Неудачники все вместе, 1.20 5 страница

Жена писателя была теперь с Ним, живая и всё-таки неживая – её мозг сильно повредился, когда она в первый раз увидела Его таким, каким Он был в действительности, – без всяких масок и чар, а все его чары были только зеркала, конечно, отбрасывающие на испуганного созерцателя худшее в его или её собственном мозгу, гелиографические образы, как зеркало может направить солнечный луч в широко открытый доверчивый глаз и ошеломить его до слепоты.

Теперь мозг жены писателя был с Ним, в Нём, за пределами конца макрокосма; в темноте за пределами Черепахи; в беспределье вне всех пределов.

Она была в Его глазу; она была в Его мозгу.

Она была в мёртвых огоньках.

О, но чары были удивительные. Хэнлон, например. Он не помнил, не сознавал, но его мать могла бы рассказать ему, откуда приходила птица, которую он видел на чугунолитейном заводе. Когда он был только шестимесячным ребёнком, его мать оставила его спать в колыбели в боковом дворе и пошла вешать простыни и пелёнки на верёвку. Она прибежала на его крики. Большая ворона села на край коляски и клевала младенца Майки, как злобная тварь в детской сказке. Он кричал от боли и страха, неспособный прогнать ворону, которая чувствовала лёгкую добычу. Мать ударила птицу кулаком и отогнала её, увидела, что она до крови поранила в двух-трёх местах руки Майки, и понесла его к доктору Стилвагону за прививкой от столбняка. Часть Майка помнила это всегда – крошечный ребёнок, гигантская птица, и когда Оно пришло к Майку, Майк снова увидел гигантскую птицу.

Но когда Его слуга, муж девчонки, раньше притащил жену писателя, Оно не надело никакой маски – Оно не одевалось, когда было дома. Муж-слуга посмотрел один раз и упал замертво от шока, лицо серое, глаза наполнились кровью, которая излилась из его мозга в десятках точек. Жена писателя выдала одну сильную, ужасную мысль – О ДОРОГОЙ БОЖЕ, ЭТО ЖЕНЩИНА! – и затем все мысли прекратились. Она поплыла в мёртвые огоньки. Оно вышло из Себя и позаботилось о её физических останках; подготовило их для дальнейшего поедания. Теперь Одра Денбро была подвешена в середине его владений, крест-накрест, голова свешивалась к плечу, глаза в изумлении широко открыты, ступни ног опущены вниз.

Но в них всё-таки ещё была сила. Уменьшенная, но всё-таки была. Они пришли сюда детьми, и как-то, вопреки всем странностям, вопреки тому, что должно было быть, что могло быть, они сильно ранили Его, чуть не убили Его, заставили Его убраться глубоко в землю, где Оно обитало раненое и ненавидящее, и дрожащее в растекающейся луже собственной странной крови.

Отсюда ещё одна новость, если хотите: впервые в Своей никогда не кончающейся истерии Оно вынуждено было составить план; впервые Оно нашло, что Оно боится просто принять то, что Оно хотело от Дерри, от Его собственного охотничьего угодья.

Оно всегда любило детей. Многие взрослые могли быть использованы, не зная, что они были использованы, и Оно даже питалось некоторыми из старших на протяжении всех этих лет – у взрослых были свои собственные страхи, и их железы могли быть перфорированы, открыты, так что химикаты страха заполняли тело и солили мясо. Но их страхи были большей частью слишком сложны. Страхи детей были проще и обычно более мощные. Страхи детей можно было часто вызвать чем-то одним… и если требовалась приманка, что ж, какой ребёнок не полюбит клоуна?

Оно смутно понимало, что эти дети как-то повернули Его собственные инструменты против Него, что, по совпадению (наверняка, неумышленно, наверняка, не управляемые рукой какого-то Другого), связью семи чрезвычайно впечатлительных умов Оно было поставлено перед лицом великой опасности. Любой из этих семи по отдельности был бы Его едой и питьём, и если бы им не пришлось прийти вместе, Оно, наверняка, сожрало бы их одного за другим, влекомое богатством их воображения, как лев может быть влеком к одному определённому источнику запахом зебры. Но вместе они открыли волнующий секрет, о котором даже Оно не знало: что вера имеет вторую грань. Если есть десять тысяч средневековых крестьян, которые создают вампиров верой в их реальность, может быть один – возможно, ребёнок, – который будет в состоянии вообразить кол, чтобы его убить. Но кол – это только глупая деревяшка, мозг – вот молот, который вгоняет его в тело вампира.

Всё-таки в конце концов Оно спаслось, ушло глубоко, и уставшие испуганные дети решили не идти за ним, когда Оно было в Своём самом уязвимом состоянии. Они решили поверить, что Оно мёртво или умирает, и ушли.

Оно знало об их клятве и знало, что они вернутся, так же как лев знает, что зебра в конце концов возвратится к источнику. Оно начало строить планы, ещё когда Оно засыпало. Когда Оно проснётся, Оно излечится, обновится – но их детства сгорят, как семь толстых свечей. Прежняя сила их воображения будет приглушена и ослаблена. Они больше не будут воображать, что в Кендускеаге водятся пираньи или что если вы наступаете на трещину, вы, может, действительно ломаете спину вашей матери, или что если вы убиваете божью коровку, севшую на вашу рубашку, ваш дом этой ночью сгорит. Вместо этого они поверят в страхование. Вместо этого они поверят в вино за обедом – приятное, но не слишком дорогое, вроде «Поули-Фюизе» 1983 года – и позволят его заказать – официант! Вместо этого они поверят, что пауки поглощают в сорок семь раз больше их собственного веса из-за избытка желудочного сока. Вместо этого они поверят в телевидение, в Гэри Харта, бегающего, чтобы предупредить инфаркт, и отказавшегося от мяса, чтобы предотвратить рак кишечника. С течением лет их мечты уменьшатся. И когда Оно проснётся, Оно позовёт их назад, да, назад, потому что страх был плодовитый, его порождением был гнев, а гнев кричал об отмщении.

Оно позовёт их и затем убьёт их.

Только теперь, когда они подходили, страх вернулся. Они выросли, и их воображение ослабло, но не настолько, насколько считало Оно. Оно чувствовало зловещий, выводящий из себя рост их силы, когда они соединяются вместе, и Оно в первый раз задумалось, не сделало ли Оно ошибки.

Но зачем быть таким мрачным? Жребий брошен, и не все предзнаменования были плохи. Писатель наполовину спятил из-за своей жены, и это было хорошо. Писатель был самым сильным, тем, кто за годы как-то натренировал свой мозг для этой конфронтации, и когда писатель будет мёртв с кишками, вывернутыми из тела, когда их драгоценный Большой Билл будет мёртв, остальные быстро станут Им.

Оно хорошо поест… и затем, возможно, Оно снова уйдёт глубоко. И заснёт. На какое-то время.

В туннелях, 4.30

– Билл! – крикнул Ричи в трубу, отдающую эхом. Он двигался так быстро, как мог, но это не было очень быстро. Он вспомнил, что детьми они, наклонившись, шли в этой трубе, которая вела от насосной установки в Барренс. Сейчас он полз, и труба казалась невероятно узкой. Его очки продолжали спадать на кончик носа, а он продолжал водворять их на место. Он слышал позади себя Бена и Бев.

– Билл! – закричал он снова. – Эдди!

– Я здесь! – голос Эдди был еле слышен.

– Где Билл? – крикнул Ричи.

– Впереди наверху, – крикнул Эдди. Он теперь был очень близко, и Ричи скорее чувствовал, чем видел его как раз впереди. – Он не ждёт!

Голова Ричи наткнулась на ногу Эдди. Через минуту голова Бев наткнулась на зад Ричи.

– Билл! – закричал пронзительно Ричи. Труба сконцентрировала его крик и послала его обратно, ударяя ему в уши. – Билл, подожди нас! Мы должны идти вместе, разве ты этого не знаешь?

Слабо, отдаваясь эхом, донёсся голос Билла:

– Одра! Одра! Где ты?

– Чёрт тебя подери, Большой Билл! – пробормотал Ричи тихо. Очки его упали. Он выругался, нащупал их и снова водрузил на нос. Он набрал дыхание и снова закричал:

– Ты заблудишься без Эдди, чёртова жопа! Подожди! Подожди нас! Ты слышишь меня, Билл? ПОДОЖДИ НАС, ЧЁРТ ВОЗЬМИ!

Наступил мучительный миг тишины. Казалось, никто не дышал. Всё, что мог слышать Ричи, это капающую в отдалении воду; в канализации не было воды, кроме случайных старых лужиц.

– Билл! – он прошёлся дрожащей рукой по волосам и едва сдержал слёзы. – ДАВАЙ… ПОЖАЛУЙСТА, ДРУЖИЩЕ! ПОДОЖДИ НАС! ПОЖАЛУЙСТА!

И – ещё тише – вернулся голос Билла:

– Жду.

– Спасибо Господу за маленькую услугу, – пробормотал Ричи. Он подтолкнул Эдди. – Идём.

– Я не знаю, сколько я смогу с одной рукой, – сказал Эдди оправдываясь.

– Ну, так или иначе, пошли, – сказал Ричи, и Эдди снова пополз. Билл, измождённый и измученный, ждал их в шахте канализации, где три трубы выстроились в ряд, как линзы на мёртвом светофоре.

Здесь было достаточно места, чтобы стоять.

– Вон там, – сказал Билл. – Ккрисс. И Бббелч.

Они посмотрели. Беверли застонала, и Бен положил на неё руку. Скелет Белча Хаггинса, одетого в сгнившие тряпки, казался более или менее нетронутым. То, что осталось от Виктора, было без головы. Билл посмотрел в глубь ствола и увидел оскаленный череп.

Он был там, – останки его. Это нам специально оставили парни, подумал Билл и содрогнулся.

Эта часть канализации уже не использовалась. Ричи гадал, почему здесь довольно чисто. Установка по очистке сточных вод была демонтирована. Когда-то, когда они все были заняты тем, что учились бриться, водить машину, курить, трахаться потихоньку, всей этой милой ерунде, была образована комиссия по защите окружающей среды, и она запретила сброс сточных вод в реки и каналы. Поэтому эта часть канализационной системы просто развалилась, и вместе с ней развалились тела Виктора Крисса и Белча Хаггинса. Как дикие мальчики Питера Пэна, Виктор и Белч так и не выросли. Здесь лежали скелеты двух мальчишек в рваных остатках футболок и джинсов, которые сгнили до тряпок. Искорёженный ксилофон грудной клетки Крисса оброс мхом, мох был и на орле пряжки его военного ремня.

– Их схватил монстр, – тихо сказал Бен. – Вы помните? Мы слышали, как это случилось.

– Одра ммертва, – голос Билла был механическим. – Я это знаю.

– Ты ничего такого не знаешь! – сказала Беверли с такой яростью, что Билл смутился и посмотрел на неё. – Всё, что ты знаешь наверняка, это что много других людей погибло и многие из них дети. – Она подошла к нему и встала перед ним, подбоченясь. Руки и лицо её были запачканы грязью, волосы растрепались и были неопрятны. Ричи подумал, что она выглядит совершенно великолепно. – И ты знаешь, кто сделал это.

– Мнне нникогда нне ннадо ббыло гговорить, ккуда я ссобираюсь, – сказал Билл. – Зачем я сделал это? Зачем я…

Её руки взвились и схватили его за рубашку. В изумлении Ричи смотрел, как она трясёт его.

– Всё! Ты знаешь за чем мы пришли! Мы поклялись, и мы сделаем это! Ты понимаешь меня, Билл? Если она мертва, она мертва… но Оно нет! Теперь ты нужен нам. Ты понимаешь это? Ты нужен нам! – теперь она кричала. – Поэтому ты встанешь ради нас! Ты встанешь ради нас, как раньше, иначе никто из нас не выберется отсюда!

Он долго, без слов, смотрел на неё, и Ричи начал думать: Давай, Большой Билл. Давай, давай…

Билл обвёл их всех взглядом и кивнул.

– Эээдци?

– Я здесь, Билл.

– Тты ещё ппомнишь, ккакая ттруба? Эдди показал за Виктором и сказал:

– Та. Кажется довольно маленькой, да? Билл снова кивнул.

– Ты сможешь это сделать? С ттвоей ссломанной ррукой?

– Для тебя смогу, Билл!

Билл улыбнулся самой безрадостной, самой ужасной улыбкой, которую Ричи когда-либо видел.

– Введи нас ттуда, Ээдди. Ддавайте ссделаем это.

В туннелях, 4.55

Когда Билл полз, он напоминал себе о выходе в конце этой трубы, но всё-таки он его удивил. Один миг его руки нащупывали покрытую коркой поверхность старой трубы в следующий момент он схватился за воздух. Его понесло вперёд, и он покатился инстинктивно, упав на плечо со страшным хрустом.

– Ооосторожно! – услышал он свой крик. – Здесь ввыход. Эээдди!

– Сюда! – размахивающая рука Эдди ударилась о лоб Билла. – Помоги мне выбраться!

Билл обхватил Эдди и поднял его, стараясь не повредить его больную руку. Следующим был Бен, затем Бев, затем Ричи.

– У ттебя сспички еесть, Рричи?

– У меня есть, – сказала Беверли. Билл почувствовал прикосновение к своей руке и сжал в ней спички. – Здесь только восемь из десяти, но у Бена больше. Из номера.

Билл спросил:

– Ты их держала под мышкой, Ббев?

– В этот раз нет, – сказала она и обвила его руками в темноте. Он крепко сжал её, глаза у него были закрыты, пытаясь принять от неё покой и тепло, которые она так сильно хотела ему дать.

Он нежно выпустил её и чиркнул спичкой. Власть памяти была огромной – они все сразу посмотрели направо. То, что осталось от Патрика Хокстеттера, точнее, от его тела, было всё ещё там, среди нескольких неуклюжих, распухших предметов, которые могли быть книгами. Единственная по-настоящему узнаваемая вещь – это выступающее полукружие зубов, два-три из них с пломбами.

И что-то рядом. Мерцающий круг, едва видимый в разливающемся свете спички.

Билл потушил спичку и зажёг ещё одну. Он поднял предмет.

– Обручальное кольцо Одры, – сказал он. Голос его был пустой, невыразительный.

Спичка обожгла ему пальцы, погасла. В темноте он надел кольцо.

– Билл? – сказал Ричи с сомнением. – Имеешь ли ты представление…

В туннелях, 2.20

…сколько времени они шли через туннели под Дерри с тех пор, как они покинули место, где было тело Патрика Хокстеттера, но Билл был уверен, что он никогда не сможет найти дорогу назад. Он продолжал думать о том, что сказал его отец: «Там можно шляться неделями». Если чувство направления Эдди обманет их сейчас, им не нужно будет, чтобы Оно их убило; они будут ходить до тех пор, пока не умрут… или, если они попадут в другую систему труб, до тех пор, пока не утонут, как крысы в дождевой бочке.

Но Эдди казался ни чуточки не обеспокоенным. Время от времени он просил Билла зажечь одну спичку из их уменьшающегося запаса, задумчиво смотрел по сторонам и снова отправлялся в путь. Он делал повороты направо и налево, по-видимому, наугад. Иногда трубы были настолько большими, что Билл не мог дотянуться до их верха, даже вытянув руки вверх. Иногда они должны были ползти; в течение пяти страшных минут (которые казались похожими на пять часов) они, как черви, ползли на животе, теперь Эдди был впереди, остальные за ним, касаясь носом пяток ползущего впереди.

Единственное, в чём Билл был полностью уверен, было то, что они как-то попали в демонтированную секцию канализационной системы Дерри. Все действующие трубы были либо далеко позади, либо далеко над ними. Рёв бегущей воды переходил в удаляющийся гром. Эти трубы были более старыми, не керамическими, а покрытыми рассыпчатым глиноподобным веществом, которое периодически изливалось порциями неприятно пахнущей жидкости. Запах человеческих отходов – тот плотный, наполненный газами запах, который грозил им всем удушением, – угас, но сменился ещё одним запахом, ядовитым и древним, который был хуже.

Бен подумал, что это запах мумии. Эдди он показался запахом прокажённого. Ричи показалось, что так пахнет самый старый в мире фланелевый пиджак, теперь превращающийся в прах и гниющий, – пиджак дровосека, очень большой, достаточно большой для персонажа наподобие Поля Баньяна, например. Беверли он казался пахнущим, как отделение для носков в комоде отца. В Стэне Урисе он пробудил ужасное воспоминание из его раннего детства – необычно еврейское воспоминание в мальчике, который имел самое отдалённое понимание своего еврейства. Он пах, как глина, смешанная с маслом, и заставлял его думать о безглазом, безротом демоне, называемом Големом – глиняным человеком, которого евреи-отступники изготовили как-то в средние века, чтобы спасти их от гоев, которые грабили их и насиловали их женщин. Майк думал о сухом запахе перьев в мёртвом гнезде.

Когда они в конце концов добрались до конца узкой трубы, они, как угри, скатились на искривлённую поверхность ещё одной, которая шла под косым углом к трубе, в которой они только что были, и обнаружили, что они опять могут встать. Билл посчитал головки спичек в своей коробке. Четыре. Он сжал губы и решил не рассказывать остальным, как близки они были к тому, чтобы остаться без огня…

– Ккак у ввас, рребята, ддела?

Они что-то пробормотали в ответ, и он кивнул в темноте. Никакой паники и никаких слёз, после слёз Стэна. Это было хорошо. Он чувствовал их руки, и они некоторое время вот так постояли в темноте, и давая, и получая от этого соприкосновения. Билл ощущал в этом уверенность, надёжное чувство, что они в общем значат больше, чем сумма их семи «я»; они вновь соединились в более могущественное целое.

Он зажёг одну из оставшихся спичек, и они увидели узкий туннель, тянущийся впереди по наклону. Верх этой трубы был покрыт оседающей паутиной, её части, размытые водой, висели клочьями. Когда Билл взглянул на них, по нему пробежал атавистический холодок. Пол там был сухой, но плотный от древнего гумуса и того, что могло быть листьями, грибком… или какими-то невообразимыми осадками. Дальше они увидели груду камней и кучу зелёных тряпок. Они могли когда-то быть тем материалом, который назывался «блестящим хлопком», рабочей одеждой. Билл представил себе какого-то рабочего-ассенизатора, который заблудился, бродил здесь и был обнаружен…

Спичка затухала. Он повернул её головкой вниз, чтобы немного продлить свечение.

– Тты знаешь, ггде ммы? – спросил он Эдди.

Эдди показал вниз на слегка искривлённый стержень туннеля.

– Вон там Канал, – сказал он. – Менее полумили, если эта штука не повернёт в другом направлении. Сейчас мы прямо под Ап-Майл-Хиллом, я думаю. Но, Билл…

Спичка обожгла пальцы Билла, и он дал ей упасть. Они снова были в темноте. Кто-то – Билл подумал, что это Беверли – вздохнул. Но перед тем, как спичка упала, он увидел беспокойство на лице Эдди.

– Ччто? Ччто ээто?

– Когда я говорю, что мы под Ап-Майл-Хиллом, я имею в виду, что мы действительно под ним. Сейчас мы уже долго идём. Никто никогда так глубоко канализацию не прокладывал. Когда прокладывают туннель так глубоко, он называется шахтой.

– Глубоко ли мы находимся, как ты думаешь, Эдди? – спросил Ричи.

– Четверть мили, – сказал Эдди. – Может быть, больше.

– Боже ты мой! – воскликнул Беверли.

– Так или иначе, это не канализация, – сказал Стэн. – Можно различить это по запаху. Он мерзкий, но это не запах запахов.

– Мне кажется, я бы лучше нюхал дерьмо, – сказал Бен. – Здесь пахнет, как…

До них долетел крик, исходящий из устья трубы, из которой они только что вышли, и поднял дыбом волосы на затылке Билла. Они семеро потянулись друг к другу и сжались.

…ппполучим этих сукиных детей. Мы заполучииииим…

– Генри, – выдохнул Эдди, – о мой Бог, он всё-таки подходит.

– Я не удивлён, – сказал Ричи. – Некоторых людей нужно просто давить.

Они уже могли расслышать слабое тяжёлое дыхание, скрип ботинок, шелест ткани.

…васссссс…

– Ппошли, – сказал Билл.

Они пошли вниз по трубе, теперь передвигаясь по двое, кроме Майка, который был в конце шеренги: Билл и Эдди, Ричи и Бев, Бен и Стэн.

– Ккак ддалеко, ппо-ттвоему, Ггенри?

– Трудно сказать, Большой Билл, – сказал Эдди. – Слабое эхо, – голос внезапно упал. – Ты видел ту груду костей?

– Ддда, – сказал Билл, понижая голос.

– Там был ремень от одежды. Я думаю, это был парень из гидроуправления.

– Ммне ккажется, дда.

– Сколько времени, ты думаешь?..

– Нне ззнаю.

Эдди в темноте положил свою здоровую руку на Билла.

Вероятно, минут через пятнадцать они услышали, как в темноте к ним что-то приближается.

Ричи остановился, весь застыв. Вдруг ему снова стало три года. Он слышал это хлюпающее, колеблющееся движение – всё приближающееся и приближающееся – и шелест, как будто от веток, сопровождающий его, и ещё до того, как Билл зажёг спичку, он знал, что это.

– Глаз! – закричал он. – Господи, это Ползучий Глаз!

В течение минуты остальные не были уверены, что они видят (у Беверли было впечатление, что её нашёл отец, даже здесь, внизу, а Эдди показалось, что Патрик Хокстеттер вернулся к жизни; как-то Патрик обогнал их и встал перед ними), но крик Ричи, определённость Ричи, несомненность его сковала их всех. Они увидели то, что увидел Ричи.

Гигантский Глаз заполнил туннель, остекленевший чёрный зрачок двух футов в поперечнике, радужная оболочка красновато-коричневого цвета. Белок был навыкате, перевитый красными венами, которые непрерывно пульсировали. Это был желатиновый ужас без век, без ресниц, который двигался в ложе сырых щупальцев. Они шарили по ссыпающейся поверхности туннеля и опускались, как пальцы, так что при мерцании потухающей спички Билла казалось, что Глаз охвачен кошмарными пальцами, которые тащили Его.

Оно уставилось на них с пустой и злобной жадностью. Спичка потухла.

В темноте Билл почувствовал, как щупальца ласкают его лодыжки, его голени… но не мог двинуться. Тело окаменело. Он чувствовал Его приближение, он ощущал тепло, исходящее от него, и слышал пульсацию крови, увлажняющую Его мембраны. Он представил себе дрожь, которую почувствует, когда Оно дотронется до него, и всё-таки не мог кричать. Даже когда щупальца скользнули по его талии, зацепились за петли его джинсов и начали тянуть его, он не мог кричать или бороться. Мёртвая сонливость, казалось, сковала всё его тело.

Беверли почувствовала, как одно из щупальцев скользит по раковине уха и вдруг сильно дёргает его. Вспыхнула боль, и её потянуло вперёд, бьющуюся и стонущую, как будто старая учительница вышла из себя и тащит её в конец классной комнаты, где её с силой посадят на стул и наденут колпак, предназначенный для ленивого ученика. Стэн и Ричи пытались сопротивляться, но лес невидимых щупальцев колыхался и шелестел вокруг них. Бен схватил Беверли и пытался оттащить её. Она крепко вцепилась в его руки.

– Бен… Бен, Оно схватило меня…

– Нет… Подожди… Я потяну…

Он потянул изо всех сил, и Беверли вскрикнула, так как боль разлилась в её ухе и потекла кровь. Щупальце, сухое и твёрдое, зацепило рубашку Бена, помедлило, затем скрутилось мучительным узлом на плече.

Билл протянул руку, и она вошла в вязкую мягкую сырость. Глаз! – закричал его мозг. – О Боже, моя рука попала в Глаз! О Боже! О дорогой Господь! Глаз! Моя рука в Глазу!

Он теперь начал бить, но щупальца безжалостно тащили его вперёд. Его рука исчезла в том мокром алчном тепле. Потом предплечье. Потом его рука окунулась в Глаз до локтя. Скоро и остальное его тело войдёт в эту скользкую поверхность, и он почувствовал, что тогда он сойдёт с ума. Он боролся неистово, нанося удары по щупальцам другой рукой.

Эдди стоял, словно мальчик во сне, слыша приглушённые крики и звуки борьбы, в которую были втянуты его друзья. Он чувствовал щупальца вокруг себя, но пока что ещё ни одно по-настоящему не опустилось на него.

Беги домой! – скомандовал его разум довольно громко. – Беги домой к маме, Эдди! Ты сможешь найти дорогу!

Билл закричал в темноте – высокий, отчаянный звук, который сопровождался отвратительным хлюпаньем и чмоканьем.

Паралич Эдди как рукой сняло – Оно пыталось захватить Большого Билла!

– Нет! – закричал Эдди.

Это был рёв на полном выдохе. Никто бы никогда не угадал, что такой воинственный звук мог выйти из такой щуплой груди, груди Эдди Каспбрака, лёгких Эдди Каспбрака, которые являли собой, конечно же, самый ужасный случай астмы в Дерри. Он рванул вперёд, прыгая на нависающие щупальца, не видя их, его сломанная рука ударяла в его собственную грудь, когда она качалась взад-вперёд в мокром гипсе. Он нащупал в кармане и вытащил ингалятор (кислота, кислота, вот чем это пахнет, кислотой, кислотой от батарейки).

Он налетел на спину Билла Денбро и оттолкнул его в сторону. Раздался звук выливающейся воды, сопровождаемый голодным мяуканьем, которое Эдди не столько слышал ушами, сколько чувствовал. Он поднял ингалятор (кислота, это кислота, я хочу, чтобы она была, и ты съешь её, съешь её, съешь).

– ЭТО КИСЛОТА ОТ БАТАРЕЙКИ, СВОЛОЧЬ! – закричал Эдди и выпустил струю.

В то же самое время он ударил Глаз. Его нога глубоко вошла в желе Его роговой оболочки. На ногу хлынул поток горячей жидкости. Он вытащил ногу, смутно соображая, что потерял ботинок.

ОТВАЛИ! НО-НО, СЭМ! УХОДИ, ХОСЕ! ИЗЫДИ! ОТВАЛИ!

Он почувствовал, как щупальца касаются его, но слабо. Он снова нажал ингалятор, поливая Глаз, и снова почувствовал то мяуканье… теперь звук удивления и боли.

– Бейте его! – исступлённо кричал Эдди – Это просто херо-вый Глаз! Бейте его! Вы слышите меня? Бей его, Билл! Вышиби из него годно! Эй, сейчас я размажу твои яйца, как картофельное пюре, и Я СЛОМАЛ РУКУ!

Билл почувствовал снова силу. Он вырвал свою руку, с которой капало, из Глаза… и затем ударил ею, кулаком, снова в Глаз. Через мгновение рядом очутился Бен. Он вбежал в Глаз, мыча от гнева и отвращения, и начал осыпать ударами его студенистую, колышущуюся поверхность.

– Пусть уходит! – кричал он. – Ты слышишь меня? Пусть уходит! Уходи! Уходи отсюда!

– Просто Глаз! Просто херовый Глаз! – вопил Эдди как в бреду.

Он снова нажал на кнопку ингалятора, и почувствовал, как Оно отступило. Щупальца, которые схватили его, упали.

– Ричи! Ричи! Давай! Это же просто Глаз!

Ричи тяжело выступил вперёд, не понимая, что он делает это, приближаясь к самому жуткому, самому страшному монстру в мире. Но он делал это.

Он нанёс лишь один слабый удар, и ощущение, что его кулак окунулся в Глаз – он был толстым и мокрым, и каким-то хрящеватым, – заставило его выбросить всё содержимое своих внутренностей одним судорожным движением. Из него вышел звук – плюм! – и мысль о том, что его действительно вырвало на Глаз, побудило сделать это снова. Это был один-единственный удар, но с тех пор, как был сотворён этот монстр, возможно, это было то, что необходимо. Вдруг щупальца исчезли, как их и не было. Они услышали, как Оно отступает… а затем единственными звуками остались тяжёлое дыхание Эдди и тихий плач Беверли, которая держалась рукой за кровоточащее ухо.

Билл зажёг одну из трёх оставшихся спичек. Они внимательно посмотрели друг на друга и были поражены пережившими шок лицами. По левой руке Билла сбегало что-то густое, туманное, напоминающее смесь полузастывшего яичного белка и соплей. Сбоку шеи Беверли стекала струйкой кровь, а на шее Бена был свежий порез. Ричи медленно надвинул очки на нос.

– У ввас ввсе ввв ппорядке? – хрипло спросил Билл.

– Как ты, Билл? – спросил Ричи.

– Ддда, – он повернулся к Эдди и сжал худенького мальчика с неистовой силой. – Тты сспас ммне жжизнь, ддружище.

– Оно съело твой ботинок, – сказала Беверли и дико засмеялась. – Это очень плохо.

– Я куплю тебе новую пару кедов, когда мы выберемся отсюда, – сказал Ричи. Он похлопал Эдди по спине в темноте. – Как ты это сделал, Эдди?

– Выстрелил из моего ингалятора. Разыграл, что это кислота. Оно ведь и имеет такой вкус, если я им пользуюсь, вы знаете, в трудные дни. Сработал здорово.

– Я размажу твои яйца в картофельное пюре, и я сломал руку! – повторил Ричи и хихикнул, как сумасшедший. – Не так старо, Эд. Действительно смешно, сказать тебе по правде.

– Я ненавижу, когда ты называешь меня Эд.

– Я знаю, – сказал Ричи, крепко сжимая его в своих объятиях, – но кто-то должен тебя взбадривать, Эд. Когда ты перестаёшь быть беззаботным ребёнком и вырастаешь, ты должен, как бы это сказать, ты должен понять, что жизнь не всегда проста, мальчик!

Эдди начал истерически хохотать.

– Это найхеровейший голос, который я когда-либо слышал, Ричи.

– Держи свой ингалятор наготове, – сказала Беверли. – Он опять может нам понадобиться.

– Вы нигде не видели Его? – спросил Майк. – Когда зажигали спичку?

– Оно уушло, – сказал Билл и затем мрачно добавил:

– Но мы приближаемся к Нему. К мместу, ггде оно обитает. И я думаю, ммы уубьем его на ээтот рраз.

– Генри всё ещё ходит, – сказал Стен. Голос его был низким и хриплым. – Я снова слышу его там.

– Тогда давайте двинемся, – сказал Бен.

Они двинулись. Туннель всё время уходил вниз, и запах – та стелящаяся, дикая вонь – становился всё сильнее. По временам они могли слышать позади себя Генри, но теперь эти крики казались отдалёнными и совсем неважными. У них у всех было чувство – аналогичное тому чувству отчуждённости и разобщённости, которое они ощутили на Нейболт-стрит, – что они продвигаются по краю вселенной в какое-то странное ничто. Билл чувствовал (хотя у него не хватало слов, чтобы выразить то, что он знал), что они приближаются к мрачному сердцу всех бед Дерри.

Майку Хэнлону казалось, что он может почти чувствовать, как его сердце болезненно, ритмично бьётся. У Беверли было ощущение злой силы, вырастающей вокруг неё, окутывающей её, определённо пытающейся оторвать её от остальных и сделать одинокой. Она нервно протянула руки в обе стороны и коснулась Билла и Бена. Ей показалось, что она должна была тянуться слишком далеко, и она крикнула:

– Возьмитесь за руки! Похоже, что мы отдаляемся друг от друга!

Стэн первым понял, что он снова видит. В воздухе появилось ровное, странное свечение. Сначала он мог видеть только руки – его руки, держащие с одной стороны Бена и Майка с другой. Затем он понял, что видит пуговицы на грязной рубашке Ричи и кольцо Капитана Полночь, которое Эдди носил на мизинце.