Беседы с сократом и платоном

Очень удачное слово подобрал Сократ: «Я только беседую…». Беседа ни к чему не обязывает. Разговор свободно льется, непринужденно перескакивая с одной темы на другую, касаясь самых разных проблем. Каждый волен говорить что хочет и как хочет. Никто не станет обвинять беседующих в том, что они не последовательны в своих рассуждениях и даже пристрастны, не следуют строгой логике вывода и пр. Да и цель не поиск истины, а возможность высказаться и послушать других. Беседа - это жанр обычной разговорной повседневной жизни.

Но для философа беседа приобретает совершенно иное значение. Применительно к Сократу и Платону - это авторская уловка. На самом деле в их беседах с необходимостью наличествует строгая логика рассуждения, которая в обязательном порядке достигает поставленной цели – исподволь, незаметно заставить собеседника подтвердить их правоту, если собеседник не искушен ни в предмете беседы, ни в логике рассуждения.

Сократа все-таки уличили в такой, мягко скажем, некорректности, и прежде всего по отношению к молодежи. Он приглашал молодых людей к беседе, в ходе которой они невольно становились соучастниками его идей. Но он не доказывал, не исследовал, хотя и говорил «давайте исследуем…», он просто логически подводил их к выводу, который заранее ему и только ему был известен. При этом он часто нарушал логику рассуждения, используя неистинные посылки, ссылаясь на сомнительные факты, например на мнение большинства или авторитет богов.

Однако логический вывод, даже если он основан на истинных посылках, еще не есть окончательная и полностью доказанная истина. В жизни, на практике все может быть по другому. В лучшем случае вывод остается возможно истинным, и его надо еще проверить. Очень часто вывод, доказанный формально-логически, на деле оказывается заблуждением и даже ложью.

Подобное можно обнаружить и у Сократа, и у Платона. Сократ обладал искусством убеждать, которое, заметим попутно, никакого отношения к логике рассуждения не имеет, и представлял свой вывод как истинный. В этом его вина как философа и исследователя, к которым он себя уверенно причислял.

Платон по силе убеждения превзошел Сократа: он писал беседы, т.е. строил их по заранее заданному плану. Сократ в самом деле беседовал, и, поддаваясь специфике жанра, не очень строго строил свои доказательства. Платон выстраивал беседы на бумаге в полном соответствии со своими целями. Поэтому беседы Сократа и беседы Платона совершенно разные произведения.

В пьесе Э. Радзинского Сократ утверждает, что записанная беседа - это умерщвленная мысль, она превращается в догму, принадлежит прошлому и решает совсем другие задачи, а именно те, которые стоят перед теми, кто эту мысль воспроизводит устно или письменно. Мысль высказанная сразу же принадлежит другому, и этот другой может делать с ней что угодно, при этом не спрашивая мнения автора. В лучшем случае сошлется на него и то только для того, что бы силой его авторитета и, заметим, без его согласия подтвердить свою мысль.

Платон решал собственные задачи, описывая смерть Сократа, в частности, в Федоне. Он разбирал политическую ситуацию, высказывал свое отношение и свое место в ней. Он сделал анализ не смерти Сократа и его поведения перед смертью, а самого себя, как если бы он сам находился в положении Сократа или может находиться. Он проигрывал ситуацию в различных ракурсах и с разными действующими лицами.

К каким же выводам пришел Платон? Они просты. Жизнь прекрасна, и надо жить, стремится к жизни, ни в коем случае не отказываться от жизни и не провоцировать смерть тем более со стороны власть имущих. И с богами, и с властью надо жить мирно, дружить и воздавать им должное. Правители имеют отношение только к непосредственному бытию, которое может закончиться смертью по их предписанию. К жизни имеет отношение только жизнь, и только ее законам надо подчиняться.

Сократ, его жизнь и смерть всегда занимали философов и писателей. Тема жизни и смерти дает большой простор для размышления и позволяет делать интересные и нередко парадоксальные выводы. Она позволяет выйти на истину, которой подчиняется жизнь.

Немного найдется подобных человеческих историй и к теме Сократа люди будут возвращаться еще много, много раз.[40]

ФЕДОН[41]

Эхекрат. Скажи, Федон, ты сам был подле Сократа в тот день, когда он выпил яд в тюрьме, или только слышал обо всем от кого-нибудь еще?

Федон. Нет, сам, Эхекрат.

Вопрос, сформулированный Эхекратом, по сути определяет характер диалога и основные направления его развития. И в самом деле слышать от кого-то и видеть самому - это различные формы получения информации.

Если отвечающий только слышал о чем-то, то он в обязательном порядке передает чью-то интерпретацию события. Для того чтобы получить его исходную картину, необходимо сначала определить направление и характер интерпретации, что само по себе является сложной работой. Если же непосредственным свидетелем события был человек, хорошо знакомый, т.е. известен характер и направление его интерпретации, то его описание события может быть принято как определяющее в данном диалоге.

Любая интерпретация - это решение какой-то задачи. Другими словами, только осознанная цель и поставленная задача определяют характер интерпретации того основного факта, который ответствен за решение этих и многих других задач. Интерпретация факта смерти Сократа философами, его друзьями, властями, тюремным привратником и другими участниками события совершенно различна, как будет видно дальше, и только потому, что они решают прежде всего свои и весьма разные задачи.

Получив подтверждение, что Федон был свидетелем смерти Сократа, Эхекрат начал новый цикл вопросов.

Эхекрат. Что же он говорил перед смертью? И как встретил кончину? Очень бы мне хотелось узнать. Ведь за последнее время никто из флиунтцев подолгу в Афинах не бывает, а из тамошних наших друзей, кто бы ни приезжал, ни один ничего достоверного сообщить не может, кроме того только, что Сократ выпил яду и умер. Вот и все их рассказы.

Эхекрат ничего не знает о смерти Сократа и поэтому задает открытый, общий вопрос и даже два, естественно, пытаясь выяснить, что говорил великий философ перед смертью в надежде услышать какое-то откровение, которое наступает только в момент смерти. Понять желание человека узнать, кто обвинил философа[42], как его судили, и как наступила смерть. Тем более что она свершилась в присутствии наблюдателя.

Процесс наступления смерти особенно интересен еще и потому, что речь идет о смерти такого известного человека и философа как Сократ. Факт смерти интересен не только сам по себе, но и потому что смерть известного человека в таком относительно небольшом городе, как Афины, безусловно, должна быть связана с какими-то внутренними или внешними политическими событиями, намек на которые глухо слышится в вопросеЭхекрата.

Об этом, возможно, говорит Эхекрат: «За последнее время никто из флиунтцев подолгу в Афинах не бывает, а из тамошних наших друзей, кто бы ни приезжал, ни один ничего достоверного сообщить не может, кроме того только, что Сократ выпил яду и умер».

Слова «в последнее время» и «подолгу», по всей видимости, свидетельствуют о том, что политическая ситуация во время суда и казни Сократа не была благоприятной для долгого пребывания в Афинах. Удивляет, что тамошние друзьяЭхекрата, которые, безусловно, были просвещенными (иначе они не были бы его друзьями, а Эхекрат говорит именно о друзьях, а о не просто знакомых или жителях Афин), наверняка должны были знать многое об обстоятельствах обвинения, суда и смерти известного философа Сократа. Однако они ничего не рассказывают кроме констатации смерти. Они не хотят комментировать этот факт опять же, возможно, в силу неспокойной и сложной политической обстановки. В противном случае Эхекрат об этом просто не упомянул бы так четко и определенно.

Не исключено, что это одна из причин интереса Эхекрата к смерти Сократа, т.е. его интересует не только то, как умирал известный философ, но и тот политический расклад, который привел Сократа к суду и смерти. Если бы ситуация сложилась иначе, был бы иной расклад сил, то, возможно, Сократ не был бы приговорен к смерти. Знание ситуации позволит в определенной мере прогнозировать развитие событий, может быть управлять ими или по крайней мере поможет избежать неприятных последствий, что не удалось Сократу, но что необходимо пытаться сделать другим.

Можно предположить, что в результате стихийных или целенаправленных действий заинтересованных сил в Афинах в это время сложилась сложная политическая ситуация, которая затронула основные политические структуры. Речь идет или об укреплении, или об удержании власти тогдашними правителями, и которые ни перед чем не остановятся, чтобы достичь своей цели, что вольно или невольно привело к гибели одного из виднейших представителей города[43].

По сути Федон должен был начать отвечать на поставленные вопросы, но он почему-то не отвечает на них, а сам задает вопрос, что воспринимается Эхекратом вполне нормально.

Федон. Так, значит, вы и про суд ничего не знаете, как и что там происходило?

По всей видимости, это связано с тем, что ответы на поставленные вопросы предполагают знание контекста смерти, т.е. всего, что ей предшествовало. Не случайно вопросы начинаются с вопросного оператора: «что» и «как»: «Что же он говорил перед смертью? И как встретил кончину?» Это вопросы второго типа, вопросные операторы, которые только указывают на область поиска ответа, для чего требуется знание контекста произошедших событий. Прояснение этой области, содержащий истинный ответ, и есть по сути определение контекста ответа, что и требуется Федону для ответаЭхекрату. Именно поэтому он и задает вопрос, чтобы уточнить, знает ли этот контекстЭхекрат.

Если бы речь шла об обыкновенном человеке, то вряд ли необходим был столь подробный контекст. Но когда умирают боги, философы или вожди и тем более, насильственной смертью, интересно все, что с ними связано.

Эхекрат, возможно, хотел знать, понимал ли Сократ, что с ним происходит - это тоже часть общего контекста. Но Сократ не был бы великим философом, мыслителем, если бы не понимал всего, что с ним случается в данный момент и что должно будет с ним произойти в ближайшее время. [44]

Что же происходило на суде? Ведь это же самое интересное: кто и как судил Сократа, как он держался, что говорил, и что говорили его обвинители, как прошло голосование и пр., и пр. Платон только задал этот вопрос, но не ответил на него, точнее, ответил, но в контексте других вопросов и ответов.

И не случайно то, что говорил Сократ, менее всего соответствовало ожиданиям его обвинителей. Фактически он обвинял их, и Платон не захотел, по всей видимости, привести слова Сократа на суде [45].

Эхекрат. Нет, об этом-то нам передавали. И мы еще удивлялись, что приговор вынесли давно, а умер он столько времени спустя. Как это получилось, Федон?

Эхекрат говорит, что про суд он ничего не знает, ему только передавали, что совершился суд. Но, оказывается, ему сказали, когда был суд и когда Сократ умер.

По всей видимости, Эхекрат лукавит. Сначала он заявил, что ему ничего не известно, кроме того, что Сократ умер, выпив яд. Но сейчас выясняется, что он знает и о дате суда, и о дате смерти. Но если ему это передали, то, естественно, могли сказать и о причине задержки казни. По крайней мере, вполне логично было бы Эхекрату задать этот вопрос своим друзьям и узнать от них причину задержки казни. Ведь ничего секретного и необычного в этом нет. Просто на Делос был послан корабль для священной миссии и как общеизвестно, до его возвращения никого казнить не разрешалось. И все-таки Эхекрат задает вопрос. Так для чего надо было отвлекаться на описание вполне рутинного обычая, который должен быть хорошо известен Эхекрату?

Федон. По чистой случайности, Эхекрат. Вышло так, что как раз накануне приговора афиняне украсили венком корму корабля, который они посылают на Делос.

Эхекрат. А что это за корабль?

Федон. По словам афинян, это тот самый корабль, на котором Тесей некогда повез на Крит знаменитые семь пар. Он и им жизнь спас, и сам остался жив. А афиняне, как гласит предание, дали тогда Аполлону обет: если все спасутся, ежегодно отправлять на Делос священное посольство. С той поры и поныне они неукос­нительно, год за годом, соблюдают свой обет. И раз уж снарядили посольство в путь, закон требует, чтобы все время, пока корабль не прибудет на Делос и не возвра­тится назад, город хранил чистоту и ни один смертный приговор в исполнение не приводился. А плавание иной раз затягивается надолго, если задуют противные ветры. Началом священного посольства считается день, когда жрец Аполлона возложит венок на корму кораб­ля. А это случилось накануне суда — я уже вам сказал. Потому-то и вышло, что Сократ пробыл так долго в тюрьме между приговором и кончиною.

Случай с кораблем, который был отправлен со священной миссией на Делос, также является частью и весьма существенной общего контекста суда и казни Сократа. В этот контекст вполне естественно вписывается общая политическая обстановка в Афинах[46].

Корабль - это символ жизни, спасение - лейтмотив данного события. Афиняне благодарят бога за свое спасение, отправляя каждый год священное посольство, задача которого только одна - обет жизни, ее сохранение и продолжение. Ежегодное исполнение данного обета есть по сути постоянное воспроизводство в сознании афинян исконных и исходных ценностей, на которых и зиждется данное общество.

Парадокс, который показывает Платон, заключается в том, что при общем пафосе жизни и славословии одного бога (религиозного) Аполлона они казнят другого бога (светского) Сократа - мудрого и величайшего философа, по их же оценкам. Обет жизни и пафос во имя ее спасения оказались годными только на отсрочку в исполнении приговора. Все это свидетельствует о том, что на самом деле уже никакого осознания ценности жизни у Афинян уже нет, есть только формальное соблюдение некоего обычая, который давно перестал быть священным и не воспринимался в изначальном значении.

Что получается? Некогда некий Тесей чудом спас себя и еще какое-то количество людей. И за это чудо афиняне дали обет богу, что будут чтить его за спасенную жизнь. Можно с полной уверенностью говорить, что это было на самом деле (потому что так случалось нередко), и что афиняне из благодарности дали обет и, возможно, долгое время совершенно искренне соблюдали его. Тем самым они признавали, что жизнь ценна сама по себе, что она дарована богом, и не совместима со смертью ни в каком виде.

Но затем в ходе обыкновенной жизни со всеми ее сложностями божество отступило на второй план и превратилось в обыкновенную формальность. Фактически в формальность превратилось то святое, ради чего и благодаря чему жили афиняне. Жизнь стала принадлежать не богу, а людям, точнее их правителям, распоряжаться жизнью стали формальные органы власти. То, что считалось и по сути явилось достоянием демократического афинского общества, стало его концом.

Жить по законам, сотворенным людьми, еще не научились, но уже отказались от законов, сотворенных богом. Последние превратились в атрибут, условность, став орудием в политических актах, инструментом для решения частных задач. Так, отказавшись от одних ценностей и не развив другие, общество оказалось не защищенным от самого себя.

Суд над Сократом и его смерть, так искусно связанная Платоном с обетом жизни, очень красочно показали затухание святынь: ради жизни афиняне отправляли корабль, но в рамках этого жизненного пафоса казнят человека. Не свидетельствует ли этот эпизод, так тщательно выписанный Платоном, о понимании им процесса затухания афинского общества?

Как часто в последующей истории, в том числе Российской, некие святыни, на которых строилось новое общество, превращались в костные рутины, в формальные обычаи и ритуалы. Их исполняли по привычке, уже не вникая в смысл. Умирало то, что ранее было святым, а с ним умирало и общество. То, что называлось и называется, и считается святынями (в том числе и в религиозной идеологии), являются устоями, на которых зиждется общество. Сократ умер, а с ним умирало и общество, великое общество, которое называлось Афины. Дальше - только дело времени и стечения обстоятельств.

Эпизод с кораблем необходим Платону и для того, чтобы показать, что смерть Сократа была публичной: его судили в рамках общей нравственно-политической парадигмы. Иными словами, в его смерти участвовали не только конкретные люди, но вся общественно-политическая и нравственная система. Применительно к казни великого философа это принимает особый смысл[47].

Эхекрат. Ну, а какова была сама кончина, Федон? Что он говорил? Как держался? Кто был при нем из близких? Или же власти никого не допустили и он умер в одиночестве?

Федон. Да что ты, с ним были друзья, и даже мно­го друзей.

Эхекрат задал пять вопросов. Но по сути они все являются расшифровкой одного, который он уже задавал ранее: как умер Сократ: «Ну, а какова была сама кончина, Федон?». Этот вопрос он разбил на несколько уточняющих: что говорил, как держался, кто был из близких. Последние необходимы для определения направления ответа.

И в самом деле, ведь вопросный оператор «какова…?» может подразумевать различные аспекты ответа. И хотя из контекста разговора в принципе ясно, какого рода информацию хочет получить спрашивающий, тем не менее он решил еще раз уточнить какие ответы он хотел бы получить. Понятно, что этими вопросами весь спектр сведений о процессе умирания не исчерпывается. В разговорной речи это никогда и не делается, достаточно указания на некоторые сведения по расшифровке основного вопроса. Спрашивающий тем самым дает понять, какой аспект данного события его интересует.

Эхекрат задал еще один вопрос: кто был из близких, и был ли кто-либо вообще, допустили ли кого власти к Сократу или он умер в одиночестве? Построение этого вопроса так же требует подробного описания. Платон употребляет слова близкие, власти, никого не допустили, умер в одиночестве. Данный набор слов, по всей видимости, не был случайным.

Эхекрат, формулируя первый вопрос «кто был из близких», предполагал, как само собой разумеющееся, что кто-то из близких обязательно должен был быть. Он не спросил был ли кто из близких, а сразу же кто из них был. Далее Эхекрат употребил слово не родственник, а именно близкие, тем самым расширив круг людей, которые должны были присутствовать при его кончине.

Использование того или иного слова можно считать не столь важным в обыденной речи, когда каждый из нас далеко не всегда строг и точен в употреблении тех или иных понятий. Но в данном случае речь идет о литературном произведении, хотя и построенном в жанре обыденного разговора, которое явно приобретает жанр политического анализа.

Следующий вопрос «или же власти никого не пустили», раскрывает подоплеку первого вопроса. Платон дал понять, что родственники, близкие не только могут, но и должны присутствовать при кончине близкого им человека, но тут же он как бы спохватывается и уже сомневается в этом. По всей видимости, запрет на присутствие близких мог быть, что еще раз указывает на ненормальность политической обстановки в Афинах. Употребив выражение возможно умер в одиночестве, Платон подчеркивает драматизм событий: политическая обстановка столь напряженная, что власти допустили невозможное - великий человек умер в одиночестве. Как это не раз бывало впоследствии, в частности в России, власти настолько боялись совершенного ими, что никого не допускали к приговоренному и даже хоронили тайно. С философами это происходило, наверное, не в последнюю очередь.

Необходимо отметить, что Эхекрат (Платон) доподлинно знал о всех аспектах смерти Сократа, но ему необходимо так выстроить диалог, чтобы лучшим образом донести до читателя основную мысль и решить главную задачу: показать, что решение о смерти Сократа было принято всей политической системой общества[48].

Но из всех вопросов Федон ответил только на последний, видимо, потому, что он является все-таки основным. В дальнейшем Эхекрат и Федон опять вернутся к этому весьма важному обстоятельству: и приговор, и сама смерть были публичными. Тайно готовилось и осуждение Сократа, как бы сейчас сказали, общественным мнением. Именно последнее и сделало казнь публичной, что позволило власти частично снять с себя ответственность и практически полностью перенести ее на общественность: вы этого хотели и вы это получили.

Эхекрат. Тогда расскажи нам, пожалуйста, обо всем как можно подробнее и обстоятельнее. Если, ко­нечно, ты не занят.

Федон. Нет, я совершенно свободен и постараюсь все вам описать. Тем более что для меня нет ничего отраднее, как вспоминать о Сократе, — самому ли о нем говорить, слушать ли чужие рассказы.

Эхекрат. Но и слушатели твои, Федон, в этом тебе не уступят! Так что уж ты постарайся ничего не упустить, будь как можно точнее!

Рассказать обо всем нельзя и тем более подробно и обстоятельно. Когда Эхекрат просит Федона рассказать все и как можно подробнее, то этим самым по сути предлагает ему самому выбрать необходимый и важный аспект происходившего события, установить самое важное, именно с его точки зрения. Другого пути просто нет.

При этом общие рамки, контекст беседы были или установлены ранее, до их встречи как некое общее понимание важности различных аспектов процесса, или же определялись в начале беседы. В данном случае, по всей видимости, имеет место и то, и другое. Поскольку все беседующие были людьми одного времени и одного круга, то общий контекст должен быть им известен. А начало диалога только устанавливает частный контекст, уточняет некоторые общие понятия. Именно так мы и поступаем в каждом конкретном случае в начале беседы.

Поскольку подробный и обстоятельный рассказ требует много времени, Эхекрат и спрашивает, не занят ли Федон. Последний свободен тем более, что ему отрадно вспоминать о Сократе. Начинает он свой рассказ со слов постараюсь, но не рассказать, а описать. Это различные формы, методы воспроизводства событий и отношения с действительностью. «Рассказать» больше относится к форме рационального восприятия мира и построения отношений с ним и означает построение строгой исчерпывающей логической системы рассуждений со своими посылками и выводами, с определением причин и следствий данного процесса или события.

Описать - значит представить мир в некотором чувственном восприятии, которое не претендует на полноту, но дает эмоционально верное представление о нем. И это единственно правильный подход для того, чтобы иметь полное и подробное представление. Быть как можно точнее, ничего не упустить - эта просьба может полностью относиться и к процессу описания события. Только точность и полнота выражаются в данном случае несколько иначе, чем при рациональном подходе к анализу события.

Слово отрадно - производное от радости. В данном случае речь идет только о воспоминании о том, что видел сам и о воспоминании о рассказах других о том же событии. Отсюда образуются две формы описания события: говорить о событии, являясь его свидетелем, т.е. вспоминать о нем, и вспоминать о том же событии, слушая рассказы других.

Но воспоминать, так же, как и рассказывать - значит интерпретировать события, независимо от того делается это очевидцем или по рассказам других. Разница заключается только в содержании интерпретации, которые могут отличаться, но могут и дополнять друг друга. Тем более, если воспоминания окрашены эмоциональным чувством радости, что также накладывает свой отпечаток.

Федон как бы пытается застраховаться от возможного обвинения в неточности, упоминая об эмоциональном чувстве, которое, как известно, не всегда способствует установлению истины. Поэтому он ссылается на мнения других и сведения, сообщенные ими, могут отличаться от того, что было на самом деле.

Слушателям Федона также радостно, по их словам, вспоминать Сократа. Но они вспоминают разного Сократа: слушатели помнят его таким, каким он был до суда и всех этих роковых событий, а Федон помнит его таким, каким он стал перед смертью. Это могут быть разные люди: Сократ до суда и Сократ после приговора, перед неотвратимостью смерти. Именно этот, второй Сократ интересует Эхекрата и других слушателей, поэтому они просят Федона быть как можно точнее.

Немаловажно и другое: Эхекрат и слушатели хотели бы понять со слов Федона, мог ли Сократ предотвратить суд и изменить приговор и самое главное хотел ли этого. Далее будет ясно, что Сократ прекрасно понимал, как развиваются события, а развивались они явно в неблагоприятном для него направлении. Ясно и то, что он не хотел умирать, но не хотел и избегнуть казни[49]. Вот в чем заключался основной парадокс и лейтмотив поведения Сократа на суде и его действия в связи с предстоящей смертью.

Федон. Хорошо. Так вот, сидя подле него, я испы­тывал удивительное чувство. Я был свидетелем кон­чины близкого друга, а между тем жалости к нему не ощущал — он казался мне счастливцем, Эхекрат, я видел поступки и слышал речи счастливого человека! До того бесстрашно и благородно он умирал, что у ме­ня даже являлась мысль, будто и в Аид он отходит не без божественного предопределения и там, в Аиде, будет блаженнее, чем кто-либо иной. Вот почему особой жалости я не ощущал — вопреки всем ожиданиям…

Федон начинает отвечать, на вопросы Эхекарта, но не прямо. Вполне согласуясь с принципом контекстуального определения содержания вопроса, сначала даст контекстуальное определение содержания ответов. Фактически Федон начинает описывает общую атмосферу, которая и определяет содержание его ответов на частные вопросы Эхекарта.

Федон выделяет два аспекта в своем ответе: тот, который связан с чувствами, и тот, который касается философских бесед, по сути рациональной части. Это был ответ на вопросы Эхекарта: как держался и что говорил Сократ.

Мы бы сказали, что Сократ держался молодцом. Но Федон употребил более сильное выражение: он был счастлив. И дал расшифровку: он умирал благородно и бесстрашно, а главное он был уверен, что божественное предопределение сделает его жизнь в Аиде более блаженной, чем на Земле.

Дело в том, что тот мир всегда воспринимался и философами, и простыми людьми как совершенный, потому что «божественный» равносильно понятию «высший разум» и поэтому лучший. Лучший, естественно, по сравнению с миром, в котором существуют смертные, которым правят не очень разумные люди и который не является совершенным и лучшим. Ощущение, что жить хорошо, проистекает от того, что жизнь воспроизводит жизнь, а если этого не происходит и появляется чувство, что все плохо, то жить плохо. Но как хочется жить в хорошем, совершенном мире, во главе которого стоят умные правители, будь-то человек, бог или кто-то еще. Человек мечтает о совершенном мире и переносит его в потусторонний мир или строит разнообразные земные утопии и даже пытается их воспроизвести на Земле. Редко кому удается построить совершенный мир, разве только в какой-нибудь маленькой лагуне, вдали от несовершенного мира.

Извечное сопоставление этого и того миров. Правители земные даже не замечают, что, поддерживая в общественном сознании и культивируя посредством религии представление о другом мире как лучшем, поскольку там мудрый правитель – бог, они подтверждают, что настоящий мир, не совершенный потому, что они - ни не мудрые правители, а чаще даже и не умные.

Поэтому на общий вопрос: «Какова была сама кончина» Сократа? - Федон ответил однозначно, что с этим было все нормально. Сократ уходил в мир иной, как подобает знающему и умному человеку. Он понимал, что уходит в мир совершенный и лучший и не стремиться к этому было бы грешно.

Это означает, что жить плохо это грех. Уйти из жизни также грех, не грех делать жизнь лучше, устроить ее так же хорошо, как тот воображаемый божественный мир. Но это разные вещи: грех уйти из жизни в поисках лучшего мира, но не грех умереть за этот несовершенный мир, чтобы хоть чуть-чуть сделать его лучше. Сократ благородно и бесстрашно принимает свою смерть не потому, что уходит в совершенный и лучший мир, а потому что актом своей смерти хочет сказать людям, что этот мир несовершенный и подтолкнуть их к поиску совершенного мира на Земле. Не одно поколение философов обсуждало суд над Сократом и его смерть, а точнее, почему он ушел из этого мира.

Таким образом, Сократ не изменился, установление этого факта во многом определило направление и характер последующего диалога[50].

Интересна одна деталь. Федон вольно или невольно оправдывается: ведь смерть Сократа частично и на его совести. Сделал ли он что-нибудь для ее предотвращения, мы этого не знаем и никакого указания из текста на этот счет не имеем, но слова, которые употребляет Федон, невольно наводят на мысль, что он не сделал ничего.

Не забудем, что речь идет о великом Сократе, крепком и здоровом человеке, хотя и старом, несправедливо приговоренном к смерти, которая должна наступить через несколько часов. Федон начинает описание события с того, что он испытывал удивительное чувство, наблюдая за Сократом в момент его приготовления к смерти. Он не ощущал жалости, потому что Сократ был счастливцем.

Эти два состояния - готовность к смерти и ощущение счастья - могут быть не связанны между собой. К тому же выглядеть счастливцем и быть таковым тоже разные вещи. Умирать бесстрашно и благородно, это уже совершенно другие состояния, и к чувству жалости по поводу кончины близкого человека они не имеют никакого отношения.

Создается впечатление, что, описывая состояния Сократа, Федон пытается реабилитировать себя в глазах слушателей. Он как бы говорит, смотрите Сократ счастлив, что умирает, поэтому я не очень-то виноват в том, что его несправедливо осудили. Свое состояние Федон и называет удивительным чувством.

По сути Платон обвиняет Федона, приписывая ему ряд очень специфических по своему содержанию слов: чувство удивительное, оно все-таки в большей степени относится к спокойному состоянию и не связано со смертью. Не испытываю жалости к близкому другу - сказано очень сильно. Федон мог бы подобрать и иное слово. Складывается впечатление, что он счастлив, что так бесстрашно и благородно умирает Сократ. Бесстрашно и поэтому не требует никакого участия и успокоения. Благородно, потому что никого не обвиняет в своей смерти, в том числе и Федона. И последнее оправдание. Сократ уходит в силу божественного предопределения: что же, так захотел бог, а я здесь ни при чем, Сократу будет там хорошо и т.д.

Возможно, этим Платон подводит к мысли, что Сократа предали все, в том числе и близкие друзья, и продолжали предавать даже на пороге смерти. На суде Сократ беспощадно высказал им все и показал, что они на самом деле из себя представляют[51]. А Федон продолжал:

— но вместе с тем философская беседа (а именно такого свойства шли у нас разговоры) не доставила мне при­вычного удовольствия. Это было какое-то совершенно небывалое чувство, какое-то странное смешение удо­вольствия и скорби — при мысли, что он вот-вот должен умереть. И все, кто собрался в тюрьме, были почти в таком же расположении духа и то смеялись, то пла­кали, в особенности один из нас — Аполлодор. Ты, верно, знаешь этого человека и его нрав.

Эхекрат. Как не знать!

Федон. Он совершенно потерял голову, но и сам я был расстроен, да и все остальные тоже.

Трудно заниматься философствованием на пороге смерти и уж тем более получать от этого удовольствие и слушателям, и самому Сократу, хотя вроде бы все только тем и занимаются, но скорбь окрашивает беседу в совершенно иные тона. Рождается небывалое чувство: радость умирающего, беседы на отвлеченные темы и понимание того, что это последние часы жизни великого человека, находящегося в здравии и не потерявшего бодрости духа.

Невольно слушатели начинают понимать, что все это скоро бесследно исчезнет, что бы ни говорили о вечности философии и бренности существования. Это по сути отказ от мысли Сократа, что смерть для философа ничто. Смерть уносит не только бренное тело, против которого так настойчиво и убедительно восставал Сократ, но и душу, т.е. то, что составляет сущность философа. Да, смерть для философа ничто, пока тело существует, и оказывается все, когда тело умирает.

Получив в принципе исчерпывающий по своей общности ответ на первую часть вопроса, Эхекарт возвращается ко второй его части, но просит уже детального ответа.

Эхекрат. Кто же там был вместе с тобою, Федон?

Федон. Из тамошних граждан — этот самый Апол­лодор, Критобул с отцом, потом Гермоген, Эпигеи, Эсхин, Антисфен. Был и пэаниец Ктесипп, Менексен и еще кое-кто из местных. Платон, по-моему, был нездоров[52].

Эхекрат. А из иноземцев кто-нибудь был?

Федон. Да, фиванец Симмий, Кебет, Федонд, а из Мегар Эвклид и Терпсион.

Эхекрат. А что же Клеомброт и Аристипп?

Федон. Их и не могло быть! Говорят, они были на Эгине в ту пору.

Эхекрат. И больше никого не было?

Федон. Кажется, больше никого.

Интересно, почему перечисляется так много имен. Наверное, все они принадлежат к элите Афинского общества. Более того, речь идет, по всей видимости, и об известных иностранцах. Скорее всего это связано с тем, чтобы еще раз подчеркнуть, что и суд, и подготовка к смерти, и сама смерть были публичными.

Эхекрат. Так, так, дальше! О чем же, ты гово­ришь, была у вас беседа?

Федон. Постараюсь пересказать тебе все с самого начала.

Но Федон опять не отвечает на поставленный вопрос или, точнее, отвечает, но не на тот, который явно сформулирован, а на тот, который имеется в контексте. Это означает, что прежде чем рассказать о сути беседы необходимо обрисовать обстановку, в которой она проходила, чтобы понять, что определило диалог.

Мы и до того — и я, и остальные — каждый день непременно навещали Сократа, встречаясь ранним утром подле суда, где слушалось его дело: суд стоит неподалеку от тюрьмы. Всякий раз мы коротали время за разговором, ожидая, пока отопрут тюремные двери. Отпирались они не так уж рано, когда же наконец от­пирались, мы входили к Сократу и большею частью проводили с ним целый день. В то утро мы собрались раньше обыкновенного: накануне вечером, уходя из тюрьмы, мы узнали, что корабль возвратился с Делоса. Вот мы и условились сойтись в обычном месте как мож­но раньше. Приходим мы к тюрьме, появляется при­вратник, который всегда нам отворял, и велит подо­ждать и не входить, пока он сам не позовет.

Федон передал массу информации. Не один, а несколько человек навещали Сократа. Встречались они рано утром, коротали время за разговором и с Сократом проводили весь день. Но самое главное, что определяло важность, значение беседы – это последний день перед казнью[53].

— Одиннадцать,— сказал он,— снимают оковы с Сократа и отдают распоряжения насчет казни. Каз­нить будут сегодня.

Спустя немного он появился снова и велел нам войти.

Мы увидели Сократа, которого только что раскова­ли, рядом сидела Ксантиппа — ты ведь ее знаешь — с ребенком на руках.

Увидев нас, Ксантиппа заголосила, запричитала, по женской привычке, и промолвила так:

— Ох, Сократ, нынче в последний раз беседуешь ты с друзьями, а друзья — с тобою.

— Тогда Сократ взглянул на Критона и сказал:

— Критон, пусть кто-нибудь уведет ее домой.

— И люди Критона повели ее, а она кричала и била себя в грудь.

Федон, описывая обстановку, воспроизводит массу деталей. Это и понятно: перед казнью дорогого человека стараются запомнить все детали, все то, на что раньше, в обыденной обстановке не обратили бы внимания. Каждая мелочь приобретает особое значение и особое звучание. Особый смысл соответственно содержит и беседа.

Сократ сел на кровать, подогнул под себя ногу и по­тер ее