе клоун сделал двойной кувырок и чмокнул миссис Каспбрак в щёку.

«Мммальчики, кккоторые ссделали ээто…» – начал Билл.

«Молчать! – завопила миссис Каспбрак. – Ты ещё осмеливаешься что-то говорить? Между ним и вами всё кончено! Кончено!»

В комнату вбежал студент-практикант и заявил маме Эдди, что ей придётся или взять себя в руки, или покинуть больницу. Клоун начал гаснуть и растворился в воздухе. Перед глазами у Эдди пронеслись прокажённый, его мать, птица, потом волк-оборотень и вампир с косыми глазами, похожими на лезвия бритв «Жиллетт», и блестящими, как кривые зеркала в карнавальном павильоне. Он увидел Франкенштейна и его творение, нечто мясистое и яйцеобразное, которое открывало и закрывало свои скорлупки, как рот. Ему предстал целый сонм ужасных уродливых тварей. Но ещё до того, как клоун окончательно пропал, Эдди увидел то, что было ужаснее всего, – лицо своей матери.

«Нет! – попробовал закричать он. – Нет! Нет! Только не она! Только не мама!»

Но никто не повернулся к нему, никто не услышал его. И, погружаясь в глубокий сон, Эдди испытал гадкое парализующее ощущение: никто не слышит его слов, потому что он мёртв. Оно убило его, и он был мёртв, превратился в призрак.

Триумф, который испытывала Соня Каспбрак после того, как заставила убраться этих так называемых друзей Эдди, быстро улетучился после того, как она на следующий день, 21 июля, вошла в его палату. Она не могла понять, почему её триумф вдруг сменился непонятным страхом: что-то новое было в лице её сына, что-то, чего ей никогда не приходилось видеть там раньше, – твёрдость. Да, твёрдость и решительность.

Столкновение с друзьями Эдди произошло не в комнате для посетителей, как приснилось Эдди. Она знала, что они придут, и ждала их, друзей Эдди, – «друзей», которые наверняка учат его курить (им-то нет дела до его астмы), которые оказывают на него дурное влияние, о которых он только и говорит, приходя вечером домой. «Друзья», из-за которых ему сломали руку! Поэтому миссис Каспбрак и задержалась у больницы, чтобы велеть им раз и навсегда убираться со своей «дружбой», которая заканчивается переломами и докторами.

Наконец они появились. К ужасу своему миссис Каспбрак увидела среди них одного черномазого. Нет-нет, она ничего не имеет против того, чтобы негры ездили в автобусах и ходили в кинотеатры вместе с белыми. Естественно, если они не начинают надоедать белым (женщинам) людям. Разумеется, они тоже люди. Но миссис Каспбрак твёрдо верила в так называемый птичий закон: дрозды не летают вместе с малиновками и ворон соловью не пара. Её девизом было – «каждому своё». Она чуть не взорвалась от возмущения, увидев, что Майк Хэнлон, как ни в чём не бывало, едет на велосипеде вместе со всеми остальными. «А я и не знала, что ты дружишь с черномазыми», – мысленно упрекнула она Эдди.