Любящий тебя сильнее всего на свете, Тин Вин 3 страница

Я ждала этого вопроса и боялась его, поскольку не знала, что ответить. Неотправленное письмо к Ми Ми было написано сорок лет назад. Вряд ли оно имело отношение к исчезновению отца. Я понятия не имела, кто эта женщина, откуда она и какую роль играла в его жизни. Наконец, я не знала, жива ли Ми Ми. Всего‑навсего имя и старый адрес бирманской деревушки, местонахождение которой тоже было для меня загадкой. Я не считала себя импульсивным человеком и доверяла интеллекту больше, чем душевным порывам.

И все же я должна была отправиться в Бирму и разыскать это место. Меня влекла неведомая сила, сопротивляться которой я не могла. Мое рациональное мышление капитулировало перед нею. Впервые в жизни я перестала уповать на один лишь разум.

– И что же ты рассчитываешь там найти? – послышался голос матери.

– Правду.

Мой ответ должен был прозвучать утверждением, но он сам больше напоминал вопрос.

– Значит, правду. Правду, – повторила она. – Чью? Его? Твою? Свою я могу высказать в трех фразах, если тебе будет угодно меня выслушать.

Сколько горечи в ее голосе. Услышь я подобную речь в телефонной трубке, решила бы, что со мной говорит старуха. Я даже не представляла, какую боль она годами носила в себе. Мы ни разу не обсуждали ни ее брак с папой, ни ту знаменательную фразу: «Твой отец бросил меня задолго до своего исчезновения».

– Я хочу узнать, что же произошло с моим отцом. Понимаешь?

– А что тебе это даст четыре года спустя?

– Быть может, он до сих пор жив.

– И что? Неужели ты думаешь, что если бы он хотел связаться с нами, то не нашел бы возможности позвонить или написать?

Увидев, что я застигнута врасплох, мама продолжила наступление:

– Никак тебе в детектива поиграть захотелось? Оставь это полицейским. Если ты что‑то нашла в отцовском хламе, почему бы тебе не передать находку Лауриа? Позвони ему. Представляю, как он обрадуется.

Я уже думала об этом сегодня. Заказав билет, часа два просидела в кресле, разглядывая город. И вдруг весь мой замысел показался мне верхом нелепости. В какую авантюру я собираюсь впутаться? Я что, девчонка‑подросток, потерявшая голову от любви и готовая отправиться за ней на край света? Если я в восемнадцать не страдала порывистостью, почему должна терять рассудок в двадцать семь? Достаточно было пролистать мой блокнот, чтобы убедиться в абсурдности «бирманской авантюры». Фирма, в которой я работала, выстраивала солидный фундамент для слияния двух крупных телекоммуникационных корпораций. Нам предстояли весьма серьезные переговоры с чиновниками Федеральной комиссии по торговле в Вашингтоне, а еще через несколько недель – в Финиксе и Остине.

Каким боком вписывалась неведомая Ми Ми в мой плотный деловой график?

Я решила позвонить Лауриа, рассказать о находке и спросить совета.

– Лауриа слушает, – раздался в трубке знакомый голос.

Этого хватило. Оценивающий тон, фальшивая сердечность, показной интерес. Подобных уловок мне хватало на работе. Я тоже ими грешила, когда нужно было чего‑то добиться от других. Но сейчас речь шла не о слиянии корпораций. Услышав голос Лауриа, я сразу поняла, что ничего не расскажу ему о Ми Ми. Я представила, как лощеный следователь будет вертеть в руках отцовское письмо, вчитываясь в каждое слово, и поморщилась. Какие бы загадки ни скрывались в том послании, Лауриа они не касаются. Это недоступно его пониманию. Он все бесповоротно разрушит и даже не заметит.

Я вдруг поняла: отец доверил мне тайну, сокровище, кусочек своего сердца, раскрыл передо мной душу. Все это предназначалось только для меня, и я не вправе предавать отца.

– Здравствуйте. Это Джулия Вин. Решила позвонить вам и узнать, нет ли каких‑нибудь новостей, – соврала я, злясь на себя.

– Новостей? Разве что вы мне о них расскажете.

– Я? Откуда у меня могут быть новости?

– Тогда зачем вы звоните? Мы, кажется, договорились: если появится что‑то новое, я сам вам позвоню.

Я попрощалась и повесила трубку.

– Так что ты хочешь знать? – спросила мама.

– Правду.

Она медленно положила нож и вилку, обтерла салфеткой губы и глотнула вина.

– Вот тебе правда: твой отец предал меня. Не один раз и не два. Он предавал меня каждый час, каждый день. Это продолжалось все тридцать пять лет нашей совместной жизни. Ты, наверное, подумала о любовницах, которые тайно сопровождали отца в поездках и с которыми он проводил вечера, якобы задерживаясь на работе. По правде говоря, я даже не знаю, были ли у него такие интрижки. Меня волновало не это. Он предавал меня лживыми обещаниями. Он обещал мне себя – ведь это и есть основа брака. Ради меня он принял католичество. На брачной церемонии вслед за священником повторял слова клятвы, обещая быть со мной «в радости и в горе». Но это были только слова, в которые он не вкладывал душу. Его вера была притворством и любовь ко мне – тоже. Поверь, Джулия: твой отец никогда не отдавал мне всего себя. Даже в лучшие времена.

Она сделала еще несколько глотков.

– Думаешь, я действительно никогда не расспрашивала его о прошлом? Считаешь, меня не интересовали пресловутые двадцать лет его жизни? Когда я спросила в первый раз, он наградил меня кротким, понимающим взглядом… тогда я еще не научилась противиться этому взгляду. Он пообещал, что однажды расскажет мне все. Это было еще до нашей свадьбы, и я поверила ему. Потом мы поженились. Я несколько раз спрашивала, когда же настанет это «однажды». И больше не верила его обещаниям, плакала, устраивала сцены и угрожала разводом. Говорила, что уеду к родителям и не вернусь до тех пор, пока он не перестанет делать тайну из своего прошлого. А он лишь повторял, что любит меня, и невинным тоном спрашивал: «Разве тебе этого недостаточно?» Но как можно говорить о любви и одновременно что‑то таить от того, кого любишь?

Вскоре после твоего рождения я нашла в одной из его книг старое письмо. Твой отец написал его сразу после нашей свадьбы, любовное послание к какой‑то бирманке. Он хотел все мне объяснить, но я уже не желала слушать. Может, тебя удивит, но для исповеди надо точно выбирать время, иначе она теряет всякую ценность. Если признание обрушивается на нас слишком рано, оно выбивает из колеи, подминает под себя. Мы еще не созрели, чтобы выслушать это откровение. А если оно запаздывает, нам становится все равно. Недоверие и разочарование возвели крепкую стену, и признанию уже ее не разрушить. Слова, сказанные не вовремя, не сближают, а еще больше отдаляют супругов. В моем случае было слишком поздно. Меня уже не интересовали рассказы твоего отца о его прежних возлюбленных. Его откровения лишь углубили бы мои душевные раны. Близости, о которой я мечтала, не было и уже не могло быть. На этот раз я не плакала и не устраивала сцен. Просто сказала: «Если я найду хотя бы еще одно такое письмо, то не стану разбираться, какой оно давности. Просто уйду от тебя, и ты никогда не увидишь ни меня, ни детей…» Угроза подействовала. Больше я не находила никаких писем, хотя раз в две недели внимательно просматривала его вещи.

Мама допила вино и заказала еще. Я попыталась взять ее за руку, но она выдернула ладонь и покачала головой. Похоже, и мой жест сочувствия намного запоздал.

Официант принес новый бокал. Мама отхлебнула и продолжила грустный рассказ:

– Я напряженно думала: как мне защититься? Как заставить его заплатить за боль, которую он мне причинил? И тогда я решила: раз у него есть тайны, у меня они тоже появятся. Я все меньше и меньше делилась с ним, держа мысли и чувства при себе. А он и не спрашивал. Считал: если мне захочется поговорить по душам, я это сделаю без лишних просьб. Иногда я все же рассказывала ему о чем‑то важном, но не о самом главном. Так мы и жили в параллельных мирах, пока он не исчез.

У меня на языке давно вертелся вопрос:

– Мама, но, если ты еще до свадьбы столкнулась с отцовской скрытностью, стоило ли выходить за него замуж?

– Он меня очаровал. Когда мы встретились, я была молоденькой наивной дурехой, которой не исполнилось и двадцати двух лет. Мы познакомились на дне рождения у моей подруги. Я и сейчас помню, как он вошел: высокий, худощавый. Мне понравились его полные губы, которые всегда слегка улыбались. Он был таким обаятельным! Женщины его просто обожали, хотя он и держался на вежливой дистанции. Возможно, твой отец не понимал силы своего очарования. Все мои подруги мечтали закрутить с ним роман. Сильный нос, высокий лоб, узкие скулы. Красавец‑отшельник. Меня тянуло к нему как магнитом. Он тогда носил круглые очки в черной оправе, и они лишь подчеркивали его красивые глаза. Каждое его движение дышало легкостью и изяществом. Прибавь к этому красивый голос. Как сейчас говорят, его аура располагала к себе людей. Даже на моих родителей он произвел благоприятное впечатление. О таком зяте можно было только мечтать: умный, образованный, с безукоризненными манерами, уверен в себе, но без малейших следов тщеславия и заносчивости. Тем не менее существовала одна причина, заставлявшая их рьяно противиться моему браку. Думаю, даже на смертном одре твои дедушка и бабушка не простят мне, что я вышла замуж за «цветного». Я тогда в первый и последний раз по‑настоящему взбунтовалась против их воли. Всего однажды «выбилась из рамок» и теперь всю жизнь расплачиваюсь.

Она глубоко вздохнула. В это время официант принес тарелку с дымящимся ризотто, но мама даже не притронулась к любимому блюду.

– Конечно, если тебе так хочется, лети в Бирму, – уставшим голосом сказала она. – Когда вернешься, я не задам ни одного вопроса. И твоих рассказов не стану слушать. Что бы ты там ни нашла, меня это уже не интересует.

У подъезда стояло такси, готовое отвезти меня в аэропорт. Утро вновь было холодным и ясным. Водитель прохаживался около машины и курил. Консьерж вынес мой чемодан и засунул его в багажник, а когда я уже собиралась сесть в машину, он подал мне письмо. Оно пришло не по почте. Консьерж сказал, что полчаса назад его принесла пожилая дама и попросила отдать мне. Я взглянула на конверт, подписанный маминой рукой. Почему она не поднялась наверх или не подождала меня внизу?

Такси тронулось. Когда водитель свернул со Второй авеню в туннель Мидтаун, я вскрыла конверт.

Моя дорогая Джулия!

Ты прочтешь эти строки на пути в Бирму – родину твоего отца. Что бы ты ни искала там, надеюсь, поиски будут успешными.

Я решила написать, поскольку у меня не шел из головы наш разговор в «Сан‑Амбреусе». Я могла бы сказать тебе все это еще вчера, когда ты мне позвонила, чтобы попрощаться. Но о таких вещах трудно говорить по телефону.

Помнишь, как я отнеслась к твоему намерению отправиться в Бирму? Сама не знаю, почему меня это так задело. Возможно, во мне поднялась вся горечь, вся обида на неудачный брак, который тем не менее длился почти тридцать пять лет. Да, брак с твоим отцом был громадной ошибкой для нас обоих, хотя мы ни разу не при знали это вслух. Может, я испугалась, что ты встанешь на его сторону и начнешь во всем винить меня? Прости меня за эти мысли.

Дома я снова и снова возвращалась к нашему разговору и к твоему желанию узнать правду. Помнишь, ты спросила, зачем я вышла за твоего отца замуж, если мне не нравилась его скрытность? Я отговорилась молодостью и глупостью. В тот момент у меня просто не было сил сказать тебе то, что ты имеешь право знать. Пусть и с опозданием, но я делаю это сейчас.

Твой отец не хотел на мне жениться. Между днем, когда я впервые завела разговор о свадьбе, и собственно церемонией прошло два года. Я делала все, чтобы завоевать его сердце. Поначалу он говорил, что мы мало знакомы и нам нужно получше узнать друг друга. Потом появилась другая отговорка: мы еще слишком молоды и незачем торопиться. Незадолго до свадьбы он предупредил меня, что, скорее всего, не сможет оправдать моих ожиданий и любить меня так, как бы мне хотелось. Я считала его слова обычными мужскими глупостями и не прислушивалась к ним. Я не верила ему. Все это лишь подхлестывало и укрепляло мою решимость выйти за него. Я хотела видеть своим мужем только его и никого другого. В первые месяцы нашего знакомства у меня закралось подозрение: не осталась ли у него в Бирме жена? Но он клялся, что холост, не вдаваясь, однако, ни в какие подробности своего прошлого. Впрочем, меня они тогда и не волновали. Я была уверена: в конце концов он не сможет сопротивляться моей любви. Бирма – она далеко, а я – рядом. Даже если у него там кто‑то и остался, он засыпал и просыпался рядом со мной. Я хотела завоевать его. Что двигало мною? Тщеславное желание во что бы то ни стало добиться своего? Или это был бунт благовоспитанной девочки из обеспеченной семьи? Я восставала против мира моего отца, а лучшего вызова, чем брак с «цветным», невозможно придумать.

Много лет я искала ответ, но так и не нашла. Возможно, мною двигало сразу несколько причин. Потом, я поняла, что мечтала о невозможном. Мне никогда не изменить этого человека и не сделать его тем, о ком я мечтала. Но, увы, было слишком поздно. Поначалу мы оставались вместе ради тебя с братом. Потом… потом у нас не хватило мужества расстаться. Во всяком случае, у меня. Что удерживало твоего отца, я не знаю.

Наверное, теперь уже и не узнаю.

Мне хотелось сообщить тебе все это в самом начале твоих поисков.

Береги себя, и да хранит тебя Бог.

Твоя мать Джудит

Я безумно устала. Не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, но и сон не шел. Я просыпалась, едва задремав, и на меня тут же набрасывался ворох вопросов. Казалось, кто‑то безостановочно выкрикивает их мне в уши. Так продолжалось всю ночь. Я резко вскакивала и смотрела на зеленые цифры дорожного будильника. Половина третьего… Десять минут четвертого… Без двадцати четыре.

Утро желанного облегчения не принесло. Я ворочалась с боку на бок или лежала на спине, уставившись в потолок. Меня мутило. Отчаянно болела голова, а сердце колотилось так, будто кто‑то давил мне на грудь. В подобное состояние я впадала накануне важных совещаний или переговоров в Нью‑Йорке.

В открытое окно дул легкий ветер, принося с собой утреннюю прохладу и совершенно незнакомые запахи.

Рассвело. Я встала, подошла к окну. Небо было синим, без единого облачка. Солнце пока еще пряталось за горами. На лужайке перед гостиницей росли деревья, цветы и цветущие кустарники. Открывшийся пейзаж вполне мог сойти за иллюстрацию к книжке сказок. Здешние краски были сильнее и первозданнее, в Америке я подобных не видела. Мне сразу вспомнились фантасмагорические картины Баския. Даже обычные маки поражали насыщенностью красного. Они словно светились изнутри.

Увы, красоты за окном не компенсировали отсутствия горячей воды в душе.

Ресторана в привычном понимании тоже не обнаружилось. Помещение, куда я отправилась завтракать, так и называлось – комната для завтраков. Ее стены и потолок были обшиты темным деревом. Из всех столиков накрытым оказался лишь один, у окна. Остальные пустовали. Ничего удивительного: я была единственной гостьей здешнего отеля.

Официант приветствовал меня глубоким поклоном. Меню не баловало разнообразием: глазунья и омлет, из напитков – кофе и чай. О сухих завтраках и рогаликах официант даже понятия не имел. Не водилось здесь и жареных колбасок с сыром.

– Вам глазунью или омлет? – повторил вопрос официант.

– Омлет, – ответила я, и он уважительно кивнул.

Комната для завтраков была довольно просторной. Официант бесшумно, словно по воздуху, прошел в дальний конец и скрылся за вращающейся дверью.

Мне было одиноко и неуютно. Казалось, у всех столиков и стульев есть глаза, напряженно следящие за каждым моим движением. Сколько же времени нужно повару, чтобы приготовить порцию омлета и чашку кофе? И почему из кухни не слышно голосов? Уж не сам ли официант стоит у плиты? Тишина подавляла, в ней нарастало что‑то зловещее. Интересно, а у безмолвия есть свой «регулятор громкости»? Еще через пару минут мне захотелось орать во все горло. Я демонстративно кашлянула и постучала ножом по тарелке, чтобы услышать хоть что‑то. Чертова тишина! Она поглощала все звуки и лишь жирела на моем беспокойстве.

Тогда я встала и вышла в сад. Дул ветер. Никогда еще шелест листвы, жужжание пчел и стрекотание кузнечиков не были таким бальзамом для моих ушей.

Долгожданный омлет подгорел, а кофе заметно подостыл. Официант стоял в углу, улыбался и кивал, глядя, как я жую пережаренный омлет, запивая его теплым пойлом. Я тоже улыбалась и кивала. (А что еще мне оставалось?) Потом заказала вторую чашку кофе и достала путеводитель. Городишке, в который я так долго добиралась, «гид путешественника» отводил одну жалкую страничку.

«Кало расположен на западном склоне плато Шан, в годы колониального владычества был горным курортом, популярным среди англичан. Сегодня это тихий, сонный городок, в котором еще сохранились приметы колониальной эпохи. Кало находится на высоте 4300 футов (около 1300 м) над уровнем моря. Воздух отличается приятной прохладой, что делает окрестности городка идеальным местом для прогулок по сосновым и бамбуковым лесам. Гуляя, вы можете любоваться захватывающими видами на горы и долины провинции Шан.

Население Кало представляет собой уникальное смешение шанцев, бирманцев, жителей различных горных племен, индийских и бирманских мусульман, также непальских гуркхов. (Гуркхи, отличавшиеся большой выносливостью, одно время служили в британской армии.) Многие местные жители обучались в миссионерских школах, поэтому вполне сносно говорят по‑английски, особенно старшее поколение. Вначале преподавателями там были англичане, а затем американцы, работавшие в Кало вплоть до 70‑х гг.».

В числе достопримечательностей упоминались три пагоды и рынок. В Кало имелись бирманский, китайский и непальский ресторанчики, кинотеатр и несколько чайных домиков. Гостиница, где я остановилась, была выстроена англичанином. Тюдоровский стиль добрался и сюда. С колониальных времен отель оставался самым внушительным зданием Кало. Путеводитель вскользь упоминал еще о нескольких маленьких гостиницах и гостевых домиках, «удовлетворяющих самые скромные потребности».

Допив вторую чашку все такого же теплого кофе, я отправилась в сад и уселась на скамейку под сосной. От утреннего холодка не осталось и следа. Вместе с солнцем явилась жара. Воздух был густо наполнен сладковатыми запахами.

Откуда же мне начать поиски Ми Ми? Единственной зацепкой был старый адрес:

Круговая дорога, 38,

Кало, провинция Шан,

Бирма.

Но этому адресу почти сорок лет. Мне обязательно нужна машина и туземец, хорошо знающий окрестности городишки. Что еще? В записной книжке я набросала план действий:

1. Нанять автомобиль с водителем.

2. Найти местного гида (должен же кто‑то обслуживать туристов).

3. Просмотреть местную телефонную книгу.

4. Купить карту (Кало и окрестности).

5. Искать адрес Ми Ми.

6. Если она переехала, расспросить соседей и навести справки в полиции.

7. Расспросить полицейских об отце.

8. Встретиться с местным мэром и / или городскими властями.

9. Попытаться найти других англичан и американцев, находящихся сейчас в Кало.

10. Показывать фото отца в чайных домиках, гостиницах и ресторанах.

11. Самой проверить все гостиницы, клубы и т. д.

Готовясь к встречам или совещаниям, я всегда намечала общую стратегию и собирала необходимые сведения. Привычное занятие подействовало на меня успокаивающе.

В гостинице мне порекомендовали водителя, который по совместительству выполнял обязанности гида. Сейчас он куда‑то повез двух датских туристов и должен вернуться вечером, часам к восьми. Имело смысл его дождаться, хотя это и означало, что поиски откладываются до завтра. А почему бы не расспросить У Ба? Пусть он и обманщик, но вдруг что‑то знает о Ми Ми? Он всю жизнь безвылазно просидел в Кало, да и по возрасту они с Ми Ми, похоже, ровесники. Возможно, он ее знает.

Был первый час дня, и я решила устроить себе пробежку. После долгого пути тело требовало физической нагрузки. Да, стояла жара, но горный воздух и ветер делали ее вполне сносной. Выносливости мне не занимать; даже в самые знойные и душные летние вечера я могла накрутить несколько миль, гоняя по Центральному парку.

Бег мне помог, освободил меня. Я перестала обращать внимание на глазеющих туземцев, не закрывалась от их взглядов, полностью сосредоточившись на своем дыхании. Казалось, что я могу убежать от всего странного и пугающего. Бег давал возможность наблюдать за окружающим миром, не позволяя ему следить за мной. Я мчалась по главной улице, мимо мечети и пагоды, потом обогнула рынок, пробираясь среди конных и воловьих повозок. В одном месте протиснулась сквозь группку молодых монахов. До чего же здесь все медлительны! Идут, еле переставляя ноги. Единственное их достоинство – легкая, бесшумная походка. Но этому можно научиться, а вот пусть они попробуют двигаться в моем темпе. Приспосабливаться к их ритму я не собиралась. Мне нравилось ощущать силу в ногах. Полчаса бега меня ничуть не утомили. Я вернулась в гостиницу и, подражая местным жителям, почти неслышно поднялась по лестнице.

Приняв холодный душ, я растянулась на кровати, отдохнувшая и довольная.

Усталость подстерегла меня на пути к чайному домику. Ноги вдруг стали тяжелыми, навалилось беспокойство. Предстоящий разговор с У Ба пугал. Я не знала, что услышу, а сюрпризы никогда не любила. Что он сейчас мне расскажет и какой процент его слов окажется правдой? Я намеревалась подробно расспросить его о Ми Ми. Если начнет увиливать и путаться, сразу же уйду.

У Ба ждал меня. Он встал, поклонился и взял мои ладони в свои. Его кожа была мягкой, а руки – приятно теплыми. Мы сели. Он заказал два стакана чая, пару пирожных и молча взглянул на меня. Потом закрыл глаза, глубоко вздохнул и начал рассказывать.

Декабрь в Кало – месяц холодный. Небо голубое, безоблачное. Солнце перекатывается с одного края горизонта на другой, но уже не поднимается высоко и совсем не греет. Воздух чист и свеж, и только очень чувствительные носы способны уловить остатки сладкого тяжелого запаха сезона тропических дождей. Тогда облака нависали над городком и долиной, едва не задевая крыш и верхушек деревьев, а бесконечные ливни, казалось, решили досыта напоить вечно жаждущую, растрескавшуюся от зноя землю. Духота в сезон дождей была густо насыщена влагой. На рынке стоял смрад от гниющего мяса. По грудам кишок, по осклизлым коровьим и овечьим черепам ползали осоловевшие мухи, слишком ленивые, чтобы кусаться. Казалось, что сама земля вспотела. Из всех ее щелей выползали черви и насекомые. Безобидные ручейки превращались в стремительные потоки, способные поглотить беспечных поросят, ягнят и маленьких детей, чтобы потом выплюнуть где‑то в долине их безжизненные, обезображенные тела.

Декабрь совсем не такой. Декабрь обещает жителям Кало отдых от буйства природы. Сулит холодные ночи и щадяще прохладные дни.

Мья Мья считала декабрь лжецом. Она сидела на деревянном стульчике напротив своего дома и смотрела вдаль – туда, где до самых холмов тянулась долина, расчерченная прямоугольниками полей. Воздух был настолько прозрачным, что женщине казалось, будто она смотрит в увеличительное стекло. Или даже в особую трубу белых людей, приближающую предметы. За всю свою жизнь Мья Мья не могла припомнить ни одного облачка на декабрьском небе. И все равно не доверяла природе, считала ее коварной. За несколько минут самое чистое небо могут затянуть тучи, и тогда вновь начнется ливень. А ветерок способен превратиться в ураган, хотя на пути бурь, прилетавших с Бенгальского залива, надежными стражами стояли горы, окружавшие Кало. Мья Мья упорно твердила, что природа – обманщица. Если в мире существуют ураганы, какой‑нибудь из них однажды прорвется и к их городку. Или начнется землетрясение. Даже в такой день. Особенно в такой, когда внешне ничто не предвещает беды. Благодушие по отношению к природе всегда чревато предательством оной. Подобной роскоши Мья Мья не могла себе позволить, понимание этого шло из глубины сердца, не знавшего покоя. И вообще, если последний где‑то и существовал, то не в этом мире. И не в ее жизни.

Нет, Мья Мья не родилась с таким мировоззрением. Когда‑то она рассуждала иначе. Но семнадцать лет назад, в знойный августовский день, жизнь преподала ей суровый урок. Они с братом‑близнецом играли у реки, а тот вдруг поскользнулся на мокрых прибрежных камнях и упал в воду. Он кричал и отчаянно махал руками, словно муха, оказавшаяся под стаканом. А потом река подхватила его и понесла. Брат Мья Мья отправился в путешествие. В вечное странствие. А она могла лишь беспомощно стоять на берегу и смотреть, как бурное течение уносит его прочь. Голова мальчика несколько раз исчезала под водой и появлялась снова. Мья Мья надеялась, что он выберется на мель, вырвется из потока… Потом его лицо в последний раз мелькнуло над водой, и больше она брата не видела.

Священник назвал бы случившееся проявлением Божьей воли. Испытанием, через которое Господь в своей бесконечной мудрости возжелал провести семью Мья Мья. И добавил бы слова о неисповедимости путей Господних.

Буддистские монахи связали происшествие на реке с прежними жизнями мальчика. Должно быть, в одной из них он сделал что‑то ужасное. Возможно, кого‑то убил. Его ранняя смерть стала наказанием за дурные поступки прошлого.

На другой день после трагедии местный астролог предложил свое объяснение. Дети отправились играть, пойдя в северном направлении, что было абсолютно недопустимо. Учитывая день их рождения, им ни в коем случае нельзя по субботам в сторону севера. Неудивительно, что один из них попал в беду. Обратись семья к астрологу раньше, он бы их предостерег. И пятилетняя Мья Мья впервые задумалась о том, насколько проста и в то же время сложна жизнь.

Частичка ее самой погибла вместе с братом. Но по ней никто не устраивал траурных церемоний. Да и брата не оплакивали. В семье даже не заметили, что его не стало. Родители Мья Мья были крестьянами, и все их заботы сводились к тому, чтобы вовремя посеять и убрать урожай и накормить оставшихся детей. Было пять голодных ртов, стало четыре. Взрослые и так гнули спину от зари до зари, силясь обеспечить каждого миской риса с овощами.

До внутренних переживаний Мья Мья никому не было дела. Родители и не подозревали, что дочь ощущает себя полумертвой. Все последующие годы она отчаянно старалась склеить разбитый вдребезги мир. Каждый день ходила к реке, садилась у того места, где в последний раз видела брата, и ждала, что произойдет чудо и он вынырнет из воды. Но та, забрав добычу, никогда ее не возвращала. Вечером, перед сном, Мья Мья разговаривала с братом, зная, что он ее слышит. Она рассказывала ему, как прошел день, спала на его половине циновки, укрывалась его одеялом и даже спустя несколько лет ощущала его запах.

Мья Мья отнюдь не была лентяйкой, но наотрез отказывалась полоскать в реке белье. И вообще сторонилась воды, мылась только в присутствии родителей, словно могла утонуть в ведре. Она надевала определенную одежду в строго определенные дни и до пятнадцати лет все субботы проводила в полном молчании, а по воскресеньям постилась. Мья Мья создала себе целое нагромождение ритуалов, внутри которого и жила.

Это дарило иллюзию защиты.

После гибели брата Мья Мья ее родители стали навещать астролога не раз в год, а чуть ли не каждую неделю. Потом начали приводить с собой детей. Все садились перед звездочетом на корточки и ловили каждое слово. Любые его наставления неукоснительно выполнялись. Семья верила: этот человек способен уберечь их от всех жизненных напастей. Если он не советовал по каким‑то дням ходить в соседнюю деревню, все оставались дома. Ни одно семя не ложилось в землю без его одобрения. Когда старшая сестра Мья Мья собралась выходить замуж, астролог отговорил, сообщив, что между ее звездами и звездами жениха нет благоприятных сочетаний.

Мья Мья относилась к словам астролога даже серьезнее родителей. Она боготворила старика, выполняла все его предписания и благодаря им чувствовала себя защищенной. Поскольку она родилась в четверг, субботние дни таили для нее опасности, особенно субботы апреля, августа и декабря. Астролог неустанно твердил ей об этом. Несколько лет Мья Мья старалась в эти дни вообще не выходить из дому. Так длилось, пока в одну из суббот (дело было в апреле!) не вспыхнуло одеяло, висевшее рядом с очагом. Мья Мья едва успела выскочить. Разбушевавшийся пожар за считаные минуты уничтожил хлипкую хижину, а заодно лишил Мья Мья последних крупиц уверенности, что в мире есть место, где она может чувствовать себя в безопасности.

Треск полена в очаге вывел Мья Мья из воспоминаний. Она зябко поежилась, встала и подошла к очагу. Вода в кадке успела покрыться хрупкой корочкой льда. Мья Мья поворошила дрова и проломила ледяной покров. Его сразу же поглотила вода.

Мья Мья глубоко вздохнула, обхватила руками живот и оглядела свое тело. Она была миловидной молодой женщиной, хотя сама о себе так не думала, и никто ей этого не говорил. Ее толстая черная коса доставала до пояса. Большие темные и почти круглые глаза и пухлые губы придавали лицу чувственное выражение. У Мья Мья были длинные тонкие пальцы, а руки и ноги при всем изяществе отличались мускулистостью. Она не сильно располнела. Вода в теле тоже не скапливалась. Только живот был круглым, полным и большим настолько, что даже сейчас, почти в конце срока, казался ей чем‑то чужеродным, существующим вне ее.