Миф в примитивной психологии 12 страница

Но этот второй матриархальный конфликт отнюдь не независим от первого. Герой, убив Доконикана, преподносит его голову на деревянном блюде своему дяде по материнской линии. Если бы это подношение имело целью лишь напугать брата матери видом чудо­вища, то не было бы смысла запекать голову в пирог из таро. Более того, так как Доконикан был врагом всех людей, то вид его головы должен был бы наполнить дядю чувством радости. То, как обстав­лено это действие и чувства, его подстилающие, обретают смысл, если мы предположим, что между дядей и людоедом существовала какого-то рода договоренность или молчаливое согласие. В этом случае дать съесть голову одного каннибала другому — значит пра­вомерно наказать, и тогда в легенде на самом деле совершается одно злодейство и имеется только один конфликт, разделенный на две стадии и продублированный двумя действующими лицами. Таким образом, мы видим, что легенда о Тудаве содержит в себе типичную матрилинейную драму, которая составляет ее ядро и доводится до логического завершения. Поэтому я удовлетворюсь указанием на эти неоспоримые черты, которые отчетливо проступают в самих ми­фологических событиях, и не буду вдаваться в дальнейшую деталь­ную интерпретацию этого мифа, что потребовало бы выдвижения определенных исторических и мифологических гипотез. Однако я

Б. Малиновский

МАТРИЛИНЕЙНЫЙ КОМПЛЕКС И МИФ*

хочу высказать предположение, что интерпретация образа Докони-кана не исчерпывается его связью с "матриархом", что это может быть образ, перешедший из патриархальной культуры в матриар­хальную. В этом случае Доконикан может представлять отца и мужа. Если это так, то данная легенда может быть чрезвычайно интересна тем, что показывает, как господствующий тип культуры формирует и трансформирует персонажи и ситуации, дабы вписать их в свой социальный контекст.

Еще одно событие этого мифа, о котором я должен хотя бы кратко упомянуть, — женитьба героя в конце истории на своей двоюродной сестре по материнской линии. Это, согласно существующей у тузем­цев системе родства, считается определенно неправильным, хотя не расценивается как кровосмешение.

В другом легендарном цикле мы находим историю о ссоре двух братьев по поводу огородного участка, что часто случается и в ре­альной жизни; в этой ссоре старший брат убивает младшего. Миф ни словом не упоминает о каком-либо раскаянии за содеянное. Вмес­то этого детально описывается своего рода кулинарная антикульми­нация драмы: старший брат выкапывает яму на огороде, собирает камни, листья и дрова и, как если бы он только что зарезал свинью или поймал большую рыбу, жарит мясо брата в земляной печи. Затем он разносит жареное мясо по деревням, вновь и вновь под­жаривая его, когда обоняние подсказывает ему, что в том есть не­обходимость. Те общины, что отказываются от такого подношения, остаются неканнибальскими; те же, что принимают его, отныне об­речены навсегда превратиться в поедателей человеческой плоти. Таким образом, здесь каннибализм прослеживается к первобытному акту братоубийства и к склонности или отвращению мифологичес­ких предков к добытой таким преступным и греховным образом пище. Нет необходимости говорить, что это миф неканнибальских племен. Причины бытования каннибализма в одних племенах и его отсутствия в других описываются также в мифах туземцев Добу и других районов архипелага Д'Антрекасто, где человеческое мясо употребляется в пищу. В этих мифах каннибализм, безусловно, не представляется как нечто отталкивающее. Они, однако, тоже стро­ятся если не на фактической ссоре между двумя братьями и двумя сестрами, то на разногласии между ними³. В этих мифах нас глав­ным образом интересует матрилинейный отпечаток, который явно носит ссора между старшим братом и младшим.

Миф о происхождении огня, в котором также кратко упоминается и происхождение солнца и луны, описывает конфликт между двумя сестрами. Можно добавить, что огонь в этом мифе зарождается в женских половых органах.

Читатель, привыкший к психоаналитическим интерпретациям мифов, к психологическим и антропологическим экскурсам в эту область в целом, найдет мои заметки исключительно простыми и незамысловатыми. Все, что здесь сказано, ясно начертано на повер­хности мифа, и я едва ли стремился представить какую-либо слож­ную или символическую интерпретацию. Впрочем, я воздерживался от этого намеренно. Ибо развиваемый здесь тезис, заключающийся в том, что в матриархальном обществе миф должен содержать кон­фликты главным образом матрилинейного характера, требует толь­ко бесспорных доводов. Более того, если я прав, и такая социоло­гическая точка зрения действительно хоть на шаг приближает нас к верной интерпретации мифа, значит совершенно понятно, что мы не нуждаемся в окольной или символической реинтерпретации фак­тов, а можем с уверенностью позволить фактам говорить за себя. Любому внимательному читателю очевидно, что многие из ситуаций, которые мы понимаем как прямое следствие матрилинейного комп­лекса, посредством искусственного и символического истолкования можно привести в соответствие с патриархальной перспективой. Конфликт между братом матери и племянником, которые должны, по идее, всегда поддерживать друг друга и быть заодно, а в дейст­вительности часто противостоят друг другу как два злодея; борьба и каннибальская жестокость между двумя братьями, которые по закону племени должны составлять единое целое, - все это соот­носится с аналогичными конфликтами в рамках патриархальной семьи. Матриархальный миф от патриархального отличает только разница в персонажах и распределении ролей. Отличается социо­логическая перспектива, в которой предстает трагедия. Мы никоим образом не подрываем основания психоаналитических объяснений мифа. Мы всего лишь корректируем социологию таких толкований. Однако я надеюсь, что достаточно ясно продемонстрировал, что эта коррекция имеет исключительно важное значение.

Перейдем теперь к третьей категории мифов, к тем мифам, что ассоциируются с основами культурных достижений и магии. Магия играет исключительно важную роль во всем, чем занимаются эти туземцы. Всякий раз, когда они приступают к чему-то, что имеет для них жизненно важное значение и в чем они не могут положиться

Б. Малиновский

МАТРИЛИНЕЙНЫЙ КОМПЛЕКС И МИФ*

исключительно на свои собственные силы, они обращаются за по­мощью к магии. Туземцы прибегают к магии для того, чтобы управ­лять ветром и контролировать погоду, чтобы избежать опасностей на море и добиться успеха в любви, в церемониальном обмене и в танцах. Черная магия и целебная магия играют весьма значимую роль в их социальной жизни; в самых важных хозяйственных пред­приятиях и занятиях, вроде земледелия, рыболовства и строитель­ства каноэ, магия выступает в качестве существенного и важного элемента. Между магией и мифом существует тесная связь. Та сверхъестественная сила, которую демонстрируют герои мифов, обусловлена главным образом их знанием магии. Ныне же большин­ство людей отличается от великих мифических героев прошлого именно тем, что они утратили самые эффективные приемы магии. Если бы можно было возродить былые сильные заклинания и мо­гущественные обряды, то люди могли бы летать по воздуху, омола­живать себя и поэтому жить вечно, убивать и снова возвращать людей к жизни, всегда быть красивыми, удачливыми, любимыми и почитаемыми.

Но не только миф черпает свою силу в магии. Магия также зави­сит от мифа. Почти всякое заклинание и обряд имеют мифологичес­кую основу. Туземцы пересказывают предания прошлого, объясня­ющие, каким образом магия стала достоянием человека и служащие доказательством ее действенности. В этом, наверное, заключается основная социальная функция мифа. Ибо миф живет в магии, а так как магия оформляет и поддерживает многие социальные институ­ты, то миф оказывает свое влияние и на них.

Теперь рассмотрим несколько конкретных примеров мифов о магии. Вначале следует детально обсудить один из них; для этого я выбрал миф о летающем каноэ, который уже публиковался в под­робном изложении⁴. Он связан с магией, которая используется ту­земцами при построении лодок. Это долгая история, она рассказы­вает о том времени, когда магия, которая применялась при строи­тельстве каноэ, могла сделать его летающим по воздуху. Герой этого мифа — последний из людей (по-видимому и первый тоже), кто знал, как пользоваться этой магией, — изображается в роли строи­теля каноэ и мага. Нам рассказывают, как под его руководством строится каноэ; как во время морской экспедиции на юг оно обгоняет все остальные каноэ, летя по воздуху, тогда как другим приходится плыть по воде; как его владелец добивается поразительного успеха в этой экспедиции. Таково счастливое начало истории. Теперь при-

ходит черед трагедии. Все мужчины общины завидуют герою и полны ненависти к нему. Происходит другое событие. Наш герой владеет еще и эффективной земледельческой магией, а также ма­гией, с помощью которой он может причинять вред своим соседям. И когда случилось так, что страшная засуха пощадила только его огород, мужчины общины решили, что он должен умереть. Млад­ший брат героя получил от него магию построения каноэ и земле­дельческую магию. Поэтому никто не думал, что, убив старшего брата, они потеряют и магию. Преступное деяние свершается, при­чем не кем-то из посторонних, а младшим братом героя. В одной из версий героя убивают, объединившись, брат и племянники (по жен­ской линии). В другой версии следует продолжение: убив старшего брата, младший приступает к организации погребальных церемоний в его честь. Но суть предания в том, что, сделав свое черное дело, младший брат пытается применить магию при строительстве каноэ и к своему отчаянию обнаруживает, что овладел далеко не всей магией, а только ее самой слабой частью. Таким образом человечес­тво навсегда утратило магическую силу производить летающие лодки.

В этом мифе четко выделяется матрилинейный комплекс. Герой, который по племенному закону обязан поделиться магией со своим младшим братом и племянником по женской линии, откровенно го­воря, обманывает их, сделав вид, что передал им все заклинания и обряды, тогда как в действительности он поделился с ними лишь толикой своих знаний. В то же время младший брат, который обязан защищать своего старшего брата, мстить за его смерть и разделять все его интересы, оказавшись во главе заговора, обагрил свои руки кровью братоубийства.

Если мы сравним эту мифическую ситуацию с социальными реа­лиями, то обнаружим странное соответствие. Долг каждого мужчи­ны состоит в том, чтобы передать своему племяннику по женской линии или младшему брату наследственную собственность семьи — семейный миф, семейную магию и семейные песни а равно как и права на некоторую материальную собственность и хозяйственные обряды. Передача магии, очевидно, осуществляется в течение всей жизни старшего мужчины. Передача прав собственности и приви­легий часто происходит перед его смертью. Интересно, что такая законная передача собственности, причитающейся человеку по на­следству от его дяди по материнской линии или старшего брата, всегда осуществляется за определенную плату (попала), которая

Б. Малиновский МАТРИЛИНЕЙНЫЙ КОМПЛЕКС И МИФ*

зачастую бывает весьма значительной. Но что еще важнее, когда отец передает какую-то собственность сыну, он всегда делает это бесплатно, только из любви. В реальной жизни также нередко на­блюдается параллель мифологическому обману младшего брата старшим. Между двумя людьми, которые по закону племени долж­ны быть едины в своих интересах, привязанностях и обоюдных обя­занностях, всегда существуют недоверие и взаимная подозритель­ность. Поэтому всякий раз, когда мне рассказывали о какой-нибудь магии, у меня возникало чувство, что рассказчик сам сомневается, не был ли он обманут, когда его дядя или старший брат делился с ним своей магией. Такого сомнения никогда не возникало у челове­ка, получившего свою магию в качестве дара от отца. Наблюдая за людьми, владеющими важными системами магии, я обнаружил, что большинство молодых специалистов, успешно практикующих ма­гию, получили свое умение в качестве отцовского дара, а не как наследство по женской линии.

Итак, в реальной жизни, как и в мифах, ситуация, как видим, соответствует этому комплексу — подавляемым чувствам, прямо противоречащим закону племени и общепринятым идеалам племе­ни. Согласно закону и морали, два брата или дядя по линии матери и племянник — друзья и союзники, объединенные общими интере­сами и чувствами. В реальной жизни в определенной степени, а в мифе совершенно явно они выступают как враги, обманывая друг друга, убивая друг друга, и в их отношениях преобладают скорее подозрительность и враждебность, чем любовь и союз.

Еще один эпизод из мифа о летающем каноэ заслуживает нашего внимания: в его эпилоге говорится, что три сестры героя разгнева­лись на младшего брата за то, что он убил старшего, не обучившись магии. Однако сами они уже освоили ее, и хотя, будучи женщинами, они не могли ни строить летающие каноэ, ни управлять ими, они умели летать по воздуху как летающие ведьмы. Когда злодеяние свершилось, они улетели прочь, и каждая из них обосновалась в своем районе. В этом эпизоде мы видим характерную черту положе­ния женщины в матрилинейном племени: она первой овладевает магией, еще до того как с этой магией знакомится мужчина. Сестры, похоже, выполняют также функцию защиты моральных устоев клана, впрочем, их гнев направлен не против самого преступления, а против ущерба достоянию клана. Если бы младший брат обучился магии, прежде чем убить старшего, то сестры и дальше продолжали бы счастливо жить рядом с ним.

Следует упомянуть еще один миф, фрагментарно публиковавший­ся ранее⁵, миф о магии, спасающей при кораблекрушении. Жили два брата, старший был человеком, а младший — собакой. Однаж­ды старший отправился ловить рыбу на своем каноэ, но отказался взять с собой младшего. Брат-собака, который научился у своей матери магии безопасного плавания, последовал за старшим, плывя под водой. В рыбной ловле он оказался более удачлив. В отместку старшему брату за его высокомерие он перешел в другой клан и заве­щал магию новым родственникам, адоптировавшим его. Драматичес­кая коллизия этого мифа связана главным образом с тем, что мать отдает предпочтение младшему сыну. Это определенно матрилинейная черта, так как здесь мать открыто распределяет свои милости и ей не приходится обманывать отца, как поступает в более широко известном библейском сюжете мать Исава и Иакова. Имеется здесь также и ти­пичный матриархальный конфликт, несправедливость старшего брата по отношению к младшему и расплата за нее.

Здесь уместно представить еще один важный сюжет: легенду о происхождении любовной магии, — пожалуй, самое наглядное про­явление матрилинейного комплекса. У этих любвеобильных людей искусство нравиться, привлекать и соблазнять представителей про­тивоположного пола связано с демонстрацией красоты, удали и ар­тистических способностей. Слава хорошего танцора, хорошего певца, воина имеет свой сексуальный аспект, и хотя честолюбие всегда самодостаточно, часть его подвигов возлагается на алтарь любви. Но над всеми способами соблазнения здесь повсеместно воз­вышается самое что ни на есть прозаическое и грубое искусство магии, исключительно почитаемой туземцами. Местный Дон Жуан скорее будет похваляться своей магией, чем какими-либо личными качествами. Менее удачливый ухажер будет вздыхать по магии: "Если бы я только знал настоящую кайроиво\", — вот рефрен раз­битого сердца. Туземцы нередко указывают на старых, безобразных и увечных людей, которые неизменно пользуются успехом в любви благодаря магии.

Эта магия непроста. Она требует серии действий, каждое из которых состоит из особого заклинания и соответствующего ритуала и испол­няется одно за другим, чтобы постепенно усиливать чары, насылае­мые на вожделенный объект. Сразу же следует оговорить, что эта магия практикуется как девушками, для того чтобы пленить избран­ника, так и юношами, для того чтобы покорить возлюбленную.

10- 52

Tl

Б. Малиновский

МАТРИЛИНЕЙНЫЙ КОМПЛЕКС И МИФ*

Первое заклинание связано с ритуальным купанием в море. За­клинание произносится над губчатыми листьями, которые туземцы используют как аналог нашему купальному полотенцу, обтирая и высушивая ими кожу. Купающийся вытирает кожу заколдованными листьями, а затем бросает их в воду. Подобно тому, как листья на волнах то поднимаются вверх, то опускаются вниз, "нутро" люби­мой будет страстно волноваться. Иногда этого заклинания бывает достаточно; если же нет, то отвергнутый влюбленный прибегает к более сильному средству. Вторая формула произноситься над оре­хом бетеля, который влюбленный затем жует и выплевывает в на­правлении своей возлюбленной. Если и это не приносит результата, тогда третье заклинание, еще более сильное, чем два предыдущих, произносится над каким-нибудь деликатесом, вроде ореха бетеля или табака, и часть этого зелья затем дают съесть, пожевать или выкурить возлюбленной. Еще более решительная мера — произнес­ти магическую формулу в раскрытые ладони, а затем попытаться прижать их к груди любимой.

Последний и самый сильнодействующий метод, почти без преуве­личения можно назвать психоаналитическим. Фактически задолго до того, как Фрейд открыл преимущественно эротический характер сновидений, аналогичные теории уже были весьма популярны у ди­карей с шоколадной кожей на северо-западе Меланезии. По их пред­ставлениям, некоторые формы магии могут вызывать сновидения. Желание, внушенное во сне, возникает и в часы бодрствования, и таким образом сон становится явью. Это чистой воды фрейдизм, но перевернутый с ног на голову; впрочем, я не буду даже пытаться определить, какая из этих двух теорий верна, а какая ошибочна.

Что до любовной магии, то существует еще и методика с приме­нением определенных ароматических трав: их варят в кокосовом масле и произносят над ними заклинание. Оно придает мощную способность вызывать сновидения. Если приготовившему это маги­ческое варево человеку удастся сделать так, чтобы его аромат достиг ноздрей возлюбленной, то этот ищущий любви обязательно ей при­снится. Она же непременно попытается воплотить в жизнь видения и переживания такого сна.

Среди нескольких видов любовной магии самым важным, несо­мненно, является сулумвойя. Ему приписывается большая сила, и если туземец захочет купить соответствующие заклинание и обряд или пожелает, чтобы они были исполнены от его имени, то ему придется дать немалую цену. Эта магия локализована в двух цент-

pax. Один из них расположен на восточном берегу основного остро­ва. С прекрасного пляжа, покрытого чистым коралловым песком, открывается вид на запад, где за белыми гребнями рифа в ясный день можно видеть силуэты возвышающихся вдали коралловых скал. Среди них расположен остров Ива, еще один центр любовной магии. А на основном острове, этот пляж, где жители деревни Ку-милабвага обычно купаются и откуда они уходят в плавания на своих каноэ, — почти что святилище любви. Здесь среди белых известковых скал, поросших роскошной растительностью скрыва­ется грот, где в первобытные времена разыгралась трагедия; по обеим сторонам грота бьют источники, которые до сих пор обладают магической способностью внушать любовь.

Эти два магических центра любви, обращенные друг к другу, но разделенные морем, связывает прекрасный романтический миф. Интереснейшая особенность этого мифа состоит в том, что он ведет происхождение любовной магии от ужасного и трагического — в глазах туземцев — события: инцестуальных отношений между бра­том и сестрой. Этот сюжет имеет некоторое сходство с легендами о Тристане и Изольде, Ланселоте и Женевьеве, Зигмунде и Зигелин-де, а также с целым рядом аналогичных историй, распространенных у дикарей.

В деревне Кумилабвага жила женщина из клана Маласи, у нее были сын и дочь. Однажды, пока мать изготовляла себе юбку из растительных волокон, сын приготовил магическое снадобье из трав. Сделал он это, чтобы добиться любви некой женщины. Он положил немного пряных листьев квайявага и немного душистой сулумвойя (мяты) в очищенное кокосовое масло и варил эту смесь, произнося над ней заклинание. Затем он вылил ее в сосуд из жест­ких листьев банана и поставил его на крышу хижины, сделанную их пальмовых листьев. А сам отправился купаться в море. Тем вре­менем его сестра собралась к источнику, чтобы набрать воды в со­суды из кокосовых орехов. Проходя мимо того места, где было оставлено магическое масло, она задела сосуд волосами, и несколько капель масла попало на них. Она растерла это зелье пальцами и понюхала его. Вернувшись с водой, она спросила мать: "Где муж­чина, где мой брат?" Это, согласно местным представлениям о мо­рали, было отвратительно, ибо ни одна девушка не должна спраши­вать о своем брате, не должна говорить о нем как о мужчине. Мать догадалась о том, что произошло. Она сказала себе: "Увы, мои дети потеряли голову!".

ю*

Ил. 8. П. Гоген. Идол. 1898. С.-Петербург, Государственный эрмитаж.

Ил. 7. П. Гоген. Таинственный источник. 1893. Цюрих, собрание Э.Бюрле.

270

Б. Малиновский

МАТРИЛИНЕЙНЫЙ КОМПЛЕКС И МИФ*

Сестра побежала за своим братом и нашла его на берегу, где он купался. Он был без передника из листьев, который обычно при­крывает детородный орган у мужчин. Она же развязала свою юбку из растительных волокон и, обнаженная, попыталась приблизиться к нему. Придя в ужас от ее непристойного вида, мужчина бросился бежать по берегу, пока дорогу ему не преградила отвесная скала, которая с севера ограждает пляж Бокараивата. Он повернулся и побежал обратно, к скале на южном конце пляжа, крутой и непри­ступной. Так они трижды пробежали по пляжу в тени развесистых ветвей огромных деревьев. Наконец, уставший и изнуренный, муж­чина позволил сестре догнать его, и они упали, обнявшись, в лас­кающие волны. Затем преисполненные стыда и угрызений совести, но сжигаемые неугасающим огнем любви, они отправились в грот Бокараивата и оставались там без пищи, без воды и без сна. Там они и умерли, сжимая друг друга в объятиях, а сквозь их сплетенные тела проросла душистая трава — местная мята (сулумвойя).

А на на острове Ива одному мужчине приснился кирисала, маги­ческий сон об этом трагическом событии. Ему явилось видение во сне. Проснувшись, он сказал: "В гроте Бокараивата двое мертвых, а из их тел растет сулумвойя. Я должен идти". Он взял каноэ и поплыл от своего острова к острову Китава. Затем с Китавы он отправился к основному острову и высадился на берегу, где разыг­ралась трагедия. Там он увидел цаплю, парящую над гротом. Он вошел в грот и нашел траву сулумвойя, проросшую сквозь тела любовников. Потом он пошел в деревню. Мать признала позор, павший на ее семью. Она дала этому человеку магическое заклина­ние, которое тот выучил наизусть. Часть формулы он "взял" с собой на Ива, а часть "оставил" в Кумилабваге. В гроте он сорвал немного мяты и тоже увез с собой. Он вернулся на свой остров, на Иву, и сказал: "Я привез сюда верхушку магии; ее корни остались в Ку­милабваге. Так они и будут там около пляжа Кадиусаваса и вод Бокараиваты. В одном источнике должны купаться мужчины, в дру­гом — женщины". Потом этот мужчина с Ивы наложил табу на магию, строго предписав, как должен исполняться ритуал, и поста­вил условие, что людям Ива и Кумилабвага причитается изрядная плата, если они будут допускать других к своей магии или своим священным местам. В предании также упоминается чудо или по крайней мере чудесный знак, который должен являться тем, кто совершает магический ритуал на берегу. В мифе это подается как установление мужчины с острова Ива: если магия удалась и можно

ждать желаемых результатов, должны появиться две маленькие рыбки, играющие на мелководье у берега.

Эту последнюю часть мифа я здесь изложил лишь конспективно, ибо полный пересказ содержит социологические притязания обла­дателей магии, утомительно многочисленные и переходящие в хвас­товство; упоминание о чудесном знаке обычно навевает воспомина­ния из недавнего прошлого; описания ритуала доходят до чисто технических подробностей, а перечень табу выливается в череду наставлений и назиданий. Но для рассказчика как раз эта последняя часть предания, представляющая практический, прагматический и зачастую личный интерес, пожалуй, более важна, чем все остальное, и антрополог может почерпнуть из нее гораздо больше, чем из всего предшествующего драматического рассказа. В мифе излагаются со­циологические притязания, так как магия, о которой идет речь, — личная собственность. Она должна переходить от полновластного владельца к человеку, которому она причитается по праву. Вся сила магии заключается в соблюдении традиции. Первостепенное значе­ние имеет прямое родство между нынешнем ее обладателем и теми, кто стоял у ее истоков. В некоторых магических заклинаниях пере­числяются имена всех их прежних обладателей. Обряды и заклина­ния должны полностью соответствовать исходному канону. И миф служит неоспоримым первоисточником, содержит законченную мо­дель этой серийной обрядовой практики. Кроме того он служит ве­рительной грамотой на право наследования магии, исходным свиде­тельством наследственных привилегий.

В связи с этим необходимо сказать несколько слов о социологи­ческом контексте магии и мифов. Некоторые виды магии не лока­лизованы. Сюда относятся колдовство, любовная магия, магия кра­соты и магия кула*. В этих видах магии филиация** тоже важна, хотя речь идет не о родственной филиации. Другие виды магии связаны с определенной местностью, с местными ремеслами общи­ны, с привилегиями и исключительными правами, принадлежащими вождю и его главной деревне. Сюда относится всякая земледельчес­кая магия, которая должна иметь своим источником ту почву, на которой она только и может быть действенной. Сюда же относится магия охоты на акул и магия других видов рыбной ловли, имеющих местный характер. Сюда также относятся некоторые формы магии пос­троения каноэ, магия красных раковин, используемых для украшений,

* См. прим. к с. 120

** Здесь филиация понимается как линия преемственности.

Б. Малиновский

МАТРИЛИНЕЙНЫЙ КОМПЛЕКС И МИФ*

и, больше всего, вайгиги, верховная магия дождя и солнца, являющаяся исключительной привилегией верховных вождей Омараканы.

В такого рода локализованной магии эзотерическая сила слов так же тесно связана с определенным местом, как и люди, населяющие соответствующую деревню и пользующиеся этой магией. Таким об­разом, магия не только локализована, но и является исключитель­ной наследственной собственностью группы лиц, связанных матри-линейным родством. В таких случаях миф о магии должен рассмат­риваться — наравне с мифом о происхождении местной общины — как мощная социологическая сила, объединяющая группу, придаю­щая ей чувство общности и солидарности и утверждающая единые культурные ценности.

Еще один элемент концовки изложенного выше рассказа, пред­ставленный также в большинстве других мифов о магии, — пере­числение знамений и чудес. Можно сказать, что подобно тому, как локальный миф обосновывает права группы посредством прецеден­та, миф о магии подтверждает их посредством чуда. Магия основы­вается на вере в особую силу, изначально принадлежавшую челове­ку и наследуемую по традиции⁶. Действенность этой силы подтвер­ждается мифом, но она должна подтверждаться и тем единственным аргументом, который человек принимает в качестве окончательного доказательства, а именно практическими результатами. "По плодам их узнаете их"*. Человек примитивной культуры ничуть не менее страстно, чем современный человек науки, стремится подтвердить свои убеждения эмпирическим фактом. Эмпиризм веры, — как у дикаря, так и у цивилизованного человека, — сводится к поискам чудес. Живая вера всегда будет порождать идею чуда. Нет ни одной цивилизованной религии без своих святых и демонов, без своих прозрений и знамений, без духа Господня, нисходящего на верую­щих. Нет ни одного новомодного религиозного течения, ни одной новой религии, будь то спиритизм, теософия или Христианская Нау­ка**, которые не пытались бы доказать свою правомерность неоп­ровержимыми фактами сверхъестественных манифестаций. У дика­ря также есть свое чудотворство, и на Тробрианах, где всем сверхъ­естественным заправляет магия, это чудотворство магии. Каждому виду магии сопутствуют непрерывные потоки чудес, которые то сли­ваются в целую реку неоспоримых сверхъестественных доказа-