Уступление поднебесной 5 страница

Разве вы не слышали о временах, когда в мире еще была жива истинная добродетель? Некогда, в царствование Жунчэна, Датина, Бохуана, Чжунъяна, Лилу, Лисюя, Сяньюаня, Хэсюя, Цзуньлу, Чжужуна, Фуси и Шэньнуна, люди вместо письма завязывали на веревке узелки, любили свою простую пищу и свое безыскусное платье, не стесня­лись своих обычаев и были довольны своими жилищами. Они видели дома соседних селений, слышали, как там кричат петухи и лают собаки, но до самой смерти не ходи­ли туда. Вот так и жили люди в благословенные времена.

А нынче дошло до того, что люди встают на цыпочки и вытягивают шеи, а потом говорят, что в таком-то месте появился достойный муж! Захватив с собой еду, они бегут во всю прыть к этому человеку, позабыв о любви к родите­лям и долге перед господином. Ноги их так и мелькают на границах царств, экипажи их так и снуют за тысячи ли от родного дома. Вот преступление правителей, ищущих знаний!

Если правитель любит знания, но не следует Пути, в Поднебесной начнется великая смута. Откуда мы знаем, что так и будет? Если наши познания насчет луков и арба­летов, силков и ловушек чересчур велики, то не будет по­рядка среди птиц в Поднебесье. Если мы знаем чересчур много о крючках и гарпунах, вершах и неводах, то не будет порядка среди рыб в глубине вод. Когда слишком много знают о ямах и капканах, пиках и рогатинах, то не будет порядка среди зверей в лесной чаще. Когда слишком много судят о “твердости” и “белизне”, “подобии” и “разли­чии” [53], обыкновенные люди пребывают в замешательстве. Поэтому всякий раз, когда в Поднебесной начинается ве­ликая смута, вина лежит на любителях знания.

В мире все знают, как познавать непознанное, но никто не знает, как познавать уже известное. Все знают, как от­вергать то, что мы считаем дурным, но никто не знает, как отвергать то, что мы считаем добрым. Вот почему в мире нынче воцарилась великая смута. И вот люди ставят пре­грады свету солнца и луны вверху, разрушают природу гор и рек внизу и вмешиваются в круговорот времен года. И среди тварей земных, ползающих и летающих, нет ни одной, которая смогла бы сохранить в целости свою приро­ду.

О, в какую смуту ввергли Поднебесный мир любители знания! И так продолжается уже со времен Трех Династий. Людей достойных презирают, а услужливых негодяев воз­носят до небес. Людей покойных и безмятежных не ценят, а суетливыми и никчемными восторгаются. Вся эта суета несет гибель Поднебесному миру.

Глава XI

ДАТЬ ВОЛЮ МИРУ [54]

Я слышал о том, что Поднебесному миру нужно позво­лить быть таким, каков он есть, но не слышал о том, что миром нужно управлять. Я говорю: “позволить быть”, ибо опасаюсь, что природу людей извратят управлением. Я го­ворю: “быть таким, каков он есть”, ибо опасаюсь, что уп­равлением можно насильственно изменить свойства людей. Но если никто не склонен к излишествам и не отрекается от своих жизненных свойств, для чего тогда управлять Поднебесной?

В старину, когда Яо взялся наводить в мире порядок, он сделал так, что каждый человек возлюбил свою при­роду, и вся Поднебесная ликовала. А когда Цзе завел свои порядки, люди возненавидели свою природу, и вся Подне­бесная пребывала в унынии. Но ликовать или печалить­ся — значит идти против своих естественных свойств, а все, что этим свойствам противоречит, не может быть долговечным.

Люди чересчур радовались? Но это означает, что они слишком склонились к стихии Ян. Когда силы Инь и Ян не находятся в равновесии, нарушается круговращение вре­мен; холод и тепло пребывают в разладе, и здоровье чело­века терпит ущерб. Тогда люди перестают к месту радо­ваться и к месту печалиться, лишаются постоянства в жиз­ни, много умствуют, но не могут достичь удовлетворения и бросают дела на полпути. Мир сотрясают необузданные страсти, и в нем появляются, с одной стороны, разбойник Чжи, а с другой — ученые Цзэн и Ши. Тогда, даже если вы призовете весь мир карать зло, оно не исчезнет. Как ни велик мир, у него недостанет сил на то, чтобы вознаграж­дать или карать. Со времен Трех Династий люди только и занимались тем, что кого-то поощряли или наказывали. И что же, помогло это занятие нам утвердиться в нашей природе и в нашей судьбе?

Может быть, лучше искать утех в созерцании красок мира? Но это означает предаваться излишествам в цветах. Напрягать свой слух? Но это означает предаваться излише­ствам в звуках. Искать удовольствие в человечности? Это погубит жизненные свойства. Любить долг? Это разрушит всеобщий порядок в мире. Любить ритуал? Это приучит нас к неестественности. Любить музыку? Но это значит поддаться соблазнам. Подражать мудрым? Это значит уп­ражняться в никчемных искусствах. Любить знание? Это значит привлекать к себе недоброжелателей. Когда все живое в мире принимает свою природу и судьбу, не имеет значения, существует или не существует в нем восемь наз­ванных здесь вещей. Когда же нет возможности принять свою природу и судьбу, тогда эти восемь ложных добро­детелей опутывают людские сердца и ввергают мир в сму­ту, так что люди начинают чтить их и не хотят с ними рас­ставаться. О, как обманут мир! Кто скажет, что люди одо­лели эти соблазны и избавились от них? Нет, люди постят­ся, прежде чем заговорить о них, преклонив колена, опове­щают о них царей и в их честь пляшут под торжественную музыку. Что тут поделаешь!

Посему, если благородному мужу приходится взойти на престол, ему лучше всего следовать недеянию. Благодаря недеянию он обретет покой в своей природе и судьбе. По­этому сказано: “Если ты ценишь себя больше всей Подне­бесной, тебе можно доверить судьбу мира. Если ты любишь свою жизнь больше мира, то мир можно оставить на твое попечение” [55]. И если благородный муж способен не причи­нять ущерба своему телу и не напрягать Прения и слуха, то, даже сидя недвижно, как труп, он будет иметь драконий облик, и, даже храня глубокое безмолвие, он возымеет громоподобный глас. Он будет воздействовать духовной силой, и соединяться с Небесным в самом себе. Он будет как бы бездеятелен, а все сущее предстанет ему паром, возносящимся ввысь. К чему тогда думать о том, как лучше управлять Поднебесной?

Цуй Шу спросил у Лао Даня: “Если не управлять Под­небесной, то как исправить сердца людей?”

— Будь осторожен, не тревожь людские сердца! — ответил Лао Дань. — Сердце у человека опускается, когда его унижают, и возносится, когда его хвалят. Человек с опустившимся сердцем — что узник; человек с вознес­шимся сердцем — все равно, что палач. Сердце человека, будучи уступчивым и мягким, становится сильным и жестким, оно и острое, и гладкое. Загораясь, оно становится го­рячим, как пламя. Остывая, оно становится холодным, как лед. Так быстро оно меняется, что не успеешь взгляд перевести, как оно дважды успеет побывать за пределами Четырех морей. Покоясь, оно черпает свой покой из бездны в себе. Действуя, оно взмывает к самым небесам. Что может быть более гордым и свободным на свете, чем сердце человека?

В старину Желтый Владыка впервые растревожил серд­ца людей человечностью и долгом. А потом Яо и Шунь тру­дились до изнеможения ради благоденствия всего живого на земле, истязали себя ради человечности и долга, не жа­лели сил ради законов и уложений, а успеха так и не доби­лись. И тогда Яо сослал Хуань Доу на гору Чун, изгнал племя Саньмяо в Саньвэй и отправил Гун-гуна в Юду. Значит, успеха он так и не добился, верно? А когда пришли времена Трех царей [56], весь мир был уже объят страхом. Хуже всех были злодей Цзе и разбойник Чжи, лучше всех были добродетельные ученые Цзэн и Ши. А еще поднялись последователи Конфуция и Мо Ди. С тех пор они то дружески, то враждебно спорили друг с другом, то ловко, то простодушно обманывали друг друга, то мягко, то злобно нападали друг на друга, то благородно, то бесчестно высме­ивали друг друга, а жить становилось все хуже. Великое Совершенство перестало объединять людей, природа их бы­ла унижена и разорвана на части. В мире возлюбили знания, и все сто фамилий [57] погрязли в корыстолюбии. И вот пус­тили в дело топоры и пилы, чтобы навести порядок, стали казнить по угольнику и отвесу, выносить приговор долотом и шилом. Поднебесный мир был ввергнут в великую смуту, и преступление поселилось в людских сердцах. С тех пор достойные мужи скрылись от мира в неприступных горах, а земные владыки дрожали от страха в храмах предков. Нынче казненные лежат друг на друге, закованные в ко­лодки теснят друг друга, приговоренные к смерти стоят друг за другом. А между закованными в кандалы и наруч­ники ходят на цыпочках и размахивают руками последова­тели Конфуция и Мо Ди. Куда уж дальше! Большего по­зора и бесстыдства придумать нельзя! Неужели не видно, что их мудрость и знание служат долоту и ошейнику? Что их человечность и долг служат кандалам и наручни­кам? Как знать, не были ли ученый Цзэн и летописец Ши разящей стрелой тирана Цзе и разбойника Чжи? Вот по­чему говорится: “Покончите с мудростью, отбросьте зна­ния, и в Поднебесной воцарится порядок” [58].

После того как Желтый Владыка девятнадцать лет управлял Поднебесной, и приказы его исполнялись во всех пределах земли, он прослышал о том, что на горе Пустого Подобия обитает мудрец Гуан Чэн-цзы. Желтый Владыка пришел к нему и спросил: “Я слышал, что вы, уважаемый, постигли высший Путь. Позвольте спросить, в чем суть высшего Пути? Я желаю вобрать в себя тончайшие испа­рения [59] Неба и Земли, чтобы помочь вызреванию хлебных злаков и благоденствию народа”.

— То, о чем ты спрашиваешь, — ответил Гуан Чэн-цзы, — это сущность вещей. Но то, чем ты хочешь управ­лять, это мертвая оболочка вещей. С тех пор как ты управ­ляешь Поднебесной, дождь выпадает, прежде чем соберут­ся облака, листья и травы увядают, не успев пожелтеть, а солнце и луна тускнеют неотвратимо. Ты слишком мелок душой — как можно удостоить тебя разговором о высшем Пути?

Желтый Владыка ушел восвояси, сложил с себя цар­ский титул, построил себе уединенную хижину, сплел себе циновку из белого тростника и прожил отшельником три месяца. Потом он снова пришел к Гуан Чэн-цзы за настав­лением. Гуан Чэн-цзы лежал головой к югу. Желтый Вла­дыка почтительно подполз к нему на коленях и, поклонив­шись до земли, спросил: “Я слышал, уважаемый, что вы постигли высший Путь. Позвольте спросить: что нужно делать с собой, чтобы долго жить?”

Гуан Чэн-цзы поспешно поднялся и сказал: “Какой прекрасный вопрос! Подойди, я поведаю тебе о высшем Пути:

Семя высшего Пути

Так глубоко! Так сокровенно [60]!

Исток высшего Пути

Так темен! Так неприметен!

Не смотри и не слушай,

Храни свой дух, себя упокой,

И тело твое выправится само.

Будь же покоен, будь всегда чист,

Не изнуряй себя трудами,

Не отдавай жизненных сил,

И ты сможешь жить долго.

Пусть глазам твоим будет не на что смотреть, ушам нечего слушать, а сознанию нечего знать. Оберегай духом свое тело, и оно будет вечно жить.

Внимай тому, что хранится внутри, затворись от всего, что приходит снаружи, ибо многознайство сулит погибель.

Умей быть господином Неба и Земли,

Умей вместить в себя и силу Инь, и силу Ян.

Будь осторожен, умей себя уберечь,

И все живое счастье само обретет.

Я оберегаю единство всех вещей и в себе храню вселен­скую гармонию. Я совершенствуюсь уже тысячу двести лет, и тело мое до сей поры не одряхлело”.

Тут Желтый Владыка дважды отвесил земной поклон и воскликнул: “Да будет Гуан Чэн-цзы моим “Небом”!” [61]

— Подойди и внемли, — отозвался Гуан Чэн-цзы. — Эта вещь безмерна, а люди думают, что у нее есть мера. Тот, кто обретет мой Путь, вверху станет царственным пределом, внизу — грядущим правителем. Тот, кто поте­ряет мой Путь, вверху прозреет свет, внизу сольется с пра­хом земным. Ведь все живое в этом мире выходит из праха и в прах возвращается. А потому я покину тебя и войду во врата Бесконечного, буду странствовать в просторах Без­брежного. Я сольюсь со светом солнца и луны, соединюсь с вечностью Неба и Земли. Кто идет ко мне, меня не приме­тит. Кто уйдет от меня, обо мне не вспомнит. Все люди смертны, я же пребуду вовеки.

Облачный Полководец помчался на восток и у дерева Фуяо [62] повстречался с Хун Мэном, который прогуливался, подпрыгивая по-птичьи и похлопывая себя по бедрам. Завидев его, Облачный Полководец в смущении остановился и спросил почтительно:

— Кто вы такой? И что вы здесь делаете?

— Вот прогуливаюсь, — отвечал Хун Мэн, продолжая прыгать и хлопать себя.

— Позвольте задать вам вопрос, — сказал Облачный Полководец.

— Ого! — ответил, взглянув на Облачного Полководца, Хун Мэн.

— В небесных парах нет согласия, в земных испаре­ниях — застой, шесть видов энергии вышли из равновесия, в смене времен года нет порядка. Что мне делать, если я желаю упорядочить все силы вселенной, дабы помочь росту всего живого?

— Не знаю, не знаю, — ответил Хун Мэн, все так же подпрыгивая и тряся головой.

Облачный Полководец не посмел спрашивать далее. Прошло три года. Странствуя на востоке и пролетая над сунской равниной, Облачный Полководец снова заметил Хун Мэна и радостно поспешил к нему со словами:

— О, равный Небу, вы не забыли меня?

Засим он дважды отвесил земной поклон и уже хотел задать Хун Мэну вопрос, но тот сказал:

— Что я могу знать?

Странствую, не зная зачем.

Мчусь, не ведая куда.

Скитаюсь привольно,

Вглядываясь лишь в сущностное.

Что же я могу знать?

— Я тоже думаю о себе, что скитаюсь привольно, — сказал Облачный Полководец. — Но люди следуют за мной повсюду, и я ничего не могу с ними поделать. Теперь же, как принято у людей, хочу услышать от вас хотя бы одно слово.

Тут Хун Мэн сказал:

— В том, что порядок Небес поколеблен, природа ве­щей испорчена, труды небесные не имеют завершения, стада разбегаются, птицы кричат по ночам, огонь сжигает деревья и травы, гибнут даже гады и насекомые, виноваты те, кто взялся устанавливать порядок среди людей.

— Так что же мне делать? — спросил Облачный Полко­водец.

— Ах! Бросьте все и уходите, — отвечал Хун Мэн.

— С вами, равный Небу, тяжело говорить. Скажите еще хотя бы слово.

— Ах! — отвечал Хун Мэн. — Пестуйте свое сердце, пребывайте в недеянии, и вещи всё свершат сами по себе. Отриньте свое тело, отбросьте свое зрение и слух, забудьте и о людях, и о вещах, слейтесь с беспредельным, освободи­те свое сердце, отпустите на волю свой дух, исчезните, словно в вас не стало души. “Все сущее сменяет друг друга в неисчерпаемом многообразии, и каждая вещь возвра­щается к истоку, возвращается к истоку!” [63] Пусть не оста­нется в вас ни грана знания, погрузитесь в бездонный хаос и существуйте так вовеки. Если ж будете пытаться это по­нять, отдалитесь от этого. Не спрашивайте же его имени, не допытывайтесь его свойств, и все сущее будет рождаться само собой.

— Вы, равный Небу, ниспослали мне совершенство, наставили меня безмолвием, — сказал Облачный Полководец. С этими словами он дважды поклонился до земли, попрощался и полетел дальше.

Обыкновенным людям нравится, когда другие чем-то на них похожи, и не нравится, когда другие чем-то от них от­личаются. Любовь к себе подобным и неприязнь к непохожим на себя рождена желанием выделиться из толпы. Но разве тот, кто жаждет выделиться из толпы, и в самом деле человек выдающийся? Чем добиваться всеобщего одобре­ния твоего искусства, лучше позволить быть на равных всем искусствам. Но те, кто хотят управлять государством, ищут в порядках Трех Царей только полезное и не заме­чают того худого, что есть в них. Это означает доверить судьбу царства случаю, а долго ли будет процветать цар­ство, коли судьба его зависит от случая? Шансов сохранить его — один на десять тысяч. А шансов погубить его — более десяти тысяч против одного. Увы, владыки земель того не ведают! Тот, кто владеет землей, владеет одной великой вещью. А кто владеет великой вещью, не может видеть перед собой только вещь. Тот, кто способен не видеть вещи в вещах, способен предоставить каждой вещи быть такой, какая она есть. Кто понимает, что вещь становится вещью благодаря тому, что вещью не является, тот не просто управляет людьми, а выходит за пределы земного мира и в него возвращается, привольно скитаясь по всем Девяти областям Земли [64]. Одинокий он уходит, оди­нокий приходит, а потому зовется “в одиночестве живу­щим”. Ценнее же человека, в одиночестве живущего, в мире ничего нет.

Учение Великого Человека — словно тень, отбрасывае­мая телом, и эхо, вторящее голосу. На любой вопрос откликнется, понимая чувства людей, ощущая сопричаст­ность свою всему свету. Он пребывает в незыблемом покое, а движется, не ведая границ, ведет каждого сообразно его устремлениям и приводит каждого к его изначальной при­роде. Странствует привольно и бесконечно, выступает, ни­куда не отклоняясь, и безначален, как солнце, а телом слит с Великим Единством. В Великом Единстве нельзя иметь ничего личного. Не имея же ничего личного, ничем нельзя обладать. Наблюдающие за обладаемым — таковы благо­родные мужи древности. Наблюдающие за тем, чем обла­дать нельзя, — таковы друзья Неба и Земли.

Презренны, а в жизни необходимы: таковы вещи. Низ­менны, а нельзя на них не опереться: таковы простые люди. Утомительны, а нельзя ими не заниматься: таковы мирские дела. Грубы, а нельзя не оповещать о них: таковы законы. Далеко отстоит, а нужно держаться за него: таков долг. Всегда рядом с тобой, а должна быть распространена на всех: такова человечность. Разделяют, а должны сви­ваться в одну нить: таковы ритуалы. Пребывают внутри, а нужно к ним стремиться: таковы жизненные свойства. Едино, а не может не изменяться — таков Путь. Обладает духовной силой, а не может не действовать: таково Небо. Поэтому мудрый созерцает Небо, а помощи не предлагает; постигает в себе жизненные свойства, а ничем не связан; исходит из Пути, а не строит планов. Он безошибочно вы­полняет долг, но не взирает на образцы, в совершенстве владеет ритуалом, но не признает запретов, блестяще раз­решает все дела и не отворачивается от них, разумно применяет законы и не вносит путаницы в жизнь, чутко внимает чувствам людей и не презирает их, полагается на вещи и не отбрасывает их. А что касается вещей, то ни одна из них недостойна того, что делается с ней, хотя бы и нельзя не делать этого.

Кто не имеет ясного понимания Неба, не будет чист и в жизненных свойствах. Кто не постиг Путь, не сможет ни­чего свершить в жизни. Горе тому, кто не прозрел Путь! Что же такое Путь? Есть Путь Неба, и есть Путь Человека. Быть чтимым благодаря недеянию — вот Путь Неба. Со­вершать действия и быть связанным ими — вот Путь Чело­века. Путь Неба приличествует господину, Путь Челове­ка — слуге. Нельзя не видеть, сколь далеки друг от друга Путь Неба и Путь Человека.

Глава XII

НЕБО И ЗЕМЛЯ [65]

Как ни велики Небо и Земля, а превращения их уравно­вешиваются. Как ни многочисленны вещи в мире, а поря­док их един. Как ни много людей в мире, а все они повину­ются государю. Правитель же черпает свою силу в свой­ствах самой жизни и претворяет свое назначение благодаря Небу. Поэтому говорят: “В глубокой древности миром управляли лишь Недеянием и Небесным Совершенством”.

Судите о словах, исходя из Пути, и правление в госу­дарстве будет безупречным. Судите о понятиях, исходя из Пути, и в отношениях между правителями и подданными не будет изъяна. Судите о способностях и событиях, исходя из Пути, и чиновники в Поднебесной будут служить исправно. Смотрите на все, исходя из Пути, и все вещи в мире достигнут совершенства.

То, что проницает собою Небо и Землю, — это Путь. То, что созвучно Земле, — это “полнота жизненных свойств”. То, что претворяется в судьбе вещей, — это “долг” [66]. То, что вносит порядок в жизнь людей, — это “деяние”. То, в чем проявляется искусство, — это “мастерство”. Мастер­ство сопрягается с деянием, деяние сопрягается с долгом, долг сопрягается с полнотой жизненных свойств, а полнота жизненных свойств — с Путем Небес. Потому и говорится, что древние пастыри Поднебесного мира не имели жела­ний, и в мире царило довольство; они ничего не делали, а в мире все свершалось; они были покойны в глубине сво­его сердца, а народ жил безмятежно. Как сказано в запи­сях: “Постигай Единое, и все деяния обретут завершен­ность; освободись от своего сознания, и духи покорятся тебе”.

Учитель сказал:

“Путь поддерживает и покрывает все сущее. О, как ве­лик он! Благородный муж благодаря нему не может не открыть сердце. То, что действует недеянием, — это Путь. А то, благодаря чему мы говорим о недеянии, — это полнота жизни. Любовь к людям и польза для вещей зовется чело­вечностью.

Подобие неподобного зовется величием. Поведение, не проводящее границ и различий, зовется великодушием. Обладание тьмой разных вещей зовется богатством. По­этому держаться полноты жизни — значит иметь основу. Стяжать в себе полноту жизни — значит обрести опору. Следовать Пути — значит иметь всего в достатке. Не менять своих убеждений из-за других — значит достичь завершенности. Если благородный муж поймет эти десять истин, то будет великим и в делах своих, и в помыслах. К нему стекутся все вещи мира. Тогда он сможет оставить золото сокрытым в горах, а жемчужины схороненными в морской пучине. Он не станет обогащаться товарами, не будет искать знатности и богатства, не будет желать дол­голетия, не будет печалиться о ранней смерти. Он не раду­ется благоденствию и не скорбит в бедности, не присваи­вает себе блага мира, не добивается славы для себя. Он не хочет быть царем Поднебесной, чтобы быть у всех на виду.

Все сущее в мире — одна кладовая. Жизнь и смерть — одна судьба”.

Учитель сказал: “О, как глубок Путь и как покоен он в своей глубине! Как чист! Без него не запоют ни металл, ни камень. А потому нельзя не вслушаться: отчего истор­гают звуки камень и металл? Кто же предписывает вещам быть такими, какие они есть?”

Человек, наделенный царственным могуществом, нахо­дит себе прибежище в превращениях вещей, но считает для себя зазорным быть сопричастным мирским делам. Он находит опору в Первозданной Основе и сведущ в духов­ном, а потому могущество его распространяется широко. То, что исходит из его сердца, все живое принимает. Ибо не бывает форм вне Пути, и жизнь, лишенная силы, не про­явит себя. И кто, как не человек, обладающий царственным могуществом, способен сберечь формы и постигнуть жизнь, утвердить власть и явить миру Путь? О, как необозрим, необъятен он! Появляется внезапно, движется неудер­жимо, и все в мире ему повинуется! Таков человек, обладающий царственным могуществом.

Всматривайся в незримое и вслушивайся в беззвучное. Во мраке прозреешь свет, в тишине услышишь гармонию. Будь глубже глубокого — и сможешь постичь Сущее. Будь духовнее духа — и сможешь слиться с семенем жизни. Принимай все, что есть в мире: сливаясь с Отсутствую­щим, даешь каждому быть тем, что он есть; ускользая вме­сте с летучим временем, послужишь каждому опорой. Тогда великое окажется малым, длинное — коротким, а близкое — далеким.

Прогуливаясь к северу от Красных вод, Желтый Вла­дыка взошел на гору Куньлунь и взглянул на юг. Возвра­щаясь обратно, он потерял Черную Жемчужину. Он послал на поиски жемчужины Знание, но Знание не смогло найти ее. Тогда он послал Зоркое Око, и оно тоже ее не нашло. Он послал Сметливого, но и тот не нашел жемчужину. На­конец он послал Отсутствующего, и тот нашел жемчу­жину.

— Как чудесно, — воскликнул Желтый Владыка, — что нашел жемчужину Отсутствующий!

Учителя Яо звали Сюй Ю, учителя Сюй Юя звали Без­зубым, учителя Беззубого звали Ван Ни, а учителя Ван Ни звали Тростниковая Накидка. Вот однажды Яо спросил у Сюй Юя: “Можно ли Беззубого облечь Небесной властью? Я попрошу Ван Ни передать ему это предложе­ние”.

— Вручать ему бразды правления в Поднебесной опас­но! — ответил Сюй Ю.

— Ведь Беззубый сообразителен и умудрен знанием — прочие с ним не сравнятся. Если человеческое в нем вос­полнить небесным, он сможет запретить преступления, но не сможет понять, откуда происходят преступления. Как же можно облечь такого Небесной властью? Он будет пола­гаться лишь на человеческое и отринет небесное, поступать по собственному разумению и идти наперекор другим. А еще он чтит знания и скор на поступки, но привязан к об­стоятельствам, любит смотреть по сторонам и получать одобрение толпы, переменчив и не имеет постоянства в помыслах. Разве достоин он Небесной власти? Хотя у него есть свой род и предки, и он может быть отцом многих, но ему не под силу быть отцом отца многих. Поистине, он вызовет смуту в мире. Поставь его лицом к северу — навле­чет бедствие. Посади его лицом к югу — станет разбойником!

Яо совершал поездку по царству Хуа, и пограничный страж Хуа сказал ему: “Н-да, и в самом деле мудрец! Поз­вольте поприветствовать мудреца, долгих вам лет жизни!”

— Не желаю! — ответствовал Яо.

— Да будет мудрый человек богат! — воскликнул по­граничный страж.

— Не желаю! — ответствовал Яо.

— Пусть родится у вас много сыновей!

— Не желаю!

— Но ведь долголетия, богатства и мужского потом­ства желают все люди, отчего же вам не угодно сие?

— Чем больше сыновей, тем больше волнений, — отве­тил Яо. — Чем больше богатства, тем больше тревог. Чем дольше живешь, тем больше унижений. Все это не помогает взращивать в себе жизненную силу, поэтому я не хочу это иметь.

— Сначала я подумал, что вы — мудрец, — сказал по­граничный страж. — А теперь вижу, что вы — всего лишь благородный муж. Небо, давая жизнь всем людям, каждому предоставляет еще и занятие. Пусть у вас есть сыновья — но если вы подыщете для каждого занятие, к чему волно­ваться? Пусть вы богаты — но если вы дадите каждому его долю, то о чем вам беспокоиться? Ну а мудрец —

Стоит, как перепел, а ест, как цыпленок,

На своем птичьем пути [67] не оставляет следов.

Когда в Поднебесной есть порядок,

Он радуется жизни вместе со всеми.

Когда в Поднебесной нет порядка,

Он пестует Силу в уединении.

За тысячу лет он пресытится миром,

И уйдет из него, и вознесется на небо.

Он сядет в ту облачную колесницу

И умчится в обитель царственных предков.

Тяготы мира его не коснутся,

Несчастья жизни минуют его стороной.

Откуда же тогда взяться унижениям?

Пограничный страж пошел прочь, а Яо побежал за ним следом со словами: “Позвольте вас спросить!”

— Подите прочь! — ответил пограничный страж.

В начале начал было Отсутствие, и не было у него ни свойств, ни имени. Из него появилось Единое. Появилось Единое, но еще не было форм. А то, благодаря чему живут все вещи, называется жизненными свойствами. Когда еще нет форм, различие уже есть. Неизбежное, не допускающее разрывов, зовется Судьбой. Благодаря остановке в движении рождаются вещи. Вещь, осуществившая в себе свой жизненный принцип, зовется Формой. Форма хранит в себе Дух. Каждая Форма имеет свои правила, и вместе они зовутся Природой. Кто печется о своей природе, возвраща­ется к жизненной Силе. А кто достиг предела Силы, стано­вится единым с Началом. Становясь единым, мы опустошаем себя; будучи пусты, мы становимся великими, а буду­чи великими, приводим к согласию щебет всех птиц. Согла­сие всех голосов согласуется с Небом и Землей.

Это согласие столь безыскусно!

Ты кажешься глупцом, ты кажешься помраченным.

Вот что зовется Глубочайшею Силою,

И в ней мы едины с Великим Движением!

Конфуций спросил у Лао Даня: “Вот есть человек, кото­рый ищет истину, прибегая к парам понятий: “возможное” и “невозможное”, “правильное” и “неправильное”. А любители рассуждать говорят: “Отделите твердое от белого, как если бы их можно было развесить в разных местах”. Можно ли таких людей назвать мудрыми?”

— Все это оковы раба и тяготы ремесленника, бесплод­ное истязание тела и души. Самую сноровистую собаку пер­вой сажают на поводок, самую ловкую обезьяну первой отлавливают в лесу. Сейчас я поведаю тебе такое, о чем нельзя услышать и нельзя рассказать. Среди всех, наделен­ных головой и ногами, - тех, кто лишен разума и слуха, боль­ше всего. Среди тех, кто имеет зримый облик, нет ни од­ного, кто существовал бы вместе с бесформенным и безо­бразным. Их движения и покой, смерть и жизнь, дряхление и расцвет не есть то, благодаря чему они существуют. По­знавать их порядок — это дело людей. Забыть же о вещах, забыть о Небе — это называется “забвение себя”. О людях, забывших себя, как раз и можно сказать, что они пребы­вают в чертогах Небесного.

Путешествуя по южным землям, Цзы-Гун дошел до царства Чу и уже возвращался во владения Цзинь. Когда он шел северным берегом реки Хань, то заметил человека, который вскапывал огород и поливал его, лазая в колодец с глиняным кувшином. Человек трудился неутомимо, сил тратил много, а работа у него шла медленно.

— Теперь есть машина, которая за один день поливает сотню грядок! — крикнул ему Цзы-Гун. — Много сил с ней тратить не нужно, а работа подвигается быстро. Не жела­ете ли вы, уважаемый, воспользоваться ею?

Человек, работавший в огороде, поднял голову и спро­сил: “Что это за машина?”

— Ее делают из дерева, задняя часть у нее тяжелая, а передняя легкая. Вода из нее течет потоком, словно кипя­щая струя из ключа. Ее называют водяным колесом.

Огородник нахмурился и сказал с усмешкой: “Я слы­шал от своего учителя, что тот, кто работает с машиной, сам все делает, как машина, у того, кто все делает, как машина, сердце тоже становится машиной. А когда сердце стано­вится, как машина, исчезает целомудрие и чистота. Если же нет целомудрия и чистоты, не будет и твердости духа. А тот, кто духом не тверд, не сбережет в себе Путь”.