Выслеживание личной истории

В половине двенадцатого мне позвонили из вестибюля и сообщили, что Кастанеда уже пришел. Как и в предыдущий день он объявился под своим именем, и я сразу сошла вниз. На нем был костюм типа «Принц Уэльский» с галстуком, в котором он производил впечатление человека, постоянно общающегося с людьми. Он приехал в бежевом автомобиле, который чаще используют в сельской местности и который был ему, конечно же, нужен, чтобы передвигаться по проселочным дорогам Мексики. Он открыл дверцу, чтобы я могла сесть. Прежде чем самому усесться, он снял пиджак, повесил его на спинку сиденья водителя и тоже самое сделал с галстуком. Его внешность сразу изменилась. Он был серьезным и казался чем-то рассерженным.

При той жаре, которая царила в Санта-Монике, было вполне логично, чтобы он снял пиджак. И все же оставалось впечатление, что он избавляется от маскарадного костюма.

Несколько мгновений он молчал, полностью сконцентрировавшись на маневрах автомобилей, едущих по другой стороне бульвара. И пока мы ехали на юг по Ocean Avenue, он начал спокойным голосом объяснять причину своего настроения.

В бюро его адвоката он встречался с продюсером, который хотел купить право на снятие фильмов по его книгам. Однако сценарий или места съемок вообще не были для Кастанеды предметом дебатов. Постановщик между тем настаивал на том, что Кастанеда должен точно указать те места, где происходили его встречи с доном Хуаном и его необычайные опыты.

— Я сказал ему, что в книгах есть все необходимое, но постановщик продолжал настаивать: «Уж если я вкладываю деньги»... — Он казался рассерженным, вспоминая этот разговор. — В конце концов я вообще замолчал, чтобы не наговорить этому человеку гадостей, и переговоры далее вел мой адвокат.

Я вспомнила, хотя и не стала ему об этом говорить, что пятнадцать лет назад он уверял в одном из журналов, что никогда не даст согласия на съемки фильмов по его книгам, и отклонял любые высокие гонорары со словами:

— Я не хочу видеть Энтони Куинна, играющего дона Хуана.

Мне было неясно, изменил ли он свою точку зрения, и я задала ему непрямой вопрос:

— Вам нужны деньги?

Он взглянул на меня ничего не говорящим взглядом и ответил:

— Нет. Нет.

Тема казалась исчерпанной.

Возможно, этот разговор произошел потому, что издательство, выпустившее в Соединенных Штатах все его книги, принадлежит компании, контролирующей огромную киностудию «Paramount».

Мы ехали дальше вдоль побережья. Через несколько минут он вновь стал таким же разговорчивым и веселым, как и накануне, и начал сравнивать людей, с которыми встретился утром, с теми прототипами, которых описывал ему дон Хуан:

— Те, кто воспринимают себя самого слишком серьезно и полагают, что все знают, — это пердуны. А те, кто все время смеются и со всем соглашаются (один такой тоже был при нашем разговоре), — это писюны.

— Ну а те, кто не подходит ни под одну из этих категорий? — спросила я, подумав.

— Те размышляют, в какую из двух им лучше вступить. Они вообще ничто.

— Но тогда вообще нет никакого спасения! — запротестовала я.

— Нет, — ответил он с некоторой долей удовольствия в голосе. Затем он объяснил, как использует данную модель: — Если я знакомлюсь с кем-то, кто слишком глуп, точный пердун, я стараюсь к нему вообще не приближаться.

— Никогда, даже для того, чтобы попытаться ему помочь? — спросила я, услышав эту безутешную перспективу.

— Нет, я ухожу с его дороги, — подтвердил он. — Я оставляю его в стороне и иду прочь.

Пока мы не прибыли в ресторан, он рассказывал разные забавные истории, в которых дон Хуан играл главную роль. Приехав на место, он поискал несколько монет, чтобы заплатить за стоянку, и мы вошли в ресторан. Он назывался «Fishing Co», был очень просторный, разделен на несколько частей; повсюду стояли растения, некоторые свешивались с потолка. Название ресторана и высокие потолки указывали на то, что раньше это помещение использовалось как склад. Сегодня это был, несомненно, популярный ресторан, и, хотя еще не наступило время обеда, многие столики были уже заняты. Нас провели к столу недалеко от входа, напротив кассы. Официантка принесла меню. Я едва успела взглянуть на него, как Кастанеда предложил определенный сорт поджаренной рыбы, которую здесь очень вкусно готовили. Для питья он заказал себе воду. Он сидел лицом ко входу и время от времени посматривал на входящих людей. Казалось, это он захотел познакомиться со мной поближе, потому что задавал мне множество вопросов. Со своей стороны он рассказывал кое-что из своей биографии, то отвечая на мои вопросы, то спонтанно.

Он сказал, что родился 25 декабря 1935 года в деревне Juquery (это также название дерева, как он пояснил) недалеко от Санта-Пауло в Бразилии. Его матери было тогда 15 лет, а отцу 17. Его воспитывала одна из сестер его матери (однажды он упомянул тетю Анжелу, но я не знаю, шла ли речь об этой персоне), которая умерла, когда ему было шесть лет.

— Я думаю, это она была для меня настоящей матерью, — пояснил он мне.

Так прояснился один его загадочный ответ на вопрос одного журналиста, который сомневался в верности полученных им данных, потому что он помнил о том, что мать Кастанеды умерла, когда ему было 25, а не шесть. Кастанеда продолжал далее:

— Чувства, которые испытывают к матери, не зависят ни от биологии, ни от времени. Родственные связи как система не имеют ничего общего с чувствами.

Он сам сказал, что никогда не любил свою мать. В отношении своего отца, которого он описал в книге как человека слабого характера, он испытывал смешанные чувства, которые изменялись от сострадания до неуважения. Некоторое время он жил со своими родителями, а потом с дедушкой и бабушкой по отцовской линии. Он вспомнил с некоторой привязанностью о «бабушке, которая была очень большая и страшно уродливая».

— Ее звали Ноха, — сказал он и проконтролировал, правильно ли я записала имя. — Она была турчанка из Салоник.

О личности своего дедушки он тоже поведал кое-что. Казалось, он до сих пор сердит на него, что тот побил его, когда ему было всего семь или восемь лет.

Если хотите, это была его месть — посмеяться над последними мгновениями жизни этого деда, когда тому было уже далеко за восемьдесят. Снисходительно описал он мне эту смерть:

— Он умер, думая, что трахается. Представь себе, он насиловал подушку и при этом помер!

Чтобы описать свою личность, Кастанеда привел слова деда, который был свидетелем его детства. Дедушка обрисовал усилия, которые предпринял бы каждый из его внуков для того, чтобы проникнуть в закрытую комнату. В соответствии с характером внука, он описал различные способы поведения. О Карлосе он сказал: «Он бы туда непременно проник, даже если бы ему прошлось влезть через окно». Казалось, Кастанеда был очень доволен такой оценкой своего нежного возраста.

Как можно понять по его книгам, он был агрессивным мальчиком, разбойником, который обращал свои собственные заблуждения против других.

— У меня была трудная жизнь, — заметил он без следа сочувствия к самому себе.

Его потребность преодолеть эти трудности и ранний разрыв со своей семьей и родиной дали ему силы. Его отправили в интернат в Буэнос-Айрес и позже в Соединенные Штаты. В 1951 году, в 15 лет, он прибыл в Сан-Франциско. Он жил в одной семье, пока не закончил учебу в школе (Hollywood High School). Там он и познакомился с Биллом, тем самым другом, который представил его дону Хуану на остановке в Грейхунде в Аризоне.

Между 1955 и 1959 годами он посещал различные курсы по литературе, журналистике и психологии в City College в Лос-Анджелесе. В это же время он работал помощником у одного психоаналитика, где его задачей было упорядочивание сотен магнитофонных записей, сделанных в ходе терапевтических процедур.

— Их было примерно четыре тысячи, — вспоминал он, — и при прослушивании жалоб и рыданий я обнаружил, что в них отражаются и все мои страхи и страдания.

Это был опыт, который, возможно, избавил его от длительного и болезненного процесса переживания своего переменчивого, жаркого прошлого, оставившего в нем глубокие раны. По-видимому, его собственная терапия заключалась в том, чтобы горячо взяться за учебу.

В 1959 году, когда он получил американское гражданство и принял фамилию матери — Кастанеда, а не отца — Арана, он записался в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе и через три года завершил обучение по специальности антропология. Некоторые из профессоров, которых спрашивали, какого они мнения о Кастанеде, отзывались о нем с величайшей похвалой: «Он гений от рождения» или «Карлос был одним из тех студентов, которых надеются увидеть профессором».

Он остался при университете, записавшись на учебу без перерывов до 1971 года. За свою первую книгу «Учение дона Хуана», опубликованную в 1968 году, он получил степень магистра. Степень доктора наук была ему присуждена в 1973 году за третью книгу — «Путешествие в Икстлан», вышедшую годом раньше. О своей интимной жизни он тоже немного рассказал, прибавив при этом:

— Это — только для тебя.

Среди различных эпизодов, пережитых им, он особо вспомнил об одном, сопроводив его непристойным жестом: однажды вечером он встретил в кафетерии университета своего друга, которого сопровождала прекрасная скандинавка. Он подсел к ним и, когда его приятель через некоторое время ушел, остался сидеть, разговаривая с девушкой. Она очень ему понравилась, и через несколько часов они оба решили стать любовниками. Только в квартире последней Кастанеда обнаружил, что его белокурая красавица на самом деле была... мужчиной.

— Я быстренько оделся и выскочил наружу, — рассказывал он, смеясь. — Когда я позвонил своему приятелю, чтобы высказать ему все, что я по этому поводу думаю, он так хохотал, что его пришлось отправить в больницу.

О его интимных отношениях в печать проникли некоторые, вероятно взятые из документов, сведения. Он не стал подтверждать эти сведения, но и не счел необходимым их опровергнуть. Например, писали, что в 1960 году он женился в Мексике на североамериканке, которая была на 14 лет старше его. Совместная жизнь продолжалась, по-видимому, только несколько месяцев, хотя они остались друзьями, и развод состоялся только в 1973 году.

Дон Хуан обвинял его, что он идет по жизни в поисках любви, подвергая себя при этом рабской зависимости от чужого мнения.

«Я тебе нравлюсь? Ты меня любишь?» — пародировал он своего ученика дрожащим голосом и умоляющими жестами.

Когда Кастанеда рассказывал об этом, он сделал отмахивающий жест рукой:

— У меня нет друзей. Дон Хуан хотел, чтобы мы сами знали, как себе помочь, в одиночестве; потому что все зависит только от тебя самого.

Позже он все же назвал Харольда Гарфинкеля, одного из основателей этнометодологии и профессора социологии Калифорнийского университета, одним из самых важных людей в своей жизни. Это знакомство продолжается уже более 25 лет и имеет для него, без сомнения, очень большое значение. Как раз этот профессор заставил его своими критическими замечаниями переработать «Учение дона Хуана». И именно благодаря безоговорочной верности этого человека все, кто хочет проникнуть в жизнь Карлоса Кастанеды, натыкаются на стену молчания. Другое белое пятно в биографии Кастанеды связано с учебой помимо антропологии. Он много раз заявлял, что изучал искусство в Милане. Многие исследователи его жизненного пути отрицают это обстоятельство и утверждают, что он изучал живопись и скульптуру в Лиме, поскольку сам он перуанского происхождения.

— Я не знаю, почему люди и прежде и сейчас утверждают, что я родился в Перу, — удивленно заметил он и пошутил: — Возможно, потому что хотят найти моих предков среди благородных индейцев.

Он уверил, что действительно был в Милане. Он назвал имя профессора и рассказал, как тот прохаживался среди студентов, произнося ничего не значащие слова похвалы. Дон Хуан уменьшил его переживания по поводу провала его амбиций художника. Тогда я вновь решила вернуться к его наполненному переменами детству и начала:

— Итак, твоя мама, Сюзанна Кастанеда... — и замолкла, увидев его отрицательный жест.

— Нет, нет, — быстро прервал он меня. — Это имя выдумал один журнал, когда ему понадобились дополнительные данные для статьи.

Мы перешли к другой, менее конфликтной теме: его славе как человека-тайны.

— Дон Хуан просил меня принести жертву, чтобы начать стирать личную историю: я должен отказаться от людей и окружения, которые меня хорошо знали. Я должен на некоторое время исчезнуть, не оставив никакого следа, и найти для себя какое-нибудь неприятное жилье, чем неприятнее, тем лучше.

Он позвонил своим друзьям, чтобы сообщить им, что уходит, но не сказал, куда или почему. Он снял жилье в разваливающемся здании в северной части Голливуда, том районе, в котором он жил, когда приехал в страну.

— Это было ужасно, — вспоминал он. — Ковер был весь в пятнах, обои ободраны.

Там он оставался два месяца, затем переехал в более приятное место, но по-прежнему вдали от привычных отношений и окружения.

— И что было с твоими друзьями? — спросила я.

— Когда я им снова позвонил, они мне заявили, что я их обманул, когда вот так просто исчез. Они обвинили меня в том, что я только тогда вернулся, когда уже стал популярным автором. Они оценили это как акт самомнения, — проговорил он немного удивленно.

— Дон Хуан предупреждал тебя, что обычные отношения между людьми в повседневном мире являются рутиной и что эта рутина имеет необычное влияние на все наше бытие.

— Открыть себя, например, упрекам или вообще неизвестному — вот то, что значительно снижает всепобеждающую важность нашего эго, — ответил он.

Он еще раз подчеркнул, что стирание личной истории является необходимостью, а не прихотью:

— Чтобы, как ласка, суметь проникать в другие миры и покидать их, ни малейшая часть нашего внимания не должна замыкаться на «я». Чем известнее или точнее идентифицируем человек, тем ограниченнее его собственная свобода. Если нам удастся шаг за шагом образовать вокруг себя нечто вроде завесы, нас никто не сможет пришпилить, и мы имеем больше свободы!, чтобы измениться. Это — одна из причин, почему я отклоняю интервью с магнитофоном и фотоаппаратом.

Молодой официант подошел к нашему столику, желая удостовериться, что все в порядке. Он спросил, хотим ли мы получить что-либо на десерт. Кастанеда заказал чай с медом, я взяла кофе. Я еще не знала, что кофе был одним из его контролируемых пороков. Позже он несколько раз поддавался искушению. Когда подали счет, он достал из кармана кредитную карточку. Счет лежал несколько минут на столе после того, как он его подписал, но я не присматривалась, чтобы установить, каким именем он подписался.

Мы покинули ресторан и сели в машину. Стало очень жарко. Пока мы ехали к моему дому, я упомянула, что нигде не могу достать его последнюю книгу, так как ее расхватали.

— Я дам тебе один из моих экземпляров, — предложил он в ответ.

Мы подъехали к моему дому. Пока он припарковывался, мы продолжали разговаривать.

— Ты еще помнишь, когда ты последний раз давал интервью? — спросила я.

— Я думаю, это было в 1982 году. Одна девушка попросила его для журнала «Clarin», а мне так нравится Буэнос-Айрес, что я согласился.

Он коротко рассказал о красоте этого города, но затем его лицо окаменело, когда он добавил:

— Позже интервью появилось в Соединенных Штатах на английском. И мне пришлось вынести немало от людей, которые мне писали: «Вы сказали в Вашем интервью...»

Кастанеду несколько раз обманывали. Так, писали, что один из его коллег по университету, сумевший достать копию рукописи «Путешествия в Икстлан», отправил ее вместе с рукописью одной семинарской работы Кастанеды о шаманизме в журнал. Но, несмотря на этот и некоторые другие неприятные жизненные уроки, его нельзя назвать недоверчивым. Наверное, он стал немного осторожнее. В этом отношении тоже чувствуется влияние дона Хуана:

— Воин — как пират, который не имеет угрызений совести, когда берет и использует все, в чем он нуждается, но он не скорбит и не сердится, если его хватают и используют.

Чем дольше мы были вместе, тем объемнее был поток информации, которую я от него получила, пока я не пришла к выводу, что описание этой встречи уже не поместится в одно интервью. И Кастанеда разрешил мне написать книгу. Но он ни разу не спросил меня, как она будет выглядеть или какие его выражения и данные я хочу в ней использовать. Его не интересовало то представление, которое имеют о нем другие и их мнения о нем.

— У меня нет эго, — сказал он как-то при случае. — Я действую безупречно, и меня не интересует, что обо мне будет рассказано.

Мы уже около часа сидели в машине на стоянке. Внутри салона стало жарко, как в сауне, и солнце жгло в полную силу. Через открытое окно не поступало ни глотка воздуха. Тропические цветы на обочине, казалось, были на грани обморока. Я предложила продолжить разговор на прибрежном бульваре, на другой стороне улицы, где были скамейки, пальмы и газоны. Улица, укрепленная дамбой, вилась на протяжении многих километров всего в нескольких метрах от океана. Кастанеда рассказал, что он раньше часто приходил в эти места и, глядя на океан, медитировал — конечно, в то время, когда жил поблизости.

— Но однажды, — добавил он с неохотой, — несколько индейцев, которых я знал по Мексике, уселись рядом со мной на скамейку, и с тех пор я больше не возвращался сюда.

Вдруг он, как показалось, о чем-то вспомнил и заявил, что ему нужно уйти. Но он пообещал позвонить мне, чтобы мы могли увидеться вечером, после ужина.

Я использовала свободное время и отправилась с моей дочерью Барбарой в плавательный бассейн гостиницы. Оттуда можно было видеть улицу, и только несколько стеклянных дверей отделяли нас от администрации. Через несколько минут я услышала голос Кастанеды. Я ошеломленно соскочила с лежанки, открыла дверь и пригласила его войти. Он поздоровался с Барбарой, которая была в воде, легким кивком головы и протянул мне свою последнюю книгу на английском.

Он сам подготовил перевод на испанский, и книга должна была выйти на днях. Он хотел дать мне один экземпляр рукописи, но не нашел его. Он сказал:

— Кроме того, у тебя же нет времени, чтобы ее прочесть.

Возможно, он был прав. Была уже пятница, и он знал, что в следующую среду я улетаю. Я не знаю, где он достал книгу. Не прошло еще и получаса, как мы расстались. У него было два дома, один в Малибу и другой в Вествуде, оба одинаково далеко от Санта-Моники.

— Но мы увидимся позже? — напомнила я.

— Нет, мы больше не можем встретиться сегодня, — сказал он, — потому что я должен поехать в Сонору. Мне надо встретиться с несколькими индейцами, которые тоже знали дона Хуана.

Казалось, он очень спешит, и в следующее мгновение он исчез. Но сначала он повторил, что позвонит мне, чтобы договориться о встрече. Но больше мы уже не разговаривали с ним по телефону. Одна женщина из его группы огранизовала наши последующие встречи.

Нагваль и его группа

На следующий день мне позвонила Флоринда Доннер. Кастанеда часто говорил о ней с огромной теплотой:

— Она совсем маленькая, очень некрасивая, но необыкновенно мужественная.

Когда я спросила его, является ли она его спутницей, он ответил утвердительным кивком. В тот момент я не подумала, что мы употребляем слово «спутница» в разных значениях.

У Флоринды был живой, располагающий к себе голос. Она сказала, что родом из Венесуэлы, но уже долгое время живет в Соединенных Штатах. Английский язык ее нового окружения совсем не повлиял на ее испанское произношение. Она ведет в Лос-Анджелесе очень замкнутый образ жизни, сообщила она, потому что у нее нет водительских прав.

Когда я спросила о путешествии, о котором Кастанеда объявил в предыдущий день, она пояснила причину своего звонка:

— Индейцы из Соноры сами прибыли в Лос-Анджелес, и мы не можем оставить их одних.

Она сообщила мне, что в понедельник они вместе с Кастанедой хотят пригласить меня пообедать. Ввиду такого изменения наших планов я не знала, следует ли мне брать с собой листы с вопросами, которые я как раз подготовила, и сообщила ей о своих сомнениях.

— Ну конечно же! Бери их с собой, таким образом тебе будет легче концентрироваться, — поддержала она меня.

Я не смогла удержать свое любопытство и спросила ее, когда мы уже попрощались:

— Ты тоже знаешь дона Хуана?

— Да, я познакомилась с ним двадцать лет назад, — коротко ответила она.

Итак, я получила привилегию встретиться одновременно с двумя людьми, знавшими дона Хуана. Ведь один из самых часто упоминаемых выпадов против Кастанеды заключался в том, что он является единственным чловеком, свидетельствующим о существовании мага-яки. Он защищался против таких выпадов, пока ему не стало скучно: «Мысль, что я мог выдумать такого человека, как дон Хуан, это абсурд. Он вряд ли является такой личностью, которую я смог бы выдумать с моим европейским интеллектуальным воспитанием. Истина намного необыкновеннее. Я не выдумал его, я просто сообщаю сведения о нем». Было бы совсем просто доказать существование дона Хуана, если бы он представил скептически настроенной публике Флоринду, но он этого не сделал.

В понедельник, ровно в час дня, в назначенный срок, мне сообщили из администрации, что пришла Флоринда Доннер. Она сидела в вестибюле на стуле. Ее внешность очень поразила меня. Я даже подумала автоматически:

— Переодетый и перекрашенный Кастанеда.

Флоринда выглядела хрупкой, немного двуполой и была не более метра пятидесяти ростом. У нее были короткие светло-желтые волосы и светло-голубые глаза, маленькие, но выразительные. Она притягивала к себе, хотя движения ее были беспокойными. Черты ее лица имели что-то общее с Биби Андерсоном, который играл в фильмах Бергмана. По виду ей было лет тридцать, однако вполне могло быть и сорок, если она познакомилась с доном Хуаном двадцать лет назад. Позже, приведя данные о своем рождении, она подтвердила мое предположение. На ней была спортивная одежда — белые брюки, желтая рубашка и сандалии. Она встала, и мы представились друг другу. Она поцеловала меня в щеку. Я оглядывалась в поисках Кастанеды, но Флоринда пояснила:

— Он ждет на улице.

Мы покинули здание и обнаружили снаружи Кастанеду, который шел к нам, широко улыбаясь, по только что подстриженному газону. Несколько минут мы стояли, решая, куда же нам лучше пойти. Кастанеда вежливо спросил меня, не голодна ли я, и я ответила, что не прочь съесть что-то легкое, например, салат...

Однако они уже выбрали подходящее место, удобное по своему расположению и славящееся хорошей кухней. Они были убеждены, что мне там понравится. Это был кубинский ресторан. Я последовала за ними к автомобилю, на этот раз это была не машина для сельской местности, а просторный «Форд». Флоринда уселась сзади, а мне предоставили сиденье рядом с водителем. Кастанеда двинулся в направлении Wilshire Boulevard. Оба стали спрашивать меня о моей работе, и снова всплыла тема «рутины» и необходимости избегать ее.

С ними было очень просто общаться. Флоринда неожиданно порадовала меня, протянув мне рукопись, которую он не мог найти. Перевод его последней книги на испанский, 354 страницы, пронумерованные начиная с четвертой, напечатанные на обычной пишущей машинке с двумя интервалами и перевязанные резиновым шнуром.

Я вспомнила комментарий Кастанеды и озабоченно сказала:

— Но у меня уже нет времени прочесть это до отъезда.

— Это мы знаем, — сказала Флоринда, — но ты можешь оставить перевод у себя.

Примерно через двадцать минут мы прибыли в кубинский ресторан, оборудованный в народном стиле. Там было очень шумно, хотя занятыми были только половина столиков. Мы решили усесться сзади, возле стеклянной стены. Там было почти пусто, и мы могли бы без помех разговаривать. Флоринда и я сели рядом, спиной к двери. Кастанеда уселся напротив. Молодой официант подошел к столику; казалось, он знал обоих, поскольку спросил по-испански: «Как поживаете?»

Кастанеда и Флоринда производили впечатление людей, которые чувствуют себя очень хорошо. Без сомнения, они бывали здесь и прежде. Меню находилось на доске, висевшей на стене. Как знатоки, они заказали всем троим жаркое с картошкой. Оно готовилось с фасолью в маленьких горшочках. Кастанеда заказал горячий чай. Когда официант извинился, что у них не подают чай, он настоял:

— Спросите на кухне! Мне всегда его здесь подавали.

И действительно, ему принесли чай. Казалось, он отлично знает это заведение. Флоринда заказала кока-колу. Когда ее принесли, она взглянула на меня и сказала несколько извиняющимся голосом:

— Это мой порок.

Несколько минут они с энтузиазмом наслаждались вкусной едой.

— Мы приехали в Лос-Анджелес только для того, чтобы вкусно есть, — пошутил Кастанеда, заказав себе еще и порцию поджаренных бананов на десерт, от которых мы с Флориндой отказались.

— Мы не любим готовить, — сказала Флоринда.

— И посуду моем неохотно, — добавил он.

Флоринда больше не хотела есть, а я заказала себе капуччино. Кастанеда колебался, но потом заказал и себе тоже. Затем они поведали мне о своих маленьких гастрономических пороках.

— У моего брата в Венесуэле кофейные плантации, — рассказывала Флоринда, — так что я привыкла пить хороший кофе. Но, когда я приехала в Соединенные Штаты, кофе здесь был так плох, что не составило никакого труда от него отказаться.

О причинах ее зависимости от кофе она промолчала. После того, что она в конце концов рассказала, и прежде всего по ее виду, как она это рассказывала, можно было заключить, что ей было вовсе не так просто отказаться от шоколада.

— Я ела его по три раза на дню, — вспоминала она. — Я клала шоколад между двумя тоненькими кусочками хлеба или просто так, на язык, запивая глоточком кофе.

Она описывала этот процесс так, будто вновь переживала его в это мгновение, сопровождая движениями руки и живописно изображая истинное наслаждение. Похоже, ей до сих пор приходится бороться с этой страстью.

Кастанеда подтверждающе кивнул:

— А мне приходится следить, чтобы она не ела шоколад тайно, иначе у нее на лице будут прыщики. — Потом он взглянул на нее с любовью: — Иначе эта бестия заболеет.

Флоринда, пойманная с поличным, плутовато улыбнулась и сообщила, что не только она подвергается искушению:

— Нам приходится следить, чтобы он не пил кофе, иначе ему будет плохо.

Кастанеда, смеясь, признался, что это действительно так. Казалось, их совсем не заботит эта борьба против собственных страстей. Напротив. Кастанеда заказал себе еще и булочку с маслом, которую подали еще горячей. Он отломил кусочек, раскрошил его и высыпал в капуччино. Он был полностью сконцентрирован на этом занятии.

— Каков был дон Хуан ? — спросила я Флоринду.

— Он был очень старый. Но с силой двадцатилетнего юноши.

При упоминании имени дона Хуана Кастанеда мгновенно поднял голову от капуччино и подтвердил:

— У него было тело молодого парня.

В течение нескольких минут они одновременно говорили, перебивая друг друга и восславляя способности дона Хуана, подчеркивая свою любовь к нему.

— Флоринда была его любимица, — заверил Кастанеда с удовольствием.

— Он носил меня вот так, под мышкой, — пояснила Флоринда и согнула свою правую руку так, будто она несет сноп соломы.

— Он носил ее с места на место, как ребенка, — прервал он, наслаждаясь.

— И ты познакомилась с ним двадцать лет назад? — продолжала я бить в одну точку, глядя при этом ей прямо в глаза и желая разузнать побольше мелочей о ее отношениях с учителем.

— Да, — ответила она. — Но больше я ничего не скажу, иначе ты узнаешь, какая я старая.

Я практически ничего не знала о ней, но решила уважить ее нежелание говорить о своем прошлом. Только шутки, отпускаемые Кастанедой, давали мне некоторые сведения.

— Это я обрезал ей волосы, — со смехом заговорщицки сообщил он мне и, чтобы взъерошить ей волосы, протянул над столом свою руку, которую она отбила шутливым жестом. — И волосы останутся короткими, потому что так лучше видны ее нацистские наклонности.

Она подтвердила, что ее семья родом из Германии, но я не спросила, сколь долго они уже живут в Венесуэле. Позже она дала мне написанную ею книгу. Читая ее, я поразилась, какой сильной личностью она была, каким мужеством обладала и насколько она похожа на Кастанеду. Она тоже была антропологом и получила докторскую степень за исследования в области индейского целительского искусства. Она имела американское гражданство и тоже училась в Калифорнийском университете, где и познакомилась с Кастанедой. Он представил ее в 1968 году дону Хуану, после того как было опубликовано «Учение»... Дата соответствовала двадцати годам, а еще прежде, как она сказала, она познакомилась с Кастанедой.

Вероятно, Флоринда была у мага-яки непродолжительное время. В ее захватывающей книге «Шабоно», где она описывает свое годичное пребывание у одного из индейских племен в дебрях Амазонки в конце семидесятых годов, она упоминает, что за десять лет до этого она познакомилась с настоящим шаманом. В книге она упоминает Хуана Каридада, от которого она ушла, так как ей было страшно: он вызывал у нее сновидения, в которых сам лично появлялся, а на следующий день рассказывал точное содержание сна. Она прожила два года в Венесуэле, продолжая свои полевые исследования, и вернулась затем в Соединенные Штаты с материалом для докторской диссертации и с описанным в книге опытом пережитого. Она, как и Кастанеда, писала на английском, и книга была опубликована с хвалебным комментарием Кастанеды в 1982 году. Она получила великолепную оценку критиков и была переведена на десяток языков.

Только очень немногие люди знают, что Флоринда и Кастанеда имеют общее прошлое, вместе живут в настоящем и, согласно оброненным ими замечаниям, не собираются расставаться и в будущем.

— Она — начало и конец всего, — заявил он с большой уверенностью. При этом замечании Флоринда скромно покачала головой. Она не противоречила, как делала это при всех других темах, которых мы касались. В ресторане он несколько раз обратился к ней, назвав ее Гина, — возможно, это было шуточное имя. Позже Кастанеда дал мне понять, что их отношения не имеют ничего общего с обычной связью между мужчиной и женщиной. Энергии обоих носят очевидно дополняющий характер и необходимы, чтобы достигнуть того, что он называл освобождением.

Несмотря на это, многие рассматривали их отношения на обычный манер.

— Мой зубной врач называет ее гопожа Кастанеда, — сказал он с удовлетворением, — и мы позволяем ему так думать. Нам все равно.

Я вновь вернулась к теме дружбы и спросила Флоринду:

— Карлос рассказал мне, что у него нет друзей. У тебя их тоже нет?

— Друзья желают посещать тебя в твоем доме, — ответила она, — и звонить тебе. Они сердятся, если узнают, что ты была в городе и не связалась с ними.

Наконец с едой было покончено. Кастанеда оплатил счет своей кредитной карточкой, и мы поднялись, чтобы уходить. Уже у дверей он спросил, не нужно ли нам в туалет.

— Почему тебе нужно это знать? — спросила Флоринда.

— Потому что мы сейчас пойдем в парк, а там будет трудно найти это место, — пояснил он.

Мы вернулись к автомобилю и заняли свои места. Кастанеда как водитель соблюдал все правила дорожного движения и не вел себя агрессивно по отношению к другим водителям. Его хорошие рефлексы позволяли ему концентрироваться на управлении и время от времени поглядывать на собеседника. Через некоторое время он остановился на парковочной площадке у деревянного щита с надписью «Ranch Park». Это было большое пространство с несимметрично разбросанными садами, подстриженными газонами и небольшим количеством деревьев. Там были грубые скамьи и столы и некоторые простые спортивные приспособления. Вдали находилась группа детей в разноцветных одеждах, повторяющих вслед за учителем гимнастические упражнения. Ветер доносил до нас их смех. Два молодых человека играли на площадке в теннис. Здесь было прохладно.

Кастанеда предупредил нас, чтобы мы ничего ценного не оставляли в автомобиле, так как это может быть украдено, и самолично убедился, что все дверцы машины закрыты. Едва мы прошли несколько шагов, как он остановился. Он начал оглядываться по сторонам и признался, что ему нужно в туалет. Флоринда засмеялась:

— Сначала спрашивает нас, а потом оказывается, что хочет сам. Ну, здесь ему придется поискать.

Кастанеда казался очень сосредоточенным, не отвечал, а направился к одной из кабинок для переодевания, однако сразу вернулся назад:

— Не вышло.

Он пошел вдоль здания и наконец обнаружил указатель. Мы с Флориндой ожидали. В ее присутствии я чувствовала себя очень хорошо. Она была мягкая, немного сдержанная, но не интровертна и казалась очень хорошим слушателем. В этом она была полной противоположностью Кастанеде, который едва ли умел молчать. Кастанеда вернулся назад с видимым облегчением. Теперь нам нужно было найти место для интервью. Между кабинками для переодевания и теннисной площадкой находилось возвышение вокруг павильона. Нужно было подняться вверх три-четыре степеньки. Мы уселись вокруг белого пластикового стола. Солнце светило мне прямо в лицо. Я не хотела надевать солнечные очки, потому что Кастанеда тоже был без очков и мне хотелось смотреть ему прямо в лицо. Через несколько минут солнечные лучи, которые отражались и от стола, и от листьев, вызвали слезы у меня на глазах. Мы пересели за другой столик, в тень. Но здесь дул ветерок и нам стало холодно. Надо было опять искать место. Кастанеда встал посередине, подхватил нас под руки, и мы зашагали по газону. Он предложил усесться прямо на траву. Но газоны незадолго до этого полили и трава была мокрая. Наконец мы нашли один грубо сколоченный стол, который, казалось, удовлетворял нашим требованиям. Он стоял под деревом, в полутени. Кастанеда заметил на поверхности стола остатки художественной росписи, краски которой лучились под солнцем, и воскликнул:

— Как красиво!

Они уселись рядом напротив меня. Скамьи были без спинок и крепко прикручены к столу. Прежде чем я начала свои расспросы, мне пришла в голову одна мысль.

Кастанеда писал, что Нагваль руководит другими магами. Дон Хуан пояснял, что маг — это просто человек знания, который знает космические энергии и умеет их использовать. Во все времена были посвященные, которые скрывали от посторонних свои знания, чтобы препятствовать их искажению или использованию в корыстных целях. Это были люди, которые могли вызывать в себе самих или в окружающем мире определенные необычные эффекты, и поэтому их называли по-разному и распределяли по разным категориям, в зависимости от общества и времени: маг, целитель, ясновидящий, волшебник, медиум, астролог, факир, алхимик... И, естественно, колдун, самое тяжкое обвинение, которое в течение нескольких столетий могло быть выдвинуто против человека. Но ведь не нужно так далеко ходить: разбитое зеркало или черная кошка для многих людей и в двадцатом столетии являются плохой приметой. Некоторые защищаются от нежелательных последствий трижды стуча по дереву, другие не могут перенести вида рассыпанной соли или раскрытых ножниц на столе, третьи — боятся воя собаки или встречи с рептилией. Тот, кто избегает мерить все одной мерой, «ведь никогда нельзя знать наверняка»...

возможно, спокойно садится в самолет, но не может столь же спокойным быть в пятницу, 13-го числа. Гадание по руке, на картах или на кофейной гуще превратилось в предпринимательство, и едва ли найдется какой-нибудь журнал или газета, где бы не печатали гороскопов, даже в таких, которые прежде всего считают себя научными. Есть и такие люди, которые не выйдут из дому, не подбросив прежде в воздух три монетки, чтобы прочесть ответ в Ицзине. Ношение различного рода амулетов для защиты от черной магии распространено более широко, чем об этом думают. Что это? Суеверие? Голос предков внутри нас?