Женщина на все времена 9 страница

- Мне не за что тебя прощать, - сказал я, опустив глаза.

- Нет, есть, - настаивала она. – И ты это знаешь. – Ее глаза были так откровенны и честны, что я признал ее правоту.

- Я прощаю тебя, - наконец, сказал я, и, как только я произнес эти слова, она закрыла глаза и отошла, оставив на земле лишь оболочку, оплакиваемую ее матерью и превратившуюся в самую глубокую мою печаль.

Через два дня после похорон я прочитал ее письмо и понял, в каком аду она жила последние месяцы. Я прочитал письмо только один раз, но слова запечатлелись в моей памяти на всю жизнь.

Мой дорогой Терри,

Как мне выразить глубочайшую благодарность за твою бесконечную доброту? Как мне искупить стыд и вину, которые испытывает моя душа оттого, что я причинила тебе такую боль? Я знаю, что принесла тебе только страдания. И сознание этого заставляет меня мучиться еще сильнее. Теперь, когда день моей смерти так близок, я должна признать все грехи, которые я совершила. Мои ошибки невозможно исправить, ведь я знала, что поступаю неправильно, но не сделала ничего, чтобы изменить свой путь. Я знала, что ты не любишь меня, хоть и решил жениться, и знала, что причиняю боль еще одному человеку. Но я не отпускала тебя, мое чувство перестало быть любовью и превратилось в навязчивую идею, которая не позволяла освободить тебя от обещания, которое ты никогда не должен был давать. Когда ты вернулся после долгого отсутствия, я обманывала себя, воображая, что ты полюбил меня. Я жила этой ложью, пока одно событие не заставило меня открыть глаза на правду.

Однажды вечером, когда ты работал, я решила впервые посмотреть на дом, который ты для нас купил. С помощью твоего дворецкого я осмотрела каждую комнату, пока не добралась до закрытой двери. Эдвард сказал, что это твой кабинет и он должен быть заперт во время твоего отсутствия. Несмотря на твое распоряжение, я уговорила слугу дать мне ключ, и он оставил меня одну, чтобы я смогла все хорошенько рассмотреть. Если бы я этого не сделала, мне бы не пришлось писать это письмо. Чувствуя невыразимое удовольствие от пребывания в твоей комнате, в твоем столе я нашла груду бумаг, которые не должна была читать. Они самым жестоким способом вернули меня к действительности. Каждое письмо было написано со страстью, которую я никогда не подозревала в тебе, к тому все письма были адресованы не мне. Эти страницы позволили мне понять тысячу вещей, объяснить множество деталей, связанных с воспоминаниями о ней, позволили мне увидеть, что твоя любовь к ней никогда не умрет. Соперничая с ней, я неизменно оставалась проигравшей, потому что, хоть ты и остался со мной, твое сердце принадлежит ей, и этого я никогда не смогу изменить. Это знание оказалось самым ужасным наказанием, потому что с тех пор меня ни на минуту не покидала жгучая ревность. Тем вечером мне нужно было освободить тебя от обещаний, данных тобой. Но мое трусливое сердце отказалось сделать это, и сознание этого только увеличило мою вину. Я знала, знала, что должна была сделать, но я отказалась. Я признаю этот грех. Этот грех никогда не позволит моей душе найти покой. Я несу крест сознания, что могла сделать тебя счастливым, но и пальцем не пошевелила. Даже теперь, когда я пишу эти строки, я не могу отпустить тебя; зная, что мой эгоизм не может называться любовью, я не могу найти в себе силы сделать то, что сделала она, когда ушла во мрак той холодной ночи. Она лучше меня. Неудивительно, что ты до сих пор ее любишь.

Пожалуйста, заклинаю тебя, прости мне недостаток любви и избыток эгоизма, прости и забудь боль, которую я тебе причинила.

Если ты читаешь эти строки, значит, я уже мертва. Пожалуйста, Терри, искупи мою вину, вернувшись к женщине, которую ты любишь, теперь, когда ты избавился от бремени, каким я для тебя была. Будь счастлив с ней и прости женщину, которая не знала, что такое самоотверженная любовь.

Твоя Сюзанна.

Когда я закончил читать письмо, мое сердце наполнилось глубокой безысходностью. Я так и не смог сделать ее счастливой, и она умерла с болью в сердце. Оказалось, что моя жертва была напрасной, и теперь, когда она мертва, моя жизнь снова потеряла смысл. Я сардонически рассмеялся ее пожеланию счастья с Кенди, этой несбыточной мечте о жизни с женщиной, которую я любил, но которая, как я думал, уже замужем и поэтому навеки для меня запретна.

За 20 лет жизни у меня было лишь две мечты, и обе они рассыпались в прах. Я не смог полюбить женщину, спасшую мне жизнь, хоть и знал, что счастье с Кенди невозможно. Сознание этого повергло меня в новую депрессию, хотя в тот же день я должен был предстать перед новым испытанием.

Я находился в своем кабинете, когда Эдвард с испуганным видом открыл дверь. Он работал у меня больше года и за это время успел узнать, что может привести меня в бешенство. Бедняга не мог оправиться после прошлой вспышки гнева пару месяцев назад, а, так как он знал, что я запретил тревожить мое уединение, представляю, каким испытанием было для него нарушить мой приказ.

- Извините, сэр, - прошептал он, - я знаю, вы велели не беспокоить вас, но внизу находится кое-кто, кого вы хотели бы видеть.

- Думаю, вам следует брать уроки английского, Эдвард, так как вы не понимаете моих слов, - насмешливо сказал я, начиная выходить из себя.

- Там джентльмен, сэр, - настаивал он. – Он говорит, что прибыл сюда от имени вашего отца.

Моим первым побуждением было заорать: «У меня нет отца!» и послать посетителя и дворецкого к черту, но внутренний голос двумя доводами остановил меня. Мгновение я неподвижно стоял. Если мой отец, после четырехлетнего разрыва между нами, решил поговорить со мной, разве я не должен хотя бы выслушать его? Разве он не мой отец, в конце концов? Эти вопросы предотвратили мое проявление высокомерия. Второй довод был основан на моей собственной гордости. Был ли я вправе судить человека, бывшего моим отцом, зная, что я сам поступил не лучше него? Поэтому, согласно этим соображениям, я велел Эдварду впустить посетителя. Через несколько секунд в комнату вошел изящно одетый человек средних лет. Я узнал его характерную походку и золотые очки, с которыми он не расставался. Это был Марвин Стюарт, поверенный моего отца.

- Я рад видеть вас снова, милорд, - церемонно произнес он.

- Насколько я знаю, я никакой не милорд, мистер Стюарт, - с ухмылкой ответил я. – Но, так или иначе, я тоже рад вас видеть. Меня зовут Терренс, и впредь прошу вас обращаться ко мне именно так

- Извините, но я могу называть вас не иначе, как милорд, - настаивал он.

- Что ж, хватит ходить вокруг да около, - я пожал плечами. – Полагаю, вы здесь не случайно, так что прошу садится.

Мужчина сел на ближайший стул и торжественно начал объяснять цель своего визита. Он сказал, что отец серьезно болен, и доктора дают ему не больше двух месяцев. У него были проблемы с почками, и ничто не могло его спасти. Когда он узнал о приближающейся смерти, то захотел в последний раз увидеться со мной, несмотря на возражения его жены; он послал Стюарта в Америку, чтобы сообщить мне свою волю. Мой отец надеялся, что я приеду в Англию со Стюартом.

- Мне жаль приносить вам такие горестные известия, тем более теперь, когда вы в трауре по своей невесте, - тактично завершил он.

Если бы это произошло двумя годами раньше, я бы послал его к черту без капли сожаления из-за Ричарда Грандчестера. Но мои собственные ошибки позволили мне понять отца, и согласился ехать, хотя в те дни поездка в Европу была безумием: немцы продолжали свое наступление. Меньше всего я хотел ехать в Лондон в такое время года, но причиной, по которой я согласился это сделать, было желание встретится с воспоминаниями из прошлого. Роскошный корабль, прощание в порту, прибытие в Саутгемптон, улица, по которой мы с ней гуляли, старинные здания – все это вызывало чувство deja vu и делало встречу с моим прошлым еще более трудной и мучительной.

К счастью, моя мачеха с детьми уехали из Лондона на время, которое я там провел. Я поблагодарил Господа, пославшего герцогине хоть немного здравого смысла и позволившего ей избежать нашей встречи. Стюарт сказал, что она была взбешена решением моего отца послать за мной и, не в силах что-либо изменить, не пожелала находиться со мной под одной крышей.

Когда я добрался до поместья отца, мое сердце не находило себе места. Я пытался убедить себя, что меня не волнует проклятый Ричард, и я не чувствую к нему ничего, кроме ненависти. Когда же я увидел его в постели, такого худого и бледного, лишенного былых силы и надменности, я почувствовал безграничное горе. Человек, которого любила моя мать, умирал.

- Лорд Грандчестер, - промолвил Стюарт, когда мы вошли в комнату, отделанную в безупречном стиле Ренессанса, - здесь ваш сын Терренс.

Отец открыл глаза и попытался сесть, но поскольку силы его оставили, он был вынужден прибегнуть к помощи слуги. Он прищурился, пытаясь разглядеть меня в полумраке спальни, но света было недостаточно, и он приказал открыть окно. Когда в комнату проник робкий свет, я вдруг увидел, как он состарился за последние годы. Ему было чуть больше сорока, но выглядел он на все шестьдесят.

Он, наконец, посмотрел на меня, и я увидел, что его лицо приобрело никогда раньше не появлявшееся выражение.

- Оставьте меня наедине с моим сыном, - попросил он, и я заметил, что его голос еще сохранил следы аристократического презрения. Когда все, включая Стюарта, покинули нас, он снова сосредоточил взгляд на мне. Я молча стоял, не зная, что сказать.

- Прошло много времени, Терренс, - начал он.

- Да, действительно, сэр, - сухо сказал я.

- Ты вырос, - тихо продолжал он. – Должно быть, тебе уже двадцать.

- Я думал, вы уже и не помните, сэр, - ответил я.

- Я помню гораздо больше, чем ты можешь себе представить, сын, - с внезапным блеском в глазах добавил он. – Еще я много слышал. Знаю, что ты преуспел в своем сценическом ремесле, - сказал он с легкой насмешкой в последних словах, пробуждая тем самым мое старое негодование.

- Я не так богат, как вы, но я независим. Все, что у меня есть, я заработал своим трудом, - гордо, но с оттенком упрека ответил я, тут же пожалев о своих словах, когда заметил в его глазах дымку печали.

- Я понимаю, что был плохим отцом, Терренс, - сказал он, поражая меня неожиданной честностью.

- Не мне об этом судить, - пробормотал я, опуская глаза.

- Ты изменился, - ответил он, гладя на меня, удивленный моей реакцией, - но ты все еще похож на свою мать, - он замолчал, колеблясь. – Как… как она? – наконец, спросил он.

Пришла моя очередь удивляться. Меньше всего я ожидал, что он спросит о моей матери. Я был уверен, что он ненавидит ее.

- У нее все в порядке, спасибо, - собравшись, ответил я. – Она в турне. Сейчас, наверное, в Сан-Франциско.

На некоторое время воцарилось безмолвие. Никто из нас не знал, что сказать. Наконец, отец нарушил тишину.

- Я слышал, ты помолвлен, - небрежно прошелестел он слабым голосом.

- Да, сэр, - ответствовал я. - Но несколько недель назад она умерла.

Мой отец удивленно выгнул левую бровь.

- Сожалею, - наклонил он голову.

- Все в порядке. Я справлюсь, - прохладно ответил я.

Отца потряс мой холодный ответ, но он слишком хорошо мог контролировать свои эмоции, поэтому понял, или сделал вид, что понял, мои чувства.

- Садись, Терренс, - предложил он, указав на большой деревянный стул с семейным гербом на спинке. – Мои силы уходят, а я должен о многом рассказать тебе, - закончил он вздохнув.

Я поставил стул около кровати и обернулся к человеку, лежащему под темно-синим шелковым покрывалом.

- Сын, - начал он, - я попросил тебя приехать в Англию, потому что… - я видел, как ему трудно собраться с мыслями, - потому что наши отношения никогда не были такими, какими они должны были быть, и … и я за это в ответе, – признался он, опустив глаза. Я был поражен, не в состоянии поверить, что мой отец произносит подобные слова.

- Я совершил ошибку, - со вздохом продолжал он, - ошибку, о которой я сожалел всю свою жизнь. Я предал мои истинные чувства к твоей матери и подчинился воле отца, желавшего сохранить честь семьи. Я причинил боль единственной женщине, которую любил, а потом усугубил свою вину, отдалив тебя от матери. Мне не следовало так поступать. – В эту минуту по щеке отца сбежала крупная слеза, доказывая искренность его раскаяния. – Я… я сделал тебя несчастным, приведя сюда, - заикался мой отец. – Ты был вечным напоминанием об Элеонор, и, пытаясь забыть ее, я выбросил тебя на улицу. Я… я не знал, как вести себя с тобой… когда каждый твой жест напоминал о моей подлости. Каждый раз, когда я смотрел в твои глаза, я видел ее и не мог сопротивляться этому. Именно поэтому я отослал тебя в академию, поэтому не мог показать тебе свою любовь… Но я любил тебя, сынок… всегда любил.

- Отец! – только и смог выговорить я.

- И самое худшее, - хрипло продолжал он, - самое глупое и трагическое то, что… сколько бы я не работал, сколько бы женщин не имел, сколько бы не путешествовал, я никогда… никогда не забывал твою мать. Я был дураком, только теперь я понял это, теперь, когда у меня есть храбрость исправить свои ошибки, уже слишком поздно, сын мой, - закончил он, беззвучно рыдая. – Моим наказанием стало то, что я никогда не увижу твою мать и не получу ее прощения, - горько сказал он. – Но ты, сынок, сможешь ли ты простить меня? – он просил меня, нет, скорее, умолял, на что, как мне казалось, не способен Ричард Грандчестер. Что я мог сказать человеку, прощающемуся с жизнью, когда я совершил те же ошибки?

- Я прощаю тебя … отец, - хрипло ответил я. – Я не вправе судить тебя.

- Спасибо, Терри, - произнес он, называя меня уменьшительным именем, которое он дал мне в детстве. Я протянул руку и сжал его ладонь. Некоторое время мы молчали, не ощущая потребности в словах, чтобы выразить свои чувства.

Солнце скрылось за горизонтом, и комната погрузилась во мрак. В камине плясам огонь, освещая спальню робким, неясным светом. Дыхание моего отца становилось все тяжелее, и в вечерней тишине был слышен каждый его вздох. В это мгновение мои мысли пронзила внезапная догадка.

- Отец? – произнес я, нарушив тишину.

- Да? – устало отозвался он.

- Почему ты не пытался заставить меня вернуться в Англию еще тогда… я имею в виду, ты ведь мог это сделать, мне было всего шестнадцать, и я все еще находился под твоей опекой.

- Выходит, она тебе так и не сказала, - ответил отец, загадочно улыбаясь.

- Она?

- Да, твоя школьная подруга, в которую ты был так влюблен.

Это стало последней каплей. Я повернул лицо к огню, не в силах скрыть замешательства. В конце концов, вся моя жизнь сводилось к одному-единственному имени.

- Кенди, - прошептал я.

- Да, ее звали именно так, - отметил мой отец. – Знаешь, сынок, я не встречал человека, способного быть таким убедительным, как эта молодая леди.

- Как … как ты с ней познакомился? – нерешительно спросил я.

- Ну, - слабым голосом сказал старик, - когда ты уехал, я пошел в академию поговорить с директрисой… она … она позвала девочку… эту Кенди… чтобы расспросить ее о тебе, потому что она думала, Кенди знала, где ты находишься.

- Она не знала, - немедленно возразил я с таким рвением, словно знал, что мой отец осмелился впутать Кенди в наши семейные неприятности.

- Да, она не могла сказать мне, где ты… но… она так настойчиво просила позволить тебе стать свободным… я … я не знаю… я просто не мог сопротивляться ее доводам… Удивительно, какой убедительной была эта маленькая женщина. Думаю, последовав совету этой юной леди, я совершил самый разумный поступок в своей жизни, - заключил он, внезапно ослабев.

- Кенди! – рассеянно повторял я, погруженный в собственные воспоминания. С каждым поворотом существования я понимаю, что самые лучшие моменты в моей жизни связаны с тобой, Кендис Уайт.

- Ты … ты когда-нибудь видел ее? – рискнул спросить отец. Видимо, выражение моего лица говорило красноречивее, чем мои слова.

- Да, - сказал я, не сумев скрыть тоску.

Между нами вновь воцарилось безмолвие. Ночные тени, смешанные с отблесками камина, создавали причудливые образы на древних стенах. Мой отец уснул, и я оставался с ним в течение многих часов. Я видел в его глазах ту же тень смерти, что и в глазах Сюзанны. Поэтому я знал, что его конец близок, и, хоть при его жизни я никогда не был рядом, мне хотелось остаться с ним в его смерти.

Через некоторое время, показавшееся мне вечностью, отец проснулся с гримасой боли. По его приказу в комнату вошла целая команда врачей и медсестер, пытающихся спасти жизнь человека, которого уже потребовал к себе Бог. Эти люди могли лишь облегчить его последние мгновения. Когда они покинули спальню, оставив нас наедине, отец окинул меня самым открытым взглядом, на который был способен.

- Спасибо, Терри… что был со мной, - пробормотал он, - я хотел бы, чтобы твоя жизнь была лучше моей, сынок.

- У меня все прекрасно… папа, - солгал я.

- Я знаю… - закашлялся он, - знаю, что ты лжешь… ведь ты никогда не называл меня папой… - он печально улыбнулся, и я вернул ему улыбку. После этого его лицо посерьезнело, и он с трудом добавил:

- Сынок, не предавай свои чувства. Слушай свое сердце и, пожалуйста… Богом заклинаю…не повтори самого страшного моего греха… не стать счастливым. – Он нерешительно остановился, не зная, продолжать или нет. Наконец, он решил произнести слова, которые держал в себе. Слова, которых я никогда не забуду: - Ты не осуждаешь меня, и, видит Бог, я последний человек на земле, который вправе осудить тебя… но я вижу, что в твоем сердце есть страсть, с которой ты… ты… не можешь бороться… не делай этого… слушай свое сердце… и найди свою школьную подругу. – Он из последних сил сопротивлялся действию лекарств, погружающих его в сон, от которого он уже никогда не очнется. Пока он спал, он звал мою мать три или четыре раза, а когда рассвет ворвался в комнату, ночь уже скрыла его, и отец умер, не выпуская моей руки. Я так никогда и не сказал ему, что не смог бы найти «свою школьную подругу», ведь она принадлежала другому человеку. Во всяком случае, именно в это я так по-дурацки тогда верил.

После смерти отца мне пришлось столкнуться с юридическими проволочками, связанными с разделом его наследства, политическими обязанностями и привилегиями аристократа. Если бы Стюарт не был таким блестящим юристом, я бы не справился с чрезвычайно сложными и запутанными делами. Я был очень удивлен, что, хоть титул перешел к моему сводному брату, а основная часть состояния отца была поделена между моей мачехой и ее детьми, я и моя мать также были упомянуты в завещании. Само собой разумеется, герцогиня была более чем расстроена, но отец устроил все таким образом, что она не могла опротестовать его волю. Таким образом, неожиданно я стал обладателем скромного состояния, титула графа и виллы в Эдинбурге согласно воле моего отца, который думал, что мне будет приятно владеть этой землей и этим домом. Моим первым побуждением было отказаться от этого наследства, но Стюарт убедил меня не делать этого, говоря, что так хотел отец. Поверенный гарантировал, что мне не придется заседать в Парламенте, деньги могут быть переведены на счет в Америке, а поместье - перейти под его опеку и сталь своего рода летним домом, где я мог бы проводить отпуск. Все, что он говорил, звучало очень разумно, но я не мог избавиться от опасения перед виллой. Я не был уверен, что смогу предстать перед воспоминаниями, которые хранили эти стены. По этой причине я поехал в Шотландию, чтобы проверить, насколько болезненной будет встреча с прошлым, а также, чтобы дать себе время подумать и упорядочить свою жизнь после смерти Сюзанны. Я надеялся, что древние стены дома за запертыми дверями все еще хранили хоть капельку волшебства Кенди, возникавшего повсюду, где бы она ни появлялась. В те дни я решил, что я не женюсь ни на ком, раз Сюзанна умерла, а я не мог быть с женщиной, которую люблю. Напротив, мне нужно было что-то, что наполнило бы мою жизнь смыслом, чем бы я мог гордиться. После этого я решил принять последний дар отца и оставил виллу на попечение Стюарта. Причина, которую я искал, уже ждала меня по возвращении в Америку. Через пару месяцев после смерти отца США вступили в войну, и я в смутном романтическом порыве решил присоединиться к действующей армии, не подозревая, что это решение приведет к новой встрече с Кенди.

Итак… мне снова довелось встретиться с ней. Мне довелось убедиться, что из шаловливого подростка она превратилась в потрясающую женщину. Я жил духовной близостью с ней те мгновения в грузовике. Я видел ее в моих объятиях и чувствовал мягкое тепло ее бесчувственного тела. Я обнаружил, что все еще мог вернуть ее любовь, но понял это слишком поздно, когда кто-то снова разлучил нас. Наконец, я встретил человека, занявшего место, которое принадлежало мне. Теперь у моих кошмаров было лицо, которое я даже не мог позволить себе ненавидеть, ведь я сам отказался получить нечто большее.

О, Кенди, Кенди…! Я думал, что время погасит пожар в моей душе, но это пламя только разгорается со все большей силой, и я уже не могу справиться со своим беспокойным сердцем. Проходят годы, а я не могу думать о тебе как о сладком воспоминании моей юности, не могу видеть в тебе лишь друга, с которым долго не виделся. Ты зажигаешь меня, как в первый день нашей встречи и даже сильнее, и это пламя безнадежно сжигает мое сердце. Почему, Кенди, скажи, почему… почему ты для меня значишь нечто большее, чем я того хотел бы?

Часы пробили полночь, и молодой человек, словно пробудившись от долгого сна или очнувшись от волшебного заклятия, побрел обратно к грузовику. Ему придется преодолеть длинный путь, прежде чем он доберется до стоянки в лесу, где ждал взвод. Он бросил последний взгляд на готические очертания Нотр-Дама и сказал последнее «прощай» своей любимой.

«Помяни мои грехи в своих молитвах, нимфа», – процитировал он, заводя мотор. Грузовик быстро исчезал в тумане, а человек, сидящий внутри, был готов снова играть роль всей своей жизни.

ГЛАВА 8

Годовщина

- Смотрите, повозка! Это он!! – радостно кричали дети. – Это он! Он приехал!

Двор был заполнен детьми всех возрастов, которые взволнованно прыгали и кричали. К Дому Пони приближалась большая повозка, запряженная двумя лошадьми, в которой сидел мужчина. Мужчине было слегка за двадцать, и его крупное, мускулистое тело свидетельствовало о том, что он привык к тяжелому физическому труду. Несмотря на внушительную фигуру и высокий рост, его лицо оставалось все таким же по-детски добрыми, а светло-карие глаза излучали открытость.

Не успел он выбраться из повозки, как тут же попал в лавину объятий, поцелуев и дружеских похлопываний по плечу или всюду, куда могли дотянуться самые маленькие. Все это происходило под аккомпанемент визгов, криков и едва слышных сквозь этот шум вопросов и приветствий.

- Том, Том! Ты привез сладости, как обещал? – спрашивала рыжеволосая малышка.

- Ой, Том! Какие у тебя красивые лошади! Можно покататься? – кричал мальчик с озорным выражением лица.

- Молоко! Молоко! Молоко! – раздался среди этой толпы тоненький голосок.

Том взял на руки маленькую девочку с огромными голубыми глазами, требующую молока. В руках молодого человека она выглядела совсем крошечной, но чувствовала совершенно уверенно, зная, что нигде больше на земле она не будет находиться в такой безопасности.

- Разве тебе не хватает молока от коровы, которую я привез вам прошлой весной, Лиззи? – весело спросил молодой человек.

Малышка опустила глаза и улыбнулась.

- Но твое вкуснее, Том! – застенчиво сказала она, и Том рассмеялся над ее двусмысленным ответом.

- Мне жаль человека, который в тебя влюбится, Лиззи, - ухмыльнулся Том, опуская девочку на землю, а ее друзья в это время еще сильнее приникли к нему.

- Прекратите, дети! – воскликнул Том, чувствуя, что упадет под таким натиском. Как Гулливер в стране лилипутов. – Подождите секунду, я поздороваюсь с мисс Пони и сестрой Лин, а потом покажу, что привез вам, - попросил он.

- А их нет, Том, - сказал один из самых старших мальчиков.

- А где они? – удивился тот.

- Они уехали в город с двумя красивыми мужчинами, - ответил второй мальчик с сияющими зелеными глазами.

- Их зовут Альберт и Арчи, - важно заметил третий, - но в доме остались девушки.

- Девушки? – не веря своим ушам, переспросил Том. – Энни… и… и Кенди здесь?

Внезапное упоминание легендарной воспитанницы Дома Пони, вечной заводилы и предводительницы повергло детей в печальное молчание.

- Нет, Том, - гордо откликнулся один из малышей. – Она все еще убивает немцев! – добавил он, делая вид, что стреляет из винтовки.

- Никого она не убивает! – возразила девочка. – Глупый, она ухаживает за ранеными!

- А Энни здесь, - добавила другая девчушка. – С ней ее подруга.

- Ясно, - сказал Том, и воспользовавшись спокойствием детей, двинулся к входной двери, но тут она распахнулась перед его носом.

- Что здесь… - взволнованно начал женский голос, осекшись, когда дверной проем заполнила большая фигура, закрывая собой солнце.

Том увидел на хрупкую молодую женщину, открывшую дверь. На секунду взгляд столкнулся с твердым взглядом темных глаз, и тут Том понял, что впервые увидел такую красивую женщину. Девушка торопливо опустила глаза и застенчиво поприветствовала гостя:

- Извините, сэр, - заговорила она. – Я услышала крики детей, и подумала, что что-то случилось.

- Все в порядке, мисс, - ответил Том, очарованный естественной скромностью молодой женщины. – Мы с детьми старые приятели, и их крики просто способ поздороваться.

- Понимаю.

- Позвольте представиться, - продолжал Том, протягивая руку. – Меня зовут Томас Стивенс, но все зовут меня Том. Я вырос в Доме Пони.

- Я много слышала о вас, Том, - улыбаясь, ответила девушка, и Том отметил, что она становится еще красивее, когда улыбается. – Я подруга Кенди и Энни. Меня зовут Патриция О’Брайен, но вы можете называть меня Патти, - сказала она, пожимая большую ладонь молодого человека.

Молодая женщина нервно зашевелилась под одеялом. Золотистые завитки рассыпались по подушке и упали на грудь, а руки сжимали одеяло, защищающее ее от утреннего холода. Женщина, сидящая рядом с ней, поняла, что девушке приснился кошмар. Она находилась в состоянии, когда так хочется закричать, но голов уже не подчиняется приказам разума.

- Терри! – вдруг вскрикнула она, резко поднимаясь на кровати.

- Кенди, Кенди! Все в порядке! – тут же отозвалась Флэмми, пытаясь успокоить подругу.

Открыв бездонные зеленые глаза, Кенди увидела, что находится в маленькой комнате со светло-серыми стенами и небольшим окном с белыми хлопчатобумажными занавесками, а рядом в инвалидной коляске сидит Флэмми. Ей вспомнилась ночь, когда они приехали в больницу. И словно в ответ на воспоминание, по необычайно бледным щекам медленно покатились две слезы.

- Он ушел. Ушел, да? – было ее первой осознанной фразой.

- Ты имеешь в виду того, кто привез нас сюда? – спросила Флэмми.

- Да, - скорее грустным взглядом, нежели односложным ответом отозвалась Кенди.

- Он уехал той же ночью, Кенди, - осторожно начала Флэмми, щадя очевидную боль девушки. – Наверное, у него был приказ тут же вернуться.

- Ясно, - разочарованно произнесла та, тяжело откидываясь на подушку.

Она отвернулась и на несколько минут безмолвно застыла, спрятав лицо в подушку. «Он снова исчезает, даже не попрощавшись, - подумала она, чувствуя набегающие на глаза слезы. – Я должна не думать об этом! Должна контролировать себя!» - мысленно сказала она.

- Флэмми, сколько я пробыла в постели? – через некоторое время спросила она, тщетно пытаясь избежать грустных мыслей.

- Почти 36 часов, - профессиональным тоном ответила Флэмми. – Тебе было хуже, чем мы предполагали, но ты выживешь… нравится это нам или нет, - неуверенной шуткой закончила она, пытаясь отвлечь Кенди.

- Очень смешно! – отреагировала девушка, саркастически улыбаясь. – Потребуется нечто большее, чем обычная лихорадка, чтобы избавиться от меня, мисс Гамильтон.

- В этом ты права, - уже серьезнее продолжала Флэмми. – Похоже, окопов и заснеженного леса тоже оказалось недостаточно… - она опустила глаза и взяла руки Кенди в свои. – Я снова должна поблагодарить тебя, друг мой, - закончила она, сжав руку девушки.

Кенди ответила одной из своих улыбок и крепко обняла подругу. Она решила отбросить печальные мысли, как делала это сотни раз прежде, и весь следующий час посвятила разговорам с подругой, предварительно проглотив огромный завтрак перед изумленными глазами Флэмми. Та впервые стала свидетельницей столь ожесточенного поглощения пищи ослабленным пациентом.

Но все же Флэмми не ввела в заблуждение напускная веселость Кенди. Она видела, что однокласснице что-то не дает покоя, и ей казалось, она знала, что именно.

Флэмми поведала Кенди, что доктор поместил девушек в одну комнату, ведь нельзя было оставлять больных женщин в палате с ранеными. Жюльен поселилась в соседней комнате и в тот же день вернулась к работе. Флэмми же из-за сломанной ноги придется забыть об исполнении служебных обязанностей на три-четыре месяца. К счастью, ее рана уже не была такой серьезной. Теперь ей нужен был лишь покой и отдых.