Путь Архааля: Теодорих

Величественен и пустынен золотой город императора Теодориха Десятого фон Дарвиш, принцепса, сенатора и арбитра, чье лицо заполняло собой все портреты тех художников, кто хоть раз видел его. Его странная кожа, иногда сизая, совершенно тонкая, с красными выпуклыми мышцами под ней и липкими венами, иногда белая или даже красноватая; его пальцы, нанизанные на них кольца; тога, котурны (и обязательный цокот деревянных подошв); улыбка, щеки с “ямочками”, мелодичный смех – все это не могло оставить равнодушным.

Он дышал, и его восхищало это занятие – он падал на красные подушки и выпячивал грудную клетку, приходил в восторг от того, как мерно и грациозно она вздыбливается, как переползает воздух по гортани, ленивый и густой, пропахший оливками и сливами, в легкие.

В молодости он резал себе вены по веянию тогдашней моды – его коту Тервару было 70 по годам людей, и он уже умирал – а Теодорих в золотых палатах своего отца нашел длинное лезвие с ярким кристаллом в эфесе. Он трогал им тонкую кожу на запястьях (уже тогда он не был стройным ребенком, и вены его едва проглядывали, прятались от его игр глубоко под кожу), и ему казалось, что это слишком скучно – быстрый удар, и он наслаждается длинной полосой от большого пальца до мизинца.

И будущий император шел по коридорам дворца, наблюдал, как белеют лица прислуги, ведь они видели – кровь. Кровь на его руках, и как ее змеящиеся подтеки стекают по локтю. Капли. Тервар глотал капли, и Теодориху казалось, что кровь продлит ему жизнь. В своем заблуждении он шел дальше – кромсал себе руки, потом ноги, те заживали шрамами, но к свежей ране он подносил морду кота и заставлял того лакать.

И Теодорих плакал, когда он умер – за год до этого скончалась его мать, и он видел, как проходят похороны. Ее нарядили в белое платье, и оно скрыло раковую опухоль ее груди (Теодорих принюхивался и ему казалось, что от нее смердит разложением – он зарекся вспоминать ее, ведь стоило представить, как эта вонь окружала его, и он падал-падал глубоко под землю – там ему слышалось, что тела распадаются, наполняются червями, и когда тем не хватает места, они выползают наружу. Он видит, там, в глубине, как множество червей устремляют на него глаза. И они гложут. И ничего не остается…). И так как он видел, Тервара хоронили по всем обрядам.

Огромного черного кота положили в саркофаг, облили маслом, и подожгли.

Люди скрылись в своих домах, лишь Теодорих жмурился и нюхал. Его возбуждал запах быстро тлеющей шерсти.

Теодорих любил игры. Он возомнил, будто его империя простирается на весь Лаар, будто она самый значимый фрагмент этого мира, а не всего-навсего город на отвесной скале у моря. Воображение императора рисовало картины, и тут же они сбывались: вот, он играет в инквизитора, на нем ряса и митра, он перебирает четки из маленьких косточек, его приказом казнят людей; вот, он пират, на нем треуголка и ветер раздувает тугой кафтан. И еще, и еще множество игр придумывал в своем одиночестве император Теодорих Дарвиш.

Сегодня в своей комнате он любовался на себя в зеркало, когда привели юношу. Император разглядывал толстые щеки, не отводил глаз от бакенбард и слегка курчавых волос, от маслянисто-красных синяков под опухшими глазными яблоками (ему особенно нравилось рассматривать свои глаза, словно в этом есть что-то богомерзкое – глазами рассматривать глаза; что-то, что противно Богу); и корону из человеческих зубов – она нравилось ему. Как нравились ему складки жира на животе.

И лишь когда он закончил любоваться собой, Теодорих перевел глаза на юношу. Тот был накачан, у того были длинные грязные волосы, и от него пахло псиной. Любой пришедший в золотой город умирал, но только не те, от кого пахнет этой грязной шерстью, потом, старой кровью. Теодорих дернул широким носом, и вспомнил запах тлеющего Тервара.

- А ты кто? – наконец спросил император. Голос его был ленив.

- Улерик.

- Ты что-то забыл, или так, просто?

- Я что-то ищу.

- Ты нашел меня. Еще? – руки парня были скованы цепью, и Теодорих, не боясь сопротивления, мог обнюхать его. Оставляя влажные следы слюны на его шее, император закончил осмотр, и снова пришел к выводу, что он ненавидит мужскую красоту. Как ненавидит его супруга – женскую.

От этой горячей кожи пахло ковылью, от волос – свободой. От его души – храбростью. И все это вызывало у Теодориха спазмы тошноты. И презрения.

Золотой город – по мнению Теодориха, на тысячу лиг он раскинулся великой властью императора, наиболее жестокого и извращенного, нежели все известные Лаару правители.

Однажды, еще в начале своего правления, он шел по городу и смотрел на его жителей. Улицы воняли ими: их потом, их мыслями – от них несло проблемами, думами, сожалениями – и все они смотрели на императора, как на нечто диковинное. И чтобы потешить их, он встал на четвереньках и дополз так до дворца.

- Как тебе? Я представил, что пылает город, он чадит черным дымом. А потом останки клюют вороны… И все гниет, - Теодорих лежал на кровати, прижимая к груди Теофана. Тот был из ваты, с пуговицами вместо глаз. А конечности его дергались, когда император тянул за нити. – Я написал поэму, как город горит. И как молятся на красный, пылающий и пахнущий смертью закат, люди.

- Плохо, - прошептал Теофан. – Стихи плохие у тебя вышли.

- Хорошо. Наверное, я плохо представляю.

- Наверное, так.

Ночью он сжег империю. Окруженный языками огня, он шел по улицам, и пламя по его воле бросалось на людей, сжирало с них кожу.

И радости его не было предела, ведь теперь никто в целом мире не был прекраснее его, Теодориха. И мертвые тела, поднятые его волей, были согласны с этим.

Он не знал, как работает эта магия – она просто была. Тем кинжалом, что нашел еще в детстве, он проделывал в трупах дыры и дышал в них. А когда те до краев наполнялись его дыханием – тело вставало. Искореженное, покрытое коркой выгоревшей кожи. Лишенное глаз. Лишенное воли.

Сотни тысяч мертвых возвели на руинах новую империю, где не было живых, лишь Теодорих в своем дворце с колоннами из чистого золота, поедает сливы, аккуратно вылизывая косточки. Журчат фонтаны, падает лучами на тонкие улицы солнце, играет и блестит на огромной статуе вечного императора в центре столицы.

Сейчас Теодорих морщил нос – гордый мужчина, из степей, немытый – одно брезгливое прикосновение, и этого было достаточно, чтобы приказать слугам (те, что не сгорели в великом пожаре Кира, было оскоплены, были растянуты на железных крючьях, чтобы сейчас их кожа представляла собой мемориал боли и скорби, чтобы никакого намека в их формах не было на красоту) побыстрее набрать горячую ванну.

- Так что ты ищешь? – еще раз спросил Теодорих. Он прижимал к груди, под тогой, Теофана, и тот играл с его пальцем, что смешило императора.

- У моей сестры болезнь. И я слышал, что здесь – такое легко лечат.

- Да, возможно. Но разве ты не веришь в Бога? Я слышал, что люди гор верят.

- Верю.

- И что он говорит?

- Что мы должны бороться за свое счастье!

- А КАК он это говорит? Земля открывает свой идиотский рот и говорит? Или, может, небо? – император рассмеялся.

- Надо просто уметь. Слышать.

- Бред. Если бы Бог был, я бы давно встретил его, и тогда… ладно. Его нет, это все. Но есть я. Я – бог твоей плоти. И плоти каждого, кто придет сюда.

- Я видел, - кивнул Улерик. Он вошел в золотой город, в его пустые мертвые улицы – в стране Смерти, как называют ее кочевники, он ожидал увидеть мор, услышать разложение и раскаты грома, но ничего этого не было: только тишина, аккуратные деревья, и жители, чьи формы искалечены: Улерик видел тех, у кого рыболовные крюки покрывают все тело. Видел тех, чьи кости распарывают грудную клетку и жадно хлюпают обтянувшими их венами.

Улерик видел многое, но шел дальше. Говоря с Богом.

- Можешь сделать со мной все, что захочешь, если излечишь мою сестру, - после некоторой паузы сказал кочевник.

- Я сделаю. Все, что захочу, - кивнул Теодорих. – А с твоей сестрой уже все решено – пусть умирает. Если тебе не все равно, измени это. Не можешь – смирись. А я могу, но мне – все равно. Увы.

Император снова повернулся к зеркалу. Тонкая грань отделяла Короля правой Руки от его Королевы руки Левой, что пряталась в зеркале. Император целует зеркало, и она целует его, его Королева, его Теодора, и влажный язык принцепса ласкает стекло.

Но сейчас он лишь переглянулся с ней, а затем вновь посмотрел на варвара.

- Я слышал, - тихо сказал Улерик. – Что ты пишешь стихи. Я тоже пишу. Хочу тебе прочитать.

Ветер трепал его волосы, она развевались, как темные ленты, и, трогая натянутые на кости жилы, он играл для своего племени. Улерик слыл лучшим певцом, и сейчас золотой город озарило его пение.

- А я… - прошипел Теодорих. – А я почти закончил свою поэму про сгорающий город.

- Прочитай.

И Теодорих прочитал. Он ждал, что сейчас Улерик съест язык, признается в своей бездарности, и тогда его отнесут в цех, где с живых снимают кожу, и они становятся немыми слугами.

- Это же бездарно.

- Что?

- Бездарно.

- Еще раз.

Улерик повторил по слогам.

У Теодориха щеки налились кровью и он прошипел:

- Увести его. Увести живо!

Мертвецы подхватили Улерика и понесли к выходу.

- Убьешь? – спросил Теофан.

- Нет. Пока нет…

В темной спальне, украшенной зеркалами, императора мучили кошмары. Он видел, как сгорает город, и как на его пепелище вырастает новая столица, и как горит его разум, а затем на превращенных в пепел улицах он встречает свою жену. Теодору с полными губами, большой грудью. Она шла мимо тел, и ее глаза были завораживающе безразличны. И красны, как роза. Словно вместо белка – сырое мясо.

- Он сказал… - тихо шептал сквозь сон Теодорих. – что это бездарно.

И супруга утешала его руками. Она гладила по животу, по шелковой сорочке, а императора трясло в бреду. Ласковые руки трогали его спину, шею. А он изнывал от душевной боли.

И на утро Теодора сказала, что хочет видеть этого Улерика. Того, что довел ее мужа до столь плачевного состояния.

К ночи варвара повели в ее покои.

Этот день он провел в подвале, где заканчивалось золотое убранство, и начинался хлев. В грязи и смраде он дремал, подложив под голову затекшие руки. На запястьях все еще болтались стальные браслеты, глубоко впивались в кожу, вызывали легкое кровотечение.

И сейчас он едва шевелил ногами.

Мертвецы вели его по широкому коридору, затем по лестнице в покои Теодоры, и он представлял, что у нее небесно-прозрачная кожа, ласковые глаза, и она худа, в отличие от своего супруга.

Комнату покрывала тьма. Она закрывала собой постель, где в ворохе подушек лежала императрица. Двери закрылись за спиной, и Улерик остался с ней наедине.

- Иди сюда, - голос у императрицы был томный. Игривый. И мужчина сел на кончик кровати. На утро, конечно, на простынях обнаружат грязь, но сейчас его это не волновало. Он смотрел на тело, что лежало на спине. Прямо перед ним.

В распахнутом халате лежала Теодорих, и его руки мяли подушки. Губы улыбались, и под ними обнажались острые зубы. Там, в ночной тьме, император, что в своей любви к самому себе сошел с ума, похабно раздвигала ноги императрица, а ее слова просили Улерика прочитать стихи.

- Я люблю поэтов, - прошептал Теодора в ухо Улерика, обнимая его за плечи, и душу варвара сковал страх. – Почитай. А к утру, если ты закончишь – снова увидишь солнца. А если нет, - он провела языком по вене на шее варвара, и та затрепетала. – А я если нет *на мочке Улерика сомкнулись зубы императрицы*… А если нет, я очень люблю поэтов.

Теодора/Теодорих считали, что поэты очень вкусны, как десерт.

Путь Архааля: Георг

Уже несколько лет Заранд встречает гостей запахом эфирных масел и трав, едва ли способных заглушить вонь мертвецов – чумных скидывали в канавы, их дома предавали огню, и на этих же пепелищах люди устраивали пиры, чтобы хоть как-то совладать со страхом. Когда в тонкую жилу центральной улицы вошли двое, этот смрад не миновал и их.

Это были отец и дочь. Он – приземистый, в простой одежде, давно небритый. Она – выше его на полголовы, жилистая, с серыми невзрачными волосами.

- Где он?

- Там, на площади.

Они двинулись к площади, где сегодняшним утром на потеху толпе сжигали колдуна. Новость о том, что поймали чародея, застала старого инквизитора в постели. Георг последнее время часто мучился головными болями, а стоило заснуть, так еще и кошмарами. Вот сегодня ему снова снилось, как люди бегут по полю прочь от Заранда. Они стягивают с себя одежды, будто это может спасти их от чумы, разрывают ее по швам, во все стороны летят пуговицы, и проходит всего несколько минут, как одежда начинает оживать. Шевелит рукавами, шелестит длинными усами поясов, смотрит на мир черными маленькими глазами-пуговицами.

- Георг? Ты опять что ли в спячке?

- Нет. Встаю, - инквизитор поморщился. Сон все еще явно стоял перед глазами. Все эти кафтаны, пуговицы – живые-живые. – Что у нас там?

- Колдун, - Плу при инквизиционном совете служил универсальным помощником, который разносил новости, застилал за стареющими отцами постели, таскал еду и все прочее. Сейчас, когда Георг открыл ему дверь, парень улыбался, будто новость о колдуне его радовала, как ничто другое. – Сам сознался!

Георг лениво накинул плащ и двинулся за Плу по крутой лестнице вниз, в большой зал. – Зовут колдуна как?

- Говорит, что Уггудом. А еще, что мы его настоящее имя не выговорим. Он вообще потешный. Чумной, наверное. Сожжем?

- Сожжем.

- Донести другим отцам-инвизиторам? Допрос будем организовывать?

- Зачем допрос? Он же сознался?

- Сознался.

- Тогда лучше палачам сообщи. Будем сразу жечь.

- За полчаса организуем! – радостно отрапортовал Плу и смылся.

На такой исход событий Уггуд и рассчитывал: в Заранде с казнями все быстро, без волокиты. Поэтому когда утром он ощутил, что эти люди уже здесь, быстро сдался церковникам, и вот уже бьет колокол, а под ноги навалили соломы. Казнь проходила прямо на центральной площади, и вокруг собралась толпа. Уггуд смотрел в небо и улыбался – там, среди пыльных облаков, серого неба, можно было различить кусочек солнца, и на нем черное пятно растущего Крома.

Речь инквизиторов колдун не слушал. Наверное, они прочитали молитву за упокой его души, пытались вразумить его на путь истинный и все остальное, что повторяется из раза в раз, когда ловят колдунов. А Стражи уже были здесь – Уггуд легко мог различить их сверкающие ауры в этой серой никчемной толпе, кричащей и улюлюкающей. Но теперь даже это не имело значение, потому что скоро эту физическую оболочку сожгут, и тогда им придется начинать свой путь заново.

- Последние слова колдуна? – спросил палач, когда инквизитор закончил проповедь.

- Да, пусть говорит, - кивнул Георг.

Уггуд подумал, что у этого человека скоро выпадут все волосы, и что глаза потускнеет. Он пробрался ему в голову и нашел там ответ на вопрос, который его всегда занимал – почему люди идут в инквизиторы? С этим было все ясно: колдун увидел в голове Георга, как тот потерял дочь; увидел следы укусов на ее шее; понял, что в лице того вампира он возненавидел весь мир.

- Ты получил удовлетворение? – спросил он.

- Что?

- Подойди ближе, если плохо слышишь. Я спросил, получил ли ты удовлетворение, убивая того ублюдка, что сделал это с твоей дочерью? Может, ты долго крутил нож в его ране, чтобы он испытал страшнее муки? А может, прикончил его сразу? Мне интересно.

Лицо Георга потеряло спокойствие.

- Ладно. Не отвечай. Вскоре, Георг, начнется такая война, что эти твои воспоминания сотрутся. Земля отвергнет миллионы, и они придут, чтобы отомстить живым. Чума, голод – они будут нести болезни за своими плечами, и над всем этим будет светить мой сын. Черное Солнце уже почти съело ваше светило.

- Хватит нести ересь!

- Хватит, да. Сжечь меня!

И когда огонь заплясал по соломе и сухим веткам, Уггуд начал смеяться. Одежда осыпалась с него клочьями, и Георг не мог не понять, что она сшита из человеческих кож, и что под ними нет ничего, лишь другая одежда. Колдун на его глазах развалился. Не сгорел, а именно развалился, а его смех испугал бушующую толпу.

- Тело уничтожено, - сказал один из Стражей.

- Дух остался цел, - холодно и безразлично ответил второй. Тот, что притворялся девушкой с невзрачными волосами. В толпе зевак они легко затерялись и исчезли.

Костер горел долго, а когда от Уггуда остался только прах, Георг ответил:

- Да. Я получил удовлетворение.

Путь Архааля: Фургот

На острове в западном море расположился огромный церковный комплекс Бель-Морт. Он будто раковина исполинского монстра вздыбливается из земли к самым небесам своими колокольнями, крепостные стены больше походят на зубы. Изодранная приливами и штормами кладка давно посерела, а соленый морской ветер вытер с нее фрески.

Множество лет сюда не долетал гул барабанов войны, и это множество лет Бель-Морт принимает под свое крыло страждущих. Огромные толпы паломников, нищих и обреченных спешат на остров. Поднимаясь по серпантину лестниц, продираясь сквозь воздух, столь плотный в колокольной какофонии, что тяжело дышать, через массивные двери монастырей – к счастью.

Фургот пришел в Бель-Морт, когда его жизнь просыпалась снегом сквозь пальцы. Родом из гор, он был счастлив со своей женой, а сейчас каждое утро он поднимается по отвесным лестницам, мимо слуховых окошек, под самые витиеватые шпили. Мозолистыми руками хватается за канаты, и раскачивает язык колокола. Один. Второй. Превращая чехарду звуков в музыку. Он давно тронулся умом, давно потерял слух, но все еще ясно помнит, как когда-то пришел в Бель-Морт за спасением, и оно явилось к нему в виде работы звонарем, вечным гулом, выбивающим из головы всякие посторонние мысли, и уединением.

Так же, как и другие, он приплыл на пароме, в толпе голодных поднялся к центральным вратам Бель-Морт, постучал в них… а дальше, все вокруг Фургота закружилось. Белые палаты, священники и жрецы, епископы, клирики, свечи и алтари. В голоде дальнего путешествия, он накинулся на предложенную ему еду, а потом в темном кабинете аббатисы Денжуа рассказал свою историю, и его комната сохранила его секрет, как хранит секреты каждого, пришедшего в Бель-Морт. Фургот помнит, как улыбалась аббатиса, как успокаивала его, когда он рассказывал, что когда-то был воином, что когда-то честь и гордость переполняли его до краев, будто чашу, и что он был счастлив со своей женой. Он все ждал от нее вопроса – “Что тогда случилось?”, но, не дождавшись его, рассказал сам.

Рассказал, что в скалах войны так же часты, как и среди жителей степей, и что однажды они ворвались в хорошо укрепленный город. Осада длилась несколько дней, и вот они прорвали в обороне брешь, и оказались внутри. Холодный ветер бил в лицо, а среди домов и храмов, нашелся один жрец, который в предсмертной муке проклял Фургота и весь его род. В доме жреца нашлись часы. Почти песочные, только вместо песка – искрящийся снег, очень похожий на драгоценные камни. И ход этих часов нельзя остановить, как нельзя разбить их стеклянное покрытие, как нельзя снять проклятие – лишь только последняя снежинка спикирует в нижний отсек, неистовые боли начинают скручивать суставы. Неистовые муки – душу. Кровь приливает к голове, и можно услышать, как громко-громко бьется в черепе сердце. А затем – всего - лишь одна ночь, одна ночь в месяц – белая шерсть покрывает кожу, а внутри все замерзает. Тот зверь, что живет в каждом человеке, пробуждается, рвется наружу, и живет – всего одну ночь.

Но за эту ночь звонарь успел загрызть свою жену.

В кабинете аббатисы Денжуа он раскрыл свою душу, и женщина, скрывающая в тени свое лицо, подарила ему спасение – ключ от самой высокой колокольни Бель-Морт. Поднявшись туда, он увидел множество колоколов – от самых маленьких до огромных, больше человеческого роста. Они изгоняют злые силы – как она сказала. Но на самом деле, они просто убивают слух, а работа на колокольне – время. Но каждый месяц снег все еще просыпается в нижний отсек, и тогда никакие колокола не могут помочь. Лишь длинная цепь, которой Фургот приковывает себя в своей комнате. Приковывает и ждет – когда наступит ночь.

Аббатиса Бель-Морт одарила оборотня своей милостью, как одаривала тысячи пришедших до него, пришедших после - сейчас звонаря Фургота знает каждый – спускаясь со своей колокольни, он приветливо улыбается монахам и прислужникам церкви. И лишь став частью этой системы, он узнал о ее природе, как когда-то узнал Фролус – молодой парень, отслуживший на границе. Теперь он уже остепенился и посвятил себя служению инквизиции, но тогда эмоции переполняли его через край, и, как и многие сыновья богатых домов, отправился на остров в поисках опыта иного рода. Опыта, которого в родном Заранде не сыскать.

Для тех, кто может платить, Бель-Морт открывает другие стороны. Нигде во всем мире не сыскать распутных монахинь, продающих свои ночи, танцовщиц, овладевших фокусами доставления удовольствия. Все и на любой, даже самый притязательный, вкус. Весь букет продажной любви Фрол познал в Бель-Морт – раскованные шлюхи в церемониальных одеждах здесь моют оплатившему их услуги ноги. Но ярче всего этого одно лишь воспоминание Фролуса об этом месте – длинная цепь, приковывающая звонаря к стальному кольцу в стене; белый мех, похожий на снег, и глаза, в которых отчетлива видна ненависть ко всему живущему.

Путь Архааля: Рила

По мнению старой феи, у Георга давно наступила пора, когда нужно заканчивать с геройством, и усаживаться дома за книгой, греть кости под пледом и растить внуков. Но у инквизитора внуков не было, а геройство было в его крови, поэтому, когда прямо у стен Заранда из земли начали всходить мертвые, будто колосья пшеницы, давно посеянные и, наконец, проклюнувшиеся, он первым оседлал коня и за пару часов собрал небольшую армию ополчения.

И то, что он увидел, было как раз тем, что не раз являлась ему во снах – живые платья, живые штаны и шапки прямо на его глазах принимали очертания тел, ног и голов. Вместо пуговиц проклевывались глаза, а там, где раньше были молнии, теперь алчные рты.

Рила была из тех фей, что давно смирились со своей участью – леса в центральном Лааре вырубали нещадно, а их жителей отправляли в зоопарки и на подмостки театров. По сравнению с участью длинноухих актеров, она могла гордиться своей участью – работать шутом в застенках инквизиции. Ловкие пальцы перебирали дырочки на флейте, и за это его оставляли жизнь – вот это стало для него нормой. Сегодня же, когда она уже пару десятков лет ведет дружбу с этим человеком, Георгом, ей посчастливилось оказаться в самом центре горячей сечи: люди сражаются с тем, что яростно желает походить на людей. И, признаться, Рила считала это смешным. Хотя бы потому, что у живых в этой битве не было никаких шансов.

Георг трубил в свой рожок, и звук разлетался по полю, а на небе уже собрались тучи. Инквизитор собирался закончить бой к ночи, но длилась эта битва дня четыре, не меньше. И раз за разом он трубил в этот маленький рог, который остался ему от отца, и каждый раз по его команде клинки опускались на вставшую нечисть, и к своему ужасу, Георг видел, что у убитых – такая же красная кровь, и не меньшая мука на лице во время гибели, чем у его товарищей. Он сам влетел на коне в гущу еще не до конца сформировавшихся, окрепших и привыкших к свету Лаара тел, и рассек пару дюжин из них длинным клинком, пока те сообразили, что происходит. Они теряли конечности с такой же болью, как теряют люди, и с таким же удивлением смотрят на стрелы, втыкающиеся в их грудные клетки.

И их ярость – такая же. Они были вооружены вилами, граблями и всем тем, что можно было найти на поле. И это оружие, на первый взгляд, мало что могло сделать с высокозащищенными воинами Заранда, но это лишь на первый взгляд. Рила ясно видела, как шесть мертвых стащили моложавого парня с рыжими усами с лошади и стали драть на части. Фея начала играть на флейте, и шесть пар неживых глаз заворожено уставили на него, а в это время инквизитор раскидал их в стороны.

- Спасибо. Меня Фобом зовут, - разулыбался рыжий.

- Да не за что, - благодарности Рилу мало интересовали. Гораздо больше ее привлекал эксперимент – чем те отличаются от этих. – Ты руби-руби, больше толку будет, чем от болтовни.

Георг слышал, как трубят горны в Заранде, и это означало лишь одно – в городе начался бунт, но вырваться из оцепления мертвых не было никакой возможности. Он рубил одного за другим, и, казалось, враги не имели количества. А может, просто оторванные “кафтаны” пришивали свои “рукава” прямо на поле боя.

Среди похожих на людей, были и совсем не похожие. Им будто не хватило деталей, чтобы полностью сымитировать человека, и пришлось брать то, что есть. На второй день схватки Георг сцепился с тем, у кого было две головы, и каждая из них болтала всякие глупости до тех пор, пока инквизитор не снес их с плеч. А потом были похожие – те, что в своих трех руках пытались удержать три клинка, и путались, задевали и резали своих – приглядевшись, Георг понял, что им не хватило глаз. Толкнув одного такого в гущу врагов, он наблюдал, какая знатная свара началась в овраге, куда все они слетели, перемешались своими конечностями и ржавыми косами-вилами.

Фоб больше не совершал ошибок. Он так же слышал ревущий рог Заранда, и мчался в самую гущу боя, где в бесстрастном танце инквизитор Георг разделывал нежить.

- Господин! Господин!

- Что тебе, рыжий?

Фоб прирезал человека, у которого на лице расположились сразу два носа, а затем ответил:

- В городе беда.

- Да слышу. Иди и дай им прикурить.

- Не курю, господин.

- А советую! Табак гномов – знатный, парень. Попробуй, если выползешь отсюда.

Фоб поклялся, что попробует, а затем, снова и снова вступая в схватки, двинулся к городу.

Рила следила за рыжим. Фея ни за что бы не признался себе, что волнуется за человека, но, наверное, в данном случае так и было. Ведь она все еще слишком живо помнила тот миг, когда этого парня стащили с коня, и нечисти понадобились бы лишь жалкие несколько секунд, чтобы вилами растащить его на части.

Лавируя между толпами людей, не-людей, фея играла на флейте, и ее звук оглушал и тех, и тех. Того, что лишен ушей, пришлось прирезать крохотным ножиком, и вот уже путь свободен. Фея села на плечо Фоба и приказала:

- Вези!

Рыжий лишь усмехнулся. Теперь его битва стала проще. Подбадривающий звук флейты (и губительный для противника, конечно) словно ускорил его, и теперь удары, нанесенные Фобом, невозможно было отразить. Вместе они достигли стен Заранда.

- Так не пройти.

- Еще бы, рыжий! Если там бунт, то ворота тебе уж точно не откроют. Ну, тут есть одна штука, камень двигается. Жди.

Фоб стал ждать. Здесь, рядом со стенами, поле битвы было легко различимо, и оно было красным. От тел и множества крови. А еще от того, что слуги Ковена предпочитали в своих нарядах именно этот цвет. Еще где-то там Георг. И другие инквизиторы. Видны вспышки молний, блики клинков. И на многие мили вперед - полчища нежити.

- Не зевай. Ползи сюда, рыжий!

- Меня Фоб зовут.

- А разница? Тащи себя в эту дырку, я тебе сказал!

Рила изучила Заранд, как свои пять пальцев. На службе у инквизиции ей ни раз приходилось выступать то шпионом, то разведчиком, и о секретных ходах она знала примерно столько же, сколько об ассортименте церковного трактира, в котором ей выдавали паек. Сейчас фея нашла нужный камень, и в крепостной стене огромного города открылся узкий проход. Рила полетела вперед, свернула за угол и нашла еще один рычажок, который включал свет.

И стоило магическим светильникам вспыхнуть, как фея ойкнула от страха.

Наконец, Георг нашел того, кто за всем этим стоял. Он был в черном камзоле, со множеством застаревших шрамов и от него несло дубильным раствором. Инквизитор ударил монстра в живот, но тот легко парировал удар своим мясницким ножом.

- Кто ты?

- Я Портной. А кто такой ты, мне известно. Убийца!

Мясник рванул вперед, но гнилые ноги подвели его, и он свалился к ногам Георга.

- Да. Убийца, - последнее, что увидел Портной, так это улыбку инквизитора, и острый клинок, наконец, освободил его от давних пут договора с Уггудом – теперь его душа получила покой и взметнулась вверх, в тучи, яркой искрой.

А в тоже время в ярко освещенном туннеле Фоб встретил демона из своих самых страшных кошмаров. Он был тощ, и эту худобу к тому же заковал в корсет, прибив его к себе гвоздями. Разрезанный до ушей рот, а позже зашитый, улыбался вечной улыбкой. А выбритая тонзура говорила, что некогда он имел отношение к деятельности инквизитора.

- Убей его! – вопила Рила. Она порхал на плечом рыжего и ругалась, как демон.

- Мертвое редко умирает, мальчик, - демон пожал плечами, и достал из-за пазухи старое долото. – Убивает чаще.

- Убей-убей-убей!

Но Фоб оцепенел от страха. В детстве он видел нечто подобное. Однажды он проснулся, и услышал шум в соседней комнате. Тогда ему было не больше шести, но он запомнил, как выглядел ночной гость. Именно этот корсет, стальные прутья, фиксирующие руки, высохшую по самый позвоночник шею. Тогда демон копался в шкатулке с материными драгоценностями, а сейчас он стоял в паре метров и ухмылялся. Ухмылялся…

- Меня зовут Ювелир. А тебя, мальчик?

- Фоб.

- Помню тебя. У твоей сестры был отличный вкус.

И от этих слов рыжий инквизитор проснулся. И единственным ударом доказал, что иногда мертвое все же умирает. Один простой удар в самое сердце Ювелира. Долото упало на дно туннеля, а демон начал распадаться в прах. Лишь железо, которым он был нашпигован, осталось.

- Фоб! – радостно завопила Рила.

- Я рад, что ты запомнила, как меня зовут. А теперь, веди в город.

Победив свои ночные кошмары, он следовал за феей по тайным коридорам внутри стен Заранда, а снаружи война закончилась. Стоило пасть создателям, как армия, собственноручно скроенная ими, распалась. И создана она была совсем не для того, чтобы разрушить города людей, как полагал Георг, а совсем для другой цели, так и оставшейся неведомой людям.

А внутри Заранда бурлил бунт. Который был едва ли не более опасен, чем целое войско оживших тел.

Путь Архааля: Улерик

Улерику так и не удалось выяснить, сколько времени он провел в золотом городе императора Теодориха. Точно так же он не знал, является ли пленником, или, быть может, гостем некроманта. Единственное, что он точно осознавал, изо дня в день проходит через унизительные пытки, и что сестра, ради которой он пришел сюда, уже умерла.

Улерик будто услышал ее последний вздох, и после этого время перестало иметь значение. Ровно до той поры, пока однажды ночью Теодора в крике не подняла к потолку руки, царапая воздух. До той ночи, когда этот император, который с заходом солнца становится женщиной (прекрасной женщиной, стоит заметить), не перевернулся на живот и не рассказал правду.

- Парень, а завтра мы выезжаем, я тебе уже сказала? Нет? Тогда я говорю – завтра мы выезжаем.

Словно лакей, поэт жил на цепи, прикованной к ножке комода в величественной спальне Теодоры. Его кормили с рук, его гладили по голове, иногда считали ребра чисто-начисто вылизанными сапогами со шпорами.

Но в эту ночь все прекратилось. Улерик лишь покорно кивнул – он научился во всем подчиняться сумасшедшему правителю.

- Нам нужно много вещей. Мы будем ехать долго. И понадобится много вещей, вдруг нападут. Вдруг на нас нападут, - шептал себе под нос Дарвиш, распахнув комод и вытряхивая на пол его содержимое. – Вот те на! А я-то думал, Тервара похоронили. Он поедет с нами, Улерик. Не спорь, мой кот поедет с нами.

Парень не спорил. Он лишь наблюдал, как император легко и непринужденно оживляет своего давно сгнившего любимца.

- Куда мы едем? – спросил Улерик.

- К одной моей знакомой. Сегодня свершилось такое дело, что даже не знаю как тебе рассказать. Умер мой дальний родственник. Можно сказать, отец. Да, вероятно, его можно назвать моим отцом. Слышал, что вы, люди, называете его Уггудом, но мы – отцом.

- Я не слышал о нем.

- Слышал, конечно. Только не знал, что это он. К примеру… Прости, Улерик, но сейчас тебе будет больно – как твоя сестра заболела? Я спрашиваю уже не из любопытства, ты же знаешь, что я не страдаю этим недугом.

Улерик привык к боли.

- Она всю жизнь мечтала о красивых платьях. Однажды мы ездили в город, и там, посреди улицы, она увидела девушку в таком платье, о котором больше не смогла забыть.

- И ты убил ту девушку, и забрал платье? Так, Улерик?

- Нет. Я отправился в город и заработал деньги своими песнями.

- И купил платье?

- Именно так.

- Я продолжу за тебя. В то время чума терзала мир, инквизиторы пытались выжечь ее и спасти Лаар от болезни, но они уничтожали лишь зараженных, но никак не источник, - император грустно улыбнулся. – Когда я был маленьким, Улерик, я тоже умер от чумы. Знаешь, такое случается. Я был сыном, как ты понимаешь, очень богатого человека, и он одевал меня, как куклу. И среди всех прочих нарядов, были те, что он покупал в Заранде.

Улерик мотнул головой. Заранд – именно так назывался тот город, где… Когда парень подумал, что это совпадение, когда он почти убедил себя в этом, Теодорих продолжил.

- Ты ведь знаешь, что в том городе самые прекрасные ткачи. И поэтому мой отец, мой родной отец, не Уггуд, конечно, не скупился. А потом все это стало ненужным – я умер. Мне было весьма мало лет. Тогда никто не знал, что это за причудливая болезнь – это сейчас от нее умирают тысячи, а тогда – единицы. Знаешь, мне просто не повезло. С одной стороны. С другой, я нашел новую семью. Ковен. И сейчас мы едем к одной моей родственнице. Совсем не по крови.

- Что такое Ковен?

- Слишком много вопросов, Улерик. Слишком много. Разве ты еще не понял?

- Нет, - признался он.

- Хорошо. Как ты мог понять, однажды пришла чума. А все началось с того, что один человек решил разбогатеть. Он жил в самом низком из кварталов Заранда, и слыл не слишком дурным портным – теперь его так и зовут – Портной, и о нем ходят множество слухов. Кто-то считает его призраком, кто-то ожившим мертвецом, но я скажу тебе, что именно с него все и началось. Он пообещал злым духом своего сына, а, как ты знаешь, духи мечтают о теле так же, как вы, люди, о любви. И один из них, Уггуд, услышал его зов и пришел в Лаар. Тот мужчина начал богатеть, и сейчас цеха, которые он отстроил, снабжают одеждой огромное количество городов, ведь никто не может устоять перед той красотой, которую творят демоны. Твоя сестра тоже не смогла, Улерик.

- А чума? Они распространяют чуму через одежду?

- Да. Но это было позже. Когда Портной обманул духа. А знаешь, парень, они не любят такого, да и никто не любит, когда его обманывают. Он отправил своего сына далеко-далеко, чтобы уберечь его от нашего хозяина, и когда Уггуд понял это, он сделал так, что любой, надевший одежду, выпущенную в стенах Заранда, заболевает. И это не обычная чума!

- Тогда что это?

- Мне нравилось скрывать от тебя правду, Улерик, ведь ты смотришь на меня с ненавистью? – грустно спросил Теодорих.

- О чем ты? Я не понимаю.

- Ты ненавидишь меня за то, что я не спас твою сестру. А ее нельзя было спасти, и если бы ты вернулся домой, то нашел бы лишь то, что от нее осталось.

- Тело, - догадался Улерик.