Глава двадцать третья. ХОРКРУКСЫ
Плетясь обратно в замок, Гарри чувствовал, как ослабевает действие Феликс Фелицис. Входная дверь осталась незапертой для него, однако на третьем этаже он повстречался с Пивзом и едва избежал обнаружения, шмыгнув в сторону, в один из своих обходных путей. Добравшись до портрета Полной дамы и стянув с себя плащ-невидимку, он не удивился, обнаружив, что та настроена совсем не приветливо.
— И как это называется — приходить в такое время?
— Простите, пожалуйста, мне надо было выйти по важному делу…
— Ну, а пароль в полночь поменялся, так что, похоже, придется тебе спать в коридоре.
— Вы шутите! — воскликнул Гарри. — Зачем было менять его в полночь?
— А вот затем, — ответила Полная дама. — Если сердишься, иди разбирайся с директором, это он усилил охрану.
— Замечательно, — едко заметил Гарри, оглядывая твердый пол коридора. — Просто чудесно. Пошел бы я разбираться с Дамблдором, если бы он был здесь, ведь это он хотел, чтобы я…
— Он здесь, — раздался голос позади Гарри. — Профессор Дамблдор час назад вернулся в школу.
Почти Безголовый Ник плыл по воздуху к Гарри, как обычно, болтая головой поверх брыжей.
— Я узнал от Кровавого барона, он видел, как прибыл Дамблдор, — сказал Ник. — По его словам, он в хорошем настроении, хотя, конечно, немного устал.
— Где он? — спросил Гарри, чувствуя, как екнуло сердце.
— А, стонет и лязгает цепями наверху, в башне астрономии, его любимое времяпрепровождение…
— Да не Кровавый барон, а Дамблдор!
— А… в своем кабинете, — ответил Ник. — Судя по тому, что сказал Барон, перед сном у него еще есть какое-то дело.
— Да, есть, — и Гарри с полыхнувшим в груди волнением представил, как скажет Дамблдору, что получил воспоминание. Он развернулся и снова бросился бежать, не обращая внимания на Полную даму, кричавшую ему вслед:
— Вернись! Да соврала я! Просто рассердилась, что ты меня разбудил! Пароль все еще «глист»!
Но Гарри уже мчался обратно по коридору, и через несколько минут сказал горгулье Дамблдора: «Ириски с начинкой», — и та отскочила в сторону, открыв ему проход на винтовую лестницу.
— Войдите, — сказал Дамблдор, когда Гарри постучал. По голосу было ясно, что он утомлен. Гарри распахнул дверь. Кабинет Дамблдора выглядел так же, как всегда, но за окнами сегодня было черное звездное небо.
— Батюшки, Гарри! — удивленно воскликнул Дамблдор. — Чем обязан чести видеть тебя так поздно?
— Сэр… я достал его. Воспоминание Снобгорна.
Вынув крошечный стеклянный бутылек, Гарри показал его Дамблдору. Пару мгновений директор выглядел ошеломленным. Потом его лицо расплылось в широкой улыбке.
— Гарри, это же замечательная новость! Ты и правда молодец! Я знал, что у тебя получится!
И, явно позабыв про поздний час, он поспешно вышел из-за стола, взял бутылек с воспоминанием Снобгорна неповрежденной рукой и широкими шагами подошел к шкафчику, в котором у него хранился думоотвод.
— А теперь, — сказал Дамблдор, поставив каменную чашу на стол и вылив в нее содержимое бутылька. — Теперь мы, наконец, увидим. Гарри, быстро…
Гарри послушно склонился над думоотводом и почувствовал, как ноги оторвались от пола… Он вновь падал в темноту и приземлился в кабинете Снобгорна много лет назад. В удобном кресле с загнутыми подлокотниками снова сидел Снобгорн со своими густыми, блестящими соломенными волосами и рыжевато-рысыми усами, но в этот раз он был намного моложе. Ноги его лежали на бархатном пуфике, в одной руке у него был маленький бокал вина, другой же он шарил в коробке с засахаренными ананасами. А вокруг Снобгорна сидело с полдюжины мальчиков-подростков, и среди них был Том Реддль, на пальце у которого тускло мерцало черное с золотым кольцо Ярволо. Дамблдор приземлился рядом с Гарри, и тут Реддль спросил:
— Сэр, а правда, что профессор Вилкинс уходит на пенсию?
— Том, Том, даже если бы я и знал, то не мог бы тебе сказать, — ответил Снобгорн, укоризненно пригрозив Реддлю пальцем, но при этом подмигивая. — Должен сказать, мне интересно, откуда ты все узнаешь, мальчишка. Осведомлен лучше, чем добрая половина учителей.
Реддль улыбнулся; остальные мальчики смеялись и бросали на него восхищенные взгляды.
— А что до твоей поразительной способности знать неположенные вещи и тщательного угождения значимым людям — кстати, спасибо за ананасы, ты был прав, мои любимые, — несколько мальчиков снова прыснули, — я уверен, что лет через двадцать ты поднимешься до министра магии. А если и дальше будешь присылать мне ананасы, то за пятнадцать — у меня прекрасные связи в Министерстве.
Мальчики снова засмеялись, а Том Реддль лишь улыбнулся. Гарри заметил, что в их компании он совсем не старший, но все смотрели на него как на вожака.
— Не знаю, подойдет ли мне политика, сэр, — сказал он, когда смех утих. — Во-первых, у меня не то происхождение.
Пара мальчишек, сидевших около него, с ухмылкой переглянулись. Гарри был уверен, что они вспомнили какую-то им одним известную шутку относительно того, что они знали или подозревали о знаменитом предке их главаря.
— Ерунда, — живо отозвался Снобгорн. — С такими способностями, как у тебя, яснее ясного, что ты хорошей волшебной породы. Нет, Том, ты далеко пойдешь, в своих учениках я еще не ошибался.
Маленькие золотые часы на столе Снобгорна пробили у него за спиной одиннадцать, и он обернулся.
— Помилуйте, уже так поздно? Пора вам, мальчики, иначе у всех нас будут неприятности. Лестранж, сочинение к завтрашнему дню, или получишь наказание. Эйвери, то же самое.
Мальчики один за другим вышли из комнаты. Снобгорн воздвигся из кресла и отнес пустой бокал на стол. Услышав сзади какое-то движение, он оглянулся. Там все еще стоял Реддль.
— Не зевай, Том, ты же не хочешь, чтобы тебя поймали в коридоре в такое время, ты же староста.
— Сэр, я хотел у вас кое-что спросить.
— Спрашивай сколько угодно, мой мальчик, спрашивай…
— Сэр, мне интересно, знаете ли вы что-нибудь о… о хоркруксах?
Снобгорн уставился на него, рассеянно царапая толстыми пальцами ножку своего бокала.
— Работа по защите от темных сил?
Но Гарри видел, что Снобгорну были отлично известно: это не домашнее задание.
— Не совсем, сэр, — ответил Реддль. — Я читал и наткнулся на этот термин, я не совсем его понял.
— Нет… ну… нужно очень захотеть, чтобы найти в Хогвартсе книгу, в которой подробно описываются хоркруксы, Том, это ведь очень темное дело, очень темное, — сказал Снобгорн.
— Но вы, очевидно, все о них знаете, сэр? Я хочу сказать, такой волшебник, как вы… простите, то есть, конечно, если вы мне не можете рассказать… просто я знаю, что, если кто-то и может мне помочь, так это вы — вот я и подумал, что я…
Держится молодцом, подумал Гарри: нерешительность, небрежный тон, осторожно подольстился и нигде не переборщил. Он, Гарри, и сам слишком часто старался выманить информацию у людей, которые не хотели с ней расставаться, и не мог не почувствовать работу мастера. Он видел, что Реддлю очень и очень хотелось заполучить эти сведения. Возможно, тот репетировал эту сцену неделями.
— Ну, — произнес Снобгорн, не глядя на Реддля, но играя лентой на коробке с засахаренными ананасами, — ну, ничего страшного, если я дам тебе общее представление. Просто чтобы ты понял значение термина. Слово «хоркрукс» означает предмет, в котором кто-то спрятал часть своей души.
— Но я не совсем понимаю, как это делается, сэр, — сказал Реддль.
Он тщательно управлял своим голосом, но Гарри почувствовал в нем возбуждение.
— Ну, понимаешь, ты расщепляешь свою душу, — стал объяснять Снобгорн, — и часть ее прячешь в каком-нибудь предмете за пределами тела. И тогда, даже если тело человека подвергнется нападению или будет уничтожено, он не может умереть, поскольку часть его души остается невредимой на земле. Но, конечно, существование в такой форме…
Снобгорн поморщился, а Гарри вспомнились слова, услышанные им почти два года назад: «Меня вырвали из тела, я был меньше, чем дух, меньше, чем самый жалкий призрак… и все же я был жив».
— …немногим этого захочется, Том, очень немногим. Уж лучше смерть.
Но жажда Реддля узнать все была уже очевидна: на его лице была написана алчность, он уже не мог скрыть своего нетерпения.
— А как расщепить душу?
— Ну, — с тревогой ответил Снобгорн, — нужно понимать, что вообще душа должна быть целой и невредимой. Расщепление ее насильственно, противоестественно.
— Но как это сделать?
— Путем совершения зла — величайшего зла. Совершением убийства. Убийство раздирает душу. Волшебник, намеренный создать хоркрукс, использует этот вред в своих целях: он заключает оторванную часть…
— Заключает? Но как?…
— Существует заклинание, не спрашивай меня какое, я не знаю! — воскликнул Снобгорн, мотая головой, словно старый слон, которого замучили москиты. — Я что, похож на того, кто его применял — я похож на убийцу?
— Нет, сэр, конечно, нет, — быстро ответил Реддль. — Извините… Я не хотел вас обидеть…
— Нет-нет, я совсем не обиделся, — хрипло проговорил Снобгорн. — Любопытство в отношении таких вещей вполне естественно… Волшебников определенного масштаба всегда привлекал этот вид магии…
— Да, сэр, — сказал Реддль. — И все-таки мне до сих пор непонятно — просто из любопытства — я хочу сказать, какой толк в одном хоркруксе? Разве душу можно расщеплять только один раз? Разве не лучше было бы разделить душу на большее количество частей, ведь это сделало бы человека сильнее, то есть, например, семь ведь самое могущественное волшебное число, так не?…
— Мерлинова борода, Том! — взвизгнул Снобгорн. — Семь! Да ведь думать об одном убийстве уже плохо! Да и в любом случае… разделять душу уже плохо… а разорвать на семь кусков!…
Вид у Снобгорна был уже очень встревоженный. Он разглядывал Реддля так, будто раньше никогда его толком не видел, и Гарри понял: он жалеет, что вообще вступил в этот разговор.
— Но, разумеется, — пробормотал он, — все это мы обсуждаем только умозрительно? Чисто теоретически…
— Да, сэр, разумеется, — быстро отозвался Реддль.
— И тем не менее, Том… помалкивай об этом, о том, что я сказал — то есть, о том, что мы обсуждали. Никому не понравится, что мы болтали о хоркруксах. Понимаешь, в Хогвартсе это запрещенная тема… Дамблдор на этот счет свирепствует особо…
— Я никому ни слова не скажу, сэр, — пообещал Реддль и ушел, но Гарри успел мельком увидеть его лицо: на нем было выражение дикой радости, как в прошлый раз, когда он узнал, что он волшебник, и эта радость не подчеркивала красоту его лица, а почему-то делала его менее похожим на человека…
— Спасибо, Гарри, — тихо произнес Дамблдор, — пойдем…
Когда Гарри снова встал на пол кабинета, Дамблдор уже садился за свой стол. Гарри тоже сел, ожидая, когда тот заговорит.
— Я уже очень давно надеялся заполучить это доказательство, — наконец сказал Дамблдор. — Оно подтверждает теорию, которую я разрабатываю, говорит о том, что я прав, но и о том, что мне еще думать и думать…
Гарри внезапно заметил, что все прежние директора и директрисы на портретах проснулись и слушают их разговор. Один дородный красноносый волшебник даже вынул слуховой рожок.
— Ну, Гарри, — сказал Дамблдор, — уверен, ты понял значимость того, что мы только что услышали. В том же возрасте, что и ты сейчас, плюс-минус несколько месяцев, Том Реддль делал все возможное, чтобы выяснить, как стать бессмертным.
— Вы думаете, ему это удалось, сэр? — спросил Гарри. — Он создал хоркрукс? И поэтому не умер, когда напал на меня? У него был где-то спрятан хоркрукс? Кусочек его души остался невредим?
— Кусочек… или больше, — ответил Дамблдор. — Ты слышал Вольдеморта, ему особо хотелось узнать у Горация, что, по его мнению, случится с волшебником, создавшим более одного хоркрукса; что случится с волшебником, который так решительно настроен избежать смерти, что готов убивать много раз, снова и снова разрывать свою душу, чтобы поместить ее в многочисленных, спрятанных в разных местах хоркруксах. Он не нашел ответа ни в одной книге. Насколько мне известно — и насколько, я уверен, было известно Вольдеморту — еще ни один волшебник не разрывал свою душу более, чем надвое.
Дамблдор с минуту помолчал, собираясь с мыслями, а потом сказал:
— Четыре года назад я получил, как мне казалось, несомненное подтверждение тому, что Вольдеморт расщепил свою душу.
— Откуда? — спросил Гарри. — Как?
— Ты дал его мне, Гарри, — ответил Дамблдор. — Дневник, дневник Реддля, который давал указания, как открыть Тайную комнату.
— Не понимаю, сэр, — сказал Гарри.
— Ну, хоть я и не видел вышедшего из дневника Реддля, но ты описал мне явление, которого я никогда не видел. Простое воспоминание начало самостоятельно действовать и думать? Простое воспоминание вытягивало по капле жизнь из девочки, в руки которой оно попало? Нет, в той книге жило что-то гораздо более зловещее… a осколок души, я был почти в этом уверен. Дневник был хоркруксом. Но это вызывало столько же вопросов, сколько давало ответов. И больше всего меня заинтриговало и насторожило то, что дневник задумывался им и как оружие, и как защитное устройство.
— Я все-таки не понимаю, — сказал Гарри.
— Ну, он действовал, как и должен действовать хоркрукс — иными словами, часть души, спрятанная в нем, осталась цела и, несомненно, сыграла свою роль в предотвращении смерти хозяина. Но Реддль, несомненно, хотел, чтобы этот дневник прочли, чтобы кусочек его души поселился или овладел кем-то, чтобы чудовище Слизерина снова вырвалось на свободу.
— Ну, он не хотел, чтобы его труды пропали зря, — сказал Гарри. — Хотел, чтобы люди знали, что он наследник Слизерина, потому что раньше эта слава ему не досталась.
— Совершенно верно, — кивнул Дамблдор. — Но разве ты не понимаешь, Гарри, что если он собирался передать или подсунуть дневник кому-нибудь из будущих учеников Хогвартса, то он как-то на удивление наплевательски относился к судьбе драгоценной части своей души, скрытом в нем. Смысл создания хоркрукса, как объяснил профессор Снобгорн, в том, чтобы спрятать и сохранить в безопасном месте часть себя, а не в том, чтобы швырнуть кому-то под ноги, рискуя тем, что ее уничтожат. Что, собственно говоря, и случилось: этой части его души больше нет, ты об этом позаботился.
То, как небрежно Вольдеморт обошелся со своим хоркруксом, показалось мне уж очень зловещим. Из этого следовало, что он сделал — или собирался сделать — еще хоркруксов, чтобы утрата первого не была так вредоносна. Мне не хотелось верить, но это казалось единственным разумным объяснением. А потом, два года назад, ты сказал мне, что в ночь возвращения Вольдеморта в свое тело он заявил своим пожирателям смерти кое-что, многое проясняющее и очень настораживающее. «Я, прошедший дальше всех по пути, ведущему к бессмертию». Ты сказал мне, что это его слова. «Дальше всех»! И мне показалось, я знаю, что он хотел сказать, хоть этого и не знали пожиратели смерти. Он имел в виду свои хоркруксы, хоркруксы во множественном числе, Гарри, которых, по-моему, не было еще ни у одного другого волшебника. Но это было подходящее объяснение: лорд Вольдеморт с годами становится как будто все меньше похожим на человека, и возможность превращения, которое он прошел, как мне кажется, объяснима только тем, что его душа была изуродована превыше того, что можно назвать «обычным злом»…
— Так он сделал себя неуязвимым, убивая других людей? — спросил Гарри. — А почему он не мог изготовить философский камень или украсть его, если его так интересовало бессмертие?
— Ну, мы знаем, что именно это он и пытался сделать пять лет назад, — ответил Дамблдор. — Но, думаю, есть несколько причин, по которым философский камень менее привлекателен для Вольдеморта, чем хоркрукс.
Эликсир жизни действительно продлевает жизнь, но если пьющий его хочет сохранить бессмертие, его нужно пить регулярно, целую вечность. Следовательно, Вольдеморт стал бы полностью зависеть от эликсира, и если бы он кончился или испортился, или если бы камень украли, он бы умер, как всякий человек. Вольдеморт любит действовать в одиночку, помни об этом. Думаю, ему была невыносима мысль о том, что он будет зависеть, даже от эликсира. Конечно, он готов был выпить его, если бы это спасло его от ужасной полужизни, на которую он был осужден после нападения на тебя, но только для того, чтобы вновь обрести тело. После же, я убежден, он намеревался снова положиться на свои хоркруксы. Если бы он вновь обрел человеческий облик, ему не нужно было бы ничего другого. Понимаешь, он уже был бессмертен… или настолько близок к бессмертию, насколько может быть человек. Но теперь, Гарри, вооруженные этим сведением, крайне важным воспоминанием, которое ты смог для нас добыть, мы как никто и никогда близки к разгадке того, как покончить с лордом Вольдемортом. Ты слышал его, Гарри: «Разве не лучше было бы разделить душу на большее количество частей, ведь это сделало бы человека сильнее… семь ведь самое могущественное волшебное число». Семь ведь самое могущественное волшебное число. Да, думаю, лорду Вольдеморту очень понравилась бы идея разделить душу на семь частей.
— Он сделал семь хоркруксов? — в ужасе спросил Гарри; несколько портретов на стенах издали почти одинаковые звуки удивления и возмущения. — Но они ведь могут быть где угодно на свете, спрятанные, закопанные или невидимые…
— Я рад, что ты понимаешь масштаб проблемы, — спокойно сказал Дамблдор. — Но, во-первых, Гарри, хоркруксов не семь, а шесть. Седьмая часть его души, как бы искалечена она ни была, пребывает в его перерожденном теле. Эта часть его много лет вела призрачное существование, пока он был в изгнании, без нее у него вовсе нет личности. На этот седьмой кусок души — тот, что живет в его теле — любой, кто захочет убить Вольдеморта, должен напасть в последнюю очередь.
— Ну, значит, хоркруксов шесть, — с легким отчаяньем в голосе сказал Гарри, — и как мы их найдем?
— Ты забываешь… один из них ты уже уничтожил. А я уничтожил второй.
— Вы уничтожили? — взволнованно воскликнул Гарри.
— Несомненно, — сказал Дамблдор и поднял почерневшую, как будто обожженную руку. — Кольцо, Гарри. Кольцо Ярволо. И на нем к тому же лежало жуткое проклятье. Если бы — прости за нескромность — не мое удивительное мастерство и вовремя подоспевший профессор Снейп, когда я, смертельно раненный, вернулся в Хогвартс, возможно я бы не смог тебе это сегодня рассказать. Впрочем, сухая рука — не слишком большая цена за седьмую долю души Вольдеморта. Кольцо уже больше не хоркрукс.
— Но как вы его нашли?
— Ну, как ты теперь знаешь, я много лет пытаюсь узнать как можно больше о прошлой жизни Вольдеморта. Я много путешествовал, посещая знакомые ему места. Бродя среди развалин дома Худо, я наткнулся на спрятанное там кольцо. Видимо, запечатав в нем частицу своей души, Вольдеморт уже больше не захотел его носить. Он спрятал его в хижине, где когда-то жили его предки (Морфина, разумеется, тогда уже увезли в Азкабан) и защитил множеством могущественных заклятий. Он и не думал, что однажды я возьму на себя труд посетить эти развалины и буду внимательно искать следы магической маскировки.
— Однако нам еще рано радоваться. Ты уничтожил дневник, я — кольцо, но если наша теория о семичастной душе верна, остается еще четыре хоркрукса.
— И они могут быть чем угодно? — спросил Гарри. — Могут оказаться, а-а, в консервных банках или, не знаю, в пустых бутыльках из-под зелий…
— Ты говоришь о портключах, Гарри, они должны быть обычными предметами, которые легко не заметить. Но разве стал бы лорд Вольдеморт использовать для защиты своей драгоценной души консервные банки или старые бутыльки из-под зелий? Ты забываешь, что я тебе показал. Лорду Вольдеморту нравится собирать трофеи, и он предпочитал предметы с богатой волшебной историей. Его гордость, вера в собственное превосходство, стремление застолбить себе видное место в волшебной истории — все это говорит мне о том, что Вольдеморт довольно тщательно должен был выбирать себе хоркруксы, предпочитая достойные такой чести предметы.
— Дневник был не такой уж особенный.
— Дневник, как ты сам сказал, был доказательством того, что он наследник Слизерина. Я уверен, что Вольдеморт придавал ему огромное значение.
— Ну, а другие хоркруксы? — спросил Гарри. — Вы думаете, что знаете, как они выглядят, сэр?
— Могу только догадываться, — отозвался Дамблдор. — По уже упомянутым причинам я считаю, что лорд Вольдеморт предочел бы предметы, которым самим присуще определенное величие. А потому я покопался в прошлом Вольдеморта, чтобы узнать, нет ли доказательств того, что рядом с ним пропадали подобные артефакты.
— Медальон! — громко воскликнул Гарри. — Кубок Хаффльпафф!
— Да, — улыбаясь, ответил Дамблдор, — готов биться об заклад — возможно, не второй своей рукой, но парой пальцев — что они стали третьим и четвертым хоркруксами. Оставшиеся два, учитывая то, что всего он создал шесть, представляют бoльшую сложность, но я рискну предположить, что завладев вещами Хаффльпафф и Слизерина, он стал искать предметы, принадлежавшие Гриффиндору и Когтевран. Уверен, что четыре предмета четырех основателей школы должны были пленить воображение Вольдеморта. Не могу сказать, смог ли он найти что-нибудь, принадлежавшее Когтевран. Однако я уверен, что единственное известное наследие Гриффиндора все еще в безопасности.
Дамблдор указал почерневшими пальцами на стену у себя за спиной, где в стеклянном футляре покоился инкрустированный рубинами меч.
— Вы думаете, на самом деле он хотел вернуться в Хогвартс за этим, сэр? — спросил Гарри. — Чтобы попытаться найти какие-нибудь вещи других основателей?
— Именно так я и мыслю, — ответил Дамблдор. — Но, к сожалению, это не многое нам дает, поскольку ему помешали — по крайней мере, я так думаю — и он не смог обыскать школу. Я вынужден заключить, что он так и не достиг своей цели — собрать четыре предмета четырех основателей. У него определенно было два — возможно, он нашел и три — и это все, что мы пока имеем.
— Даже если он достал что-то, принадлежавшее Когтевран или Гриффиндору, остается еще шестой хоркрукс, — сказал Гарри, считая по пальцам. — Если только он не достал оба?
— Не думаю, — сказал Дамблдор. — Думаю, я знаю, шестой хоркрукс. Интересно, что ты скажешь, если я признаюсь в том, что некоторое время меня очень занимало поведение той змеи, Нагини?
— Змеи? — поразился Гарри. — Животных можно использовать в качестве хоркрукса?
— Ну, это нежелательно, — сказал Дамблдор, — поскольку доверить часть своей души чему-то, что способно само думать и двигаться — дело явно очень рискованное. Однако, если мои расчеты верны, когда Вольдеморт вошел в дом твоих родителей, намереваясь убить тебя, до намеченных шести хоркруксов ему все еще не хватало по крайней мере одного. Видимо, он приурочивал создание хоркруксов к особо важным смертям. Твоя определенно принадлежала бы к их числу. Он считал, что, убивая тебя, он уничтожает опасность, обозначенную пророчеством. Он считал, что сделает себя неуязвимым. Уверен, что он собирался создать свой последний хоркрукс с твоей смертью. Как нам известно, ему это не удалось. Но спустя несколько лет он использовал Нагини, чтобы убить старого маггла, возможно, тогда-то ему и пришло в голову превратить ее в последний хоркрукс. Она подчеркивает его связь со Слизерином, придавая Вольдеморту еще больше таинственности. Может быть, он любит ее больше всего на свете, ему определенно нравится держать ее рядом с собой и, кажется, у него над ней есть удивительная даже для змееуста власть.
— Значит, — сказал Гарри, — дневника больше нет, кольца больше нет. Кубок, медальон и змея все еще целы, и вы думаете, что может быть еще хоркрукс, когда-то принадлежавший Когтевран или Гриффиндору?
— Да, замечательно краткое и точное резюме, — подтвердил Дамблдор, наклонив голову.
— Значит… вы все еще ищете их, сэр? Этим вы занимались, когда уезжали из школы?
— Верно, — сказал Дамблдор. — Я ищу уже очень долго. Думаю… возможно… я близок к тому, чтобы найти следующий. Есть обнадеживающие признаки.
— А если вы его найдете, — быстро спросил Гарри, — можно мне пойти с вами и помочь вам избавиться от него?
Дамблдор мгновение очень пристально смотрел на него, прежде чем ответил:
— Думаю, да.
— Можно? — переспросил опешивший Гарри.
— О, да, — с легкой улыбкой ответил Дамблдор. — Думаю, ты заслужил это право.
Гарри воспрял духом. Приятно было хоть раз не слышать предостережений и предупреждений. Директорам и директрисам на стенах, кажется, решение Дамблдора по душе не пришлось. Гарри заметил, что некоторые покачали головами, а Финеас Найджеллус и вовсе фыркнул.
— А Вольдеморт узнает, что хоркрукс уничтожен, сэр? Он это чувствует? — осведомился Гарри, не обращая внимания на портреты.
— Очень интересный вопрос, Гарри. Думаю, нет. Я думаю, что теперь Вольдеморт так погряз во зле, а эти важные части его уже так давно от него отделились, что он не чувствует то, что чувствовали бы мы. Возможно, в момент смерти он и осознает утрату… но он, например, не осознавал, что дневник уничтожен, пока не выпытал правду у Люциуса Малфоя. Когда же Вольдеморт узнал, что дневник испорчен и лишен всех сил, по словам очевидцев, гнев его был ужасен.
— Но я думал, он хотел, чтобы Люциус Малфой тайком пронес его в Хогвартс?
— Да, хотел, много лет назад, когда был уверен, что сможет сделать еще хоркруксов, но Люциус все равно должен был дождаться распоряжения от Вольдеморта, а он его не получал, поскольку Вольдеморт исчез вскоре после того, как отдал ему дневник. Он, несомненно, думал, что Люциус не посмеет ничего сделать с хоркруксом, а только бережно сохранит его, но слишком уж рассчитывал на страх Люциуса перед хозяином, которого не было уже столько лет и которого Люциус считал умершим. Конечно, Люциус не знал, чем в действительности является дневник. Я полагаю, Вольдеморт сказал ему, что дневник откроет Тайную комнату, потому что на него искусно наложены какие-то чары. Знай Люциус, что держит в руках часть души своего хозяина, он, несомненно, обращался бы с ней почтительней — а он вместо этого взял и осуществил старый план в собственных целях. Подсовывая дневник дочери Артура Уизли, он рассчитывал убить двух зайцев: дискредитировать Артура и избавиться от весьма обличительного волшебного предмета. Ах, бедный Люциус… Вольдеморт был в такой ярости, узнав, что он ради собственной выгоды выбросил хоркрукс, да еще прошлогоднее фиаско в Министерстве — не удивлюсь, если он в тайне рад быть сейчас в безопасности в Азкабане.
Гарри с минуту сидел, раздумывая, а потом спросил:
— Значит, если все эти хоркруксы будут уничтожены, Вольдеморта можно убить?
— Да, думаю, можно, — сказал Дамблдор. — Без своих хоркруксов он станет смертным человеком с изувеченной и измельчавшей душой. Однако не следует забывать, что, хоть его душа, может быть, и безвозвратно испорчена, разум и магические силы остались целы. Чтобы убить такого волшебника, как Вольдеморт, даже без хоркруксов, требуется редкое мастерство и сила.
— Но у меня нет редкого мастерства и силы, — вырвалось у Гарри.
— Нет, есть, — решительно возразил Дамблдор. — У тебя есть сила, которой никогда не было у Вольдеморта. Ты умеешь…
— Знаю! — нетерпеливо перебил его Гарри. — Я умею любить! — И тут же чуть не добавил: «Ну и что!»
— Да, Гарри, ты умеешь любить, — согласился Дамблдор с таким видом, будто отлично знал, о чем промолчал Гарри. — А это, учитывая все, что с тобой успело случиться, очень важно и замечательно. Ты еще слишком молод, чтобы понять, какой ты необыкновенный, Гарри.
— Значит, когда в пророчестве было сказано, что у меня будет «сила, неведомая Темному лорду», имелась в виду просто — любовь? — немного разочарованно спросил Гарри.
— Да — просто любовь, — сказал Дамблдор. — Но не забывай, Гарри, что слова пророчества важны только потому, что их сделал такими Вольдеморт. Я говорил тебе это в конце прошлого года. Вольдеморт выделил тебя как самого опасного для него человека — и таким образом сделал тебя самым опасным для него человеком!
— Но итог один…
— Нет, не один! — теперь уже нетерпеливо перебил Дамблдор. Указывая на Гарри черной, высохшей рукой, он сказал: — Ты придаешь пророчеству слишком большое значение!
— Но, — забормотал Гарри, — но вы же сказали, что в пророчестве имелось в виду…
— Если бы Вольдеморт никогда не слышал о пророчестве, исполнилось бы оно? Значило бы оно что-нибудь? Конечно, нет! Думаешь, каждое предсказание в Зале пророчеств исполнилось?
— Но, — сказал сбитый с толку Гарри, — но в прошлом году вы сказали, что одному из нас придется убить другого…
— Гарри, Гарри, только потому, что Вольдеморт серьезно ошибся и действовал в соответствии со словами профессора Трелони! Не убей Вольдеморт твоего отца, разбудил бы он в тебе яростное желание отомстить? Конечно, нет! Не вынуди он твою мать умереть за тебя, дал бы он тебе волшебную защиту, которую ему не пробить? Конечно, нет, Гарри! Разве ты не понимаешь? Вольдеморт сам создал себе самого заклятого врага, как и все тираны! Представляешь ли ты, как боятся тираны людей, которых угнетают? Все они понимают, что однажды среди их многочисленных жертв должен найтись тот, кто восстанет против них и даст им отпор! И Вольдеморт не исключение! Он всегда ожидал того, кто бросит ему вызов. Он услышал пророчество и кинулся действовать, а в результате не только сам выбрал того, кто скорее всего может покончить с ним, но и передал ему единственное смертоносное оружие!
— Но…
— Тебе очень важно это понять! — Дамблдор, встал и теперь расхаживал по комнате, за ним со свистом развевались полы его сверкающей мантии. Гарри никогда еще не видел его в таком оживлении. — Попытавшись убить тебя, Вольдеморт сам выделил исключительного человека, сидящего сейчас передо мной, и дал ему все карты в руки! Вольдеморт сам виноват в том, что ты смог видеть его мысли, его цели и даже стал понимать язык, похожий на змеиный, на котором он отдает приказы. И все же, Гарри, несмотря на твою исключительную возможность заглядывать в его мир (кстати, за обладание таким даром любой пожиратель смерти готов на убийство), тебя ни разу не искушали темные силы, никогда, ни на секунду ты не выказал ни малейшего желания стать одним из последователей Вольдеморта!
— Конечно! — возмущенно ответил Гарри. — Он убил моих маму и папу!
— Одним словом, тебя защищает твоя способность любить! — громко сказал Дамблдор. — Единственное, что может защитить от ловушки власти, подобной власти Вольдеморта! Несмотря на все искушения, которым ты подвергался, несмотря на все страдания, ты остался чист сердцем, точно как в одиннадцать лет, когда ты посмотрел в зеркало, отразившее желания твоего сердца, и оно показало тебе единственный способ остановить лорда Вольдеморта, а не безнравственность или богатства. Гарри, ты хоть представляешь себе, как мало волшебников увидели бы в этом зеркале то же, что ты? Вольдеморту стоило тогда знать, с чем он имеет дело, но он не знал! Зато знает теперь. Ты без вреда для себя можешь впорхнуть в разум Вольдеморта, но он, как выяснилось в Министерстве, не может овладеть тобой, не испытывая смертных мук. Не думаю, Гарри, что он понимает, почему, но чему тут удивляться, если он так торопился искалечить собственную душу, что не удосужился понять бесподобную силу души целостной и незапятнанной.
— Но, сэр, — сказал Гарри, героически стараясь, чтобы вопрос его не звучал так, будто он спорит с директором, — итог ведь один? Я должен попытаться его убить, или…
— Должен? — повторил Дамблдор. — Конечно, должен! Но не из-за пророчества! А потому, что ты сам не успокоишься, пока не попытаешься! Мы оба это знаем! Ну, пожалуйста, представь себе на минутку, что ты никогда не слышал этого пророчества! Что бы ты тогда чувствовал к Вольдеморту? Подумай!
Гарри смотрел, как Дамблдор шагает вперед и назад перед ним, и думал. Он подумал о своей матери, об отце и о Сириусе. Он подумал о Седрике Диггори. Подумал обо всех известных ему ужасных вещах, которые сделал Вольдеморт. В груди у него как будто вспыхнул огонь, обжигая горло.
— Я бы хотел, чтобы его прикончили, — тихо сказал Гарри. — И хотел бы сделать это сам.
— Разумеется, хотел бы! — воскликнул Дамблдор. — Понимаешь, пророчество не означает, что ты должен что-то делать! Но из-за него лорд Вольдеморт отметил тебя как своего противника… Иными словами, ты волен выбирать свой путь, совершенно волен пренебречь пророчеством! Но Вольдеморт продолжает придавать ему значение. Он будет продолжать охотиться на тебя… а потому совершенно ясно, что…
— Что один из нас в конце концов убьет другого, — закончил Гарри. — Да.
Но он наконец понял, что пытался сказать ему Дамблдор. Разница, подумал он, здесь такая: или тебя тащат на арену, где ты должен биться насмерть, или ты сам, с гордо поднятой головой, идешь туда. Кто-то, возможно, скажет, что выбор невелик, но Дамблдор знает — и я тоже знаю, и мои родители знали, с неистовой гордостью подумал Гарри — что это совсем другое дело.