Подвижнические наставления св. аввы дорофея
(Извлекаются подряд. Цитируются страницы по изданию 1856 года)
1. По благости Своей Бог дал нам заповеди, очищающие нас, дабы мы, если пожелаем, могли соблюдением заповедей очиститься не только от грехов, но и от самых страстей. Ибо иное суть страсти, и иное грехи. Страсти суть: гнев, тщеславие, сластолюбие, ненависть, злая похоть и тому подобное. Грехи же суть самые действия страстей, когда кто приводит их в исполнение на деле, т.е. совершает с телом те дела, к которым побуждают его страсти; ибо можно иметь страсти, но не действовать по ним. [22-23]
2. Закон (ветхий) имел целью научить нас не делать того, чего сами не хотим пострадать; потому он и останавливал нас только от делания зла. Ныне же (в Новом Завете) требуется изгнать самую страсть, побуждающую делать зло, – самую ненависть, самое сластолюбие, самое славолюбие и прочие страсти. [23]
3. Послушайте, что говорит Господь: научитеся отъ Мене, яко кротокъ есмь и смиренъ сердцемъ, и обрящете покой душамъ вашимъ (Мф. 11, 29). Здесь Он показал корень и причину всех зол и врачевство от них, – причину всего доброго; показал именно, что возношение низложило нас, и что помилование получить иначе невозможно, как чрез противоположное ему смиренномудрие. – Отчего подверглись мы всем скорбям? Не от гордости ли? Человек был создан во всяком наслаждении и был в раю. Но ему было повелено не делать одного дела, а он сделал. Видишь гордость? Видишь непокорность (дщерь гордости)? – Тогда Бог сказал: человек не умеет наслаждаться одною радостью; если он не испытает злоключений, то пойдет еще далее и совершенно погибнет; если не узнает, что такое скорбь и труд, то не узнает, и что такое радость и покой; – и изгнал его из рая. – Тут он предан был собственному своему самолюбию и собственной воле, чтобы они сокрушили кости его, и чтобы чрез то научился он следовать не самому себе, но заповедям Божиим, и чтобы самое злострадание преслушания научило его блаженству послушания, как сказано у Пророка: накажетъ (научит) тя отступление твое (Иер. 2, 19). – Вот ныне благость Божия и взывает: придите ко Мне вси труждающиися и обремененнии, и обрящете покой душамъ вашимъ (Мф. 11, 28). Как бы так: вот вы натрудились и настрадались, испытали злые последствия непокорности: придите же теперь и обратитесь; оживите себя смиренномудрием, вместо высокомудрия, которым вы себя умертвили. Научитеся отъ Мене, яко кротокъ есмь и смиренъ сердцемъ и обрящете покой душамъ вашимъ (Мф. 11, 29). [24-26]
4. Авва Марк сказал: без сокрушения сердечного невозможно освободиться от зла и приобрести добродетель. Чрез сокрушение сердечное человек делается послушным заповедям, освобождается от зла, приобретает добродетели, – и потом восходит в покой свой. [27]
5. Некоторые боголюбивые люди, пресекши по святом крещении действия страстей, восхотели победить и самые страсти и стать бесстрастными, каковы: св. Антоний, св. Пахомий и прочие Богоносные Отцы. Они восприяли благое намерение очистить себя отъ всякия скверны плоти и духа (2 Кор. 7, 1). Но зная, что, находясь в мире, не удобно достигнуть сего, они измыслили свой особенный образ жизни, особенный образ действования, т.е. отрешенную от мира уединенную жизнь, и начали убегать от мира и жить в пустынях, подвизались в постах и бдениях, спали на голой земле, и всякие другие несли лишения, совершенно отрекшись от отечества и сродства, имений и стяжаний. [27-28]
6. Они не только сохранили заповеди, но и принесли Богу дары. Заповеди даны всем христианам, и всякий христианин обязан их исполнять. Это есть то же, что в мире дань, должная царю. Но как в мире есть люди великие и знатные, которые не только дани дают царю, но приносят ему и дары, – за что удостаиваются особой чести, наград и достоинств: так и Отцы не только дань принесли Богу, сохранив заповеди, но принесли Ему и дары – девство и нестяжание, кои не суть заповеди, а дело произволения: ибо о первом сказано: могий вместити, да вместитъ (Мф. 19, 12), а о втором: аще хощеши совершенъ быти... продаждь и дай нищимъ (Мф. 19, 21). [28]
7. Они распяли себе мир, а потом восподвизались и себя распять миру, подражая Апостолу, который говорит: мне миръ распялся и азъ миру (Гал. 6, 15). Ибо когда человек отрекается от мира и делается иноком, – оставляет родителей, стяжания, и все житейские дела и заботы, тогда он мир распинает себе. Когда же потом освободившись от внешних вещей, подвизается он и против самых услаждений, или против самого вожделения вещей, и против своих пожеланий, и умерщвляет самые страсти, тогда он и себя распинает миру, – и дерзновенно может сказать с Апостолом: мне миръ распялся и азъ миру. [29]
8. Отцы наши, распяв себе мир, и себя распяли миру, предавшись подвигам. А мы, хотя, по-видимому, распяли себе мир, оставив мир и пришедши в монастырь; но себя распять миру не хотим, ибо любим еще наслаждения его, имеем еще пристрастие к нему, сочувствуем славе его, удерживаем в себе пристрастие к снедям, к одеждам и прочим суетностям. Однако мы не должны так делать, но как отреклись от мира и вещей его, так должны отрешиться и от самого пристрастия к вещам тем. [29-30]
9. Мы оставили мир, оставим и пристрастие к нему. Ибо пристрастия опять привязывают нас к миру и соединяют с ним, хотя бы они касались маловажных, обыкновенных и ничего не стоящих вещей. Но если хотим совершенно измениться и освободиться от пристрастий, научимся отсекать хотения свои, – каких бы малых вещей они ни касались. Ибо ничто не приносит столько пользы людям, как отсечение своей воли; и поистине, от сего человек преуспевает более, нежели от всякой другой добродетели. Между тем, такое отсечение своей воли и своих хотений может быть поминутное. Положим, что кто-либо идет; помысл говорит ему: посмотри туда и сюда, но он отсекает свое хотение и не смотрит. Встретил он разговаривающих; помысл говорит ему: скажи и ты с ними слово – другое, но он отсекает свое хотение, – и не говорит. Подошел он к кухне; помысл говорит: зашел бы спросить, что готовит повар, но он отсекает это хотение, и не заходит и проч. и проч. – Отсекая таким образом свое хотение, он приходит в навык отсекать его и, начиная с малого, достигает того, что и в великом отсекает его без труда и спокойно; и так начинает наконец вовсе не иметь своей воли, и чтобы ни случилось, бывает спокоен. Так отсечением своей воли приобретается беспристрастие, а от беспристрастия, с помощью Божией, восходит и к совершенному бесстрастью. [33-34]
10. Некто из старцев сказал: "прежде всего нужно нам смирение". Почему же он так сказал? – Почему не сказал, что прежде всего нужно нам воздержание? Ибо Апостол говорит: подвизаяйся отъ всехъ воздержится (1 Кор. 9, 25). Или почему не сказал, что прежде всего нужен нам страх Божий? Ибо в Писании сказано: начало Премудрости страхъ Господень (Притч. 1, 7). Почему также не сказал, что прежде всего нужна нам милостыня, или вера? Ибо сказано: Милостынями и верами очищаются грехи (Притч. 15, 27), и еще: безъ веры невозможно угодити Богу (Евр. 11, 6). Почему же он, оставив все сие столь нужное, выставляет только смиренномудрие? Старец показывает нам сим, что ни страх Божий, ни милостыня, ни вера, ни воздержание, ни другая какая-либо добродетель не может быть совершенна без смиренномудрия. Смиренномудрием же сокрушаются и все стрелы врага и противника. Все святые шествовали путем его и трудом. Виждь смирение мое и трудъ и остави вся грехи моя, взывает Псалмопевец; и еще: смирихся и спасе мя Господь (Пс. 24, 18; 114, 6). [39, 40]
11. Тот же старец сказал: смирение ни на кого не гневается, и никого не прогневляет. Смирение привлекает на душу благодать Божию; благодать же Божия, пришедши, избавляет душу от сих двух тяжких страстей. Ибо что может быть более тяжким, как гневаться на ближнего и прогневлять его? – Но что я говорю, будто смирение избавляет от двух только страстей? Оно избавляет душу и от всякой страсти и от всякого искушения. [41]
12. Когда св. Антоний увидел распростертыми все сети диавола и, вздохнув, вопросил Бога: "кто же избегнет их?" то Бог ответил ему: "смирение избегает их"" и, что еще более удивительно, – присовокупил: "оне даже не прикасаются ему". Видишь силу сей добродетели? Поистине нет ничего крепче смиренномудрия, ничего не побеждает его. Если со смиренным случится что скорбное, он тотчас себя осуждает, что достоин того, – и не станет укорять никого, не будет на другого возлагать вину. Таким образом переносит он случившееся без смущения, без скорби, с совершенным спокойствием; а потому и не гневается ни на кого, и никого не прогневляет. [41, 42]
13. Смирения два, так же как и две гордости. Первая гордость есть та, когда кто укоряет брата, осуждает его и бесчестит, как ничего не значащего, а себя считает выше его. Таковой, если не опомнится вскоре и не постарается исправиться, то мало-помалу приходит и во вторую гордость, которая гордится против Самого Бога и приписывает себе свои подвиги и добродетели, а не Богу, как будто он сам собою совершил их, своим знанием и умом, а не помощью Божией. Из сего видеть можно, в чем состоят и два смирения. Первое смирение состоит в том, чтобы почитать брата своего разумнее и по всему превосходнее себя, – или почитать себя ниже всех. Второе же смирение состоит в том, чтобы свои подвиги приписывать Богу. И это есть совершенное смирение Святых. [42-44]
14. Совершенное смирение рождается от исполнения заповедей. Когда на деревьях бывает много плодов, то самые плоды преклоняют ветви их к низу и нагибают их; а ветвь, на которой нет плодов, стремится вверх и растет прямо. Есть же такие деревья, которые не дают плода, пока их ветви растут вверх; но если кто возьмет камень, привесит к ветви и нагнет ее к низу, тогда она дает плод. Так и душа, когда смиряется, тогда приносит плод, и чем более приносит плода, тем более смиряется. От того Святые, чем более приближаются к Богу, тем более видят себя грешными. Так Авраам, когда увидел Господа, назвал себя землею и пепломъ (Быт. 18, 27); Исаия, увидев Бога превознесенна, воззвал: окаянный и нечистый есмь азъ (6, 5). [44, 45]
15. Никто не может выразить словами, что такое есть смирение, и как оно рождается в душе, если не узнает сего из опыта. Из одних же слов никто не может познать сего. Некогда Авва Зосима говорил о смирении (что чем кто святее, тем смиреннее), и какой-то софист, бывший при том, спросил его: "разве ты не знаешь, что имеешь добродетели? Ведь ты видишь, что исполняешь заповеди: как же ты, поступая так, считаешь себя грешным?" Старец не находил, какой дать ему ответ, а только говорил: "не знаю, что сказать тебе, но считаю себя грешным". И когда софист все еще докучал ему вопросом: как? – старец говорил ему одно: "не знаю как; но я подлинно считаю себя таким. Не смущай меня". Так и когда Авва Агафон приближался к кончине, и братия сказали ему: "и ты ли боишься, отче?" то он ответил: "сколько мог я понуждал себя сохранять заповеди, но я человек, и почему могу знать, угодно ли Богу дело мое? Ибо иной суд Божий, и иной человеческий". [46, 47]
16. Что приводит к смирению, о сем некто из старцев сказал так: путем к смирению служат телесные труды, совершаемые разумно, – и то, чтобы считать себя ниже всех, – и непрестанно молиться Богу". – Телесные труды приводят душу к смирению, потому что душа состраждет телу и соучаствует во всем, что делается в теле. Как труд телесный смиряет тело, то вместе с ним смиряется и душа. То, чтобы считать себя ниже всех, есть отличительная черта смирения, и навыкновение и упражнение в сем, само собою укореняет смирение, и искореняет гордость, какую назвали мы первою. Ибо как может кто-либо гордиться пред кем-либо, или укорить, и уничижить кого тот, кто почитает себя ниже всех? – Так же и то, чтоб молиться непрестанно, явно противится гордости – второй. Ибо очевидно, что тот наклоняет себя к смирению, кто, зная, что не может совершить никакой добродетели, без помощи Божией, не перестает всегда молиться Богу, чтобы Он совершил с ним милость. Почему непрестанно молящийся, если и сподобится совершить что-либо, то зная, почему он совершил сие, не может возгордиться; ибо не может приписать сего своей силе, но все свои успехи относит к Богу, всегда благодарит Его и всегда призывает Его, трепеща, как бы ему не лишиться таковой помощи. Итак, он со смирением молится и молитвою смиряется; и чем более преуспевает всегда в добродетели, тем более всегда смиряется; а по мере того, как смиряется, получает помощь и преуспевает в смиренномудрии. [47-49]
17. Сотворив человека, Бог всеял в него нечто Божественное, – некий, подобный искре помысл, имеющий в себе и свет и теплоту, – помысл, просвещающий ум и показующий ему, что добро и что зло. Называется сие совестью, – и она есть естественный закон. Следуя сему закону – совести, Патриархи и все Святые, прежде писанного закона, угодили Богу. Но когда люди чрез грехопадение закрыли и попрали совесть, тогда сделался нужен закон писанный, стали нужны св. Пророки, нужно сделалось самое пришествие Владыки нашего Иисуса Христа, – чтобы открыть и воздвигнуть ее, – чтоб засыпанную оную искру снова возжечь хранением Св. Его заповедей. [50]
18. Ныне в нашей власти или опять засыпать ее, или дать ей светиться в нас и просвещать нас, если будем повиноваться. Когда совесть наша говорит нам сделать что-либо, а мы пренебрегаем сим, – и когда она снова говорит, а мы не делаем, но продолжаем попирать ее; тогда мы засыпаем ее, – и она не может уже явственно говорить нам от тяготы, лежащей на ней, но как светильник, сияющий за совестью, начинает показывать нам вещи все темнее и темнее. Как в воде, помутившейся от многого ила, никто не может узнать лица своего, так и мы, по преступлении, не разумеем, что говорит нам наша совесть, – так что нам кажется, будто ее вовсе нет у нас.
19. Совесть называется соперником, потому что всегда сопротивляется злой воле нашей и напоминает нам, что мы должны делать, но не делаем, и если что не должны делать, делаем, осуждает нас. Посему Господь и назвал ее соперником, и заповедует нам: буди увещеваяся съ соперникомъ твоимъ, дондеже еси на пути съ нимъ (Мф. 5, 25) т.е. в мире сем, как говорит св. Василий Великий. [51]
20. Будем же хранить нашу совесть, пока находимся в мире сем, не допустим, чтоб она обличала нас в каком-либо деле, не будем попирать ее ни в чем, хотя бы то было самое малое. Знайте, что от пренебрежения сего малого и в сущности ничтожного мы переходим к пренебрежению и великого. Если кто начнет говорить: "что за важность, если я съем эту безделицу? Что за важность, если я посмотрю на ту или на эту вещь?" то от этого: "что за важность в том, что за важность в другом" – впадает он в злой навык и начнет пренебрегать великим и важным и попирать свою совесть; а таким образом закосневая во зле, будет он в опасности придти и в совершенное нечувствие. [51, 2]
21. Совесть хранить должно и в отношении к Богу, и в отношении к ближнему, и в отношении к вещам. – В отношении к Богу тот хранит совесть, кто не пренебрегает Его заповедями; и даже в том, чего не видят люди, и чего никто не требует от нас, он хранит совесть свою к Богу втайне. – Хранение совести в отношении к ближнему требует, чтоб отнюдь не делать ничего такого, что, как знаем, оскорбляет или соблазняет ближнего, делом или словом, или видом, или взором. – Хранение совести в отношении к вещам состоит в том, чтобы не обращаться худо с какой-либо вещью, не давать ей портиться, и не бросать ее без нужды. – Во всех этих отношениях должно хранить совесть свою чистою и не запятнанною, чтоб не попасть в беду, от которой Сам Господь предостерегает нас (Мф. 5, 26). [52-54]
22. Св. Иоанн говорит: совершенная любовь вонъ изгоняетъ страхъ (1 Ин. 4, 18). Как же св. Пророк Давид говорит: бойтеся Господа вси святии Его (Пс. 33, 10)? Сим показывается, что есть два страха: один первоначальный, а другой совершенный, – один свойствен начинающим, а другой свойствен совершенным Святым, достигшим в меру совершенной любви. Кто исполняет волю Божию по страху мук, тот есть еще новоначальный; а кто исполняет волю Божию из любви к Богу, – для того, чтоб угодить Богу, того сия любовь приводит в совершенный страх, по коему он, вкусив сладости пребывания с Богом, боится отпасть, боится лишиться ее. И сей-то совершенный страх, рождающийся от любви, вон изгоняет страх первоначальный. [55, 6]
23. Страха совершенного невозможно достигнуть, если кто прежде не приобретет первоначального страха. Премудрый Сирах говорит: страхъ Божий есть начало и конецъ ( – 1, 15, 18). Началом назван первоначальный страх, за которым следует совершенный страх Святых. Первоначальный страх свойствен душевному состоянию. Он охраняет душу от всякого падения; ибо сказано: страхомъ Господнимъ уклоняется всякъ отъ зла (Притч. 15, 27). Но кто уклоняется от зла по страху наказания, как раб, боящийся господина, тот постепенно приходит к тому, чтоб делать благое добровольно, – сначала, как наемник, надеяся некоего воздаяния за свое благое делание. Если же он таким образом будет постоянно избегать зла, из страха, подобно рабу, и делать благое, в надежде награды, подобно наемнику; то пребывая, по благодати Божией, во благом и соразмерно сему соединяясь с Богом, получает он наконец вкус ко благому, приходит в некоторое ощущение истинно благого, – и уже не хочет разлучиться с ним. Тогда достигает он в достоинство сына, и любит добро ради самого добра, – и хотя боится, но потому что любит. Сей-то есть великий и совершенный страх. [57-58]
24. Сию постепенность изображает и св. Пророк Давид в следующих словах: уклонися отъ зла и сотвори благо; взыщи мира и пожени и (Пс. 33, 15). Уклонися, говорит, отъ зла, т.е. избегай всякого вообще зла, уклоняйся от всякого дела ведущего ко греху. Но сказав это, он не остановился на сем, но прибавил: и сотвори благо. Ибо случается, что иной не делает зла, но и добра не творит; и, например, не обижает, но и милосердия не оказывает, или не ненавидит, но и не любит. Сказав же о сем, он последовательно продолжает: взыщи мира и пожени и. Не сказал только – взыщи, но усильно стремись за ним, чтоб достигнуть его. – Следите внимательно умом своим за сею речью, и примечайте тонкость, наблюдаемую Святым. – Когда кто сподобится уклониться от зла, и потом, с помощью Божией, будет старательно делать благое; тотчас восстанут на него брани вражеские, – и он подвизается, трудится, сокрушается, то боясь возвратиться опять на злое, как раб, то надеясь награды за благое, как наемник. Но терпя нападения от врага, борясь с ним и сопротивляясь ему; по сим побуждениям, он, хотя делает благое, однако с большою скорбью, с великим трудом. Когда же получит помощь от Бога и приобретет некоторый навык в добре, тогда видит он покой, тогда ощущает мир, тогда ощущает, что значит прискорбная брань, и что – радость и веселие мира. – И начинает уже потом искать мира, усиленно стремиться к нему, чтоб достигнуть его, приобрести совершенно и водворить его в себе. Достигший же в меру сию вкушает наконец блаженство миротворцев (Мф. 5, 9). – И отселе кто может побудить душу сию делать добро ради чего-либо иного, кроме наслаждения тем самым добром? Тогда-то таковой познает и совершенный страх. [59-61]
25. Отцы сказали, что человек приобретает страх Божий, если имеет память смерти и память мучений, – если каждый вечер испытывает себя, как провел день, и каждое утро, – как прошла ночь, – если не будет дерзок, и наконец, если будет находиться в близком общении с человеком боящимся Бога. Ибо говорят, что один брат спросил некоего старца: "что мне делать, отче, чтобы бояться Бога?" Старец отвечал ему: "иди, живи с человеком боящимся Бога, – и он тем самым, что боится Бога, научит и тебя бояться Бога". – Отгоняем же страх Божий от себя тем, что делаем все противное сказанному: не имеем ни памяти смертной, ни памяти мучений, – не внимаем самим себе и не испытываем себя, как проводим время, – но живем нерадиво и обращаемся с людьми, не имеющими страха Божия, – и бываем дерзки. И сие последнее хуже всего: это совершенная пагуба; ибо ничто так не отгоняет страха Божия от души, как дерзость. Спросили о ней некогда Авву Агафона, – и он сказал: "дерзость подобна сильному жгучему ветру, от которого, когда он подует, все бегут, и который портит всякий плод на деревьях". – Бог да избавит нас от всегубительной сей страсти – дерзости. [61, 62]
26. Дерзость бывает многообразна: можно быть дерзким и словом и движением и взором. От дерзости иной впадает в празднословие, говорит мирское, делает смешное и побуждает других к непристойному смеху. Дерзость и то, когда кто коснется другого без нужды, протянет руку на кого смеющегося, толкнет кого, вырвет что у него из рук, бесстыдно смотрит на кого: все это делает дерзость, все это происходит от того, что в душе нет страха Божия, – и от сего человек приходит мало по малу и в совершенную небрежность. – Посему то Бог, когда давал заповеди закона, сказал: благоговейны сотворите сыны Израилевы (Лев. 15, 31); ибо без благоговения и скромной стыдливости (несмелости) человек не чтит и Самого Бога и не хранит ни одной заповеди. Потому нет ничего вреднее дерзости, – потому – то она и есть матерь всех страстей, что изгоняет благоговение, отгоняет страх Божий от души, и рождает небрежность. [62, 3]
27. Авва Иоанн, ученик Аввы Варсонофия, имел обыкновение повторять следующие четыре изречения, – иногда одно, иногда другое, при отпуске от себя приходивших братий: "чрез сохранение совести в отношении к ближнему рождается смиренномудрие; – никогда не должно предпочитать свою волю воле брата своего; – бегай от всего человеческого и спасешься; – другъ друга тяготы носите и тако исполните законъ Христовъ (Гал. 6, 2)". – Каждый раз он предварял сии изречения такими словами: "сказал я однажды, брат, – Бог да сохранит любовь, – отцы сказали", – и после сего прилагал одно из своих изречений. [66]
28. При всяком встречающемся деле, хотя бы оно было крайне нужно и требовало тщания, не хочу, чтоб вы делали его со спорами, или с смущением, но будьте уверены, что всякое дело, которое вы делаете, – велико ли оно или мало, – есть восьмая часть искомого, а сохранить свое устроение, если и случится от сего не исполнить дела, есть семь восьмых. Итак, если вы делаете какое дело и хотите совершенно и всецело исполнить его, то старайтесь как самое дело исполнить, что, как я сказал, есть восьмая часть искомого, так вместе с тем сохранить и свое устроение не поврежденным, – что составляет семь восьмых. Если же для того, чтоб исполнить дело вашего служения, настоять будет необходимость увлечься и повредить себе или другому, споря с ним, то не надобно терять семь восьмых для того, чтоб сохранить одну восьмую. [69-70]
29. Премудрый Соломон говорит в притчах: имже несть управления, падаютъ, якоже листвие; спасение же есть во мнозе совете (Притч. 11, 14). Видите ли, чему учит нас Св. Писание? Оно увещевает нас не полагаться на самих себя, не считать себя все разумеющими, не верить тому, что можем сами управлять собою, ибо мы имеем нужду в помощи, нуждаемся в наставляющих нас по Богу. Нет несчастнее и ближе к погибели людей, не имеющих наставника в пути Божием. Ибо что значит сказанное: имже несть управления, падают, якоже листвие? – Лист сначала всегда бывает зелен, цветущ, красив, но потом постепенно засыхает, падает, и наконец попирается ногами. Так и человек, никем не управляемый, сначала всегда, имеет усердие к посту, бдению, безмолвию, послушанию и к другим добродетелям; потом усердие это мало по малу охлаждается и, он, не имея никого, кто бы наставлял его, поддерживал, и воспламенял в нем это усердие, не чувствительно засыхает, падает и становится наконец подвластным рабом врагов, кои делают уже с ним, что хотят. [72-73]
30. О тех, которые открывают свои помышления и поступки и делают все с советом, говорит Премудрый: спасение есть во мнозе совете. Не говорит: "в совете многих", – чтоб с каждым совещаться, но что должно совещаться обо всем, – конечно с тем, к кому имеем доверие, и не так, чтоб одно говорить, а другое умалчивать, но все открывать и обо всем советоваться; такому и есть верное спасение во мнозе совете. [73]
31. Когда мы не открываем своих мыслей и намерений и не испрашиваем совета опытных, тогда держимся своей воли и следуем своим оправданиям (т.е. тому, что сами считаем праведным). И тогда, делая по-видимому доброе дело, мы сами себе расставляем сети, и гибнем, не ведая того. Ибо как можем мы уразуметь волю Божию, или вполне предаться ей, если верим самим себе и держимся своей воли? – Посему-то Авва Пимен и говорил, что "воля наша есть медная стена между человеком и Богом". [74]
32. Тому, кто верит своему уму и предается своей воле, враг, как хочет, устраивает падение. К тому же, кто с совета все творит, ему нет доступа. Оттого он ненавидит и вопрошание и наставление по поводу его, ненавидит самый голос, самый звук таковых слов. И сказать ли, почему? – Потому что знает, что злокозненность его тотчас обнаружится, как только станут спрашивать и говорить о полезном. А он ничего так не боится, как быть узнанным, потому что тогда он уже не может коварствовать, как хочет. Когда кто спрашивает и слышит совет от кого-либо опытного: "это делай, а сего не делай, или: "теперь не время сему делу", и иной раз: "теперь время"; тогда диавол не находит, каким образом вредить ему, или как низложить его, потому что он всегда советуется и со всех сторон ограждает себя, – и таким образом исполняется на нем сказанное: спасение есть во мнозе совете. [75-76]
33. Враг любит полагающихся на свой разум; потому что они помогают ему, и сами себе строят козни. Я не знаю другого падения монаху, кроме того, когда он верит своему сердцу. Некоторые говорят: от того, или от того падает человек; а я не знаю другого падения, кроме того, когда человек следует сам себе. Увидишь ли падшего, – знай, что он последовал самому себе. Нет ничего опаснее, нет ничего гибельнее сего. [77-78]
34. Я всегда говорю вам, что от незначительных послаблений себе доходим мы и до значительных грехов. Что тяжелее греха осуждать ближнего? Что столько ненавидит Бог, и от чего столько отвращается? И однако в такое великое зло приходит человек от ничтожного по-видимому, – от того, что дозволяет себе малое зазрение ближнего. Ибо когда это дозволяется, тогда ум начинает оставлять свои грехи без внимания и замечать грехи ближнего. А от сего (от навыка в этом) происходят пересуды, укоры, злословия, – и наконец – пагубное осуждение. Но ничто столько не прогневляет Бога, ничто так не обнажает человека (от благодати) и не приводит к погибели, как укорение, злословие, и осуждение ближнего. [82-3]
35. Иное дело злословить, а иное осуждать или уничижать. Злословить значит сказать о ком-либо: такой-то солгал, или соблудил, или погневался, или другое что не доброе сделал. Вот такой позлословил брата, т.е. сказал страстно о его согрешении. А осуждать значит сказать: такой-то лгун, блудник, гневлив. Вот такой осудил самое расположение души его, произнес приговор о всей жизни его, говоря, что он таков-то, и осудил его, как такого: а это тяжкое прегрешение. [83]
36. Фарисей, молясь и благодаря Бога за свои добродетели, не солгал, но говорил истину, и не за то был осужден: ибо мы должны благодарить Бога, когда сподобились сделать что-либо доброе, потому что Он помог и содействовал нам в этом. Не за это был он осужден; и не за то, что сказал: несмь, якоже прочии человецы. Но когда, обратясь к мытарю, сказал: или якоже сей мытарь; тогда подвергся осуждению (сам за осуждение другого). Ибо он осудил самое лицо, самое расположение души его, всю жизнь его. Почему мытарь и вышел оправдан паче оного (Лк. 18, 11). [83-84]
37. Одному Богу принадлежит оправдывать или осуждать, поелику Он знает и душевное расположение каждого и силу, стремления и дарования, телосложение и способности, – и сообразно с этим осуждает или оправдывает каждого – праведно. Ибо кто может верно знать все сие, кроме Единого, сотворившего всех, и всеведущего. [85]
38. Иногда мы не только осуждаем, но и уничижаем ближнего; ибо иное есть – осуждать, и иное уничижать. Уничижение есть то, когда человек не только осуждает, но и презирает другого, – гнушается им и отвращается от него, как от некоей мерзости: это хуже осуждения и гораздо пагубнее. [87]
39. Хотящие спастись не обращают внимания на недостатки ближних, но всегда смотрят на свои собственные и преуспевают. Таков был тот, который, видя, что брат согрешил, вздохнул и сказал: "горе мне! как он согрешил сего дня, так я согрешу завтра". Видишь ли мудрое настроение души? Как он тотчас нашел средство избегнуть осуждения брата своего? Ибо сказав: "так и я завтра", он внушил себе страх и попечение о том, что и он в скором времени может согрешить, – и так избежал осуждения ближнего. При том не удовлетворился этим, но и себя повергнул под ноги его, сказав: "и сей покается о грехе своем, а я не покаюсь, как должно, не достигну покаяния, не в силах буду покаяться". Видишь просвещение Божественной души? [87-88]
40. Бывает, что яд осуждения, переполнив нашу душу, ищет излиться и в других. И вот мы, встречая другого брата, мирного ко всем, спешим пересказать ему: то и то случилось, – и причиняем ему вред, внося в сердце его грех осуждения. Не боимся мы рекшего: горе напаяющему подруга своего развращениемъ мутнымъ (Авв. 2, 15); но совершаем бесовское дело и нерадим о том. Ибо смущать и вредить чье дело, как не бесовское? И вот мы оказываемся помощниками бесов на погибель свою и ближнего. Отчего так? Оттого, что нет в нас любви. Ибо любы покрываетъ множество греховъ (1 Пет. 4, 8). [88]
41. Святые не осуждают согрешающего и не отвращаются от него, но сострадают ему, скорбят о нем, вразумляют, утешают, врачуют его, как больной член, и делают все чтоб спасти его. – Что сделал св. Аммон, когда братия пришли и сказали ему в смущении: "пойди и посмотри, отче, у такого-то брата в келлии женщина?" Какое милосердие показал он? Догадавшись, что брат скрыл женщину под кадкой, он пошел и сел на оную, и велел им искать по всей келлии. Когда же они ничего не нашли, он сказал им: "Бог да простит вас". Так он постыдил их, и оказал им великую пользу, научив, не легко верить обвинению на ближнего: и брата того исправил, не только покрыв его по Боге, но и вразумив его, когда нашел удобное к тому время. Ибо выслав всех вон, он взял его за руку и сказал ему: "подумай о душе своей, брат!" – Брат сей тотчас устыдился, пришел в умиление и пресек грех. Так благотворно подействовало на душу его человеколюбие и сострадание старца. [89-90]
42. Представьте себе круг, средину его – центр, и из центра исходящие радиусы – лучи. Эти радиусы чем дальше идут от центра, тем более расходятся и удаляются друг от друга; напротив чем ближе подходят к центру, тем больше сближаются между собою. Положите теперь, что круг сей есть мир, самая средина круга – Бог, а прямые линии (радиусы), идущие от центра к окружности, или от окружности к центру, суть пути жизни людей. И тут то же. На сколько Святые входят внутрь круга к средине оного, желая приблизиться к Богу, на столько по мере вхождения они становятся ближе и к Богу, и друг к другу; и притом так, что сколько приближаются к Богу, столько приближаются и друг к другу, и сколько приближаются друг к другу, столько приближаются и к Богу. – Так разумейте и об удалении. Когда удаляются от Бога и обращаются ко внешнему, то очевидно, что в той мере, как они отходят от средоточия и удаляются от Бога, в той же мере удаляются и друг от друга, – и сколько удаляются друг от друга, столько удаляются и от Бога. Таково и свойство любви: но сколько мы находимся вне и не любим Бога, на столько каждый удален и от ближнего. Если же возлюбим Бога, то сколько приближаемся к Богу любовью к Нему, столько соединяемся любовью и с ближними, и сколько соединяемся с ближними, столько соединяемся и с Богом. [91-92]
43. Отчего происходит, что иногда кто-либо, услышав оскорбительное слово, не обращает на него внимания, а переносит оное без смущения, как будто вовсе не слыхал его, иногда же как только услышит, тотчас смущается. Отчего так бывает? Не смущаются вот отчего: во-первых, случается, что иной после молитвы, или доброго упражнения, находится в добром расположении духа, и потому снисходит брату своему и не смущается его словами; случается также, что иной имеет большое расположение к кому-либо, и потому без огорчения переносит все, от него наносимое; бывает также, что иной презирает желающего оскорбить его, и ни во что вменяет обиды его. – А смущаются от противоположного сему, – оттого, что бывают не в добром расположении духа, или оттого, что имеют неприязнь против оскорбившего, – и от других причин. – Но главною причиною всякого смущения служит то, что мы не укоряем самих себя. [92-4]
44. Авва Пимен сказал: "куда бы ни пошел укоряющий себя, какой бы ни приключился ему вред, или бесчестие, или иная какая скорбь, он уже предварительно считает себя достойным всего неприятного и никогда не смущается. Есть ли что беспечальнее такого состояния?... [94]
45. Скажет кто-нибудь: если брат оскорбит меня, и я, испытав себя, найду, что не подал ему никакого к тому повода, то как могу укорить себя? – По истине, если кто испытает себя со страхом Божиим, то найдет, что всячески сим подал повод, или делом, или словом, или видом, если же не окажется, чтоб в настоящее время он подал какой-либо повод, то всеконечно когда-нибудь в другое время оскорбил его, или в этом, или в другом деле, или, может быть, оскорбил другого брата, и должен был пострадать за сие, – или часто за иной какой-либо грех. Потому и говорю я, что если кто рассмотрит себя со страхом Божиим и строго испытает совесть свою, то непременно найдет себя виновным и укорит себя. [94-95]
46. Случается, что иной, сидя в уединении безмолвном, пребывает в мире. Но вот пришел брат, и между разговорами сказал что-либо неприятное, и он тотчас пришел в смущение, – и говорит потом: "если бы он не пришел ко мне и не смутил меня, то я не согрешил бы". – Какое смешное рассуждение! Разве тот, кто сказал ему слово, вложил ему страсть? Он только вызвал наружу ту, которая была уже в нем; – и теперь предлежит ему не на брата скорбеть, а каяться в страсти, укоряя себя. Такой человек похож на гнилой хлеб, который снаружи хорош, а внутри заплесневел, и когда кто-либо разломит его, то обнаруживается его гнилость, – или на чистый сосуд, который внутри полон смрада и зловония, и когда кто откроет его, тотчас становится чувствительным смрад его. Так и этот пребывал, как ему казалось в мире, не замечая, что страсть была внутри его; брат сказал ему одно слово и обнаружил гнилость, сокрытую внутри его. Посему, если он хочет быть помилованным, то пусть покается, укорив себя. Сим только путем он достигнет чистоты и преуспеет. Брата же того ему должно еще благодарить, как доставившего ему такую пользу. [95]
47. Душа, по мере того, как творит грех, изнемогает от него; ибо грех расслабляет и приводит в изнеможение того, кто предается ему; и потому все, приключающееся ему, отягощает его. Если же человек преуспевает в добре, то по мере преуспеяния, ему делается более легким то, что некогда было тяжело. [95]
48. Во всяком случае должны мы взирать горе. Добро ли нам кто сделает, или злое потерпим от кого-либо, мы должны взирать горе, и благодарить Бога за все, случающееся с нами, всегда укоряя самих себя и говоря, что если случится с нами что доброе, то это дело милостивого промышления о нас Божия, а если злое, – то это за грехи наши. [98]
49. Окаянные мы, ежедневно согрешающие и страстям своим удовлетворяющие! Оставили мы путь правый, указанный нам отцами, – путь самоукорения, и идем кривым путем укорения ближнего. – И каждый из нас старается во всяком деле сложить вину на брата своего и на него возложить всю тяготу; каждый ленится и не соблюдает ни одной заповеди, а от ближнего требует исполнения всех заповедей. [98]