Выписки из штрафной книги

Как уже говорилось, барон Диц имел в Петербурге два жилья. У престарелой графини Гагариной он снимал в первом этаже скромные, но достойные апартаменты, где проводил большую часть времени. Кроме того, он арендовал на полгода на крайний, опасный случай загородную дачу у богатого торговца. Дача была деревянной на каменном фундаменте и стояла в совершеннейшей глуши, спереди море, сзади еловый лес. На море был построен длинный, через все мелководье, причал, на конце его танцевал на волне прикованный к бревну весельный ялик. На даче жил сторож, он же выполнял обязанности повара.

Каменный подвал торговец использовал как винный погреб, и назначенный Лядащевым наблюдатель докладывал, что Диц, посещая загородное жилье, проводит время одинаково — сидит у камина и пьет вино. В последний раз дотошный наблюдатель даже этикетки рассмотрел — портвейн и мушкатель, о чем и написал в отчете.

Лучше бы наблюдатель поменьше интересовался винами, а последил за лакеем, мрачноватым субъектом с кинжалом у пояса, который в темноте спустился к причалу, сел в ялик и благополучно приплыл к стоящему на рейде судну, а именно шхуне под датским флагом. Словом, о сношениях Дица с датским торговым флотом никаких сведений у русского секретного отдела не было.

Связь эту Диц организовал заранее, тоже на крайний случай. В ту ночь, когда наблюдатель разглядывал этикетки вин, лакеи упредил капитана, что у господина Дица может возникнуть надобность спешно оставить Россию. Шхуна, кончив свои дела, должна была отплыть в Гамбург. Договоренность была следующая: если в день отплытия господин Диц тоже пожелает плыть в Гамбург, то на берегу будет разложен большой костер. Если берег будет темен, то шхуна может следовать по курсу без барона Дица на борту.

Чем объяснялось желание барона ввергнуть себя в морское путешествие, мы сейчас объясним. Внезапную смерть экс-фельдмаршала Апраксина Диц воспринял как подарок немецкому сыску. В самом деле, как славно получилось, что такая значительная фигура вышла из игры. После этой акции он полностью поверил в феноменальные способности Анны Фросс. Однако время шло, а на политическом горизонте ничего не происходило — ни плохого, ни хорошего. Внимательно присматриваясь к жизни русского двора и сплетничая в гостиных, Диц вдруг понял, что Апраксин в дворцовых играх не только не ладья, как он воображал, но даже и не пешка. Об Апраксине забыли, не успев похоронить. «Серьги потеряны зря. Словно в колодец бросил, — сказал себе Диц, — но не будем сгущать краски. Надо помнить, что не за этим я ехал в варварскую страну».

Но главное дело тоже стояло на мертвой точке. Барон понимал, что задуманное осуществляется не вдруг, дело требует серьезной подготовки, и если бы Анна информировала его о подробностях в своей подготовительной работе, он был бы спокоен.

Их Величество Елизавета переехала в свой Зимний дворец в середине сентября. За ней из Ораниенбаума последовали великие князь и княгиня и поселились в правой части того же обширного здания. Естественно, с великой княгиней в Петербург приехала и Анна Фросс. Диц понимал, что жить под одной крышей с государыней вовсе не значит иметь возможность попасть в покои императрицы. На пути Анны встанут сотни гвардейцев и лейб-кампанийцев, десятки фрейлин и статс-дам, а также все приживалки, чесальщицы пяток, рассказчицы сказок, няньки-мамки, словом, весь этот сброд, о котором барон был наслышан в подробностях. Но Анне ума не занимать! Если она в первый раз протоптала тропочку к покоям Елизаветы, протопчет и во второй.

О жизни императрицы было известно до скудности мало, да и этим сведениям вряд ли можно было верить.

«…Их Величество Елизавета в большой зале Зимнего дворца изволили принять турецкого посланника, после чего тот шел назад от трона через все зало задом и подчеван был в каморе отдохновения кофеем, щербетом и прочим…»— писали «Ведомости», а в гостиной шептали: «Турка принимал канцлер Воронцов, государыня нездоровы!»

— Что с Их Величеством? — восклицал с показным горем Диц. — Что-нибудь серьезное?

— Да как вам сказать… Ячмень на глазу проступил.

Через два дня императрица как ни в чем не бывало появилась в итальянской опере. Диц был на том спектакле и более смотрел в царскую ложу, чем на сцену. Елизавета, большая, белолицая, в светлых одеждах и высоком, голубой пудрой обсыпанном парике, сидела неподвижно, как монумент, не смеялась шуткам, не стучала о ладонь сложенным веером в благодарность за отлично спетую партию, но к карете пошла неожиданно легкой при ее тучности походкой, многочисленная свита и охрана еле за ней поспевали. Спустя неделю Елизавета, по сообщении все той же газеты, не посещала Конференцию десять дней кряду, а потом опять явилась на бал.

Так прошел сентябрь, наступил октябрь, необычайно дождливый, снежный, слякотный, холодный, ветреный — пакостный!

Но этот мерзкий месяц принес неожиданный успех. Кроткий переписчик из Тайной канцелярии со странной фамилией Веритуев принес вдруг документ, в котором острый нюх барона Дица уловил намек на то главное, ради чего он торчал в России. Это была выписка из штрафной книги придворной конторы, документ был помечен вчерашним днем. В нем сообщалось, что мундкоху Тренбору из верхней кухни сделан реплемент, то бишь выговор, за то что кушания, подаваемые в галерею на банкетный стол, где присутствие имели Ее Высочество со свитою, имелись в недостатке, особливо жаркого, и то жаркое было изготовлено весьма неисправно, о чем и сделал упреждение придворный лекарь. Мундкох был отлучен от раздачи серебра и оштрафован на весьма большую сумму «.

На встречи с агентами Диц никогда не ездил сам, а посылал в карете своего лакея. Он только назывался лакеем, это была маска, скрывающая телохранителя и переводчика. Встречи с Веритуевым происходили обычно в довольно людном месте у Зеленого моста через речку Мью. В семь вечера уже темнеет, кареты скапливаются у моста, проезжая поочередно. В этой сутолоке переписчик подсаживался в карету барона и передавал письменное или устное сообщение. Если никакой важной информации у агента не было, он просто не являлся на встречу.

Прочитав штрафной документ, Диц сказал лакею, что непременно должен видеть Веритуева и на следующую встречу поедет сам. Он с трудом дождался среды и в семь часов вместе с лакеем был у Зеленого моста. Благодарение судьбы, переписчик явился на встречу. Вид роскошного барона чрезвычайно его смутил, он весь сжался в комочек, словно хотел спрятаться за подушки. Это был неприметный тип с глубоко посаженными глазами, цвет которых и при свете дня не определишь, у таких людей всегда потеют ноги, из носа течет, дыхание тяжелое. Пересиливая брезгливость, барон приблизил лицо к Веритуеву и строго спросил:

— Кто дал вам выписку из штрафной книги? Ее ведь не легко было достать? Не так ли?

— Трудно, — кивнул головой Веритуев и облизнул губы. — Мне дала его одна особа, она находится в услужении при дворце.

— Как ее зовут?

Переписчик туже подтянул к тулову ноги, видно было, что он перепуган, а чего боится — поди разбери.

— Ну говори же, черт побери! — крикнул Диц, лакей послушно перевел, от этого удвоенного рыка переписчик вжал голову в шею.

— Да не знаю я, как ее зовут. Она весьма приличная молодая женщина. Передает мне иногда сведения интересного содержания через дворцового истопника. Я и не знал, что это так важно.

— Эту связь тебе оставил Блюм? — имя прозвучало, как хлопок по воде.

— Почему же непременно Блюм? Мы и сами умеем работать. А дама сия ничего мне такого не говорила. Но если хотите — да, Блюм. Они всегда были щедры и каждое сведение оплачивали поштучно, — чирикал Веритуев.

Вихрь мыслей, догадок, соображений пронесся в разгоряченной голове барона Дица. Конечно, это Анна… это непременно Анна Фросс. Хитрец Блюм не раскрыл ему все связи до конца. Но это умно. Канцелярская мышь не знает фамилию Фросс, а связь действует. В тот раз Анна добралась до Елизаветы через фрейлину, но могучий организм императрицы превозмог отраву. Теперь она свела знакомство с верхней кухней. Неужели свершилось? Значит, это не просто расстроенный желудок, государыня вкусила порошки? От этого ничтожества больше ничего не добьешься. Правда может сказать только Анна.

А маленький писарь, меж тем желая увести разговор от опасной темы, добросовестно втолковывал лакею новое донесение: в каземате Алексеевского равелина сидит важный прусский чин, дело его ведется в большом секрете… Барон вполуха слушал эти подробности, привезли очередного пленного пруссака, обменяют со временем.

Проговорив свое донесение, писарь выпал в ночь, словно его и не было. Вернувшись домой, Диц внимательно перечел выписку из штрафной книги.» Время покажет, — потирал он руки, — достаточно ли в сем случае штрафа. Может, со временем того мундкоха на цепь посадят в подвалы Тайной канцелярии!«Странно только, что Анна не делает попыток получить обещанный алмаз. Но как было говорено, порошки ее замедленного действия, и она решила дождаться конца. Чтоб уж наверняка… Но барон не может ждать! Сейчас надо любым способом выманить Анну Фросс из дворца.

На этот раз, не прибегая к услугам Мюллера, а подделывая почерк и подпись художника, барон собственноручно написал Анне письмецо, в котором не промеж строчек, а прямым текстом сообщил, что меценат просит встречи, дабы упредить девицу о грозящей жизни ее опасности. Местом встречи была, как обычно, назначена берлога Мюллера, а день совпадал с тем, который назначил себе для отплытия капитан торговой шхуны. Если тревога ложная, то все останется на своих местах, но лишняя встреча с Анной в любом случае не помешает.

Зарядив таким образом мышеловку и организовав себе путь к отступлению, Диц мог перевести дух. Он поехал к английскому послу и осторожно осведомился, как здоровье Ее Высочества Елизаветы.

— Такая обеспокоенность здоровьем русской государыни пристала только лейб-медику, — иронично заметил Кейт. — Или вы относитесь к толпе воздыхателей Ее Высочества?

— Ни то ни другое, — бодро отозвался Диц. — Просто в России это любимая тема светских бесед.

— Вам так показалось? Значит, вы ничего не поняли в России. Это запрещенная тема. Для русских она попахивает Тайной канцелярией.

— Но мы, к счастью, не аборигены.

— Только чтоб поддержать светскую беседу, сообщу, что Ее Высочество нездоровы. Больны настолько, что не посещают театры, не принимают послов, а литургию слушают в домашней церкви.

Сердце у барона заколотилось, как бешеное

— Какие же симптомы их болезни?

— Щеку раздуло — вот! — посол широко раздвинул руки у лица, словно держал у скулы арбуз. — Простудный флюс… зубная боль отвратительная штука!

— Вы сами видели Ее Высочество? — вкрадчиво поинтересовался барон.

— Как же я могу ее видеть, — рассмеялся Кейт. — Неужели государыня появится где-либо с эдакой напастью?

— А про флюс вы откуда знаете?

— Говорят…

— Про болезнь в желудке разговоров не было? Посол внимательно посмотрел на гостя.

— Может, и были, не упомню.

» Флюс придумали для отвода глаз «, — твердо сказал себе барон. Он сердцем чувствовал, что дело принимает серьезный оборот.

На очередную встречу чиновник не явился. И надо же такому случиться, чтоб в этот же день Диц обнаружил у себя в кармане камзола предыдущее донесение Веритуева. Оказывается, сведения о прусском пленнике были не только изустные, но их аккуратно перенес на бумагу. Видимо, переписчик передал их лакею, а тот сунул их хозяину в карман, забыв упредить.

— Почему ты не сказал мне о письменном донесении?

— Я вам его в руки отдал! Вы его сами в карман положили, да и запамятовали.

Прочитав донос, Диц увидел его совсем другими глазами. Пленный содержится в строжайшей тайне. Почему? По Петербургу ходило много разговоров о том, как Преображенский офицер Григорий Орлов привез в столицу после Цондорфского сражения самого флигель-адъютанта короля Фридриха, графа Шверина. Уж на что важная птица, но русские не делали из этого никакой тайны, только похвалялись на каждом углу. Пленный в партикулярном платье, что тоже странно, и бородат. Конечно, в арестантской карете и в темнице не бреют, могла растительность на лице появиться, но чтоб сразу — борода! Бороде надо долго расти! А вдруг это Сакромозо? От этой мысли Диц так и обмер, по телу от копчика до затылка прошла дрожь. Если Веритуев так подробно описывает пленника, значит, он видел его собственными глазами. Надобно срочно узнать подробности. Ситуация не терпела промедления, она требовала риска.

— Какой сегодня день? — спросил он у лакея.

— Суббота.

— Значит, Веритуев не на службе. Вам известно его местожительство?

— Вели закладывать карету. Едем!

Переписчик жил близ Сенной площади в узком, неопрятном переулке. Барон Диц велел поставить карету в устье проулка, теперь следовало найти посыльного. Выбор лакея остановился на юном торговце блинами.

— А скажи, братец, не мог бы ты сбегать во-он в тот дом с красными ставнями и попросить жильца — господина Веритуева — выйти на улицу. Получишь денежку.

Краснощекий торговец перекинул лоток на бок и с готовностью бросился выполнять поручение. Вернулся он очень быстро.

— Хозяйка сказывают, что Веритуева дома нет и не будет. Шибко ругается, барин. Говорит, что господин Веритуев язычник и мытарь, три месяца за квартиру не платил, а теперь как возьмешь, если он под арест попал.

Несмотря на минимальное знание русского языка, барон Диц без всякого перевода понял, в чем дело. Он рывком затащил лакея в карету и крикнул кучеру дурным голосом:» Гони!«

— Когда будет корабль? — спросил он у невозмутимого лакея.

— Вы же знаете, завтра.

— Сегодня я буду ночевать в гостинице. Только бы эта дрянь Фросс явилась вовремя! — Диц нарочно разжигал в себе ненависть к ловкой девице, он ведь не чугунный, тяжело лишать жизни такую красавицу в расцвете лет.

Дача на берегу моря

В доме Оленева мальчишник был в разгаре, когда на негнущихся ногах в библиотеку ввалился Мюллер, сделал два неуверенных шажка в глубь комнаты и вдруг, ухватившись за кресло, тяжело сполз на колени, спрятав лицо под обитый бархатом подлокотник.

Трудно сразу отрешиться от застольного веселья, от еще звучащих в ушах тостах, от размягчивших душу воспоминаний о навигацкой юности под сводами Сухаревой башни, поэтому друзья, прямо скажем, тупо уставились на неожиданного гостя, рты их еще жевали, и, наконец, Белов, первым закончивший процесс, спросил без интереса:

— Кто это?

Мюллер воспринял вопрос как призыв к откровенности, отер о бархат кресла залитое слезами лицо и, ловя взгляд Никиты, сдавленно возопил:

— Помогите, батюшка князь! Свершилось злодейство! Обман и предательство! Спасите мою девочку! Князь, она не виновата… — здесь он совершенно растаял, давясь слезами.

— Кто это? — повторил Корсак и бросился поднимать старика, но Мюллер с неожиданной силой стал отбиваться, настаивая на коленопреклоненном положении.

— Да встаньте же, Мюллер! Сашка, налей ему! Мюллер припал к бокалу, но вино не попадало в рот, расплескивалось по кафтану. Налили второй бокал. На этот раз художнику удалось справиться с трясущимися руками, спасительная влага попала по назначению, и Мюллер, несколько взбодрившись, опустился в кресло. Дальнейший рассказ его был более вразумительным.

— Приехал Диц со слугой. Рожа, я вам скажу, как у палача. Нос эдак вмят, а уши белые, прямо восковые, покойничьи уши. Диц спрашивает: приехала Анна? А я говорю: зачем ей приезжать? Я ее не звал! Тогда оба сели похозяйски, мол, подождем. И что вы думаете? Приехала девочка себе на погибель.

Он опять зарыдал, но при этом выразительно повел бровью в сторону батареи бутылок. Дальнейший рассказ его продолжался с постоянной подпиткой жидким топливом, которое Никита вливал ему собственноручно. Левая же рука князя вцепилась в плечо старика и периодически встряхивала оседающую от горя фигуру.

— Говори толком. С чего ты взял, что Анне угрожает опасность?

— Я-то думал, что они встречаются у меня по приказу графа Шувалова. Нет, нет… другого Шувалова, — он перешел на шепот, — Александра Ивановича, главы Тайной канцелярии.

— Диц служит Шувалову? Глупость какая! Кто внушил тебе этот вздор?

— Никакой не вздор! Я почему так решил-то?.. Их сиятельство граф Шувалов дважды в моем дому встречался с нимфой и разговор секретный имел. Приходил тайно, лик имел занавешенный, чтоб, значит, узнанным не был. Это уж я потом догадался, кто сей господин. Анна подсказала.

Лицо Никиты было мрачным.

— Может, у них любовное свидание было?

— Ну уж не без этого — Но и тайна там была.

— Анна подсказала?

— Так точно.

— Похоже, мы влипли в историю, — негромко сказал Корсак.

— А под подол чужой тайны заглядывать нескромно, — в тон ему отозвался Белов. — Никита, может, нам исчезнуть?

— Сидите! — рявкнул тот, вливая в сомлевшего Мюллера новую порцию горючего. — Значит, Анна работала и на Шувалова и на Дица. Это я понял. Дальше что было?

— Обычно сей негодяй, то есть Диц, беседовал с Анной приватно, меня из дому выгоняли. А на этот раз словно забыли. Я за ширмой притаился и все слышал. И видел, между прочим, щелочка в ширме той была. Да… Диц Анне говорит:» Вы всыпали отраву в жаркое?«А девочка удивилась:» С ума вы, что ли, съехали?« — а потом улыбнулась лукаво, губки платочком утерла и говорит:» Сознаюсь, давала, сознаюсь. Извольте алмаз «.

— Какой алмаз?

— Ой, князь, не могу я вам всего этого говорить. Прибьют ведь меня. Я подписку давал!

— Говори, старая скотина! Не то я тебя сейчас сам прибью!

Корсак и Белов безмолвно переглянулись, еще никогда не видели они друга в такой ярости.

— Скажу, батюшка князь, скажу… Диц ей говорит:

» Алмаз ваш, но сейчас вы поедете с нами «. Но Анна эдак ножкой топнула:» Глупости! Никуда я с вами не поеду!» Мы должны вас спасти, — заорал тут Диц. — За вами Тайная канцелярия уже охотится!«А Анна в ответ:» Это она за вами охотится «, — и захохотала звонко, мол, я-то Тайной канцелярии совсем не нужна. Тогда Диц сделал знак рукой и крикнул страшно:

» Вяжи!«И в мгновенье ока они девочку веревками опутали, кляп в рот, подхватили ее и бегом, — измученным шепотом завершил Мюллер свой рассказ. — Я страх превозмог, вылез из-за ширмы, глянул в окно. Они девочку в карету сунули и помчали.

— Куда?

— На расправу. Одно скажу, они толковали про какую-то загородную дачу. И еще Диц крикнул перед уходом:» Слава Богу, сегодня мы оставим эту варварскую страну!«

Весь запас жизненных сил вытек из Мюллера с последними словами, он закрыл глаза и застонал.

— Насколько я понимаю, нам надо спасать девицу? — подал голос Корсак.

— Да кто она, объясни толком? — присоединился Белов.

— Сатана в юбке! — воскликнул Никита. — Девицу не жалко, хоть бы и прибили. Нам нужен барон Диц!

— Так вели седлать лошадей!

Через пять минут друзья были уже в седлах. Мюллеру было ведено вернуться домой и ждать там развязки событий. Сам художник уже идти не мог, и подпоркой ему служил рослый лакей.

Как только Никита пришпорил коня, у него мелькнула мысль — а не заехать ли к Лядащеву? Но он тут же отказался от этой идеи, как несуразной, мальчишеской. Делать крюк — терять время, кроме того Лядащева могло не быть дома.

— Никогда не спасал сатану! — крикнул Белов на скаку.

— Не спасать, но поймать! Так я понимаю, Никита? — вторил ему Корсак.

— Быстрее, гардемарины! Быстрее!

Ему бы подробнее расспросить Лядащева, где находится Дицева дача! Ориентиром должен был служить загородный особняк Нарышкина. Там вдоль ограды по заросшим лесом дюнам шла к морю тропа, сильно сокращающая путь.

Сырой, туманный город остался позади, они скакали в полной темноте. Дорога скорее угадывалась, чем виделась. Никиту охватило предчувствие неудачи. Слабым мерцанием в окнах дала о себе знать чухонская деревушка. В полверсте от нее на высоком берегу в сосновом бору стоит пресловутая дача Нарышкина, но как он найдет в кромешной тьме нужную тропу? Там и днем можно ноги сломать. А ведь это, пожалуй, забор белеет в темноте.

— Стойте, я должен объяснить, в чем дело!

— Наконец-то! — отозвался Белов. — А то у меня такое чувство, что мы просто скачем наперегонки.

— Лошадей загнали, — Корсак вытер мокрую шею лошади, — от нее валил пар, потом соскочил на землю.

Никита последовал его примеру, дальше лошадей надо будет вести под уздцы.

— Мы должны не дать сбежать барону Дицу. Он немецкий шпион и сотрудничает с Сакромозо.

— С этого надо было начать, — проворчал Белов. — За соратником Сакромозо я согласен скакать на край света

— А мерзавка кто?

— Анна Фросс. Это она оклеветала Мелитрису. Здесь мы должны спуститься к морю. Надо найти тропу.

— А иголку поискать не хочешь! Пошли! — крикнул Александр и первым сошел с тракта в лес.

Кони упирались, пугались и фыркали недовольно, ветки хлестали по лицу, сквозь мохнатые сосны проглядывали редкие звезды. Ноги ощупывали текучий песок под ногами, искали устойчивый корень дерева, одна рука тянула за уздцы лошадь, другая цеплялась за кусты.

— Это здесь они на карете проезжали? — невинным голосом осведомился Белов.

— Не знаю я другой дороги, — огрызнулся Никита. — Можешь ты это понять?

— Чего ж не понять… Ах ты!!! — не будем доверять бумаге брань Александра, когда человек в темноте цепляется ногой за корень, а потом сползает на пятой точке куда-то вниз, то ничего вразумительного он сказать не может, так… непереводимая игра слов.

Неожиданно спуск кончился и началось сухое, заросшее вековыми елями, болото. Они шли по колено в лохматых, побитых морозом травах, кое-где были видны белые заплатки снега. Здесь уже слышен был гул моря, и ледяное дыхание его охолодило разгоряченные лица. Они сели на лошадей.

Кромка моря была сцеплена льдом. Волнам не нравилась эта хрупкая препона, они с недовольным урчанием откатывались назад и опять бросались крушить, переламывать, корежить.

— Смотри-ка, что это там за зарево?

— Пожар? Скорее!

Воображение дорисовало картину разрушения. Если горит Дицева дача, то они опоздали, беглецы скрылись. Очевидно, Алексей думал об этом же, потому что крикнул, заглушая ветер:

— Никуда твой Диц не делся. Посмотри туда! — он указал в гулкую темноту моря. Только его глаза могли рассмотреть в рассеянном лунном отблеске очертание шхуны с тонкими, словно спицы, мачтами.

— Ты хочешь сказать, что они сбегут на шхуне? Может быть, они уже там…

— Нет, паруса не поставлены, ждут… А зарево — это костер. Костер — это знак.

— А для нас — замечательный ориентир. Вперед, гардемарины!

Лошади летели вдоль моря без всяких понуканий и шпор, которые уже окровенили им бока, сходу преодолели шумящий в темноте ручей, огненный сполох быстро приближался.

Вдовый лес подступил к самой воде, в темноте уже зримы были темные очертания причудливой постройки загородного жилья. Всадники спешились, привязали к деревьям лошадей. Сквозь стволы было видно яркое пламя костра. В доме светилось только одно окно, к нему и направился Никита.

— Я обегу дом, посмотрю, где у них вход, — прошептал Белов и скрылся в темноте.

На подходе к дому Никита споткнулся о темный предмет и сразу отпрыгнул в сторону с ощущением опасности. Всмотрелся внимательно — труп. Это был мужчина в темном, неприметном платье, он уже окоченел, глаза мертвеца с полным безразличием всматривались в далекие небеса.

— Кто это? — прошептал Корсак.

— Не Диц. К окну!

Комната была освещена одной свечой, стоящей на круглом столике. Диц сидел вполоборота к окну под развесистыми лосьими рогами. На бароне был дорожный плащ, фетровая шляпа треуголка и высокие сапоги. Пристегнутая к поясу внушительных размеров шпага путалась в складках плаща, мешая барону удобно откинуться в кресле, и он поправлял ее резким, злобным жестом, словно отгонял надоевшую собаку.

— Пора, ваше сиятельство, — сказал вошедший в комнату слуга.

— Шхуна?

Слуга молча кивнул.

— А наша… э… подопечная? — барон замялся, не желая называть вслух грязную работу, предстоящую его телохранителю.

— Это недолго. Если, конечно, не будет других приказаний. Может, вы решите взять ее с собой?

Никита не стал слушать ответ Дица, надо было действовать.

— Ты у окна! — бросил он Корсаку и кинулся за угол.

Около низкой двери с двумя уходящими вниз ступенями Белова не оказалось. Может, это черный ход? Никита все-таки толкнул дверь, и она покорно отворилась. Он очутился в маленьком, продолговатом, темном помещении. Очевидно, это были сени перед входом в подвал или в кладовую. Он уже хотел выскочить на улицу, как дверь на противоположной стене распахнулась, и в проеме возник слуга, в правой руке он держал шандал о двух свечах, левая сжимала длинный, ядовито-блестящий нож. Придя со света, он не сразу увидел Никиту, а может быть, принял его за кого-то другого, потому что несколько секунд всматривался в темноту. Лязг выхваченной из ножен шпаги помог ему оценить обстановку.

— Нападай! — крикнул он истошно и с силой метнул в противника не нож, как тот ожидал, а шандал.

Никита отскочил, но шандал больно ребром ударил по плечу. Он бросился за слугой, но тот прямо перед носом захлопнул дверь и запер ее на задвижку.

— Мерзавец лопоухий! — Никита по инерции продолжал барабанить кулаком в дверь.

Его отрезвил раздавшийся снаружи голос Белова:

— Алешка, держи его! Уйдет!

Никита стремглав выскочил из дома, еще раз завернул за угол. Сколько же у этого дома углов? У сложенных штабелями дров Александр яростно бился с лакеем, а по длинному, далеко уходящему в море причалу бежал барон Диц. Непонятно, через какую дверь он выскочил, но бежавшего за ним Корсака он опередил метров на пятнадцать. Бегать барон умел, от длинного плаща и мешавшей шпаги он уже избавился, теперь содрал с головы шляпу вместе с париком и швырнул их в сторону. Пламя костра осветило на миг его взмокший на лопатках камзол и густые, светлые, щеткой стоящие на затылке волосы. Добежав до конца причала, он с ходу прыгнул в ялик. Одного рывка было достаточно, чтобы трос, завязанный правильным морским узлом, отпустил ялик на свободу. Диц бешено заработал веслами.

Когда Никита добежал до конца причала, Алексей уже целился в барона из пистолета.

— Стрелять, Никита? Да говори же! Стрелять или живым брать? — и он спустил курок.

Первый выстрел был неудачным. Никита молча поднял пистолет, прицелился. Два выстрела грохнули одновременно, и нельзя было понять, чья пуля, Алексея или Никиты, угодила барону в руку, а может и не в руку, не поймешь ни черта в этой темноте, только барон вскрикнул и, к удивлению друзей, прыгнул в воду.

— Диц, не валяйте дурака! Плывите к берегу! — крикнул Никита.

— Простуду схватишь, барон! Вода ледяная! — вторил ему Корсак. — Стреляю! — он опять поднял пистолет.

Но последнего выстрела не понадобилось. Рука Дица, державшаяся за борт ялика, разжалась, он крикнул что-то невнятное и ушел под воду. Подождали минуту, две…

— Что здесь? — крикнул, подбегая, Белов.

— Утонул.

— Самая прямая дорога в ад.

— А слуга?

— На том же пути.

Друзья медленно направились к дому. Костер догорал, стреляя в воздух последними искрами.

— Я так и не понял, живым нам надо было его брать или как? — с внезапным раздражением спросил Алексей.

— Ну что ты к нему привязался? — отозвался Белов. — Я думаю, Лядащева устроит любой вариант. Диц ведь его клиент, я прав? Только где девица?

Все трое остановились, удивленно глядя друг на друга, в пылу боя о ней забыли.

— А может быть, это был не Диц? — хмыкнул Белов. — Может быть, мы не того потопили?

— Эти шуточки твои покойницкие! — в сердцах крикнул Никита и бросился к даче.

Они искали Анну Фросс везде, буквально перерыли весь дом, обследовали каждую комнату, сенцы, поднялись на чердак, и уже когда готовы были признать, что девица либо сбежала, либо лежит где-нибудь под кустом бездыханная, как Александр заметил, что из-под кровати, куда они уселись рядком, обессилев, торчит явно живой дрожащий башмак.

— А ну вылезай!

Явившийся взору обладатель нервных башмаков оказался чрезвычайно пыльным мужчиной без возраста.

— Господа, я сторож. Я здесь служил. Я ничего не знаю, — шелестел он чуть слышно, приставшее к усам его перо из подушки трепетало в смертельном ужасе.

— Где девица?

— Девица? Пойдемте…

Он провел друзей в те самые сенцы, где Никита столкнулся со слугой, ухватился за кольцо в полу и поднял тяжелый люк. Вниз в темноту вела широкая, крепко сбитая лестница.

— Они там…

Только тут Никита решил для себя загадку. Лакей не был левшой, как предполагалось вначале. Он шел убивать, а столкнувшись с неожиданным противником, не успел поменять руки.

Втроем друзья спустились в подвал.

— Анна! — крикнул Никита в темноту, ответом ему было эхо.

Подвал был огромен, и все бочки, бочки, потом стеллажи с бутылками.

— Здесь можно заблудиться. Никита, ау! У тебя рейнвейн на столе был? Прихвачу бутылку… А бургундское? Прихвачу две…

Они нашли девицу в самом темном, углу подвала, она лежала на полу лицом вниз в луже крови.

— Не повезло ей, — сказал Корсак без всякого сожаления в голосе.

— Но зачем же лакей шел сюда с ножом? — воскликнул Никита.

Белов склонился над девицей, перевернул бесчувственное тело на бок, зачем-то макнул палец в кровь.

Корсак, ты не прав! Ей повезло. Она просто пьяна в доску!

Партизана и куртизана

Анна пришла в себя уже в дороге, принялась стонать, ворочаться под плащом. Пришлось спешиться. Поддерживаемая Никитой, она нетвердо ступила на землю, но тут же оттолкнула поддерживающую руку, сбросила плащ и отошла к березе. Там ее и вывернуло наизнанку. Отплевываясь, она пыталась ругаться, но бунтующая плоть не давала ей складно выговорить ни одного слова. Потом она длинно, с шумом вздохнула и улеглась на землю.

— Сашка, вези ее дальше ты, будь другом, — взмолился Никита. — От одного вида этой особы меня начинает мутить.

Александр буркнул что-то, но спорить не стал

— Вставай, голубица…

— Куда вы меня везете? — пробормотала Анна. — Я не хочу никуда ехать, — однако покорно дала себя запеленать в плащ и усадить на лошадь. Привалившись к плечу Белова, она опять заснула.

При входе в дом произошла малая суматоха, потому что вслед за лакеем, который обмер при виде бесчувственного тела, которое бревном внесли господа, немедленно появился Гаврила и осведомился с живым интересом:

— Батюшки, чей же сей труп?

— Это не труп. Это пьяная девица. Ее надо привести в порядок.

Гаврила призвал женскую обслугу, та сразу заквохтала вразнобой, перекрикивая их многоголосье. Никита приказал, чтоб они смолкли, смолкли немедленно, дабы не разбудить барыню. Предостережения его были напрасны. С большой лестницы уже сбегала в наспех накинутом пенье взволнованная Мелитриса.

— Ах, Никита, я места себе не находила, когда вы все втроем, вот так сразу… Куда?! — она обнимала мужа, а сама заглядывала через его плечо на сложные манипуляции женщин, протаскивающих в дверь закутанное в черное существо с растрепанными волосами. Гаврила руководил сложной операцией. От тепла девица проснулась, забормотала обиженно, пробовала даже бороться.

— Это Анна Фросс…

— О! Зачем появилась здесь эта женщина?

— Это не женщина, это преступница, насколько я понимаю, — деликатно заметил Корсак.

— Она агент Дица, — поторопился с ответом Никита. — Все кончилось благополучно, мой ангел. Потерпи до утра. Завтра я расскажу тебе все, — он осторожно дунул на выбившийся из-под чепца локон.

Голос Никиты обрел вдруг такие фиоритуры, оттенки и полутона, лицо его осветилось такой нежностью, что Белов и Корсак невольно переглянулись, а потом с глуповатым и умильным выражением, с каким говорят с детьми, стали наперебой уговаривать Мелитрису не волноваться.

— Иди спать, душа моя…

Лицо Мелитрисы затуманилось, она отодвинулась от мужа:

— А вы будете пировать дальше?

— Да, сударыня… всю ночь, — с готовностью отозвался Белов.

— Еще ничего не съедено, не выпито, — подтвердил Корсак.

Никита проводил жену в спальню, и друзья вернулись в библиотеку.

— Ну что, будем пировать? — строго сказал Никита, придвигая к себе остывшее жаркое, только сейчас он почувствовал зверский голод.

— Такой вечер, паскудница, испортила! — добавил Белов, налегая на холодную телятину.

— Надо позвать Лядащева.

— Допрос ладить?

— Да она будет дрыхнуть до утра.

— Расскажи-ка, Никита, все толком.,. Они уснули тут же, кто в кресле, кто на канапе. Утром Лядащеву была послана записка, в которой сообщалось, что Анна Фросс находится в доме Оленева и там с нетерпением ждут появления адресата. Спустя полчаса Лядащев был в означенной библиотеке. Вид у троих друзей был нахмуренный, помятый и недовольный.

— Когда гуляешь рядом с зловонной ямой, то поневоле портится настроение, — пробурчал Белов.

— И все время хочется заткнуть нос, чтоб не нюхать.

— И закрыть глаза, чтоб не видеть.

— Опустим эмоции, приступим к подробностям… Выслушав рассказ Оленева, Лядащев задумчиво почесал переносицу.

— А ведь у меня там был наблюдатель.

— Значит, это его мы обнаружили с пробитой головой?

— Жалко, неплохой был агент, но суетлив… А Диц, значит, мертв?

— Утонул.

— Ну, значит, туда ему и дорога. Зовите девицу. Анна вошла в комнату неторопливой походкой спокойного, знающего себе цену человека. Удивительно, как у этой ящерки быстро отрастал оторванный хвост. Девица опять была прекрасна, благоуханна и невинна, как пансионерка: платье было выстирано, отглажено, глубокий сон разгладил черты юного лица. Только здесь Корсак признал в ней свою старую знакомую.

— Да это… леди, прекрасная пассажирка, влекомая фортуной.

— Здравствуйте, Алексей Иванович. Рада вас видеть в добром здравии, — она улыбнулась благосклонно, прошла на середину комнаты и села в придвинутое ей кресло. — Господа, что вы хотите от меня? — голос девицы не выдал даже намека на волнение. — Князь, объясните, что все это значит?

— Это значит, сударыня, что эти трое господ спасли вас из рук барона Дица. Судя по всему, он собирался лишить вас жизни.

Лицо девицы озарилось благодарной, но вполне умеренной радостью.

— Какое счастье, что все так получилось. Барон похитил меня силой, увез в какой-то дом. Там меня заперли в подвале. Свеча погасла, там было много вина. Больше я ничего не помню.

— Ну что ж, будем вспоминать вместе, — неторопливо сказал Лядашев. — Поскольку я заранее уверен, что на все мои вопросы вы будете отвечать отрицательно, то начну с утверждения: вы служите немецкому секретному отделу, вы отравительница, шантажистка и клеветница.

Такого поворота Анна никак не ожидала, она неторопливо обвела глазами всех присутствующих, по мере движения головы глаза ее наполнялись слезами, словно в шее был спрятан невидимый ворот, руководящий слезоточивым каналом. Совершив полукруг головой, она уронила ее на руки и бурно зарыдала.

— Это ложь, клевета, зависть! — раздались ее всхлипы.

В комнату скользнула Мелитриса, задержалась у двери, стараясь быть незаметной, и даже палец к губам прижала, как бы говоря Лядащеву:» Я буду молчать как рыба, я ли не имею права присутствовать при развязке?«Никита отрицательно затряс головой. Он не только не желал присутствия жены рядом с корзиной чужого грязного белья, он боялся ее нервического срыва: пережитое Мелитрисой все еще оборачивалось по ночам мрачным кошмаром. Но Лядашев, видно, лучше знал его жену, потому что спокойно кивнул Мелитрисе, мол, оставайтесь, и Никите пришлось подчиниться.

Анна уже отирала слезы грезетовым с вышивкой платочком.

— Кончили комедию ломать? — спокойно сказал Лядащев. — Блюм арестован, в крепости сидит. Хотите с ним побеседовать?

— В этой стране у меня найдутся защитники! — запальчиво воскликнула Анна.