МАГИЯ, НАУКА И РЕЛИГИЯ. ниеколдуна-исполнителя, какипредметаиспособаколдовства

ниеколдуна-исполнителя, какипредметаиспособаколдовства. Она является частью наследия первобытных времен — мура-мура или алчеринга в Австралии, эпохи подземного народа в Меланезии, Зо­лотого века во всем подлунном мире.

Магия является человеческой не только по субъектам своего ис­полнения, но также и по объектам своего назначения. Главным об­разом она прилагается к деятельности и состояниям человека — охоте, земледелию, рыболовству, торговле, любви, болезням и смер­ти. Она направлена не столько на природу, сколько на отношение человека к природе и на его занятия, воздействующие на природу. Более того, результат магии обычно воспринимается не как произ­водное природы, подвергнутой воздействию магических чар, а как нечто исключительно собственно магическое, как нечто такое, что не может быть произведено природой, но может быть произведено лишь магией. Тяжелый недуг, любовь в точке накала, страсть к ритуальному обмену и другие подобные проявления человеческого тела и духа — все это воспринимается как прямые следствия закли­наний и обрядов. Итак, магия не исходит из наблюдений за приро­дой или знания ее законов, а считается исконным достоянием чело­века, обретаемым только через традицию и утверждающим автоном­ную способность человека достигать желаемых целей.

Таким образом, сила магии не является универсальной силой, пре­бывающей повсюду и направляемой куда угодно и кем угодно. Магия есть уникальная и специфическая сила, присущая исключительно че­ловеку и высвобождаемая только его искусством, оживляемая его го­лосом, выбрасываемая во вне лишь пусковым механизмом его обряда. Здесь можно упомянуть о том, что человеческое тело, будучи вместилищем магии и источником ее движения, должно отвечать ряду условий. Так, маг должен соблюдать всевозможные табу, чтобы заклинания не потеряли свою силу. Это особенно выражено в некоторых частях света, например, в Меланезии, где считается, что заклинания находятся в животе колдуна — вместилище как пищи, так и памяти. Когда это необходимо, они "призываются" к гортани, где "сидят" мысли, а уже отсюда посылаются наружу голосом, основным орудием человеческого сознания. Следова­тельно, магия не просто является принадлежностью человека, она буквально и фактически заключена в самом человеке и может быть передана только от человека к человеку, согласно очень строгим правилам наследования магического искусства, посвяще­ния и обучения. Таким образом, она никогда не воспринимается

как природная сила, которая пребывает в вещах, действует незави­симо от человека и подлежит выявлению и познанию с помощью тех же процедур, которые человек использует, приобретая обычные зна­ния о природе.

3. МАНА И МАГИЧЕСКИЕ ЧАРЫ

Очевидным следствием сказанного является то, что все теории, которые закладывают в основание магии и другие подобные ей по­нятия, идут в совершенно неверном направлении. Ибо если сила магии локализована исключительно в человеке, управляется им только при соблюдении весьма специфических условий и предпи­санным традицией образом, то это, конечно же, не та сила, которую когда-то описал доктор Кодрингтон: "Эта мала не закреплена ни в чем и может быть перенесена почти на все". Мана также "действует всевозможными способами, как на благо, так и во зло... Проявля­ется в физической силе или в могуществе и достоинствах любого иного рода, которыми обладает человек". Теперь ясно, что эта сила, описанная Кодрингтоном, почти прямо противоположна той маги­ческой силе, которую мы находим отраженной в мифологии дика­рей, в их поведении и в построении их магических формул. Ведь истинная сила магии, как я хорошо постиг это в Меланезии, заключа­ется только в заклинании и обряде, не может быть "перенесена" на что угодно, а передается лишь в соответствии со строго регламентиро­ванной процедурой. Она никогда не действует "всевозможными спо­собами", а лишь так, как это предписано традицией. Она никогда не проявляется в физической силе, а возможности ее воздействия на спо­собности и качества человека строго ограничены и определены.

Близкое понятие, обнаруженное у североамериканских индейцев, также не может иметь ничего общего со специфической конкретной силой магии. Так, о вакане дакота мы читаем: "Вся жизнь есть вакан. Так же, как и все, что обнаруживает силу, будь то в действии, как ветер и плывущие облака, или в инертной непоколебимости, как ка­мень у дороги... Он охватывает все таинственное, все скрытые силы, все божественное". Об оренде (слово взято из языка ирокезов) нам говорят: "Эта сила считается свойством всех вещей... скал, вод, при­ливов, трав и деревьев, животных и человека, ветра и бурь, туч, грома и молний... неискушенный разум человека видит в ней действительную причину всех явлений, всего происходящего в его окружении".

Б. Малиновский

МАГИЯ, НАУКА И РЕЛИГИЯ

После того, как мы прояснили сущность магической силы, едва ли необходимо подчеркивать, что между преставлением о мане и иными, подобными ему, с одной стороны, и специфической силой магического заклинания и обряда, с другой, мало общего. Мы ви­дели, что ключевым моментом всей магической веры является явное разграничение между традиционной силой магии и иными силами и энергиями, которыми наделены человек и природа. Понятия типа вакан, оренда и мана, которые включают всевозможные силы и энергии, кроме магических, являются просто примерами первых по­пыток генерализации еще незрелых метафизических представлений. Подобные генерализации мы находим также и в ряде других слов из туземных языков. Они чрезвычайно важны для нашего понима­ния умственного развития человека примитивной культуры, но при нашем нынешнем объеме данных они лишь поднимают проблему соотношения между ранними представлениями о "силе", о "сверхъ­естественном" и о "магических чарах". С той информацией, которой мы располагаем, невозможно определить, каково же первоначаль­ное значение столь сложных понятий, как понятия "физической силы" и "сверхъестественных возможностей". В представлениях американских индейцев упор, по-видимому, делается на первом, а в представлениях океанийцев — на втором. Я хочу подчеркнуть, что при любых попытках постичь ментальность туземцев необходи­мо вначале изучить и описать типы их поведения, а затем уже начать объяснять их словарный запас, исходя из обычаев и жизни. Нет более обманчивого проводника на пути к знаниям, чем язык, а в антропологии "онтологическая аргументация" особенно опасна.

На этом необходимо сделать особый упор. Теория о мане как о сущности примитивной магии и религии столь блестяще отстаива­лась и так беспечно передавалась из рук в руки, что нельзя не указать для начала на противоречивость нашей информации о мане, особенно в Меланезии. Главное же — нельзя было не подчеркнуть, что мы почти не имеем никаких данных о том, как это понятие соотносится с религиозными или магическими культами и верованиями.

Одно несомненно: магия не рождается из абстрактного представления об универсальной силе, последовательно прилагаемого к конкретным случаям. Магия, без сомнения, возникает независимо в разных реаль­ных ситуациях. Каждый вид магии рожден своей собственной ситуацией и ее эмоциональным настроем, обусловлен стихийным ходом мысли и стихийной реакцией человека. Лишь единообразие ментальных процес-

сов во всех этих конкретных случаях привело к определенным уни­версальным особенностям магии и общности концепций, которые мы находим в основе магического мировоззрения и поведения чело­века. Теперь следует представить анализ ситуаций, в которых люди обращаются к магии, и того опыта, который они при этом извлекают.

4. МАГИЯ И ОПЫТ

До сих пор мы главным образом имели дело с представлениями и взглядами на магию у туземцев. Мы подошли к тому, что дикарь просто утверждает, что магия дает человеку власть над некоторыми вещами. Теперь мы должны проанализировать это утверждение с точки зрения наблюдателя-социолога. Давайте еще раз представим себе те обстоятельства, в которых мы встречаем магию. Человек, занимающийся разного рода практической деятельностью, попадает в тупиковую ситуацию; охотник, которому изменила удача, моряк, который не дождется попутного ветра, строитель каноэ, который не уверен, что его строительные материалы выдержат нагрузку, или, наконец, мужчина, который долгое время был здоров, но вдруг по­чувствовал, что его силы уходят. Каковы естественные действия в таких условиях, если оставить в стороне магию, верования и обря­ды? Знания отказали, прошлый опыт и технические навыки не по­могают — человек чувствует себя беспомощным. Однако стремление к желаемому охватывает его еще сильнее; тревога, страх и надеж­да — все это вместе взятое вызывает напряжение в организме, ко­торое требует каких-то действий. Пассивное бездействие, единствен­ный выход, диктуемый разумом, оказывается последним, что выби­рает человек в такой ситуации, будь то дикарь или цивилизованный, знакомый с магией или совершенно не знающий о ее существовании. Его нервная система и организм в целом побуждают к активности. Одержимый идеей достижения желаемой цели, он видит и ощущает ее. Его организм воспроизводит действия, которые предполагает осуществленная надежда, диктуют эмоции, столь страстно испыты­ваемые.

Человек в приступе бессильной ярости или переполняемый нена­вистью к тому, кто расстроил его планы, автоматически сжимает кулак и наносит воображаемый удар своему врагу, бормоча прокля­тия и бросая слова ненависти и гнева. Влюбленный, страстно жаж­дущий недоступную или равнодушную красавицу, видит ее в своих

Б. Малиновский

МАГИЯ, НАУКА И РЕЛИГИЯ

грезах, обращается к ней, умоляет, взывает к ее благосклонности и, в мечтах уже ощущая себя принятым, прижимает ее к своей груди. Озабоченный рыболов или охотник видит в своем воображении за­путавшуюся в сетях добычу, зверя, пронзенного копьем; он произ­носит их названия, описывает словами воображаемые картины ве­ликолепной добычи, он даже начинает изображать жестами то, чего желает. Человек, заблудившийся ночью в лесу или в джунглях, осаждаемый суеверными страхами, видит вокруг себя демонов, пре­следующих его, обращается к ним, пытается их прогнать, напугать или же цепенеет в страхе, подобно животному, пытающемуся спас­тись, притворившись мертвым.

Эти реакции человека на переполняющие его эмоции или неот­вязное желание — естественны и обусловлены универсальными пси­хофизиологическими механизмами. Они порождают то, что можно назвать распространением эмоции во вне через выражение ее в слове и действии: угрожающих жестах бессильного гнева и проклятиях, в спонтанном изображении желаемой цели в практически безвыход­ном положении — в жестах страстной ласки безнадежно влюблен­ного и т.п. Этими спонтанными действиями и спонтанными усилия­ми человек как бы инсценирует желаемое событие; или он разряжает свое напряжение в неконтролируемых жестах, или же разражается потоками слов, которые дают выход желанию и предвосхищают свершение.

В чем же состоит при этом чисто интеллектуальный процесс, какие мысли появляются у человека в момент подобного взрыва эмоций и остаются после него? В первую очередь, возникает яркий образ желаемой цели или ненавистного человека, опасности или призрака. И каждый образ сливается с соответствующей эмоцией, что формирует активную установку по отношению к образу. Когда эмоция достигает своего пика и человек теряет контроль над собой, тогда произносимые им слова, его спонтанное поведение помогают разрядить психологическое напряжение. Однако во всем этом взры­ве психической активности главенствующее место занимает образ цели. Он обусловливает мотивирующую силу реакции, он выстра­ивает и направляет слова и движения. Замещающее действие, в ко­тором прорывается страсть и которое вызвано бессилием, субъек­тивно обладает всеми достоинствами действия реального, к которо­му естественно привела бы эмоция, если бы ей ничто не мешало.

Когда напряжение спадает, получив выход в словах и жестах, навязчивые видения уходят, желаемая цель кажется ближе, и мы

снова обретаем контроль над собой и оказываемся в гармонии с жизнью. При этом мы остаемся в убеждении, что слова проклятий и жесты ярости достигли ненавистного нам человека и поразили свою цель; что мольба о любви и воображаемые объятия не могли остаться без желательных последствий, что воображаемое достиже­ние успеха в наших занятиях не может не оказать благотворного влияния на реальный исход дел. Если мы испытывали страх, то когда он, побудивший нас к безумному поведению, постепенно ухо­дит, мы склонны думать, что именно такое поведение прогнало его. Короче говоря, сильное эмоциональное переживание, которое нахо­дит выход в чисто субъективном потоке образов, слов и поведенчес­ких реакций, оставляет очень глубокое убеждение в реальности не­коей перемены, как если бы действительно имело место какое-то практическое положительное достижение, как если бы что-то в дей­ствительности было совершено силой, открывшейся человеку. Ка­жется, что эта сила, на самом деле рожденная собственной психи­ческой и физиологической одержимостью, воздействует на нас от­куда-то извне, и человеку примитивной культуры — или доверчи­вому и наивному рассудку во все времена — стихийное заклинание, непроизвольный образ и спонтанная вера в их эффективность до­лжны представляться прямым откровением, исходящим из какого-то внешнего и несомненно безличного источника.

Если мы сравним этот своего рода спонтанный обряд, это слово­извержение бьющей через край эмоции или страсти, с устоявшимся в традиции магическим обрядом, с принципами, воплощенными в магических заклинаниях и субстанциях, то поразительное сходство между ними покажет нам, что они отнюдь не независимы друг от друга. Магический ритуал, большинство принципов магии, боль­шинство ее заклинаний и приемов открылись человеку во время накала переживаний, которые овладевали им в тупиковых ситуаци­ях его инстинктивной жизни и его практических занятий — в тех щелях и проломах, что остаются в вечно недостроенной стене куль­туры, которую человек возводит, чтобы оградить себя от постоян­ных искушений и превратностей судьбы. В этом, я думаю, мы до­лжны признать не просто один из источников, но подлинный пер­воисточник веры в магию.

Большинству типов магических обрядов соответствуют спонтан­ные ритуалы выражения эмоций или предвосхищения желаемого. Большинству типичных магических заклинаний, повелений, взыва­ний, метафор соответствует естественный поток слов —-проклятий,

Б. Малиновский

МАГИЯ, НАУКА И РЕЛИГИЯ

мольбы или же описаний несбывшихся надежд. Всякая вера в дей­ственность магии имеет параллель среди иллюзий субъективного эмоционального опыта, быстро улетучивающихся из сознания ци­вилизованного рационалиста (хотя даже оно никогда не бывает полностью избавлено от таких иллюзий), но властно завладеваю­щих умами простых людей любой культуры, а тем более — умами дикарей.

Таким образом, основы веры в магию, как и основы магических обрядов не берутся из воздуха, а обусловлены реальным эмоцио­нальным опытом, в котором к человеку как будто бы приходит осо­бая сила, способствующая достижению желаемой цели. Теперь мы должны задать вопрос: каково отношение между упованиями, ро­ждаемыми таким опытом, и реальностью? Пусть эти иллюзии пред­ставляются человеку примитивного общества весьма правдоподобны­ми, но как могут они долгое время оставаться не разоблаченными?

Ответ будет следующим. Во-первых, хорошо известно, что в че­ловеческой памяти свидетельства положительного исхода всегда зат­мевают свидетельства отрицательного. Один выигрыш легко пере­вешивает несколько проигрышей. Поэтому примеры, подтверждаю­щие действенность магии, всегда оказываются гораздо более убеди­тельными, чем те, что отрицают ее. Но есть и другие факты, которые реальными или иллюзорными свидетельствами оправдывают упова­ния на магию. Мы видели, что магический обряд должен был заро­диться из откровения, как бы полученного в момент реального эмо­ционального испытания. Но человек, который в результате такого испытания постиг, сформулировал и передал своим соплеменникам ядро нового магического действа — сам при этом, о чем непременно следует помнить, движимый искренней верой — явно был гением. Люди, унаследовавшие эту магию и практиковавшие ее после него, — без сомнения, постоянно достраивая ее и развивая, хотя и веря, что просто следуют традиции, — непременно должны были быть утонченными интеллектуалами, натурами энергичными и пред­приимчивыми. Это должны были быть люди, достигавшие успеха во всех начинаниях. Эмпирическим фактом является то, что во всех примитивных обществах магия и выдающаяся личность всегда идут рука об руку. Таким образом, магия всегда совпадает с личными удачами, мастерством, отвагой и силой ума. Неудивительно, что она считается источником успеха.

Такая персональная репутация мага и ее роль в укреплении веры в эффективность магии обусловливают интересное явление: его

можно назвать "текущей мифологией" магии. Каждый "большой" маг обрастает ореолом историй об удивительных исцелениях или убийствах, добычах, победах и любовных завоеваниях. В каждом обществе дикарей такие истории образуют костяк веры в магию, так как непрерывная хроника магических чудес, подтверждаемых лич­ными эмоциональными переживаниями, которые имеются у каждо­го, упрочивает веру в магию до такой степени, что она оказывается вне всяких сомнений и подозрений. Всякий выдающийся специа­лист, практикующий магию, помимо того, что он апеллирует к тра­диции и к наследию предшественников, создает свой личный ва­риант "наработанных чудес".

Таким образом, миф — это не мертвый продукт ушедших веков, сохраняющийся лишь как любопытное повествование. Это живая сила, постоянно порождающая новые явления, постоянно окружа­ющая магию новыми подтверждениями. Магия движется славой древней традиции, но она также создает свою атмосферу вечно ро­ждающегося мифа. Существует как совокупность устоявшихся, стандартизованных и составляющих фольклор данного племени ле­генд, так и постоянный поток рассказов о текущих событиях, подоб­ных тем, что происходили в мифические времена. Магия является связующим звеном между исконным мастерством Золотого Века и чудотворной силой настоящего. Поэтому магические формулы изо­билуют мифологическими аллюзиями, которые, будучи высказаны, высвобождают силы прошлого и переносят их в настоящее.

Все это позволяет нам увидеть роль и значение мифологии в новом свете. Миф — не есть дикарское гипотезирование о происхождении вещей, порожденное философским интересом. Не является он также и результатом наблюдений над природой — чем-то вроде символи­ческого представления ее законов. Миф — это историческое изло­жение одного из тех событий, которые раз и навсегда утверждают истинность того или иного рода магии. Иногда это действительное свидетельство магического откровения, исходящее непосредственно от первого человека, которому магия открылась при каких-то дра­матических обстоятельствах. Чаще же миф состоит в изложении того, каким образом магия стала достоянием клана, общины или племени. В любом случае он является свидетельством ее истинности, ее родословной, верительной грамотой ее притязаний на состоятель­ность. И как мы уже видели, миф является естественным продуктом человеческой веры, потому что каждая сила должна явить свиде­тельства своей эффективности, должна действовать и славиться

Б. Малиновский

МАГИЯ, НАУКА И РЕЛИГИЯ

своим действием, чтобы люди могли верить в ее могущество. Каждое верование порождает свою мифологию, ибо нет никакой веры без чудес, и главный миф — это просто рассказ о первом чуде магии. Можно сразу же добавить, что миф может относиться не только к магии, но и к любой форме социальной власти или социального притязания. Он всегда используется для объяснения особых приви­легий или обязанностей, впечатляющего социального неравенства, тяжкого бремени социального ранга — как очень высокого, так и очень низкого. Мифологические рассказы также прослеживают ис­токи религиозных верований и власти религии. Религиозный миф, однако, является скорее откровенной догмой — утверждением веры в потустороннюю реальность, в сотворение мира, в природу богов — представленной в форме рассказа. Вместе с тем, "социологический миф", особенно в примитивных культурах, обычно сливается с ле­гендами об источниках магической силы. Можно без преувеличения сказать, что самой типичной, самой высокоразвитой мифологией примитивных обществ является мифология магии, и функция мифа заключается не в объяснении происхождения вещей, а в утвержде­нии существующего порядка, не в удовлетворении человеческой лю­бознательности, а в упрочении веры, не в развертывании занима­тельной фабулы, а увековечивании тех деяний, которые свободно и часто совершаются сегодня и столь же достойны веры, как сверше­ния предков. Эту тесную и глубокую связь между мифом и культом, эту прагматическую функцию мифа, состоящую в укреплении веры, ученые так упорно не замечали в своем непомерном увлечении эти­ологической, или объяснительной, теорией мифа, что было совер­шенно необходимо подробно осветить ее.

5. МАГИЯ И НАУКА

Нам пришлось сделать экскурс в проблемы мифологии, чтобы обнаружить, что миф порождается воображаемыми или реальными успехами магии. Ну а как насчет ее неудач? При всей той мощной поддержке, которую магия черпает в стихийной вере и стихийном обряде — производных острого желания или неконтролируемого чувства — при всей той впечатляющей ауре, какую придают ей личный авторитет, социальное влияние практикующих магов и слава об их успехах — при всем этом случаются и провалы, и срывы. Мы бы сильно недооценили ум и логику дикаря, его способность

извлекать реалистические выводы из практического опыта, если бы посчитали, что он не осознает этого или пренебрегает этим.

Во-первых, магия требует строгого соблюдения множества усло­вий: точное воспроизведение заклинания, безукоризненное испол­нение обряда, неукоснительное следование табу и предписаниям, которые сильно сковывают мага. Если одно из многочисленных ус­ловий не выполняется, магия не удается. И даже если магический акт выполнен совершенно безупречно, его результат все же может быть сведен на нет: ибо на всякую магию существует своя противо-магия. Если, как мы показали, магия рождается из сочетания упор­ного желания человека со своенравной прихотью случая, то каждое желание, положительное или отрицательное — каждое "хочу" и каждое "не хочу" — должно иметь свою магию. Во всех своих со­циальных и вселенских амбициях, во всех своих стремлениях до­биться счастья и завоевать благосклонность судьбы человек дейст­вует в атмосфере противодействия, соперничества, зависти и недо­брожелательства. Ибо удача, собственность и даже здоровье — вещи соизмеримые и сопоставимые, и если ваш сосед имеет больше скота, больше жен, больше здоровья и больше власти, чем вы, то вы чув­ствуете себя превзойденным и униженным. И такова уж натура че­ловека, что он испытывает от чужих неудач столь же острое удов­летворение, как и от своих успехов. Этой социологической игре желания и "противожелания", амбиций и враждебности, успеха и зависти соответствует игра магии и "контр-магии", или же магии белой и магии черной.

В Меланезии, где я непосредственно изучал эту проблему, не существует ни одного магического действия, относительно которого нет твердого убеждения в том, что ему имеется противодействие: если оно окажется сильнее, то может полностью свести на нет ре­зультат первого. В некоторых видах магии, как, например, в тех, что имеют дело со здоровьем и болезнями, формулы фактически представлены парами. Колдун, обучающийся ритуалу, вызывающе­му какую-то болезнь, в то же время выучивает формулу и обряд, которые могут полностью аннулировать действие вредоносной магии. Так же и в любовной магии: здесь тоже не только действует убеждение, что если для того, чтобы завоевать одно сердце, исполь­зуются две формулы, то более сильная возьмет верх над более сла­бой, но имеются и заклинания, призванные охладить чувства любов­ницы или жены своего соперника. Представлен ли этот дуализм магии в остальном мире так же последовательно, как и на островах

Б. Малиновский