Билл в Пустоте (позже)

– А, вот ты и снова здесь, мой юный друг! Но что случилось с твоими волосами? Ты лыс как бильярдный шар! Печально! Как коротка человеческая жизнь! Каждая жизнь это короткий памфлет, написанный идиотом! Та-та-та и так далее – Я всё ещё Билл Денбро. Ты убило моего брата, и ты убило Взрослого Стэна и пыталось убить Майка. И я собираюсь сказать тебе что-то: на этот раз я не остановлюсь, пока работа не будет сделана.

– Черепаха была тупая, слишком тупая, чтобы лгать. Она сказала тебе правду… время просто прошло ещё один круг. Ты ранил меня… ты удивил меня, но больше такого не будет. Я – то, что зовёт тебя назад. Это Я.

– Ты позвало. Хорошо. Но не Ты одно.

– Твоя подружка Черепаха… недавно она умерла, старая идиотка блеванула внутри своего панциря и захлебнулась до смерти на галактике или двух. Очень печально. Ты не думаешь? Но и очень странно, обманчиво, как в книге Рипли «Хочешь Верь, хочешь не Верь». Я думаю, это случилось как раз тогда, когда ты что-то там написал, ты должен был почувствовать, что она умерла, мой юный друг.

– Я не верю этому.

– О, ты поверишь… ты увидишь на этот раз, мой юный друг! Я собираюсь показать тебе всё, включая мёртвые огоньки.

Он почувствовал, что голос Его поднимается, рычит и грохочет, наконец он почувствовал полный предел ярости Его, и его охватил ужас. Он добрался до языка сознания Его, концентрируясь, стараясь полностью повторить напряжение той детской веры, в то же время понимая горькую правду того, что Оно сказало: в прошлый раз Оно было неподготовлено. На этот раз… даже если не только Оно позвало их, без сомнения Оно их ждало.

Но ещё…

Он почувствовал свою ярость, чистую и звенящую, глаза застыли на глазах Его. Он ощущал старые шрамы Его, ощущал, что Оно и впрямь ранено и эта рана всё ещё болит.

И когда Оно швыряло его, когда он почувствовал, как разум покидает тело, он сконцентрировал всё своё существо на том, чтобы схватить язык Оно…и ослабил свою хватку.

Ричи

Остальные четверо смотрели, как парализованные. Это было точное повторение того, что случилось тогда, в первый раз. Паук, который, казалось, схватил Билла и собирался пожрать его, вдруг остановился. Глаза Билла сомкнулись с красными глазами Его. Было полное ощущение контакта… контакта за пределами их воображения, но они чувствовали, как боролись, сталкивались две воли.

Потом Ричи посмотрел на новую паутину и увидел первое отличие.

Там были тела, наполовину съеденные, наполовину сгнившие, всё было то же самое… но высоко в углу висело другое тело, и Ричи был уверен, что оно было свежее, возможно, даже всё ещё живое. Беверли не смотрела вверх, её глаза были прикованы к Биллу и Пауку, но даже в том ужасе, в котором он пребывал, Ричи увидел сходство между Беверли и той женщиной в паутине. Волосы длинные рыжие. Глаза открыты, но остекленели и недвижимы. Струйка слюны спускалась от губ до подбородка. Она была привязана к главной нити паутины лёгкой паутинной сбруей, обмотавшей её талию и обе её руки. Так она и болталась полусогнутая, ноги были свободны и обнажены.

Ричи увидел другое тело, разлагающееся внизу паутины; этого человека он никогда прежде не видел… но всё-таки в глубине сознания он отметил почти бессознательно сходство со взрослым, безжалостным Генри Бауэрсом. Кровь лилась из обоих его глаз, собираясь в лужицу вокруг рта и на подбородке. Он…

Затем Беверли начала кричать:

– Что-то случилось! Что-то случилось! Сделайте что-нибудь, ради Бога! Может кто-нибудь что-нибудь сделать?

Ричи снова посмотрел на Билла и Паука… и полуощутил, полууслышал смех монстра. Лицо Билла стало вытягиваться каким-то неуловимым образом. Кожа сделалась пергаментно-жёлтой и прозрачной, как у очень старого человека. Глаза замутились.

«О, Билл, где ты? » Ричи видел, как неожиданно у Билла из носа ручьём хлынула кровь. Рот его искривился в попытке закричать… и снова Паук наступал на него. Оно поворачивалось, держа жало наготове.

Оно убьёт его… убьёт его тело, даже… если его сознание где-то далеко. Это означает, что Оно закроет ему путь к возвращению навсегда. Оно одерживает победу… Билл, где ты? Ради Бога, где ты?

И откуда-то очень ясно, с какой-то невообразимой дистанции он услышал голос Билла, его крик… и слова, хотя и бессмысленные, но кристально-ясные, полные боли и (Черепаха мертва, о Боже, Черепаха действительно мертва) отчаяния.

Бев снова передёрнуло, и она заткнула уши, чтобы не слышать этот туманный голос. Жало Паука вырастало, и Ричи внимательно рассматривал его, улыбаясь во весь рот, и вдруг сказал одним из своих лучших Голосов Ирландского Полицейского.

– Здесь мы, здесь, моя дорогая девочка! Что, чёрт возьми, ты собираешься делать? Довольно! Прекрати болтать, иначе я сниму твои штанишки и отшлёпаю как следует!

Паук перестал смеяться, и Ричи почувствовал новый подъём рёва от злости и боли внутри Паука. Ему больно, – победно подумал он. – Что вы скажете! Ему больно! И думаете, почему?

Я СХВАТИЛ ЕГО ЗА ЯЗЫК! Я ДУМАЮ, ЧТО БИЛЛ КАК-ТО УПУСТИЛ ЕГО. НО КОГДА ОНО ОТВЛЕКЛОСЬ, Я ПОЙМАЛ ЕГО…

Затем, крича на него, Оно вызвало рой разъярённых пчёл из своего сознания, вышибло Ричи из его тела и швырнуло в темноту. Ричи смутно сознавал, что Оно старается стряхнуть его с себя. И Оно хорошо выполняло свою работу. Ужас охватил Ричи, но потом он сменился ощущением космической отчуждённости. Беверли, вспомнил он, показывала, как играет в куклы, укладывает их спать, прогуливает собачку и путешествует по миру, а он рассказывал обо всём этом на своей гитаре «Дункан». И вот он здесь, Ричи – музыкант, а язык Оно – это струна. Он здесь, и это уже не выгуливание собак, а, может быть, выгуливание Паука – что может быть смешнее?

Ричи засмеялся – невежливо, конечно, смеяться с полным ртом, но он не сомневался, что здесь никто не читал о Хороших Манерах. Это заставило его рассмеяться ещё сильнее, и он ещё сильнее вцепился в язык. Паук закричал и стал стряхивать его с ещё большей яростью. Оно завыло одновременно от злости и удивления – Оно полагало, что только писатель может бросить ему вызов, а теперь ещё этот человек, который смеётся, как глупый ребёнок, схватил Его за язык, когда Оно менее всего ожидало это.

Ричи чувствовал, что скользит куда-то.

Подержитесь немного, сеньорита, мы вместе пойдём туда, или я продам вам лотерейный билетик, по которому все выигрывают, клянусь именем матери.

Он снова почувствовал, как его зубы сильнее вцепились в язык Его. И одновременно Оно впилось своими ядовитыми зубами в его собственный язык. И всё равно ему было смешно. Даже в темноте, несясь следом за Биллом, когда только язык Его связывал его с остальным миром, даже страдая от боли, которую причиняли ядовитые зубы Его, застилая его сознание красным туманом, ему было чертовски смешно.

Следите, люди. Поверьте, что диск-жокей может летать. Всё нормально, он летит.

Ричи никогда в жизни не бывал в такой темноте; он даже представить себе не мог, что существует подобная темнота; он летел где-то приблизительно со скоростью света, и его трясло, как терьер трясёт крысу. Он ощущал, что существует нечто впереди. Какое-то титаническое тело. Черепаха, о которой сокрушался Билл своим слабеющим голосом. Должно быть. Это был только панцирь, мёртвая оболочка. Он пролетел её, мчась в темноту.

Действительно, несусь со скоростью света, – подумал он и снова почувствовал этот дикий толчок, заставляющий смеяться.

Билл, Билл, ты слышишь меня?

– Он исчез, он в мёртвых огоньках, отпусти меня! ОТПУСТИ МЕНЯ! (Ричи?) Невероятное расстояние; невероятно далеко в черноте. Билл, Билл, я здесь! держись! ради Бога, держись!

– Он умер, вы все умерли, а ты слишком стар, не понимаешь что ли? А теперь отпусти меня!

– Эй, ты, сучка! мы никогда не стары, чтобы танцевать рок-н-ролл!

– ОТПУСТИ МЕНЯ!!!

– Отнеси меня к нему, тогда, может быть, отпущу Ричи! Ближе, сейчас он был ближе, слава Богу.

– Здесь я, Большой Билл! Ричи пришёл, чтобы вызволить тебя! Пришёл спасти твою старую задницу! Помнишь, как тогда, на Нейболт-стрит?

– ОТПУСТИиии!

Боль была на этот раз очень сильная, и Ричи с удивлением понял, как он прочно схватил Его, а Оно-то верило, что только Билл может сделать это. Ну, ладно, хорошо. Ричи не думал о том, чтобы убивать Его тотчас же, он не до конца был уверен, что Его можно убить. Но Билл может быть убит. И Ричи почувствовал, что Биллу осталось очень недолго. Билл приближался, и в этом было что-то опасное, о чём лучше не думать.

Ричи, нет! Возвращайся! Это конец всего, как раз здесь! Мёртвые огоньки! звучит так, как будто ты собираешься повернуть несущуюся лошадь в полночь, сеньор… а где ты есть, золотко моё? Улыбнись, чтобы я увидел тебя!

И неожиданно Билл появился, скатываясь (направо или налево? Здесь не было направления) по одну сторону или по другую. А за ним Ричи, быстро приближаясь, увидел (почувствовал) что-то такое, что наконец остановило его смех. Это был барьер, нечто странное, бесформенное, то, что его мозг не мог постичь. Вместо этого его мозг перевёл, как только мог, перевёл Его в форму Паука, позволяя Ричи думать об этом, как о какой-то колоссальной серой стене, сделанной из невообразимо древних столбов. Эти столбы бесконечно тянулись и вверх, и вниз, как прутья в клетке. А между ними сиял слепящий свет. Он мерцал и двигался, улыбался и скалился. Свет был живым.

(мёртвые огоньки) Больше, чем живой, он был полон силы – магнетизм, гравитация, возможно, и что-то другое. Ричи почувствовал, что его поднимают и опускают, вращают и толкают. Он чувствовал, как свет жадно движется по его лицу… и свет этот думает.

Это Оно, это Оно, суть Его.

– Отпусти меня, отпусти, ты обещал отпустить меня.

Я знаю, но иногда, золотко, я лгу, моя мама била меня за это, но мой папа, папа только воспитывал.

Он ощущал, что Билл бьётся у входа в щель в стене, ощущал дьявольские пальцы света, касающиеся его, и в последней отчаянной попытке он рванулся и добрался до своего друга.

Билл! Твою руку, дай руку! ТВОЮ РУКУ! ЧЁРТ ПОБЕРИ! ТВОЮ РУКУ!

Билл выбросил свою руку, пальцы сжимались и разжимались, этот живой огонь блестел и сверкал на свадебном кольце Одры, в рунах, в мавританских узорах – круги, кресты, звёзды, свастики, соединённые окружности, которые вырастали в цепи. Лицо Билла было залито тем же светом, который как бы покрывал его татуировкой. Ричи вытянулся как только мог, слыша крики и стоны Его.

(Я потерял его, о Боже! Я потерял его, сейчас его выбросит) Но тут пальцы Билла сомкнулись на пальцах Ричи, и Ричи крепко схватил их и сжал. Одна нога Билла попала в щель в замёрзшей деревянной стене, и в один сумасшедший момент Ричи понял, что видит все кости, вены и капилляры внутри, как будто Билла просвечивало рентгеном. Ричи почувствовал, что мускулы на его руке натянулись, как резиновые, а сухожилия на предплечье начинают трещать от огромного давления на них.

Он собрал все силы и закричал:

– Тяни нас назад! Тяни нас назад или я убью тебя! Я… Я заговорю тебя до смерти!

Паук снова завизжал, и Ричи неожиданно почувствовал, как какой-то огромный обвивающий ремень скрутил его тело. Руки его побелели от напряжения. Хватка, держащая руки Билла, стала ослабевать.

– Держись, Большой Билл!

– Я держусь за тебя, Ричи, держусь!

Тебе лучше, – подумал Ричи, – потому, что можно пройти десять миллиардов миль и не найти этого паршивого платного туалета!

Они со свистом мчались назад, эти безумные огоньки померкли, сделались роем бриллиантовых булавочных головок и наконец погасли. Они неслись сквозь темноту, как торпеды. Ричи ухватился зубами за язык Его, онемевшей рукой держась за запястье Билла. А вот и Черепаха, они пролетели над ней, не успев моргнуть.

Ричи ощущал, что они приближаются к тому, что когда-то было реальным миром (хотя он полагал, что уже никогда больше не сможет считать его точно «реальным», а будет рассматривать только за задёрнутым занавесом крестообразной решётки – решётки, которая похожа на нити паутины). Но с нами всё будет в порядке – думал он. – Мы вернёмся. Мы…

Но снова началась борьба – с криками, с ударами, с избиением друг друга. Паук старался последний раз стряхнуть их с себя и выбросить во Внешний мир. Опять Ричи почувствовал, что его хватка ослабевает. Он слышал, как Оно победно ревёт, и сконцентрировал всю свою волю на том, чтобы удержать… но он продолжал скользить.

Он ухватился зубами с неистовством, но язык Его, казалось, теряет свою вещественность и реальность, будто становится лёгкой паутиной. – Помогите! – кричал Ричи. – Я его теряю! Помогите! Кто-нибудь! Помогите нам!

Эдди

Эдди не мог дать себе полного отчёта в том, что происходит; он как-то чувствовал это, как-то видел, но словно сквозь густой занавес. Где-то там Билл и Ричи боролись, чтобы вернуться назад. Их тела были здесь, но всё остальное, настоящее – было где-то далеко.

Он видел, как Паук обернулся, чтобы поразить Билла своим жалом, а потом Ричи выбежал вперёд, крича на Него своим смешным голосом Ирландского Полицейского, которым он когда-то имел обыкновение говорить, – только Ричи спустя столько лет смог улучшить этот голос, потому что Голос звучал очень похоже на голос мистера Нелла в те старые времена.

Паук обернулся к Ричи, и Эдди увидел его невыносимо красные глаза, вылезающие из орбит. Ричи снова заорал, на этот раз голосом Панчо Ванилла, и Эдди почувствовал, что Паук ревёт от боли. Бен хрипло закричал, когда на шкуре Паука появились трещины как раз вдоль линии, где когда-то давно были уже шрамы. Поток сукровицы, чёрной, как сырая нефть, стал выливаться из него. Ричи начал говорить что-то ещё… но его голос стал удаляться, слабеть, как в конце популярной песни. Голова откинулась назад, глаза сосредоточились на глазах Его. Паук снова замер.

Прошло время – Эдди не имел понятия, сколько именно. Ричи и Паук уставились друг на друга. Эдди чувствовал, что между ними была какая-то связь, он чувствовал, что где-то ведутся какие-то разговоры и возникают эмоции, но где-то очень далеко. Он не мог ничего сделать, но ощущал нюансы всего происходящего по цвету и оттенкам.

Билл лежал поверженный на полу, из носа и ушей текла кровь, пальцы его слегка шевелились, лицо было бледным, глаза закрыты.

Паук кровоточил в четырёх или пяти местах, он снова был сильно изранен, но всё ещё опасно живуч. И Эдди подумал: Почему мы просто стоим и ждём чего-то. Мы можем причинить ему боль, пока Он занимается Ричи! Почему никто не двигается с места. Господи!?

Он почувствовал ощущение неистового триумфа – и это чувство становилось яснее и глубже. Ближе. Они возвращаются! – хотел он закричать, но рот его был сухой, а горло сдавило. Они возвращаются!

Потом голова Ричи стала медленно поворачиваться из стороны в сторону. Казалось, что тело его пульсирует под одеждой. Очки его немного повисели на носу, а потом упали и разбились о каменный пол.

Паук задвигался, его колючие лапы сухо зашелестели на полу. Эдди услышал, как Оно победно вскрикнуло, а спустя миг голос Ричи ворвался в его сознание:

(помогите! кто-нибудь! помогите! я теряю Его!) Эдди выбежал вперёд, вытаскивая свой ингалятор здоровой рукой, губы его искривились в гримасе, дыхание со свистом и болью вырывалось из груди, а просвет в горле сейчас был с игольное ушко. В безумии ворвался голос его матери, кричащей: Не подходи к этой твари, не подходи близко! От этого у тебя может быть рак!

– Заткнись, ма! – прокричал Эдди высоким ломающимся голосом, – всё, что осталось от его голоса. Голова Паука повернулась на звук, и глаза Его на миг оторвались от Ричи.

– Вот! – простонал Эдди слабеющим голосом. – Вот что у меня есть.

Он прыгнул к Пауку, одновременно нажимая на ингалятор, и скоро вся его детская вера в медицину вернулась к нему, вера в «детскую» медицину, которая может разрешить все проблемы, избавит от боли при драке с большими мальчишками или когда его сбивали с ног, прорываясь к двери, чтобы выйти из школы, или при стрессах, когда ему приходилось сидеть на краю поля Братьев Трэкеров, не принимая участия в игре, потому что мама не позволяла ему играть в бейсбол. И он прыгнул на морду Паука, вдыхая его зловонное жёлтое дыхание, чувствуя, что злобный Паук охвачен единственным желанием – их всех пожрать. И он прыснул ингалятором в один из красных глаз Паука.

Он едва услышал, как Оно закричало, на этот раз не от ярости, а только от боли, ужасной стенающей агонии. Он видел, как на кроваво-красном глазу появились капельки, которые становились белыми, когда падали на пол, видел, как они начинают сочиться, как капли карболовой кислоты. Он видел, как громадный глаз Оно расплющивается, как кровавый яичный желток, и как из него потоком льются живая кровь, сукровица и гной.

– Возвращайся, Билл! – крикнул он изо всех оставшихся сил, и потом он ударил Его и почувствовал, как зловонный жар Его стал припекать его; он чувствовал жуткую влажную теплоту и понял, что его здоровая рука скользнула в рот Пауку.

И он снова стал бить Его ингалятором, на этот раз ударяя по горлу, прямо по его гнилой дьявольской вонючей глотке, и эта неожиданная обжигающая боль, острая, как удар тяжёлого ножа, когда челюсти Паука сомкнулись и оторвали его руку от плеча.

Эдди упал на пол, пытаясь рукой зажать рану и остановить льющуюся кровь. Он смутно сознавал, что Билл поднимается на дрожащие ноги, а Ричи идёт, покачиваясь и запинаясь, как пьяный после длинной тяжёлой ночи.

–…Эд…

Как далеко. Как неважно. Он чувствовал, что всё вокруг убегает от него с потоком льющейся крови… вся злость, вся боль, все страхи, все неудачи и ошибки. Он думал, что умирает… ах, Боже, но как все понятно, как ясно, будто в окне, в котором помыли стёкла и сейчас весь свет может проходить сквозь него; свет, о Боже, этот совершенный свет, который очищает горизонт где-то в этом мире каждую секунду.

–…эд, о Боже, Билл, Бен, ему оторвало руку, он… Он взглянул на Беверли и увидел, что она плачет, слёзы текут по её грязным щекам; когда она стала поддерживать его, он понял, что она сняла блузку и старается порвать её, чтобы приложить к ране, и что она зовёт на помощь. Потом он взглянул на Ричи и облизал губы. Слабее и слабее. Становится яснее и яснее, ясно и пусто, все примеси уходят из него, чтобы он смог стать чище, чтобы сквозь него смог проходить свет, и, если бы у него было время, он бы помолился за это, а потом мог бы сказать проповедь. Не так всё плохо, – начал бы он. – Совсем не плохо. Но было что-то, что он хотел сказать с самого начала.

– Ричи, – прошептал он.

– Что? – Ричи встал на колени, вопросительно глядя на него.

– Не зови меня Эдом, – сказал он и улыбнулся. Он поднял левую руку и дотронулся до щеки Ричи. Ричи плакал. – Ты знаешь, я… я…

Эдди закрыл глаза, думая, как закончить, и пока он думал над этим, он умер.