Территория семинарии, 12.17

…упала на посеребрённую луной дорогу. В лунном свете струйка крови, капающая с руки на растрескавшийся бетон, выглядела такой же чёрной, как кровь жука. Генри тупо, в каком-то оцепенении посмотрел на неё, затем поднял голову и огляделся.

Канзас-стрит была по-утреннему спокойна, тиха, дома закрыты, темны, за исключением света, разбрасываемого ночными огнями.

Ага. Здесь была решётка канализационной трубы.

К одной из железных перекладин её был привязан воздушный шарик с улыбающимся слащавым лицом. Шарик раскачивался на слабом ветерке.

Генри снова встал на ноги, придерживая липкой рукой живот. Ниггер угостил его здорово, но Генри врезал ему лучше. Да, сэр. Что касается ниггера, Генри чувствовал себя очень хорошо.

– Парень просто дурак, – пробормотал Генри и пошёл, ковыляя и спотыкаясь, к колышущемуся воздушному шару. На его руке блестела свежая кровь, продолжающая течь из живота.

– С одним покончено. Вмазал сопляку. Вмажу им всем, покажу, как бросать камни.

Мир наплывал медленно катящимися волнами, большими волнами, похожими на те, которые использовали для показа в начале каждого эпизода в «Гавайи-Пять-0» по телевизору в палате.

И Генри мог Генри мог Генри мог почти

(услышать звук, который те мальчишки на Оаху издают, когда они поднимаются на волну, чтобы лететь лететьлететьлететь)

(Реальность мира. Трубы. Катания на волне. Помнишь трубу? Труба была ещё та. «Стереть с лица земли». Сумасшедший смех там вначале. Похоже на Патрика Хокстеттера. Чертовски странный парень)

Он беспокоился, что это было…

(чёрт возьми, намного лучше, чем здорово, это было просто ЗАМЕЧАТЕЛЬНО, это было ТАК ЖЕ ПРЕКРАСНО, КАК КРОВЬ)

(о'кей труба выходит наверх, не возвращайся, и мои парни поймают волну…)

(выстрелят)

(выстрелятвыстрелятвыстрелят)

(в волну и пойдут по мостовой со мной стрелять)

(стрелять в мир, но хранить)

ухо внутри его головы: оно продолжало слушать этот звук дз-зинн. Глаз внутри его головы: он продолжал видеть голову Виктора, поднимающуюся на конце той пружины, веки, щёки и лоб залиты кровью.

Генри посмотрел налево и увидел, что дома сменились высокой чёрной шпалерой живой изгороди. Над ней вырисовывалась узкая, мрачная викторианская махина теологической семинарии. Света нигде не было. Семинария выпустила свой последний класс в июне 1974 г. Тем летом она закрыла свои двери, и теперь всё, что гуляло там, гуляло в одиночестве… и только по разрешению кружка сплетниц, называющих себя Деррийским историческим обществом.

Он подошёл к дорожке, которая вела к главному входу. Она перегораживалась тяжёлой цепью, на которой висела металлическая табличка:

«НЕ НАРУШАЙТЕ ПРАВО ВЛАДЕНИЯ ТРЕБУЕТСЯ ОРДЕР ДЕРРИЙСКОГО ПОЛИЦЕЙСКОГО УПРАВЛЕНИЯ».

Ноги Генри запутались на этой дорожке, и он снова тяжело упал – шмяк! – на мостовую. Впереди какая-то машина сворачивала на Канзас-стрит с Хоторна. Передние фары залили улицу. Генри боролся с ослепительным светом достаточно долго, чтобы увидеть огни наверху: это была полицейская машина.

Он пролез под цепью и пополз налево, так что оказался за изгородью. Ночная роса освежила его разгорячённое лицо. Он лежал лицом вниз, поворачивая голову из стороны в сторону, смачивая щёки и утоляя жажду всем, что мог пить.

Полицейская машина проехала мимо, не замедляя движения.

Затем вдруг вспыхнули её огоньки-стаканы, смывая темноту колеблющимися голубыми импульсами света. На пустынных улицах не было необходимости в сирене, но Генри услышал, что она издала во всю мощь резкий пронзительный звук.

Пойман, я пойман, – быстро говорил его мозг… и затем он понял, что полицейская машина направлялась дальше, на Канзас-стрит. Через минуту адский пронзительный звук заполнил ночь, долетая до него с юга. Он представил себе некоего огромного бархатного кота, прыгающего из темноты, глаза зелёные, мягкая шерсть, Оно в новом обличье, пришедшее за ним, пришедшее сожрать его.

Понемногу (и только когда пронзительный звук начал отдаляться) он сообразил, что это была скорая помощь, ехавшая в ту же сторону, куда направилась полицейская машина. Он лежал дрожа на мокрой траве, слишком холодной, борясь (ворчание кузен жужжание кузен камень он катится у нас цыплёнок в сарае, какой сарай чей сарай мой) с тошнотой. Он боялся, что, если его стошнит, то все его кишки вылетят наружу… а надо было ещё заполучить тех пятерых.

Скорая помощь и полицейская машина. Куда они направляются? В Библиотеку, конечно. Ниггер. Но они опоздали. Я вмазал ему. Можете выключить свои сирены, мальчики. Он не услышит. Он такой же мёртвый, как фонарный столб. Он…

Но так ли это?

Генри облизал свои шелушащиеся губы сухим языком. Если бы он был мёртв, ночью не было бы никакой воющей сирены. Если только ниггер не вызвал их. Поэтому, может быть – только может быть, ниггер не был мёртв.

– Нет, – выдохнул Генри. Он перевернулся на спину и уставился в небо, на биллионы звёзд там, наверху. Оно пришло оттуда, он знал. Откуда-то с этого неба.

Оно (пришло из космоса с похотью к земным женщинам пришло сожрать всех женщин и изнасиловать всех мужчин говорил Фрэнк не имеешь ли ты в виду сожрать всех мужчин и изнасиловать всех женщин, достойных этого шоу, дурак, ты что, Иисус? обычно говорил Виктор, и этого было достаточно) пришло из другого мира, со звёзд. От разглядывания этого звёздного неба по коже бегали мурашки: оно было слишком большим, слишком чёрным. Слишком возможно было представить себе, как оно превращается в кроваво-красное, слишком возможно представить себе, как в линиях огня возникает Лицо…

Он закрыл глаза, дрожа и скрестив руки на животе, и подумал:

Ниггер мёртв. Кто-то услышал, как мы дерёмся, и вызвал полицейских посмотреть, вот и всё.

Тогда зачем «скорая»?

– Заткнись, заткнись! – взревел Генри. Он почувствовал снова старую ярость; он вспомнил, как они надували его снова и снова в прежние дни – эти прежние дни казались такими близкими и такими животрепещущими сейчас, – как каждый раз они ускользали у него из пальцев. Как в тот последний день, после того как Белч увидел, как эта шлюха бежит по Канзас-стрит к Барренсу. Он помнил это, о, да, он помнил это достаточно ясно. Когда вас бьют по яйцам, вы это помните. С ним это случалось снова и снова в то лето.

Генри отчаянно пытался сесть, вздрагивая от кинжальной боли у него в кишках.

Виктор и Белч помогли ему тогда спуститься в Барренс. Он шёл очень быстро несмотря на боль, которая захлестнула его и ударяла в пах и в низ живота. Пришло время закончить это. Они шли по тропе к прогалине, от которой пять-шесть тропинок лучами расходились, как нити паутины. Да, там играли дети; не надо было быть детективом, чтобы увидеть это. Там валялись фантики от конфет, несколько досок и рассыпанные опилки, как будто здесь что-то строили.

Он, помнится, стоял в центре прогалины и рассматривал деревья, пытаясь найти их домик на дереве. Он бы увидел его и забрался бы наверх, и девчонка бы съёжилась там от страха, и он бы взял нож, чтобы перерезать ей горло, и сжимал бы её соски, приятные и мягкие, пока она не перестала бы двигаться.

Но он не смог увидеть никакого домика на дереве, то же самое Белч и Виктор. Старая знакомая ярость поднялась в горле. Он и Виктор оставили Белча караулить просвет, пока сами пошли к реке. Но там тоже не было никакого признака девчонки. Он, помнится, наклонился, поднял камень и…

Барренс, 12.55

…швырнул его далеко в ручей, раздражённый и сбитый с толку.

– Куда, ё-моё, она ушла? – требовательно спросил он, оборачиваясь к Виктору.

Виктор медленно покачал головой.

– Не знаю, – сказал он. – У тебя течёт кровь. Генри посмотрел вниз и увидел тёмное пятно размером с двадцатипятицентовую монету в паху своих джинсов. Сильная боль переходила в слабую, пульсирующую, но его трусы были слишком маленькими и слишком тесными. Яйца его разбухали. Он снова почувствовал гнев внутри, что-то вроде верёвки, связанной узлом вокруг сердца. Это сделала она.

– Где она? – зашипел он на Виктора.

– Не знаю, – снова сказал Виктор тем же самым пустым голосом. Он казался загипнотизированным, словно получившим солнечный удар. – Убежала, мне кажется. Она могла бежать всё время по дороге к Старому Мысу.

– Она не убежала, – сказал Генри. – Она прячется. У них есть место, и она прячется там. Может быть, это и не домик на дереве. Может быть, это что-то ещё.

– Что?

– Я не знаю! – Генри закричал, и Виктор подался назад. Генри стоял в Кендускеаге, холодная вода пенилась над верхом его спортивных тапок, он смотрел вокруг. Его глаза сосредоточились на цилиндре, выступающем из насыпи в двадцати футах вниз по течению, – насосная установка. Он выбрался из воды и подошёл к ней, чувствуя, как в него вселяется какой-то благоговейный ужас. Его кожа, казалась, уплотняется, глаза расширились, так что смогли видеть больше и дальше; казалось, он чувствует, как тончайшие крошечные волосики у него в ушах поднимаются и движутся, как водоросли в подводном течении.

Тихое жужжание шло от насоса, и за ним он увидел трубу, торчащую из насыпи над Кендускеагом. Непрерывный поток грязи истекал из трубы, впадая в воду.

Он наклонился над круглым железным верхом цилиндра.

– Генри? – нервно позвал Виктор. – Генри? Что ты делаешь? Генри не удостоил его вниманием. Он приложил глаз к одному из круглых отверстий в железе и не увидел ничего, кроме черноты. Он сменил глаз на ухо.

– Жди.

Голос доносился до него из черноты внутри, и внутренняя температура Генри вдруг упала до нуля, его вены и артерии смёрзлись в кристаллические трубочки со льдом. Но с этими ощущениями пришло почти неизвестное чувство: любовь. Его глаза расширились. Клоунская улыбка раздвинула его губы в большую мягкую дугу. Это был голос с луны. Теперь Оно было в насосной установке… внизу, в канализации.

– Жди… смотри…

Он ждал, но больше ничего не было: только непрерывный усыпляющий шум насосных механизмов. Он пошёл туда, где на насыпи стоял Виктор, осторожно наблюдавший за ним. Генри проигнорировал его и крикнул Белчу. Белч быстро подошёл.

– Давай, – сказал он.

– Что мы будем делать, Генри? – спросил Белч.

– Ждать. Смотреть.

Они снова поползли к прогалине и сели. Генри пытался снять трусы с яиц, которые отчаянно болели, но это было слишком больно.

– Генри, что… – начал Белч.

– Шшшшш!

Белч послушно замолчал. У Генри был «Кэмел», но он им не длился. Он не хотел, чтобы эта сучка почуяла запах сигареты, если она была поблизости. Он мог объяснить, но не было необходимости. Голос сказал ему только два слова, но они, казалась, объяснили всё. Они играли здесь. Скоро вернутся остальные. Зачем напрягаться только н? одну сучку, когда они могли бы захватить всех семерых говнюков?

Они ждали и смотрели. Казалось, что Виктор и Белч уснули с открытыми глазами. Это не было долгое ожидание, но у Генри было время обдумать много мыслей. Например, как он утром нашёл лезвие. Оно не было тем же самым, которое у него было в последний день в школе – то он где-то потерял. Это выглядело намного холоднее.

Оно пришло по почте.

Своего рода.

Он стоял на крыльце, глядя на свой разбитый накренившийся почтовый ящик, пытаясь схватить то, что он видел. Ящик был украшен воздушными шарами. Два шара были привязаны к металлическому крюку, куда почтальон иногда вешал посылки, другие были привязаны к флажку. Красные, жёлтые, голубые, зелёные. Как будто какой-то загадочный цирк прошёл по Уитчем-роуд глубокой ночью, оставив этот знак.

Когда он подошёл к почтовому ящику, он увидел, на шарах какие-то лица – лица ребят, которые изводили его все лето, ребят, которые, казалось, смеялись над ним при каждом удобном случае.

Он уставился на этих призраков, широко раскрыв рот, и затем шары стали лопаться один за другим. Это было хорошо; казалось, как будто он заставлял их лопаться, просто думая об этом, убивая их своими мыслями.

Передняя часть почтового ящика вдруг отвалилась вниз. Генри подошёл к нему и заглянул внутрь. Хотя почтальон не добирался до их глуши до середины дня, Генри не почувствовал никакого удивления, когда увидел плоскую прямоугольную упаковку внутри. Он вытащил её. «МИСТЕР ГЕНРИ БАУЭРС, ДЕРРИ, МЭН», – гласил адрес. Был даже обратный адрес вроде: МИСТЕР РОБЕРТ ГРЕЙ, ДЕРРИ, МЭН.

Он вскрыл упаковку, и коричневая бумага упала к его ногам. Внутри была белая коробка. Он открыл её. В ложе из белой ваты лежал нож. Он забрал его в дом.

Его отец лежал на соломенном тюфяке в спальне, которую они делили, окружённый пустыми пивными банками, его живот свисал из жёлтых штанов. Генри встал около него на колени, прислушиваясь к его храпу и вибрациям при вдохах-выдохах, наблюдая, как его губы собираются в складки и морщатся при каждом вздохе.

Генри приставил конец ножа к тощей шее отца. Отец немного пошевелился и снова впал в пивной сон. Генри держал нож так почти пять минут, глаза у него были далёкие и задумчивые, подушечка левого большого пальца ласкала серебристую кнопку, вставленную в ручку. Голос с луны говорил с ним – он шептал, шелестел, как весенний ветер, тёплый, но с холодом где-то внутри, он шуршал как бумажное гнездо, наполненное разбуженными шершнями, он подлизывался, как умелый политикан.

Всё, что голос говорил, казалось Генри верным, и поэтому он нажал серебряную кнопку. Внутри ножа раздался щёлк, когда вышла пружина-убийца, и шесть дюймов стали вошло в шею Батча Бауэрса. Лезвие вошло так же легко, как зубцы вилки в тушку хорошо прожаренного цыплёнка. Верхний конец лезвия выскочил на другой стороне; с него капало.

Глаза Батча раскрылись. Он уставился в потолок. Челюсть отвисла. Кровь текла из уголков рта, по щекам, к мочкам ушей. Он начал булькать. Большой кровавый пузырь вылез между его вялых губ и лопнул. Одна из рук поползла к коленке Генри и конвульсивно сжала её. Генри не противился. Потом рука упала. Булькающие звуки прекратились через мгновение. Батч Бауэрс был мёртв.

Генри вытащил нож, вытер его о грязную простыню, которая закрывала тюфяк отца, и сдавил нож, пока пружинка не щёлкнула. Он посмотрел на отца без особого интереса. Голос сказал ему о той работе, которую надо проделать днём, пока он стоял на коленях около Батча с ножом у его шеи. Голос всё объяснил. Поэтому он пошёл в другую комнату и позвонил Белчу и Виктору.

Теперь они были здесь, все трое, и хотя его яйца ужасно болели, нож в левом переднем кармане штанов как-то успокаивал. Он чувствовал, что скоро будет резня. Голос с луны сообщил ему это, когда он стоял на коленях перед отцом, и по дороге в город он не мог оторвать глаз от бледного диска-призрака в небе. Он видел, что на луне был человек – страшное, мерцающее лицо-призрак с глубокими дырами вместо глаз и гладкой ухмылкой, которая, казалось, почти достигает его скул. Оно разговаривало (мы плаваем здесь Генри мы все здесь плаваем ты тоже поплывёшь) всю дорогу в город.

Убей их всех. Генри, – говорил голос-призрак с луны и Генри понимал, к чему он клонит; Генри чувствовал, что он разделяет его чувства. Он убьёт их всех, своих мучителей, а затем эти чувства – что он теряет хватку, что он приходит в безжалостный большой мир, в котором он не сможет верховодить, как верховодит на площадке деррийской средней школы, что в этом большом мире толстяк, и нигтер, и заика могут как-то повзрослеть, пока он только постареет, – эти чувства уйдут.

Он убьёт их всех, и тогда голоса – голоса внутри и один голос, который говорит с ним с луны – оставят его в покое. Он убьёт их и затем вернётся домой и сядет на заднем крыльце с отцовским японским мечом на коленях. Он выпьет один из отцовских «Рейнгольдов». Он послушает радио, но не бейсбол. Он будет слушать рок-н-ролл. Хотя Ричи не знал этого (и ему было бы наплевать, если бы знал), но в одном предмете они соглашались: рок-н-ролл – это очень даже здорово. В сарае у нас будут цыплята, в чьём сарае, в каком сарае, в моём сарае. Потом всё будет хорошо: всё будет клево потом, всё будет отлично потом, и всё, что могло бы случиться дальше, не имело значения. Голос о нём позаботится – он чувствовал это. Если ты позаботишься о Нём, Оно позаботится о тебе. Вот как всё случилось в Дерри.

Но детей надо остановить, остановить скорее, остановить сегодня. Так сказал ему голос.

Генри вытащил свой новый нож из кармана, посмотрел на него, повернул и так и эдак, восхищаясь тем, как солнце скользит по хромированной поверхности. Затем Белч схватил его руку и прошипел:

– Посмотри-ка! Генри, посмотри-ка! Ну и ну!

Генри посмотрел и почувствовал, как внутри него растёт чёткая ясность. Квадратный участок прогалины поднимался, как по волшебству, открывая растущий слой темноты внизу. Только на какое-то мгновение он почувствовал толчок ужаса, когда ему пришло в голову, что это может быть владелец голоса… так как наверняка Оно жило где-то под городом. Потом он услышал скрип песка в шарнирах и понял. Они не смогли увидеть домика на дереве, так как его не было.

– Боже мой, мы стояли прямо над ними, – простонал Виктор, и когда голова и плечи Бена появились в квадратном люке в центре прогалины, он сделал рывок вперёд. Генри ухватился за него и удержал.

– Разве мы не зацапаем их. Генри? – спросил Виктор, когда Бен поднялся на ноги.

– Мы зацапаем их, – сказал Генри, не сводя глаз с ненавистного толстяка. Ещё один специалист по яйцам. Я так дам тебе по яйцам, что ты сможешь их носить, как серьги, жирный мудак. Провалиться мне на этом месте, если я этого не сделаю. – Не беспокойся.

Толстяк помогал сучке вылезти из дыры. Она осмотрелась с недоверием, и на какое-то мгновение Генри подумал, что она смотрит прямо на него. Затем она отвела глаза. Они оба лопотали друг с другом, затем устремились в густой подлесок и ушли.

– Давай, – сказал Генри, когда звук ломающихся ветвей и шуршащих листьев увял почти до неслышимости, – Мы будем следовать за ними. Но держитесь сзади и будьте осторожны. Они нужны мне все.

Они трое пересекли прогалину, как солдаты на дозоре, низко пригнувшись, глаза у них были широко раскрыты. Белч задержался, чтобы заглянуть в штаб и в восторженном удивлении покачал головой.

– Я сидел прямо над их головами, – сказал он.

Генри нетерпеливо подтолкнул его вперёд.

Они прошли тропинкой, потому что здесь было тише. Они были на полпути к Канзас-стрит, когда сучка и толстяк, держась за руки (не трогательно ли это? – в каком-то экстазе подумал Генри), появились почти прямо перед ними.

По счастью, они шли спиной к компании Генри, и никто из них не посмотрел назад. Генри, Виктор и Белч застыли, потом потянулись к тени в стороне от тропинки. Вскоре Бен и Беверли были просто двумя рубашками, мелькавшими в лабиринте деревьев и кустарников. Они втроём опять начали преследование… ещё осторожней. Генри снова вытащил нож и…