Комната джорджа и дом на улице нейболт 5 страница

Надпись на куртке гласила: «РИЧИ ТОЗИЕР».

– Поехали, Билл, – закричал Ричи. Сильвер тронулся – но как медленно! Билл разгонял его довольно долго.

Оборотень выскочил на дорогу как раз в тот момент, когда Билл выехал на Нейболт-стрит. Его выгоревшие джинсы были в крови. Ричи, как под гипнозом, оглянулся через плечо и ему показалось, что он явственно различает дырки на джинсах, через которые видна бурая шерсть. Сильвер, раскачиваясь, набирал скорость. Билл приподнялся на педалях, откидывая голову назад.

Страшная лапа потянулась к Ричи. Он жалобно вскрикнул и отстранился от неё. Оборотень рычал и пыхтел, ухмыляясь. Он был так близко от Ричи, что Ричи мог видеть желтоватые зрачки его глаз и чувствовать запах протухшего мяса, исходящий от Оборотня. Изо рта его торчали клыки.

Ричи вскрикнул снова, когда лапа опять потянулась к нему. Оборотень явно хотел оторвать ему голову, но он промахнулся, лапа прошла в дюйме от Ричи. Волосы Ричи были мокрые от пота. Его обдало струёй воздуха – Хейо, Сильвер! – закричал Билл изо всех сил.

Они доехали до вершины небольшого холма, который был как раз под силу Сильверу.

Билл бешено крутил педали. Сильвер перестал качаться и шёл прямо по Нейболт-стрит к дороге № 2.

«Господи, спаси нас. Господи, спаси нас. Господи, спаси нёс!» – мысленно произносил Ричи.

Оборотень снова зарычал. «О, Господи! Кажется, он совсем рядом со мной». Куртку и рубашку Ричи сдувало ветром назад. Он издавал дикие звуки, пытаясь помочь Биллу. Сильвер замедлил ход и качнулся. На мгновение Ричи показалось, что велосипед сейчас сбросит их обоих назад. Затем его куртка – она болталась сзади, как рюкзак, – отделилась от его спины, при этом раздался громкий звук, словно пуканье. Теперь Ричи снова мог дышать.

Он осмотрелся вокруг и вдруг наткнулся на бешеный взгляд, взгляд убийцы.

– Билл! – хотел он крикнуть, но звука не получилось.

Тем не менее Билл каким-то образом услышал его. Он крутил педали сильнее и сильнее, никогда в жизни он их так не крутил. Даже все его внутренности вибрировали. Кровь подходила к горлу он чувствовал её медный привкус. Открытым ртом он ловил воздух. Какое-то сумасшедшее возбуждение охватило его, какое-то дикое желание. Он стоял на педалях, крутя их и придавая им силу.

Сильвер продолжал набирать скорость. Было такое ощущение, что дорога взлетает.

– Хейо, Сильвер! – заорал он снова. – Хейо!

Ричи услышал топот бродяг, бегущих по щебню. Он обернулся. Лапа Оборотня ударила его по глазам с такой силой, что на мгновение Ричи подумал, что у него оторвалась голова. Всё покрылось вдруг дымкой. Потеряло значение. Звуки затихли, прекратились. Мир потерял цвета. Он в отчаянии прислонился к Биллу. На правом глазу была тёплая кровь, она стекала на лицо.

Лапа снова нанесла удар, на сей раз сзади. Ричи почувствовал, что велосипед сильно качнуло, а потом он опять понёсся по прямой. Билл заорал: «Хейо, Сильвер!», а Ричи показалось, что голос его звучит издалека, как эхо.

Ричи закрыл глаза, держась за Билла и ожидая конца.

Билл тоже слышал, что за ними бегут, и понял, что клоун ещё не прекратил погоню. Но он не осмеливался обернуться назад и посмотреть. Неужели он схватит их?

– Давай, дружище Сильвер, давай! Выдай всё, что можешь! Давай!

Билл Денбро ещё раз понял, что он победил дьявола, но на этот раз дьяволом был ухмыляющийся клоун со вспотевшим, покрытым гусиной кожей лицом и искривлённым ртом вампира, глаза которого блестели, как серебряные монеты. Клоун, который по странной случайности был одет в форменную куртку Дерриевского колледжа поверх серебристого костюма с оранжевой отделкой и оранжевыми пуговицами-помпонами.

– Поехали, дорогой, давай, Сильвер! Ты что-то говоришь? Дивой, дорогой!

Вокруг него на Нейболт-стрит сгущалась тьма, Сильвер нёсся с ровным звуком, а эти страшные тяжёлые шаги, что они – приближались или отдалялись?

Билл всё ещё не решался оглянуться. Ричи держался за него мёртвой хваткой, и ему не хватало воздуха. Билл хотел попросить Ричи немного отпустить руки, держаться не так крепко, но ему и на это не хватало дыхания.

Там, впереди, как прекрасная мечта, висел стоп-знак, отмечая пересечение Нейболт-стрит и дороги № 2. Машины неслись вперёд и назад к Витчему. Устав от напряжения, Билл принял это как чудо. Он только теперь решился посмотреть через плечо. То, что он увидел, заставило его остановиться одним движением педали. Сильвера занесло, и он ударился ободом. Голову Ричи отбросило к плечу Билла. Ричи вскрикнул от боли. Улица была абсолютно пуста.

В двадцати пяти ярдах перед ними (в направлении паровозного депо), в первом из заброшенных домов, имеющих похоронный вид, в этом самом доме вспыхивал, мерцая, оранжевый свет.

«У-у-у-х-х-х!»

Билл поздно понял, что Ричи сползает с Сильвера, но он был так повёрнут к Биллу, что были видны только нижние веки и брови, отремонтированная дужка очков свисала вбок. Со лба медленно стекала кровь. Билл быстро схватил его за руку, их занесло вправо, Сильвер потерял равновесие. Они грохнулись на дорогу, их руки и ноги переплелись. Билл сломал себе плечо и заорал от боли. Глаза Ричи широко раскрылись на мгновение. Ричи сказал, задыхаясь:

– Я хочу показать вам сокровища, синьоры, да вот только этот Добс изрядно опасен.

Он сказал это голосом Панчо Ванилла, и в тот же момент его передёрнуло от боли при движении. Он увидел несколько бурых волосинок, напоминавших волосы его отца в паху. Он испугался ещё больше. Билл звонко хлопнул его по затылку.

– Ой-ой-ой! – закричал Ричи, широко открыв глаза. – За что ты меня лупишь, дружище? Ты же разобьёшь мне очки. Оправа не очень крепкая, ты и не заметишь, как разобьёшь их…

– Ттты тттолько что умирал или что-то вроде этого, – заикался Билл.

Ричи медленно поднялся и сел на дороге, положив руку себе на голову:

– Что случилось?

И тут он всё вспомнил.

От внезапного шока глаза его округлились. Он пытался подняться и встать на колени, задыхаясь и спеша.

– Не надо, Ричи, – сказал Билл, – всё прошло. Всё прошло.

Ричи увидел пустынную улицу, никакого движения не было на ней. Он неожиданно разревелся. Билл посмотрел на него, потом обнял. Ричи держался за его шею. Он хотел сказать что-то значительное. Например, о том, как Билл боролся с Оборотнем, но он ничего не смог сказать, он только всхлипывал.

– Не надо, Ричи, не надо, – сказал Билл и тут же расплакался сам.

Они стояли на коленях возле велосипеда, плакали, и слёзы, смешанные с углём, текли по их щекам.

Глава 9

ОЧИЩЕНИЕ

Вечером 9 мая 1985 года, когда самолёт пролетал где-то в районе штата Нью-Йорк, у Беверли Роган опять начался приступ смеха. Пытаясь успокоиться, она обхватила себя обеими руками, опасаясь, что её примут за сумасшедшую, но не могла остановиться.

«Тогда, давно, мы тоже много смеялись», – подумала она. Но сейчас было что-то другое, новое. Тогда мы всё время были в страхе, но не могли перестать смеяться, а сейчас я смогу.

Рядом с ней сидел молодой длинноволосый симпатичный парень. С тех пор как в 2.30 самолёт вылетел из Милуоки (прошло почти два с половиной часа полёта с остановками в Кливленде и Филадельфии), он несколько раз бросал на неё оценивающие взгляды, но, видя, что она не желает вступать в разговор, решил оставить её в покое; после пары ничего не значащих вопросов, на которые она ответила вежливо, но не более того, он открыл дорожную сумку и достал роман Роберта Лэдлэма.

Теперь он отложил его, отметив страницу пальцем, и участливо спросил:

– Вам холодно?

Она кивнула, попыталась сделать серьёзное лицо, но вместо этого прыснула от смеха. Он слегка улыбнулся в недоумении.

– Ничего страшного, – сказала она, снова предприняв безуспешную попытку вернуть выражение лица; но чем больше она пыталась взять себя в руки, тем больше её лицо морщилось от смеха. Совсем как у старушки. – Я только что поняла, что не знаю, на какой села самолёт. Помню только бббольшого утёнка на ббоку… – Она ослабела от смеха. Люди начали оборачиваться на неё, некоторые хмурились.

«Республиканский», – сказал он.

– Простите?

«Вы летите со скоростью 470 миль в час благодаря любезности республиканских авиалиний». Так написано на рекламном спичечном коробке компании ПСПЗ в кармашке сиденья.

– ПСПЗ?

Он достал коробок (на этикетке действительно стоял рекламный знак республиканских авиалиний) из кармашка сиденья. На нём были указаны запасные выходы, расположение флотационных приборов, как пользоваться кислородными масками и как приземляться при вынужденной аварийной посадке. Коробок компании «поцелуй себя на прощание в задницу», – сказал он, и тут они оба рассмеялись.

«А он действительно симпатичный», – неожиданно подумала она, свежая мысль, по крайней мере, ясная. Такие мысли, должно быть, приходят человеку в голову, когда он просыпается утром и голова ещё не совсем забита всякой чушью. Парень был одет в пуловер и протёртые джинсы. Светлые волосы перехвачены сзади куском кожаной бечёвки; они напомнили ей о том конском хвосте, который она всегда носила в детстве. Она подумала: «Могу поспорить, что член у него, как у хорошенького вежливого мальчика из колледжа: достаточно длинный, чтобы можно было трахаться, но не достаточно толстый, чтобы можно было гордиться».

Не в силах сдержаться, она снова рассмеялась. Она вспомнила, что у неё даже нет носового платка, чтобы вытереть слёзы, которые ручьём текли из глаз, и это рассмешило её ещё больше.

– Лучше возьми себя в руки, а то стюардесса вышвырнет тебя из самолёта, – сказал он серьёзно, но она только потрясла головой; бока и живот уже давно болели от смеха.

Он протянул ей чистый носовой платок, и она вытерла слёзы.

Это немного помогло ей справиться со смехом, хотя она ещё не пришла в себя окончательно. Каждый раз, вспоминая о большом утёнке на боку самолёта, она начинала хихикать.

Немного погодя она вернула ему платок:

– Спасибо.

– Господи Иисусе, мэм, что с вашей рукой? – он осторожно взял её руку.

Она опустила глаза и посмотрела на поломанные ногти, они сломались, когда она боролась с Томом. Воспоминания о боли причинили ей больше страдания, чем израненные пальцы, и она прекратила смеяться. Она мягко отобрала у него руку.

– Я прищемила пальцы дверцей машины в аэропорту, – сказала она и подумала, что ей всё время приходится лгать, чтобы скрыть то, что сделал с ней Том, как раньше приходилось лгать про синяки, которыми награждал её отец. Может быть, это последняя ложь? Как это было бы чудесно… слишком чудесно, чтобы в это можно было поверить. Она подумала о враче, который приходит к умирающему от рака больному и говорит: «Рентген показал, что опухоль рассасывается. Мы понятия не имеем, почему это происходит, но это правда».

– Тебе должно быть чертовски больно, – сказал он.

– Я приняла немного аспирина. – Она снова открыла журнал, хотя он наверняка заметил, что она прочла его уже дважды.

– Куда ты направляешься?

Она закрыла журнал, посмотрела на него и улыбнулась.

– Ты очень милый, – сказала она, – но у меня нет желания разговаривать. Понятно?

– Понятно, – сказал он в ответ с улыбкой. – Но если ты захочешь выпить в честь большого утёнка на боку самолёта, когда прилетим в Бостон, то плачу я.

– Спасибо, но мне надо успеть на другой самолёт.

– Да, дружище, сегодня утром твой гороскоп подвёл тебя как никогда, – сказал он сам себе и снова открыл роман. – Но у тебя такой чудесный смех, что в тебя невозможно не влюбиться.

Она опять открыла журнал, но поймала себя на том, что вместо того, чтобы читать статью о красотах Нью-Орлеана, рассматривает свои поломанные ногти. Под двумя ногтями темнели пунцовые кровавые волдыри. В её ушах ещё звучал голос Тома, орущего с лестницы: «Я убью тебя, сука! Ты – чёртова сука!» Она поёжилась, как от холода. Сука для Тома, сука для швей, которые бестолково суетятся перед ответственным шоу и считают Беверли Роган дешёвой писакой, сука для отца.

Сука.

Ты – сука.

Ты – чёртова сука.

Она на мгновение закрыла глаза.

Нога, которую она порезала осколками флакона из-под духов, убегая из спальни, пульсировала больше, чем израненные пальцы. Кей дала ей бинт, пару туфель и чек на тысячу долларов, который Беверли сразу обменяла на наличные в Первом чикагском банке на площади Уотертауэр.

Несмотря на протесты Кэй, Беверли выписала чек на тысячу долларов на простом листе писчей бумаги.

– Я однажды читала, что чек обязаны взять независимо от того, на чём он написан, – сказала она Кэй. Её голос, казалось, исходил не от неё. Может, из радио в соседней комнате. – Кто-то однажды обналичил чек, который был написан на артиллерийском снаряде. По-моему, я читала это в «Списках». – Она помолчала, потом неестественно засмеялась. Кэй спокойно и серьёзно смотрела на неё.

– Надо получить в банке наличные как можно скорее, пока Том не сообразил заморозить счета.

Беверли не чувствовала усталости, хотя полностью отдавала себе отчёт в том, что держится только на нервах и чёрном кофе, сваренном Кэй. Предыдущая ночь казалась ей страшным сном.

Она помнила, как за ней шли трое подростков, которые кричали ей вслед и свистели, но не осмеливались подойти. Она помнила, какое облегчение охватило её, когда она увидела белый свет люминесцентных огней магазина на пересечении Седьмой и Одиннадцатой улиц. Она вошла туда, позволив прыщавому продавцу разглядеть её старую блузку, и попросила у него взаймы сорок центов, чтобы позвонить по телефону. Это оказалось не трудно, ей было ясно с первого взгляда.

Первым делом она позвонила Кэй Макколл, набрав номер по памяти.

После дюжины звонков она уже испугалась, что Кэй уехала в Нью-Йорк, но сонный голос Кэй пробурчал. «Было бы неплохо, если б вы представились» – как раз когда Беверли собиралась повесить трубку.

– Кэй, это Бев, – сказала она и, поколебавшись какое-то время, решительно добавила:

– Мне нужна помощь.

Наступило молчание. Потом Кэй снова заговорила голосом человека, окончательно очнувшегося ото сна:

– Где ты? Что стряслось?

– Я около Седьмой и Одиннадцатой улиц, на углу Стрейленд-авеню и какой-то улицы. Я…Кэй, я ушла от Тома.

Кэй быстро взволнованно закричала в трубку:

– Прекрасно! Наконец-то! Ура! Я приеду за тобой! Сукин сын! Кусок дерьма! Я сейчас приеду за тобой в своём чёртовом «Мерседесе»! Я найму оркестр! Я…

– Я возьму такси, – сказала Бев, зажав оставшиеся две десятицентовые монеты во вспотевшей ладони. В круглом зеркале внутри магазина она видела, как прыщавый продавец задумчиво уставился на её задницу. – Но тебе придётся заплатить по счётчику. У меня совсем нет денег. Ни цента.

– Я дам этому ублюдку пять баксов на чай, – прокричала Кэй. – Это, мать твою, самая лучшая новость после отставки Никсона! Сейчас мы с тобой, девочка моя, пропустим рюмочку-другую и… – Она замолчала, и когда снова заговорила, её голос был совершенно серьёзен, В нём было столько доброты и любви, что Беверли чуть не расплакалась.

– Слава Богу, ты наконец-то решилась, Бев. Слава Богу, Кэй Макколл раньше работала модельером, но вышла замуж за разведённого богача и в 1972 году увлеклась феминистическим движением, Это было примерно за три года до знакомства с Беверли. В тот период, когда она достигла наибольшей популярности среди феминисток, её обвинили в использовании архаичных шовинистских законов, благодаря чему она оттяпала у своего делового мужа всё, что полагалось ей по закону до последнего цента.

– Чушь собачья! – как-то сказала Кэй Беверли. – Те, кто несёт эту чепуху, никогда не спали с Сэмом Чаковицем, Тыкнуть пару раз, получить удовольствие и кончить – вот девиз Сэма. Единственный раз у него простоял больше семидесяти секунд, когда он дрочил в ванной. Я не обманывала его, я просто получила компенсацию за страдания.

Она написала три книги: одну о феминистическом движении и деловой женщине, другую о феминистическом движении и семье и третью о феминистическом движении и духовности. Первые две книги пользовались достаточной популярностью. Через три года после опубликования её последней книги она совершенно вышла из моды, и Беверли показалось, что ей стало легче от этого. Она выгодно вложила деньги («Феминизм и капитализм, слава Богу, не исключают друг друга», – сказала она однажды Беверли), и сейчас Кэй – молодая здоровая женщина с собственным домом в городе и в провинции – имела двух или трёх любовников, достаточно зрелых для постели, но ещё не созревших для того, чтобы обыграть её в теннис, – Если им когда-либо удастся обыграть меня, я их брошу в то же момент, – говорила она Беверли, и хотя было ясно, что Кэй шутит, Беверли недоумевала, неужели она говорит серьёзно.

Беверли заказала такси и, когда машина подъехала, забралась со своим чемоданчиком на заднее сиденье, радостная, что этот продавец из магазина больше не будет на неё глазеть, и назвала шофёру адрес Кэй.

Кэй уже ждала её, накинув норковую шубку прямо на фланелевую ночнушку. На ногах были надеты розовые бархатные шлёпанцы с большими помпонами. Слава Богу, что помпоны не оранжевые, а то Беверли снова взвыла бы. Это – судьба, что она приехала именно к Кэй: прошлое возвращалось к ней, воспоминания нахлынули так стремительно и отчётливо, что она испугалась. Будто кто-то запустил в её голове бульдозер и начал раскапывать кладбище воспоминаний, о существовании которого она и не подозревала. Только вместо тел возникали давно забытые имена, которые она не вспоминала годами: Бен Хэнском, Ричи Тозиер, Грета Бови, Генри Бауэре, Эдди Каспбрак… Билл Денбро. Особенно Билл – заика Билл, как они называли его с чисто детской прямотой, которую иногда считают непосредственностью, а иногда – жестокостью. Он казался ей тогда очень высоким, самим совершенством (до тех пор, пока не открывал рот и не начинал говорить).

Имена…

Её бросило в жар, потом в холод. Беверли вспомнила голоса из водостока… и кровь. Вспомнила, как закричала от ужаса, а её отец отшлёпал её. Отец, Том…

Она была близка к тому, чтобы расплакаться…

Кэй, расплачиваясь с таксистом, столько дала на чай, что изумлённый водитель прокричал: «Спасибо, леди! Ничего себе!»

Кэй отвела Беверли в дом, отправила её в душ, после душа дала халат, сварила кофе и внимательно осмотрела её синяки и ссадины, обработав порез и забинтовав ногу. Во вторую чашку кофе она налила Беверли изрядное количество бренди и заставила выпить всё до дна. Затем приготовила им обеим по превосходному бифштексу со свежей горчицей.

– Ну ладно, – сказала она. – Что произошло? Позвонить в полицию или просто отправить тебя пожить у Рено?

– Я не могу тебе рассказать всё, – сказала Беверли. – Ты посчитаешь, что я сошла с ума. Но это я во всём виновата, в основном…

Кэй ударила кулаком по полированному столику красного дерева. Раздался звук, похожий на выстрел из малокалиберного пистолета. Бев подпрыгнула.

– Не смей так говорить, – сказала Кэй. Её щёки горели, карие глаза сверкали от негодования. – Сколько лет мы с тобой дружим? Девять? Десять? Если ты ещё раз скажешь, что ты во всём виновата, меня стошнит.

Поняла? Меня сейчас чуть не стошнило, мать твою. Ты сейчас не виновата ни в чём, и раньше не была виновата, и не будешь виновата никогда. Неужели ты не понимаешь, что почти все твои друзья знали, что рано или поздно он тебя покалечит, может быть, убьёт.

Беверли смотрела на неё широко раскрытыми глазами.

– И твоя самая большая вина в том, что ты продолжала жить с ним и дала случиться тому, что случилось. Но теперь ты ушла от него. Благодари Бога, что он защитил тебя. И ты сидишь здесь, с поломанными ногтями, порезанной ногой, со следами от ремня на спине, и говоришь мне, что ты во всём виновата?

– Он не бил меня ремнём, – автоматически солгала Бев… и от жгучего стыда её щёки вспыхнули отчаянным румянцем. – Если ты покончила с Томом, тебе следует также покончить с враньём, – спокойно сказала Кэй и посмотрела на Бев долгим взглядом с такой любовью, что Бев вынуждена была опустить глаза. Она почувствовала в горле солёный привкус слёз.

– Кого ты хотела обмануть? – по-прежнему спокойно продолжала Кэй. Она наклонилась через стол и взяла руку Бев. – Тёмные очки, блузы с длинными рукавами и глухим воротом… Может быть, тебе и удалось обмануть одного-двух твоих покупателей, но тебе не удастся обмануть своих друзей, Бев. Тебе не обмануть людей, которые тебя любят.

И тут Бев действительно заплакала. Она плакала долго и трудно, а Кэй обнимала её за плечи. И позднее, перед самым сном, она рассказала Кэй то, что не могла рассказать раньше. Старый друг из штата Мэн, который живёте Дерри, где она выросла, позвонил ей и напомнил об обещании, которое она дала много лет назад. Настало время выполнить своё обещание, сказал он и спросил, сможет ли она приехать. Она ответила, что приедет. Потом начались неприятности с Томом.

– И какое обещание ты дала? – спросила Кэй.

Беверли медленно покачала головой.

– Я не могу тебе этого сказать, Кэй. Я и так рассказала слишком много.

Кэй подумала и кивнула в ответ.

– Хорошо.

И так достаточно. Что ты решила делать с Томом, когда вернёшься из Мэна?

Бев, всё более уверенная в том, что больше не вернётся из Дерри, лишь ответила:

– Я сначала приеду к тебе и мы решим с тобой, что мне делать. Хорошо?

– Прекрасно, – сказала Кэй. – Это тоже обещание?

– Как только я вернусь, – твёрдо сказала Бев, – можешь рассчитывать на это. – И она крепко обняла Кэй.

Получив деньги по чеку, выписанному Кэй, и в её туфлях, Беверли направилась в Грейхаунд, к северу от Милуоки, потому что опасалась, что Том может поехать искать её в О'Харе. Кэй, которая проводила её до банка и до автобусной станции, пыталась переубедить её.

– В О'Харе полно надёжных людей, моя дорогая, – сказала она – Тебе не стоит волноваться. Как только он приблизится к тебе, ори во всю глотку, чёрт возьми.

Беверли покачала головой.

– Я хочу избавиться от него раз и навсегда. И это единственный выход для меня.

Кэй внимательно посмотрела на неё.

– Ты боишься, что он может уговорить тебя вернуться, не так ли?

Беверли подумала о семерых детях, стоящих у ручья, о Стэнли с осколком от бутылки из-под кока-колы, сверкающим на солнце; она подумала о неприятной боли, которая обожгла руку, когда он слегка резанул ей по ладони чуть наискось; она вспомнила, как они, взявшись за руки, встали в круг и поклялись вернуться, если это снова начнётся… вернуться и уничтожить это навсегда.

– Нет, – сказала она, – Он не сможет отговорить меня. Но он может причинить мне боль, и здесь не помогут никакие надёжные люди. Ты не видела его прошлой ночью, Кэй.

– Я его достаточно видела при других обстоятельствах, – сказала Кэй, сдвинув брови. – Дырка от задницы, которая ходит, как человек.

– Он сумасшедший, – сказала Бев. – Его никто не остановит. Так будет лучше. Поверь мне.

– Хорошо, – неохотно согласилась Кэй, и Бев с удивлением подумала, что Кэй была раздосадована, что не встретила сопротивления с её стороны.

– Как можно быстрее обменяй чек, – напомнила ей Беверли, – до того как ему придёт в голову заморозить счета. Он сделает это, ты знаешь его.

– Разумеется, – сказала Кэй. – Если он сделает это, я надеру задницу этому сукиному сыну.

– Держись от него подальше, – резко сказала Беверли. – Он опасен, Кэй, поверь мне. Он как… – как мой отец, чуть не вырвалось у неё. Вместо этого она сказала:

– Он как дикарь.

– Ладно, – сказала Кэй. – Не бери в голову, моя дорогая. Иди, выполняй своё обещание. И подумай немного о том, что будет дальше.

– Подумаю, – сказала Бев, но это было неправдой. Ей слишком о многом предстояло подумать: например, о том, что произошло тем летом, когда ей исполнилось одиннадцать. Или, например, о голосах из водостока. И о том ужасе, который она испытала тогда; даже когда она в последний раз обнимала Кэй у серебристого бока автобуса на Грейхаунд, её разум не позволял себе до конца представить это опять.

Когда самолёт с утёнком на боку начал долгий спуск к Бостону, она вновь мысленно вернулась туда, в прошлое… к Стэну Урису… к стихам без подписи на почтовой открытке… и к голосам… она вспомнила те несколько секунд, показавшихся ей бесконечными, когда она с глазу на, глаз встретилась с этим.

Она глянула в иллюминатор, посмотрела вниз и подумала, что зло, которое носит в себе Том, ничтожно и безобидно по сравнению с тем злом, которое ожидает её в Дерри. Конечно, там будет Билл Денбро. Она помнила любовную открытку со стихами на обороте и догадывалась, кто их написал. Больше она ничего не помнила, даже о чём были стихи… но была уверена, что открытку мог послать именно Билл. Да, это вполне мог быть именно Билл Денбро.

Неожиданно она вспомнила тот вечер, когда собиралась ложиться спать, посмотрев те два фильма ужасов, на которые её взяли Ричи и Бен. Это было её первое свидание. Они с Ричи обменивались по этому поводу едкими шуточками – в те времена это была некая форма самозащиты, но в глубине души она была взволнована и немного испугана. Это действительно было её первое свидание, несмотря на то, что на нём было два мальчика, а не один. Ричи платил за билеты и за всё остальное, совсем как на настоящем свидании. Потом были те мальчики, которые преследовали их… они провели остаток вечера в Барренсе… а Билл Денбро поссорился с другим мальчишкой, она забыла с кем, но зато помнила, как Билл посмотрел на неё и словно электрический разряд пробежал по телу… и неожиданный прилив чувств захлестнул её.

Вспоминая прошедшее свидание, она натянула ночную рубашку и пошла в ванную, чтобы умыться и почистить зубы. Ей казалось, она долго не сможет заснуть в эту ночь; столько впечатлений за вечер, надо всё хорошо осмыслить; мальчики казались воспитанными, с ними можно и подурачиться, и пооткровенничать. Всё могло быть прекрасно. Всё могло быть… божественно.

Она в задумчивости взяла мочалку, наклонилась к умывальнику…

…и услышала голос из водостока:

– Помоги мне…

Беверли отшатнулась в испуге, сухая мочалка свалилась на пол. Она затрясла головой, чтобы немного прийти в себя, и затем снова наклонилась к раковине и осторожно посмотрела в водосток. Ванная комната находилась в дальнем конце их четырёхкомнатной квартиры. До неё смутно доносились звуки какой-то западной программы, идущей по телевизору. Когда передача кончится, отец, скорее всего, переключит на бейсбольный матч или борьбу, а потом заснёт в кресле.

Обои в ванной были отвратительны. Какие-то лягушки, на листьях кувшинки. Внизу они горбились на комковатой штукатурке, в некоторых местах отсырели, в некоторых – оторвались. Сама ванная проржавела, унитаз раскололся. Одинокая лампочка в 40 ватт свисала над умывальником прямо из фарфорового гнезда. Беверли помнила – смутно, – что когда-то здесь была лампа, но её разбили несколько лет назад, а другую так и не купили. Пол был застелен линолеумом, с которого давно стёрся рисунок за исключением небольшого участка под раковиной.

Не самая приятная комната, но Беверли так привыкла к ней, что перестала замечать её убожество.

Умывальник был такой же ржавый, как и ванна. Сток в виде круга с перекрещенными планками имел в диаметре дюйма два. Когда-то он был покрыт хромом, но это было очень давно. Цепочка затычки для стока была небрежно переброшена через вентиль с пометкой «хол.». В стоке было темно, и когда она наклонилась, то первый раз в жизни обратила внимание на слабый тошнотворный запах, исходивший оттуда, – немного рыбный запах. От отвращения она сморщила нос.

– Помоги мне…

Она стояла поражённая. Это был голос. Сначала она решила, что это просто треска трубах… или разыгралось воображение… остаточное впечатление после фильмов ужасов, которые она посмотрела сегодня…

– Помоги мне, Беверли…

Она включила контрастный душ. Сняла ленту с волос, которые рассыпались по плечам. Неожиданно для себя самой она наклонилась к умывальнику и спросила полушёпотом: «Эй? Там есть кто-нибудь?» Голос из водостока напоминал голос маленького ребёнка, который, казалось, только недавно научился говорить. Несмотря на то, что у неё по телу бегали мурашки, разум пытался отыскать разумное объяснение происходящему. Она жила в многоквартирном доме. Семья Маршей занимала дальнюю часть дома на первом этаже. Помимо прочего в доме имелось ещё четыре квартиры. Возможно, какой-нибудь ребёнок развлекается и говорит в водосток. И если учесть звуковые искажения…

– Там есть кто-нибудь? – спросила она в водосток, на этот раз громче. Внезапно она подумала, что, если сейчас случайно войдёт отец, он подумает, что она сошла с ума…

Ей никто не ответил, но неприятный запах из стока, казалось, усилился. Она подумала о бамбуковом участке в Барренсе и свалке за ним; Беверли представила медленно поднимающийся от земли горький дымок и чёрную грязь, набившуюся в туфли.

На самом деле в доме не было детей, это она знала наверняка. У Тремонтов был мальчик лет пяти и девочки трёх лет и шести месяцев, но мистера Тремонта уволили из обувного магазина на Тракер-авеню, они задолжали за квартиру и незадолго до окончания школьных занятий в один прекрасный день уехали в старом ржавом бьюике мистера Тремонта. На третьем этаже в передней части дома проживал Скиппер Болтон, но Скипперу было четырнадцать.