ВНУТРИ. Пустыня Херна

ЛАЗКОВ ЙОНЧЕР

Человек из Глины

повесть

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГОРОД

ВНУТРИ. Начало.

Не будем долго ходить вокруг да около, посему – Добро пожаловать в мой мир. Пусть в дальнейшем вас не смущает то, что эти углубления во внутреннюю среду по мере развития будут всё реже и реже встретятся в дальнейшем повествовании, пусть не смущает и то, как явно они выделяются из общей картины, возможно, даже вовсе с ней не гармонируют и выдают себя за какую-то отдельную историю, просто стоит помнить, что и это не просто моя прихоть, а лишь сложившееся обстоятельство, которое заставило меня коснуться этой темы глубже только в самой первой части рассказа. Итак, начать это «незабываемое» путешествие в сердце самой пустоты, пожалуй, стоит с посещения места падения морального облика. Предположим, что это некое место, по образу и подобию своему напоминающее целый мир, отдельные его места очень схожи с каким-нибудь знакомым вам и мне городом и всеми его близлежащими окрестностями, а некоторые из его участков и вовсе неизведанны. Сразу оговорюсь, что путешествие это вряд ли покажется столь полезным и значительным, и уж тем более занимательным, для людей не имеющих ни малейшего представления, как, да и зачем вообще, нужно порой заглядывать намного глубже, чем просто вовнутрь себя хотя бы только для того чтобы самому себе объяснить суть происходящего, самого себя успокоить, что есть вещи, которые можно изменить себе во благо, какого бы труда и отвращения это не стоило. И всё же я наберусь смелости и наглости предложить вам совершить этот недолгий и, как я уже упомянул, скучный путь в ту самую внутреннюю реальность, которая постепенно превращается в пустошь по независящим от меня обстоятельствам, впрочем, вы в последствии можете как вам угодно называть это место.

Здешняя местность, когда-то густо населённая надеждами и мечтами, гордившаяся когда-то не без основания своими цветущими и благоухающими городами светлого будущего, вмиг помрачнела после того, как обломки от столкновения двух метеоритов-гигантов «веры» и «реальности» наконец достигли земли и погребли под собой большую часть флоры и фауны. Цветы тщеславия, украшающие своей пестротой поля и играющие своими красками в лучах дневного света, безвременно увяли, пригнулись к земле, будто поддавшись безвольно неведомой силе, а любой новый росток, по глупости своей и неопытности пробивающийся сквозь асфальт, тут же теряет свою веру, не находя солнца. Небо закутано тучами, мрачными словно погребальный сарафан, а если солнце и расталкивает их по какой-то счастливой случайности, то его лучи редко когда способны пробить густую толщу туманов, в которых невозможно нащупать опору для твёрдого шага.

Вполне естественно, что столкновение тех двух метеоритов повлекло за собой изменения в климате. Ветра участились и ужесточились, стали холодными, как никогда раньше, каждый их порыв словно наполняет воздух мелкими иглами, улицы продуваются с такой силой, что от их прежнего блеска не осталось и следа. Стены пустых домов хранят молчание — страх и нарушенное равновесие. Всё это в скупе позволяет вам увидеть лишь малую часть этого мира теми глазами, которыми я смотрю на него каждый день. Вы можете вдохнуть смог, повисший в воздухе, проникнуться этой тяжестью: железо, ртуть, известь, дым. Кажется, что всё здесь застыло в ожидании ливня, который смыл бы это всё, прибил бы пыль к земле, потушил бы пожары в дремучих лесах счастья и успокоил бы воздух. Только, увы, прогнозы остаются всё такими же неутешительными. Нет той магии, с помощью которой можно вызвать ураган, смести все, и выстроить по-новому.

Двигаемся дальше и мы видим некогда бушующий Океан Эмоций, способный потопить любое судно с грузом обид и разочарований, пересекающее его дикие, искрящиеся бликами воды. Жаль, но те времена давно прошли и постепенно стали стираться из памяти, океан потерял свой блеск. А вместо высоких волн — эмоциональное дно. Дно замусорено. Словно долгие годы сюда свозился всякий хлам из пустых разговоров, утренних новостей, бесполезных покупок и нарушенных обещаний, и изо дня в день огромными ковшами сюда скидывается всё больше и больше подобного мусора. Мусор этот периодически сжигается, отчего дышать становится ещё омерзительнее и, как не сложно догадаться, этот огонь никогда не гаснет.

Привычка сжигать всё — есть спасение. Кратковременное, но спасение. Огонь не оставляет улик дурного существования. Сам не помню, как так получилось, но в один миг я стал считать изменения внутреннего мира чем-то естественным и необратимым, чем-то, с чем нужно смириться. Это равно тому, как вы смотрите фильм, концовку которого можете предсказать уже на середине просмотра, но просто встать и уйти мешает банальная инертность и природная лень.

В общем, я отвратительный создатель собственного внутреннего мира. Создатель мерзавец, лентяй и бездарь. Создатель шизофреник. По-моему, достаточно мило чтобы больше этому создателю не повиноваться.

А в это время в реальном мире существует только этот город, с которым я в ближайшее время планирую расстаться с той же лёгкость, с которой я в нём очутился. Глухой перекрёсток, несколько торговых лавок, пустующая много лет школа, замусоренный парк с прудом, в котором давно уже нет рыбы и куда уже много лет не слетаются утки. Редкий прохожий, да и тот не способен падать руки умирающему на тротуаре незнакомцу. Незнакомец, умирающий от банального равнодушия. Сухой, трескающийся воздух — дыхание больной земли. Земли, на которой не остаётся ни одного следа сильного и уверенного в себе человека, якобы твёрдо на ней стоящего. Удачная проекция чьей-то чужой реальности.

* * *

Проснулся я глубоко за полночь от ощущения, что в комнате кроме меня есть кто-то ещё. Началось всё с неприятного шороха у дальней стены, где стоял старый письменный стол, которым я никогда не пользовался по прямому его назначению. Зашелестела бумага, словно встрепенувшись от чьего-то неосторожного касания, кротко скрипнули деревянные ножки. Я пошарил рукой по прикроватной тумбе и щёлкнул выключателем настольной лампы, свет вспыхнул на две секунды и с треском погас. Шорохи тоже прекратились на какое-то время, я принял это за вполне естественное состояние сонного сознания, однако чувство чьего-то постороннего присутствия не прошло. Свет уличных фонарей приникал к стене, оставляя на ней вялые тени, среди которых не было ни одной, даже отдалённо напоминающей человеческую фигуру. Затем я услышал голос.

— Ты должен покончить с этим, — в полной тишине голос прогремел как выстрел, казалось, что звук его заполнил собой всё пространство вокруг меня.

— С чем? — всё, что я смог спросить хриплым ото сна голосом.

Незнакомец — или их было несколько, я не мог это определить точно — ничего не ответил. Странным образом я не впал в испуг, я лежал, прикрыв глаза, тщетно пытаясь досмотреть прерванные сны. Удавалось это с трудом — я то и дело снова прислушивался к темноте, она казалась скрипучей, полной странного движения. Словно кровать мою накрыло куполом, а за этим куполом копошились неизвестные мне ночные существа. Шорохи то прекращались, то начинались снова, иногда их было трудно отличить от шума улиц, а иногда они становились такими громкими и отчётливыми, что казалось они забрались мне в голову и звучат там нескончаемым рокотом. Я открыл глаза и попытался осмотреть всё вокруг, увидеть среди узнаваемых углов и линий комнаты, слабо проявляющихся в темноте, что-то необычное, неестественное. Никакого видимого движения не было. Когда я попытался встать, тут же лишился всех чувств, будто купол сжался до моих размеров, из него выкачали весь воздух и всё моментально исчезло. Исчезли тени на стенах, исчез слабый свет извне, пропали все звуки — ночной транспорт и стук моего сердца. Кожа не чувствовала грубой ткани постельного белья. Пустота ничем не пахла, и пробовать её на вкус было бесполезно. Я продолжал сидеть в кровати, — или мне только казалось, что я именно сидел, вполне можно было предположить, что я уже парил где-нибудь под потолком, — пытаясь использовать то, чего ещё не лишился: сознание. Оно мне подсказывало, что мой гость имеет к потере мной всех чувств самое прямое отношение. Я был невесом, я был невидим. Вне времени, вне пространства. Я даже почти пришёл в восторг от этого, словно наконец обрёл покой. Покой, которого мне не хватала даже здесь, даже сейчас, когда я сделал долгую и необоснованную остановку на своём пути. Но чувства вскоре ко мне вернулись, — мне показалось, что прошло не меньше часа, на самом деле не прошло и пяти минут — и я снова услышал шорох, словно полы невидимого плаща волочились за чьими-то медленными, рваными шагами.

— Ты должен покончить с этим, — повторил голос.

— Покончить с чем? — протянул я, тщетно вглядываясь в темноту. Было ясное понимание, что кроме меня в комнате больше никого не было, был только я и в этом я готов был поклясться.

Но голос не собирался умолкать.

— Ты должен прекратить все свои поиски, — сказал на сей раз женский голос.

— Кто вы и что вам нужно?

— Нам нужно быть уверенными, что ты примешь правильное решение.

Я развалился на кровати, нагло разрешив себе расслабиться.

— О чём вы говорите? Какое ещё решение?

— У тебя осталось совсем мало времени на то, чтобы изменить ход событий.

Я сделал глубокий вдох. Это начинало раздражать.

— Ладно, — сказал я, пытаясь сохранить спокойствие, — От меня-то чего вы хотите?

— Чтобы всё закончилось. Только ты и можешь прекратить этот глупый бег. Разве ты не видишь каким пустым ты стал? Самое время признать, что ты больше ни на что не способен повлиять и что пора заканчивать со своими скитаниями.

— Вы хотите чтобы я остановился? Чтобы больше никуда не шёл?

— Именно. И не только мы этого хотим. Этого хочешь ты сам, только ты не желаешь признавать этого. Весь твой внутренний мир, уже разрушенный и бесполезный, желает этого. Ты устал и слаб, чтобы что-то изменить.

— Я уже достаточно отдохнул. Я бы даже сказал, что отдыхал я слишком долго.

— И что? Ты собираешься продолжить то, что задумал?

— Конечно, — быстро ответил я, — Это даже не обсуждается.

— Ничего это не изменит, поверь нам, — в голосе прозвучала какая-то обреченность. — Выход только один и ты его знаешь.

— Остаться здесь в этом городе?

— Послушай, если ты просто останешься в этом городе, ты просто оттянешь неизбежное. То, что должно случиться. Мы же говорим тебе о том, что ты сам должен всё закончить. Сам.

У меня холодок пробежал по спине, я, кажется, догадался, о чём они говорят. Я должен покончить с собственным миром. Я снова оглядел комнату. Никакого движения.

— Убирайтесь! — скомандовал я настолько грозно насколько только мог. — Какая дерзость! Просить меня избавиться от собственного внутреннего мира. Просить меня покончить с собственной жизнью! Убирайтесь!

Они ничего не ответили. По стенам снова поплыли тени, точно заблудившиеся в бесконечном океане галеры, в ушах зазвенела тишина. Мне на долю секунды показалось, что за окном вот-вот раздастся мощнейший взрыв и мир сойдёт с ума от паники.

— Это всё равно случится.

Следующие часа два голос больше не произнёс ни слова. И я подумал, что слуховые галлюцинации никогда со мной до этого не случались, что же их вызвало теперь? Откуда они взялись и зачем вообще просят меня прекратить своё существование? Им неугоден мой путь, которого я держусь вот уже последние несколько лет, их не устраивает и то, что сделал такую долгую передышку. Кто они? Убийцы внутренних миров? Эта мысль почему-то меня рассмешила. Я почти уговорил себя, что это всё из-за переутомления. Я слишком долго тут находился и это затянувшееся бездействие стало сводить меня с ума. Вот тебе и результат, сказал я сам себе. Утишая себя этой мыслью, я уснул, на сей раз крепче прежнего. Теперь мне должны были сниться совсем другие сны. Но я ошибся.

Голос разбудил меня снова, когда за окном уже пробивали себе путь к земле редкие солнечные лучи, которые, впрочем, были ещё слишком слабы, чтобы осветить лик того, кто решил помучить меня разговорами о моей страшной судьбе.

— Позволь нам кое-что тебе показать, — теперь это был голос старика, скрипучий и плавный.

— Кто вы? — спросил я снова и встал с кровати.

— Ты сам всё узнаешь.

Не успел я сказать и слово, как меня обдуло ветром, будто передо мной кто-то замахал крыльями, я пошатнулся и в глазах потемнело.

И голоса умолки. Умолкли окончательно. Прошёл ещё час, прежде чем я поднялся с кровати, за всё это время я больше не слышал от них ни звука. Даже шум за стеной теперь казался громче прежнего, словно кто-то ждал, когда мы закончим беседу, чтобы начать свой день.

Вскоре совсем рассвело, и оказалось, что город накрыл золотой туман. Он был действительно золотым, будто ненастоящим, крыши домов белели на его фоне, как если бы они были покрыты остывшей золой. Я безучастно смотрел в окно на пробуждающейся городской лабиринт, обитатели которого, как мне виделось, легче простого ориентировались в слепую, в тумане. Они знали, где именно находится выход, каждый определённо знал, где должен находиться конкретно в этот час, в эту минуту, чем закончится вечер и какие сны они увидят, когда наконец доберутся до тёплой кровати. Таким я видел это место. И с каждым днём подобные картины становились только отчётливее. Люди, ждущие чуда, сами на это чудо неспособные. Чёртова дыра с её мелкими жителями. Я стоял у окна и ждал, когда остынет чай. Пар от чая смешивался с сигаретным дымом, отчего запах в комнате делался приторно горьким, наполнял её фальшивым уютом. Стояла тяжёлая утренняя тишина, рокот проезжающих машин, казалось, этой тишины не касался.

Когда я вышел на улицу, полный решимости и, несмотря ни на что, в приподнятом настроении, туман поднялся выше, стал гуще. Плечо немного резала лямка рюкзака, что-то болело в области поясницы, похрустывали коленные суставы. Я словно постарел за одну ночь, случайно подумал я, но всё же шаг свой не сбавил. Чувствовал еле заметное покалывание в животе, но это только от накатившего на меня нетерпения поскорее убраться отсюда. Очень хотелось избавиться от навязчивой мысли, что я постепенно схожу с ума. Какими бы доводами я не пытался укрепить свою уверенность в том, что сбой в моём сознании случился сугубо из-за моей усталости, я не мог отделаться от мысли, что голоса вот-вот вернутся и не оставят меня в покое. Из тумана медленно выплывала тёмная линия дороги, навстречу выкатывались серые камни, плотно облепленные этим туманом, стоило вытянуть вперёд руку, и я уже не видел собственных пальцев. Очертания города становились призрачными, словно само время встало белой стеной между мной и городом, а за этой стеной идёт какая-то другая, совсем не похожая на мою, мне неведомая жизнь, суетливая и горделивая. Но разглядеть её можно, только если подойти к ней вплотную, прям как к стеклянной витрине. Я продолжал идти и глаза мои постепенно привыкали к тому, как неожиданно раскрывал туман передо мной картины этого реального, как оказалось, далеко не призрачного, мира. Вот камень дорог под ногами, крепкий, но скользкий, словно покрытый слизью, с трудом удаётся сохранить равновесие; в местах яркими пятнами проявляются редкие островки растительности, влажные и ослепительно зелёные, на фоне тумана впрочем, всё кажется чрезмерно ослепительным и ярким. Ярким, но холодным. Вот в золотой гуще вырисовывается маленькая закусочная, с декоративными панелями на стенах, давно выцветшими и покрытыми мелкими жёлтыми цветами. Постепенно проявляются и люди, толкающиеся на её террасе, даже сейчас я ясно вижу их торопливое желание набить в столь ранний час свои животы всем, что только тут могут предложить. Ко мне снова вернулся голод, я с завистью и с лёгким чувством тошноты смотрел на этих людей, мысленно вырывая из их рук тарелки с супом, горячую выпечку, шоколад. Запахи прорывались сквозь дымчатую завесу и сводили меня с ума, скручивая мой желудок в тугой узел и наполняя меня колючей болью. Поэтому я ускорил шаг, уже не обращая внимания на туман. Мне почудилось, что как только я выйду из города, туман за моей спиной тут же сомкнётся подобно вратам древнего замка и город погрузится в его пучину, но уже безмолвную, лишённую жизни. Где-то в глубине побледневшего парка жалобно пела труба, обозначая время полудня и заявляя о своей вечной нищете. В самом парке людей было меньше, это обстоятельство просто умоляло задержаться здесь ещё хотя бы на несколько минут, сделать перерыв, обдумать дальнейшие шаги, подождать когда туман ослабнет. Я стянул рюкзак с плеча, уложил его рядом с собой на лавку, из него извлёк смятую карту из грубой, давно потемневшей бумаги, развернул её аккуратно на коленях и с удовольствием закурил ещё одну сигарету. Пробежался взглядом по карте, — на затёртой складке, в месте сгиба, уже с трудом можно было разглядеть маленькую чёрную точку, отмеченную мной несколько месяцев назад — место моего назначения. Я сам его обозначил, не имея ни малейшего понятия, что на самом деле находится в этом пункте. Но я должен быть там не позднее завтрашнего вечера, иначе весь мой путь сведётся к обычному бродяжничеству, а мне этого не хотелось. У любого пути должна быть цель, или зачем его начинать вообще?

Я поймал себя на мысли, что и в самом деле слишком надолго задержался в этом городе, а он, явно почувствовав это, очень быстро перестал быть гостеприимным. Время от времени он напоминал мне о моём злоупотреблении его добротой острым дождём, резкими порывами ветра, бессонными ночами и недобрыми взглядами, толкая на скорейшее самоизгнание. Буквально каждый квартал, в котором мне по той или иной причине приходилось бывать, казался мне враждебным, переполненный бродячими псами, снующими под ногами обнаглевшими детьми и их неуклюжими раздражительными мамашами, которые смотрели на меня так, словно я был причиной всех их бед и неудач. Каждый шаг мне давался с трудом, в воздухе летали искры напряжения, будто вот-вот должна начаться драка и мне будет просто необходимо принять в ней участие, а затем придётся глупо оправдываться, что и не я её затеял вовсе. В городе не было лиц, были только тела, прыгающие из одной дыры в другую, от одной стены к другой лишь бы только не сидеть на месте, лишь бы не дать мне проникнуться хоть какой-то симпатией к этому месту хотя бы на минуту. Я находился тут уже достаточно долго и мог бы в принципе ко всему этому привыкнуть, но с каждым днём я находил в себе всё меньше и меньше сил для того, чтобы бежать, но всё больше и больше желания сжечь эти стены к чертям, только бы они больше не стояли у меня на пути. Ко всему этому ещё и эти голоса, такие бесцеремонные и путанные, умоляющие меня остаться, практически обрекая меня тем самым на слабую ярость до конца моих дней. А может, всё это могло быть лишь моим разыгравшимся на фоне долгого нахождения здесь воображением, может я сам себя слишком сильно накрутил.

— Туман сегодня просто жестокий.

Я вздрогнул от неожиданности, чуть не обронив карту на землю. Рядом со мной сидел мужчина, в строгом, наглаженном, словно только что выписанном из пошивочного ателье костюме и до блеска налакированных туфлях с острыми носками. Вот, что странно, — у него была муравьиная голова, кожа на лице белая и гладкая, длинная стрелка усов аккуратно обрамляла его тонкие губы, обычные человеческие губы вместо ожидаемых жвал. Рядом с моим рюкзаком он поставил свою тубу из тёмной кожи и даже не взглянул в мою сторону. Меж тем, туман уже поднялся выше и теперь был похож на огромное рваное одеяло, в местах пропускающее свет.

— Простите, если напугал вас, — сказал мужчина и провёл рукой по усам, пальцы у него были тонкими, казались очень хрупкими.

— Вы просто неожиданно появились, вы меня не испугали. Всё в порядке, — ответил я в нерешительности.

— Такого тумана в городе не было лет пять, не меньше. Должна быть в этом какая-то закономерность, вы не находите?

Я не знал, что ответить. Голос его был плавным и мягким, такой, что вызывает мурашки на коже.

— Вы наверняка удивлены тем, что я назвал туман жестоким, верно? Но, на самом деле, ничего удивительного в этом нет. Как я уже упоминал, такого тумана не было около пяти лет. Вам эта история неизвестна, но тогда туман поглотил весь город на целых две недели. Ни днём, ни ночью никто не мог найти дороги к собственному дому. А когда туман наконец рассеялся, оказалось, что все настолько к нему привыкли, что и не хотели узнавать друг друга в лицо. Можете себе представить к какому беспорядку это могло привести в конечном счёте?

Я не понимал, зачем он мне всё это рассказывает.

— Как вы догадались, что я про это ничего не знаю?

— Если вам угодно, называйте это шестым чувством. В силу своей профессии мне полагается видеть в людях то, что по причине тех или иных обстоятельств скрыто от остальных, а зачастую и от них самих. Это что-то среднее между дедукцией и ясновидениям, если хотите. Но знаете, многие, услышав впервые о себе нечто такое, о чём не думали или не знали раньше, больше не пытаются меня обмануть, поняв, что это бесполезно. Это значительно облегчает выполнения моих обязательств перед ними, более того, они сами порой приходят ко мне за повторными просьбами, только в этом случае их просьбы совсем иного характера. Но, думаю, это уже интересует вас меньше всего. А глядя на вас, можно сказать, что в этом городе вы относительно недавно.

Он говорил все эти непонятные для меня вещи, а мне совсем не хотелось его прерывать. Я вдруг испугался собственной мысли, что это может быть моей очередной галлюцинацией, на сей раз визуальной. Он сидел смирно, почти не шевелясь, будто манекен, мне не хотелось лишь одного — чтоб он поворачивал свою муравьиную голову в мою сторону. Этот город, должно быть, начал лишаться разума на радостях, что я вот-вот его покину. Я поправил карту, ещё раз провёл пальцем по намеченному маршруту, от нечего делать попытался разгладить потрёпанные края.

— Позвольте спросить, вы собираетесь уйти из города сегодня?

Наконец-то мне было, что ему ответить.

— Да. И чем скорее, тем лучше, — я выдавил из себя что-то наподобие улыбки.

— Я бы не советовал вам этого делать именно сегодня.

— Это ещё почему? — от неожиданности этого заявления я снова чуть не выронил карту.

— Знаете, в городе в последнее время стало появляться всё больше чужаков, только ни в коем случае не подумайте, что я пытаюсь вас оскорбить. Всё дело в том, что сегодня все они могут покинуть город. Не могу знать, как скоро они начнут уходить, но вы только подумайте, какая толкучка начнётся, если это произойдёт. Хотели бы вы стать частью этого? Сомневаюсь. Но самое страшное не это, а то, что они могут потащить за собой остальных жителей, тех, кто об уходе и не помышлял.

Мне представилась совсем не весёлая картина бредущих в одном плотном потоке беглецов, словно безумная масса, не имеющая определённой цели. Я подумал, что если бы я оказался одним из них — там, в самом центре или где-нибудь с краю, толкаемый кем-то и сам кого-то толкающий, — я скорее бы заблудился и вышел не туда, куда мне надо, что обозначало бы бесполезность моего побега. Мне стало как-то не по себе. Внезапно оказалось, что я боюсь этой толпы. Что, если этот человек прав? Что, если из массового бегства из «грязного рая» это превратится в массовое самоубийство, — люди, добровольно шагающие к краю, за которым пропасть, — что само по себе намного опаснее.

Всё тот же ровный и спокойный голос вырвал меня из раздумий.

— Волноваться особо не о чем. Просто разумней было бы сегодня воздержаться от выхода из города. Туман непредсказуем, к тому же, никто не знает, когда он рассеется. А вдруг туман и вовсе не при чём.

— Что ж, — вставил я слово, скорее из-за появившейся внезапно нервозности, а не из-за того, что мне действительно было, что ему ответить, — что ж, этого тоже не стоит исключать. Но почему я должен вам верить?

— А вы и не должны.

Я ещё раз оглядел его, на сей раз более внимательно, он уже не казался мне таким удивительным. Он держал голову прямо и смотрел в одну сторону, отчего было похоже, что его голова просто насажена на плечи, как у какого-нибудь исторического памятника. Всё в нём было статично и правильно, кроме рук, тонкие пальцы которых уже вертели тубу. Он словно не решался открыть её и показать мне её содержимое. Внутри тубы что-то глухо постукивало о стенки.

Я уж было приготовился более настойчиво потребовать ответа на свой вопрос, как он сказал:

— Вы, должно быть, голодны. Пойдёмте, я угощу вас обедом.

Я подумал, что это было бы очень кстати, но тут же сообразил, что он просто-напросто тянет время, всё дальше и дальше уводя меня от идеи покинуть город именно сегодня. И зачем ему только это нужно? Зачем ему меня от чего-то предостерегать?

— Ну же, соглашайтесь. Это совершенно ни к чему вас не обяжет. Мы отобедаем в таверне, что здесь неподалёку, и я отпущу вас с миром.

— Я, в общем-то, не против, — сдался я, — тем более что я и в самом деле очень голоден. А ещё, я бы с удовольствием выпил чего-нибудь…

И тут он впервые за всё это время посмотрел на меня. Я застыл на месте от этого взгляда, бурлящего желтизной, словно жерло вулкана — большие глаза смотрели прямо на меня, поглощая меня целиком. Затем мне стало невероятно спокойно, мысли мои осыпались, как осколки хрупкого стекла. Он быстрым движением тонких как спицы пальцев откинул крышку тубы, и я увидел то, что стучало об её стенки. В его руке оказалась вытянутая, изящной формы бутылка с жидкостью карамельного цвета.

— Я знал, что сегодня мне это пригодится, — сказал он неторопливо, — и, как видно, я не ошибался. Я ведь не очень люблю признавать свои ошибки, если честно. Но, к счастью, в данном случае этого не потребуется.

Он явно заговаривал мне зубы.

— И как часто у вас оказывается бутылка с собой?

— А, — отмахнулся он, — абсолютная случайность, уверяю вас.

— Охотно верю, — ответил я, торопливо забирая из его рук бутылку.

Жидкость оказалась тягучей, а обжигала так, будто я глотал раскалённую лаву. Это не было похоже на обычный напиток, я бы даже не решился назвать это алкоголем, хотя спирт там определённо присутствовал. Несмотря на то, что глаза мои мгновенно заслезились, дыхание замедлилось, я не сразу оторвался от бутылки, глотал и глотал, словно она была бездонной. Мой новый приятель меня не торопил, я б даже предположил, что он ждал, когда я осушу всё до дна. Плотно закрыв бутылку, я вернул её хозяину, тот спрятал её обратно в тубу, чем меня немало удивил и расстроил — негоже ведь в полдень пить, тем более одному. Я почувствовал себя обманутым.

— Что это? — спросил я.

— Бурбон. Обычный бурбон, ничего кроме.

— Странно, — пробормотал я, — я думал, я знаю, какой бурбон на вкус, уж я-то могу отличить его от чего-то другого. Вы случаем меня не обманываете?

— Нисколько, — невозмутимо ответил мужчина и встал.

Я тоже встал, закинул рюкзак за плечо и побрёл за ним следом.

* * *

Итак, я боролся с желанием вернуться назад в свою комнату. Появилось неприятное чувство разочарования оттого, что я мог так легко сдаться. Мысли в голове мешались с сомнениями, желания портились подозрениями, я был откровенно сбит с толку. В таверне нам подали по стейку средней прожарки, украшенному неизвестной мне травой, обильно политому соусом тёмно-янтарного цвета и по бокалу пива. Человек с головой муравья сделал несколько мелких глотков, не скрывая удовольствия. К мясу он явно не торопился притронуться, а я же не решался проявить неуважение к тому, кто угощал меня, не хотел в его глазах показаться оголодавшим невежей, поэтому терпеливо ждал и покорно цедил пиво. Пиво оказалось пресным, очевидно разбавленным водой, но для утоления жажды оно оказалось как нельзя кстати.

Странный он всё-таки тип — этот новый мой знакомый. Пить из бутылки из своей тубы он отказался, а сейчас, как ни в чём не бывало, пил это ужасное пиво и даже не морщился. Возможно там, в парке, он поступил так из обычной брезгливости, но я-то не побрезговал пить то, чем меня угостил человек, которого я едва знал.

— Вам, должно быть, не терпится узнать, почему я веду себя так странно и почему в парке вообще заговорил с вами.

Теперь, сидя напротив меня, он не сводил с меня взгляд.

— Если честно, — сказал я, стараясь скрыть удивление и голодную дрожь в голосе, — если честно, меня слегка смутила ваша настойчивость.

— Бросьте, никакой настойчивости не было. Я просто пытался быть учтивым, не более.

— Хороша учтивость, ничего не скажешь, — я неловко улыбнулся. — Разгадали каким-то чудом мои намерения бежать из города и сами же эти намерения на корню зарубили.

Он широко улыбнулся, отчего его тонкие усики полностью потерялись в складках его губ, потом он довольно заурчал что-то себя под нос, совсем как объевшийся кот. Тонкие пальцы стучали по столу что-то неритмичное, откровенно раздражающее.

— Разгадать ваши намерения было не сложно. Человек сидит в парке и увлечённо изучает карту. О чём это может говорить? О том, что местности он не знает, в городе не ориентируется. При нём тяжёлый рюкзак и, простите мне мою прямоту, одежда не первой свежести. Всё это указывает на то, что этот человек вышел не на лёгкую прогулку перед обеденным сном. Согласны со мной?

— Ну ладно, с этим всё понятно. Теперь скажите мне, почему я должен сделать так, как вы указываете? Какой вам в этом интерес?

Этот вопрос его ничем не смутил. Он равнодушно сделал ещё несколько глотков пива, остроконечным языком слизал неторопливо пивную пенку с верхней губы и снова улыбнулся.

— Послушайте, — сказал он, — я ни в коем случае не собираюсь указывать вам, что делать. Я могу обойтись только дружеским предупреждением. Хорошо, если это предупреждение будет вам полезно, ведь никто не застрахован от несчастного случая, а при таком исходе может случиться всё, что угодно. Вы могли бы поспасть в крайне опасную ситуацию, а для меня важно быть уверенным, что уцелеет хотя кто-то. Вот и весь интерес. Но в любом случае, решать-то вам.

— И откуда мне знать, что всё, что вы говорили про чужаков — правда?

— Ни откуда. Вам просто стоит почаще смотреть по сторонам, вот и всё. Тогда вы, может, заметили бы всё это сами.

— Мне почему-то трудно поверить, что вы печётесь только о моей безопасности. Почему не попробовать остановить их?

Он тяжело вздохнул и его пальцы перестали стучать по столу.

— Думаете, я не пытался? Да, возможно, не достаточно для того, чтобы что-то изменилось, однако поймите и вы меня, я не всемогущ. У меня как и у вас возможности ограничены, несмотря на все те полномочия, которыми наделяет меня моя работа. Этих полномочий отчаянно мало, чтобы влиять на всех разом. Поэтому и вас я удержать не могу.

Горячий запах стейка взывал к моим рефлексам всё настойчивее и настойчивее, мне с трудом хватало терпения поддерживать беседу и сглатывать излишки слюны. И вот теперь он, наконец, взялся за приборы. Я машинально последовал его примеру, но от неловкости всё напутал и нож с вилкой оказались не в правильных руках. Первый кусок я отрезал слишком большой, он еле уместился у меня во рту, но я не заметил этого конфуза, потому что язык мой чуть не распух от вкусового наслаждения. Такого потрясающе приготовленного мяса я, пожалуй, не ел никогда в жизни, оно действительно заслуживало высших похвал, он точно таял во рту, а кисло-сладкий соус только придавал пикантности и ещё больше возбуждал аппетит. Я ел неаккуратно, торопясь, в то время как мой новый знакомый нарезал свой кусок на мелкие порции и тщательно разжёвывал каждую, поочерёдно сменяя мясо салатом. Долгое время мы ели молча, пока в моей тарелке не оказалось ничего кроме пучка травы измазанного в соусе. Я умял все пять ломтиков белого хлеба, допил пиво. Я закурил, не опасаясь, что ко мне тут же кто-нибудь подскочит с просьбой потушить сигарету. Разговоров в таверне слышно не было, все ели молча. Достопочтенные джентльмены и их накрахмаленные дамы сосредоточенно орудовали приборами и усердно работали челюстями. Все одеты как с иголочки, среди них всех я один выглядел как оборванец. Быстро оценив обстановку, я представил, как это выглядит со стороны, — добрый малый из высшего света сжалился над бродягой и притащил его в таверну, чтобы у того с голоду не свернулись кишки.

Муравьиная голова наконец-то прикончила свой стейк и вытерла губы тонкой салфеткой, я об этом ритуале напрочь забыл.

— А теперь, — произнёс он, — как и обещал, я больше вас не задержу, и всё-таки прошу вас помнить о моём совете. Если я ещё чем-то могу вам помочь — порекомендовать комнату для ночлега или одолжить небольшую сумму денег — вы только скажите.

Мне стало неловко, но любопытство девать было некуда.

— Могу я хотя бы узнать имя своего благодетеля? — спросил я.

Он улыбнулся, было заметно, что он слегка смущён, отпил ещё пива, потом слегка откинул голову назад, посмотрел на меня холодным взглядом, что показалось мне несколько высокомерным жестом.

— Корней, — и затем с большим величием добавил, — Македонский.

Я непроизвольно округлил глаза.

— Прямо-таки Македонский?

— Согласен, не похож, — сказал он и чуть поддался вперёд, — но не отрицайте, фамилию, как и друзей не выбирают.

— Фамилию можно поменять, — ответил я, — скажу больше, друзей тоже поменять можно. Я лично уверен, что друзей выбирать можно и даже нужно.

— Это сугубо ваше мнение, друг мой. Но меня моя фамилия устраивает, признаюсь, она даёт мне некие привилегии, помогает при общении с людьми. Если хотите, облегчает это самое общение.

— Правда?

— С чего мне лгать вам? Ведь вы тоже, узнав мою фамилию, посмотрели на меня другими глазами, не так ли?

— Не знаю, появились ли у меня основания верить вам теперь, да и в паспорт я вам не заглядывал. А про привилегии мне судить сложно, у меня никогда такой возможности не было. Человеку, вечно куда-то идущему о таких вещах думать просто некогда. Смысла в этом особого нет. Где надо, меня знают, кому нужно тот и без знания моей фамилии окажет мне услугу.

— Я так вам отвечу, — прервал меня Корней, — главное не фамилия, а правильный подход к людям.

— Наверно.

— Точно-точно. Для вас это неважно и вы в полной мере можете ощутить свободу от собственного имени. Но мне повезло меньше, и моя фамилия делает за меня много работы. Должен подметить, иногда это мешает, но я ничего не могу с этим поделать.

— Сочувствую.

Когда мы вышли на воздух, тумана уже не было, как и не было людей на улице. Только торговцы в своих лавках в замусоленных, пятнистых передниках, с красными лицами, ожидающие хоть заблудшего прохожего, который помог бы их дню не закончиться полной неудачей. В остальном было безлюдно как в комендантский час. За несколько кварталов прогремели часы на башне, хрипло прокричали вороны. Солнце уже стояло высоко, но этого было недостаточно для тепла. Небо было чистым, почти прозрачным.

— Вот о чём я и говорил, — усмехнулся Корней.

— О чём именно?

— Туман рассеялся, никого уже нет. Или никто никуда не идёт, или...

— Или они уже ушли, так?

Он лишь задумчиво промычал.

— Выходит, — продолжил я, — вы ошибались, когда говорили, что мне не стоит сегодня выходить из города?

Он какое-то время молчал, видно было, как его лицо омрачилось после моих слов.

— Может быть и так, — согласился Корней, потирая подбородок,— хотя, с другой стороны, кто знает, где они все. Вполне возможно, они уже бьются лбами за право первыми пересечь границу города.

— С трудом в это верится, если честно. Вот так, ни с того ни с сего, все в одном месте, как будто нет другого пути.

— Нет, можете не сомневаться. Другого пути нет.

— И что же мне делать? — спросил я больше сам себя, не ожидая, что он и на этот раз окажется проворней в своих мыслях.

— Решать вам, друг мой. Я не тот Македонский, что мог вы вас остановить. Путь должен выбирать тот, кто идёт, а не тот, кто указывает место назначения, иначе это не путь, а всего лишь скучный маршрут.