Диффузный вид: человек разумный

“Простота хуже воровства”. “Смотрите на этого человека: свободный, он бежит в ярмо!”

Дхаммапада: 344

Основным отличительным признаком диффузного вида является внушаемость, или в осовремененном звучании — конформность. К диффузному виду относится и так называемый “нонконформист” (упрямец), “самостоятельность мышления” которого является все той же конформной установкой, но только более ранней и потому более сильной, доминантной, и проявляющейся в нежелании переменить однажды усвоенную точку зрения в том или ином вопросе, даже и несущественном. Вот эта-то внушаемость, легкая поддаваемость суггестии, будучи фундаментом рассудочного поведения, дает возможность проведения абсолютно корректной границы между человечностью и антропоморфным зверством, и уточнить и само это весьма расплывчатое понятие “человек”.

Понятие какой бы то ни было нормы в применении к человеку, к его поведению слишком неустойчиво. Это сейчас асоциальная психология подразделяется на криминалистическую и патологическую дисциплины необъятного спектра психологических исследований. В прошлом же преступники и умалишенные не подразделялись и содержались вместе, т. к. сводились к общему знаменателю: ненормальному поведению, т. е. нарушению принятых в обществе норм. Что же такое “ненормальное поведение”? Это — невозможность корректировки извне действий индивидов. Следовательно, ненормальное поведение — это невнушаемость! И это определение, введенное Б. Ф. Поршневым, справедливо для любой эпохи, для любого общества. “Что именно внушается, какие нормы поведения, речи, мышления — все это исторически изменчиво”. Невнушаемость может проявляться либо как невменяемость сверхактивного маньяка, либо как недоступность кататоника, заблокированного своей депрессивностью. Эти два полюса характеризуются непроницаемостью для антропических раздражении, т. е. для средств вербально-смыслового воздействия. Неукротимость, упрямство предельной формы — с одной стороны, и недоступность, пассивность — с другой. Таким образом, нормальный человек должен подвергаться суггестии, он идет на контакт, находясь в относительно узком диапазоне между двумя этими крайностями —

[26]

полюсами невнушаемости. Вот эта-то полоса в спектре невнушаемости, неконтактности и характеризует “человека разумного разумного”… И поэтому ответ на вопрос о том, можно ли считать человеком невменяемого фанатика, непререкаемого властителя, непреклонного неустрашимого полководца и т. п. “несгибаемых” авторитариев, однозначен: нет! Ибо это не что иное, как проявление поведения нечеловеческого! Либо это психопатия, болезнь мозга и она тогда поддается медикаментозной корректировке (за исключением явных клинических случаев обусловленных экзогенными факторами: опухоли, травмы), либо это — видовое поведение палеоантропов и суггесторов, и ничто не изменит их установку.

Т. е. нормальное для палеоантропов поведение, базирующееся на смертоносной агрессивности, с человеческой точки зрения предстает, как поведение животного, но только обладающего способностью к рассудочной деятельности, или более точно — это сверхживотное (суперанимал). Для них существует и хлесткое народное определение — нелюди, уже предельно точное, ибо оно несет в себе и обязательный негативный смысл: это существо страшнее любого животного, чудовище из чудовищ.

Поведение же суггесторов, способных изображать как поведение людей, так и имитировать повадки палеоантропов-суперанималов, необходимо определить, как псевдочеловеческое, или оборотневое. И эта “позиция оборотня” занимается ими подсознательно, для них она естественна, не требует научения и потому так успешна; “врожденный артистизм”, “патологическая лживость” — некоторые ее признаки.

Видовое поведение медикаментозно не корректируется, возможно лишь полное подавление внешних признаков хищной активности, да и то при помощи лошадиных доз депрессантов. Другими словами, даже бы современные психотропные средства — транквилизаторы, нейролептики и т. п. — не смогли бы оказать существенного воздействия на поведение одиозных исторических фигур, были бы бессильны в изменении их этических установок. Так что с человеческой (!) точки зрения все эти Александры и Петры Великие, гениальные эти Наполеоны, и бесноватые фюреры — Гитлеры заслуживают — сообразуясь с нравами тех эпох, в которых орудовали вышеозначенные чудовища — содержания в клетке, в яме на цепи, в тюрьме замка Иф и мюнхенской психиатрической клинике, соответственно.

Нужно, отметить, что попытки объявления кого-то из людей нечеловеком в настоящее время общественным мнением пресекаются. Причем делается это предельно некорректно, скорее эмоциональным, нежели логическим способом. Т. е. декларируется, что подобные “негуманные” утверждения могут исходить лишь от индивидов, которые сами не могут даже претендовать на звание человека. И таким образом, по логике получается, что так или иначе, но люди “нечеловеческого формата” все же существуют. И

[27]

это неуместное табуирование существует вопреки тому, что человеческое общежитие прямо-таки кишмя кишит чудовищными фактами и кровавыми последствиями жуткой деятельности монстров в человеческом обличьи.

Таким образом, диффузный вид и является, собственно, “человеком разумным”, хотя в точном смысле своей таксономии (а “по науке” человек уже даже дважды разумный!) поведение его таковым, т. е. действительно разумным, никогда не являлось и не является до сих пор. В силу своей гипертрофированной конформности диффузные люди на протяжении всего исторического времени всегда и везде пребывали в полном распоряжении хищных видов — сверхживотных и псевдолюдей. И это распоряжение “человеком разумным” было действительно полным буквально: диффузный вид шел в ход полностью — “с потрохами”! Это именно диффузный человек строил для них на своих костях каменные пирамиды и мраморные дворцы. Это именно его мясо использовалось в качестве “пушечного” в батальных забавах и ратных утехах хищных властителей.

Диффузный вид наиболее плодовит, это его второе основное качество, которое “культивировалось” в нем наряду с внушаемостью. Кроме того он мало подвержен влиянию таких причиндалов хищных видов, как “любовь” и “каноны красоты”. “Стерпится — слюбится”, “с лица воды не пить” — таково примерно сексуальное кредо диффузного вида. Всем этим объясняется повышенная, опять-таки “малоразумная”, рождаемость в беднейших условиях, что стало основной причиной демографического взрыва, который есть не что иное, как высвобождение диффузной и неоантропической составляющих человеческого семейства — собственно, именно людей — из смертельных тисков суперанималов и суггесторов. Ведь и войны, и репрессии, а опосредованно — и эпидемии, и голод — все это следствия жутких общественных отношений и жизненных условий, создающихся с трагической неизбежностью при господстве хищных, при претворении в жизнь (точнее, “в смерть”) их “морали господ”, тождественной ее полному отсутствию.

Термин “диффузный” охватывает и дополняет понятие конформности с внешней, поведенческой стороны. Т. е. если конформизм -это способность легко верить власть имущим и другим “авторитетам”, то диффузность — это уже “претворение этой веры в жизнь”: всегдашняя готовность маршировать в нужную хищным сторону. Отсюда и необычайная адаптируемость этого вида к практически любым условиям — пока еще по большей части жутковатым; их способность проникать, “диффундировать” в любые социальные щели и приспосабливаться к ним, существовать в самых невероятных, предельно дискомфортных — и психологически и физиологически — социальных средах, безо всякого на то желания изменить их или вырваться оттуда. Конечно же, это не может не иметь трагических сторон: при всяких “переходных процессах” или

[28]

“периодах адаптации” люди в невероятных количествах гибнут, но в итоге оставшиеся в живых привыкают ко всему. Но все же задним числом они могут иногда удивляться тому, как это они только могли так раньше жить, хотя их нынешнее “улучшенное” новое положение опять-таки имеет незамечаемую ими уже теперь свою чудовищную составляющую. Хуля умершего тирана, они носятся, как с писаной торбой, со следующим, лишь потом спохватываясь, что и “так жить нельзя” тоже.

Они точно так же способны и на хищное научение, как и на любое другое, что, собственно, и смазывает общую видовую картину человечества: они загораживают собой истинных хищников, подобно тому, как подзуживаемая толпа растворяет в себе “серых иерархов” — подстрекателей. Но в этом как раз и заключается то важное обстоятельство, что при открывшихся бы перед диффузными людьми честных позитивных путях, они непременно последовали бы и по ним. Так что есть достаточно определенная уверенность в том, что при устранении хищной социальной среды диффузный человек точно так же пойдет и по пути к нормальной человеческой жизни, хотя возможно и с большей долей сопротивления (на умное дело его уговорить труднее, чем подбить на дурость, т. к. она ему “ближе и роднее”, именно в этом обстоятельстве состоит горькая обоснованность “необходимости твердой руки” властей по отношению к народу), чем, например, та, с которой он неосознанно противился тому, как его большевистской “дубиной загоняли в земной рай”, оказавшийся, после более чем 70 лет проверки на соответствие с “материально-техническим заданием”, действительно построенным в проектируемом месте, т. е. на Земле, но только — адом: “твердая рука” у безумной и безнравственной “головы” неизбежно покрывается кровью безвинных, никому не нужных жертв.

Таким образом, нужно всегда помнить, что диффузный вид, собственно, народ, является большинством человечества и именно он и есть единственный гарант и основа будущего, и если оно — это будущее — и состоится, то только лишь благодаря выходу диффузного вида на неоантропический уровень, и первым шагом на этом пути должен явиться полный отказ от хищного научения. Но к сожалению, удивительные конформно-адаптивные (диффузные) свойства этого вида пока что способствуют ему в хищном научении, под которым понимается подражание поведению хищных видов. Но получается это у них очень плохо (что и хорошо!), и поэтому таких диффузных “выучеников” обычно “видно за версту”, ибо у них нет ни врожденного артистизма суггесторов, ни звериной жестокости и безоглядной смелости суперанималов. А самое важное отличие состоит в том, что того психосоматического наслаждения от содеянного, которое и является, собственно, движителем для хищных, диффузные — хищно ориентированные — люди не получают, больше радуясь, например, золоченым атрибутам власти, с ее такими “бубенчиками”, как спесь, чванство и

[29]

самодурство, чем самой этой предоставившейся возможности уничтожать людей. И в итоге они практически всегда приходят к раскаянию — в том случае, конечно, если остаются достаточно долго в живых, бродя по хищным тропам и успевая, к сожалению, “натворить дел”.

И если бы не было этой способности диффузного человека приобретать — пусть и неумело — облик хищника, то положение суперанималов и суггесторов было бы откровенно незавидным: их отлавливали бы “всем миром” моментально — до такой степени они выделялись бы тогда на общем нехищном фоне своей злобностью и хитростью (“умом животного”). Но наличие таких вот — способных на раскаяние (нередко — предсмертное) — диффузных людей, нравственно деформированных тяжелым детством или же дурацкой “романтикой” лихой бесшабашной юности и приобретших в итоге хищную жизненную ориентацию, заставляет общественное мнение (а его всегда формирует диффузное большинство, и в этом заключен далеко не смешной парадокс утверждения “народ всегда прав”) экстраполировать возможность искреннего раскаяния на всех людей без исключения, тем самым оставляя преступления хищных на их “совести”, в понимании которых все эти представления о совести, морали, нравственности есть нечто вроде степеней безумия, последняя из которых как раз — раскаяние. И весь увещевательный эффект по отношению к хищным наиболее точно выражен в известной пословице: “Как волка ни корми, он все равно в лес смотрит!”

[30]