Своей игрой ты даешь мне поглаживание

Ча-ча-ча!

Меня пугает, что транзактный анализ, возникший как теория и практика психотерапии, становится модным товаром, который запакован в пластик и продается на каждом прилавке. Меня настораживает, что круг потре­бителей этого товара все более и более расширяется. По­пуляризация чревата утерей фундаментальных основ транзактного анализа и возвращением к более простой концепции психотерапии («человек рождается с дефек­тами личности»), которая позволяет психиатрам обра­щаться со своими клиентами как с инвалидами и считать, что эмоциональные затруднения — это болезнь, и часто неизлечимая.

К сожалению, массовый рынок нанес большой вред транзактному анализу: из него пытались и пытаются из­влечь максимальную коммерческую выгоду в ущерб его научной целостности. Я думаю, скоро по всей стране по­явятся транзактные гимназии, церкви и закусочные, по­явились же домашние наборы для транзактного анализа «Сделай сам», наборы звукозаписей, туры на Гавайи и ускоренные семинары по повышению коммерческой эф­фективности! Я не осуждаю гимназии, закусочные и на­боры «Сделай сам» как таковые, но люди, которые их производят, явно больше интересуются тем, как сделать быстрые деньги и повысить национальный валовой до­ход, чем транзактным анализом Эрика Берна.

Пример того, как искажаются базовые положения те­ории транзактного анализа, — книга Эмилии и Томаса Харрис «Я в порядке, Ты в порядке». Они называют «универсальной позицией» позицию «Я не в порядке, Ты в порядке»! Несмотря на ясные указания Эрика Берна относительно этого пункта, Томас Харрис ставит с ног на голову первое фундаментальное утверждение транзакт­ного анализа относительно людей и заявляет, что люди рождаются «не-о'кей» и поэтому им нужно избавиться от «первородного греха».

В его интервью, данном журналу «Нью-Йорк тайме мэгэзин» и опубликованном 22 ноября 1972 года, чита­ем: «Несмотря на критические возражения, Томас Хар­рис считает, что первая позиция ("Я не в порядке, Ты в порядке") — это естественная позиция ребенка, который в мире, управляемом большими, опрятными и ловкими взрослыми, чувствует себя маленьким, грязным и не­уклюжим. Эта точка зрения радикально отличает Харриса от Берна; как объяснил мне Харрис, Берн верил, что все люди рождаются Принцами и Принцессами, а цивилиза­ция превращает их в Лягушек, а сам Харрис придержива­ется того мнения, что мы рождаемся на свет Лягушками».

Харрис вольно или невольно подменил понятие, вве­денное Берном, унизительным для человека утверждени­ем, что люди от рождения дурны и, следовательно, не способны адекватно вести себя без авторитарной, циви­лизующей «помощи».

Банки, авиакомпании и ипподромы используют транз­актный анализ в качестве инструмента обучения персо­нала взаимодействию с клиентами. В этом не было бы ничего плохого, если бы то, чему обучали персонал, действительно было транзактным анализом. Но те, кто обу­чает персонал, искажают транзактный анализ, чтобы он лучше служил нуждам банков, авиалиний и ипподромов, и порой весьма грубо.

Вот, к примеру, выдержка из статьи «Бюро неофи­циальных ставок умиротворяет проигравших с помощью трех состояний Эго» («Нью-Йорк тайме», 21 мар­та 1973 года).

Бюро неофициальных ставок приобрело у «Американских авиалиний» систему «Транзактный анализ в сервисе», ко­торую последние разработали на базе информации, изло­женной в книге «Я в порядке, Ты в порядке» Томаса Харриса. По мнению автора, каждая личность обладает тремя эго-состояниями: родительским, взрослым и детским. В ходе тренинга продавцов и кассиров обучают определять, в каком эго-состоянии находится игрок, и реагировать на него соответствующим эго-состоянием. Например, клиент, который кричит и кидается на служаще­го, явно находится в детском эго-состоянии. В этом случае служащему рекомендуется встать на позицию Родителя, то есть вести себя властно и требовательно. Находясь во взрослом эго-состоянии (эта часть отвечает за принятие ре­шений), человек склонен вести себя спокойно и рассуди­тельно.

«Мы стремимся научить людей использовать свою взрос­лую часть, — говорит Эрика ван Экер, директор обучающих программ БН С. — Но в жизни приходится играть разные роли. Когда клиент находится в сильном детском состоя­нии, служащему лучше включить состояние Родителя, на­пример потребовать, чтобы клиент вел себя прилично».

Термин «поглаживание» играет большую роль в системе обучения. «Обычно, — говорит мисс Экер, — все, что нуж­но разъяренному клиенту, — это поглаживание. Ведите себя с ним любезно, и он успокоится».

Вы спросите, что здесь не так. Если вкратце, то транз­актный анализ был задуман Берном как договорная терапевтическая техника. Берн отрицательно относился к ситуациям, где один человек держит в руках все карты. Возможно, поэтому он любил покер, так как там все иг­роки вначале имеют равные шансы. В любом случае транз­актный анализ был задуман как двусторонний процесс сотрудничества, оговоренного предварительным согла­шением. Его одностороннее использование для контро­ля поведения другого человека — такое же злоупотребле­ние, как седативное средство, незаметно добавленное в кока-колу клиента, с тем чтобы он приобрел против сво­ей воли подержанную машину.

Я боюсь, что уже через пять лет репутация транзактного анализа будет испорчена и ни один здравомысля­щий человек не будет принимать эту теорию всерьез. Именно поэтому я считаю своим долгом ясно и точно изложить сущность транзактного анализа согласно прин­ципам, установленным Эриком Берном. К сожалению, из транзактного анализа в его коммерческом варианте ушли глубина и оригинальность, но я надеюсь вернуть их ему.

Эрик Берн

Эрик Берн был сорокашестилетним врачом-психиатром, когда отказался от дальнейшего обучения психоанализу после пятнадцати лет работы в этом русле.

Он отказался от дальнейших усилий в этом направле­нии, после того как в 1956 году Институт психоанализа Сан-Франциско отказал ему в членстве в качестве пси­хоаналитика. Вероятно, этот отказ был для него болез­ненным, но зато подтолкнул к осуществлению давнего желания внести свой вклад в теорию психоанализа.

Он никогда не рассказывал о том, как это произошло и как он воспринял отказ, возможно, потому, что сердил­ся на них. Я подозреваю, что это случилось потому, что он был недостаточно верен психоаналитической концеп­ции (и он не был ей верен, когда я встретил его два года спустя). Он считал, что терапевт должен играть более ак­тивную роль в процессе терапии, чем это позволялось психоаналитической концепцией.

В течение десяти лет он исследовал проявления интуи­ции. Его интерес к этому вопросу зародился, когда он в качестве армейского психиатра принимал десятки моби­лизованных каждый день. Чтобы развлечься, он приду­мал игру. Она состояла в том, чтобы угадать профессию человека по его ответам на два вопроса: «Вы нервничае­те?» и «Вы когда-нибудь раньше были на приеме у пси­хиатра?»

Берн обнаружил, что может довольно точно угадать профессию пришедшего к нему человека, особенно если он механик или фермер.

Это открытие привело к написанию Берном ряда ста­тей об интуиции, которые, в свою очередь, привели к раз­витию теории транзактного анализа.

Когда Эрик Берн учился на врача, его научили диаг­ностировать «психопатологию», применять к пациентам психиатрические понятия и без угрызений совести навя­зывать им свои цели. Следовательно, для него не было обычным делом прислушиваться к своей интуиции.

Именно тогда, как он часто говорил потом, он решил отказаться от той «ерунды», которой его учили, и «начать слушать, что говорят ему пациенты».

Так он начал использовать интуицию в терапевтиче­ской работе. Вместо того чтобы пользоваться понятиями и категориями традиционной психиатрии и с их помо­щью решать, что пришедший к нему человек является «латентным гомосексуалистом» или «параноидным ши­зофреником», он повернулся к личности пациента и стал собирать информацию о нем, опираясь на интуитивное восприятие.

Например, пациента-мужчину, которому раньше Берн поставил бы диагноз «тяжелая латентная гомосексуаль­ность», он теперь интуитивно воспринимал как человека, который чувствует себя «как если бы он был малень­ким мальчиком, который, будучи обнажен и сексуально возбужден, стоит перед старшими, мучаясь от невыноси­мого стыда и ужасно краснея». Берн стал называть такие образы образами эго. Здесь важно заметить, что ключе­вая разница между образом эго и диагнозом в том, что источником образа эго является информация, исходящая от клиента, а диагноза — исходящая от самого психиатра и его наставников.

Берн продолжал пользоваться интуитивными образа­ми эго в терапии и скоро обнаружил, что отношение к клиентам в контексте их чувств и опыта больше помога­ет им, чем отношение к ним в рамках психиатрического диагноза.

Со временем Эрик Берн стал видеть в каждом клиен­те образ эго, связанный с детством человека, и включать в «историю болезни» его детские переживания, которые проявились во время беседы. Детский образ эго одной из пациенток был «маленькой девочкой со светлыми во­лосами, стоящей в саду, обнесенном забором, среди цве­тущих маргариток», одного из пациентов — «мальчиком, которому страшно, потому что он едет в машине с ра­зозленным отцом, который ведет ее на предельной ско­рости».

Эрик Берн понял, что образы эго есть у каждого чело­века, и назвал их состояниями эго. Он увидел, что «дет­ское» состояние отличается от «взрослого», которое явля­ется своеобразной «вывеской» и потому наиболее заметно. Позже Берн стал различать два «взрослых» состояния, одно — рациональное, которое он назвал Взрослым, и дру­гое — не обязательно рациональное, которое он назвал Ро­дителем, потому что оно, как правило, было скопировано человеком с его родителей.

Берн продолжал наблюдать за пациентами, стремясь забыть то, чему его учили. Так он открыл значимость поглаживаний и структурирования времени. Он увидел транзакции, игры, времяпрепровождения и, наконец, сценарии. К концу 60-х годов его теория была развита по­чти полностью.

Он перестал ставить пациентам диагнозы. Берн часто шутил, что клиенту, который проявляет меньше иници­ативы, чем терапевт, ставят диагноз «пассивно-зависи­мый», а проявляющему больше инициативы, чем тера­певт, — «социопат».

Бери поддерживал теоретические связи с психоанали­зом, но они со временем становились все слабее, а из его групповой работы психоанализ очень быстро исчез пол­ностью.

В первые годы своей работы Берн считал, что транзактный анализ хорош для формирования «социального контроля» («настоящую» терапевтическую работу он в то время считал прерогативой психоанализа). Затем его убеждения изменились, и он стал считать, что основную терапевтическую работу выполняет транзактный анализ, а психоанализ необходим при работе со сценариями. Еще позже анализ сценариев Берна окончательно утерял пси­хоаналитические черты, и тогда его «психоаналитическое мышление» стало проявляться лишь от случая к случаю, при клиническом разборе.

Сценарии

Во времена зарождения транзактного анализа Эрик Берн еще применял методы, принятые в психоанализе. Это значит, что он практиковал индивидуальную терапию и что пациент во время сеанса лежал на кушетке, а Берн проводил скрупулезный анализ его личности. Его рабо­та во время терапевтической сессии включала и анализ сценариев. Теория сценариев была частью теории тран­зактного анализа с самого начала. В своей первой книге о транзактном анализе Берн пишет: «Как мне кажется, игры — это всего лишь разрозненные сегменты больших и более сложных наборов транзакций, которые назы­ваются сценариями... Сценарий — это сложный набор транзакций, по природе своей периодичных, но не обя­зательно повторяющихся в случае, когда для исполнения сценария требуется вся жизнь... Цель анализа сцена­рия — остановить спектакль и поставить вместо него дру­гой, лучший».

Берн в то время считал, что сценарий является резуль­татом компульсивного повторения (психоаналитическое понятие, которое говорит о том, что люди стремятся сно­ва и снова переживать несчастливые события своего дет­ства). Поэтому он ставил перед собой задачу в процессе сценарного анализа освободить человека от необходимо­сти переживать одно и то же событие и помочь ему най­ти новый путь. Берн придерживался того мнения, что групповая терапия дает больше информации о сценари­ях, которые управляют поведением человека, чем инди­видуальная. Тем не менее он чувствовал, что «так как человеческие сценарии сложны и полны идиосинкразии, для полноценного анализа недостаточно одной группо­вой работы», и стремился сочетать групповую работу с индивидуальной, во время которой он старался прояс­нить то, что проявилось у человека в группе.

Таким образом, Эрик Берн практиковал анализ сце­нариев с того самого момента, когда открыл их существо­вание, но в основном в индивидуальной работе. С тече­нием лет он постепенно отказался от содержательного аспекта психоаналитического метода, сохранив при этом формальный: индивидуальный сеанс, проводимый один или два раза в неделю, во время которого он занимался анализом сценариев.

Время от времени Эрик представлял коллегам фраг­мент анализа сценария, над которым он работал в тот момент, и на этих разборах речь обычно шла о людях, которые снова и снова следовали неким стереотипам по­ведения, либо о людях со сценарием, в котором было за­ранее записано, сколько лет они проживут.

Сценарий Эрика Берна

Я познакомился с Эриком во вторник вечером в 1958 го­ду в его кабинете на Вашингтон-стрит. Я не помню, о чем мы с ним говорили, но я точно помню, что, когда я ухо­дил, он подошел ко мне и сказал: «Ты хорошо говоришь. Я надеюсь, ты придешь еще».

Я пришел. И в течение следующих лет мы постепенно стали ближайшими друзьями. Наши отношения строи­лись медленно. У нас бывали трудные времена, когда мне хотелось уйти и больше не видеть Берна, но бывали и прекрасные моменты. В последний год его жизни наши отношения были особенно прочными, и я благодарен за то, что перед смертью Эрика мы чувствовали друг к дру­гу глубокую привязанность.

Приблизительно в 1967 году Эрик Берн начал прово­дить по четвергам, с половины девятого до десяти вече­ра, встречи с группой людей, заинтересовавшихся его ме­тодом. На деле вечер кончался, когда все расходились по домам (порой это случалось под утро).

Он почти всегда присутствовал, кроме редких случа­ев чтения лекций или болезни. Он записывал многие из этих семинаров на пленку. О теме семинара мы догова­ривались заранее. Если не находилось желающих высту­пить, Эрик выступал сам. Иногда он читал отрывки из очередной книги, о которых присутствовавшие затем высказывали свое мнение, иногда рассказывал об одном из недавних сеансов групповой или индивидуальной те­рапии.

На этих встречах запрещалась профессиональная ми­стификация, равно как и любые формы напыщеннос­ти, — ерунда, по выражению самого Берна. Если в его присутствии кто-то из коллег начинал сыпать медицин­скими терминами, он терпеливо дослушивал до конца, а затем, затянувшись из трубки и подняв брови, резюми­ровал: «Это все отлично; но я понял только то, что вы не вылечили своего пациента».

Он не допускал словоблудия, он настаивал на понят­ных словах, коротких предложениях, лаконичных текстах и кратких выступлениях. Он ввел запрет на употребле­ние прилагательных «пассивный», «враждебный» и «за­висимый» по отношению к пациентам и поощрял исполь­зование глаголов в описаниях людей. Он считал слова, оканчивающиеся на «к» («маньяк», «алкоголик», «шизо­френик»), особенно оскорбительными.

Берн делал все для того, чтобы во время совместной работы его Взрослый и Взрослые его коллег были актив­ны и работали на пределе своих возможностей. Он осуж­дал использование терапевтами в групповой работе фи­зических контактов, распитие кофе и алкогольных на­питков во время встреч и внезапные озарения как способ переключения внимания на себя. Во время научных кон­ференций он не допускал уклонения от участия (в виде извинений), приукрашивания (с помощью громких слов), отвлечения от сути (путем предложения блестящих идей и гипотетических примеров) и употребления напитков.

Он проводил вторник и среду в Сан-Франциско, где у него была частная практика и он работал консультантом, после чего возвращался в Кармел, где он писал книги и вел еще одну практику. Он проводил выходные в Кармеле и ходил на пляж при каждой возможности.

Похоже, его главной задачей было писать книги. Я ду­маю, он ставил это выше всего в своей жизни.

Он был человеком с принципами; свою книгу «Транзактный анализ в психотерапии» он предварил следую­щим посвящением: «In Memoriam Patris Mei David Medicinae Doctor Et Chirurgiae Magister atque Pauperibus Medicus». («Памяти моего отца Дэвида, доктора медици­ны и магистра хирургии». — Прим. перев.)

Такое описание его отца ярко иллюстрирует жизнен­ные принципы Эрика.

Его всегдашней целью было лечение пациентов. По­этому у него вызывали отвращение разного рода заседа­ния и определенная литература, цель которых, как он чувствовал, была в оправдании post hoc (плохо сделан­ной работы).

Он гордился честной бедностью своего отца, который был сельским врачом. Берн плохо относился к людям, главная цель которых — сделать деньги, а если он чув­ствовал, что кто-то из его коллег изучает транзактный анализ, чтобы получить доход, то не стеснялся критико­вать и бранить его. Он часто проверял нас в Сан-Фран­циско, оглашая заявки на чтение лекций по транзактному анализу, за которое не предусматривалось никакого вознаграждения, и смотрел, кто из слушателей соглашал­ся, а кто — нет. Он вел подробный счет деньгам и прощал себе излишние траты (например лишних 25 центов, от­данных за соус в ресторане, или стоимость новой рубаш­ки) только после того, как бухгалтер убеждал его, что, если бы Эрик не потратил свои деньги сам, их потратил бы Дядя Сэм. Мне кажется, он хотел жить в достойной бедности (ключевое слово — «достойной»).

Он был очень привержен врачебному братству и стре­мился поддерживать связи с врачебной традицией. Я ду­маю, что именно эта приверженность удерживала его Родителя от критики медицины и психиатрии в целом, в то время как Ребенок Берна вовсю потешался над ме­тодами отдельных членов медицинского сообщества.

С другой стороны, он был просто дьявольски остер на язык. Чувство юмора проявлялось во всем, что он писал, например в названии статьи «Кто такой Кондом?» (пра­вильно, кондом — это контрацептивное средство).

Он был застенчивым. Его очень привлекала жизнера­достная часть людей (Естественный Ребенок). Его тео­рия была основана преимущественно на интуитивных догадках его детской части (см. гл. 1). Он обожал детей и Детей во взрослых, но застенчивость не позволяла ему выражать собственную детскую часть, если ситуация не была совершенно безопасной. Он любил получать погла­живания от других людей и, как мне кажется, именно для этого устраивал вечеринки после семинаров. Берн любил вечеринки с танцами и играми, и его всегда раздражали люди, которые нарушали общее веселье своим скучным, «взрослым» поведением.

Однако он редко позволял себе повеселиться или по­общаться исключительно ради удовольствия: вся его жизнь вращалась вокруг работы, и в ней было всего две цели — писать книги и лечить людей.

Эрику принадлежит идея, что жизнь людей заранее распланирована и записана в «сценарии», которому они следуют не отклоняясь. Мне кажется, в сценарии жизни Эрика Берна было записано, что он умрет от болезни серд­ца, не дожив до старости. Еще мне кажется, что его тра­гическая кончина стала результатом строгих ограниче­ний, которые он бессознательно налагал на свою способ­ность любить и принимать любовь других людей, с одной стороны, и строгого предписания, говорящего о том, что он должен быть абсолютно независимым, — с другой.

Я знаю, что, будь он жив, он поспорил бы со мной. Он напомнил бы мне, что сердечные заболевания являются наследственными и что он делал для своего здоровья все, что мог: соблюдал диету, вел активный образ жизни и регулярно проходил медицинское обследование. С меди­цинской точки зрения он заботился о своем сердце без­упречно, но тем не менее когда я думаю о его смерти, то чувствую, что она стала для меня одновременно неожи­данной и абсолютно закономерной. Какая-то часть ме­ня — и его тоже — отлично знала, что с ним случится и когда. Другая его часть притворялась, что не знает, и ка­кая-то часть меня добровольно потакала этой иллюзии.

Берн очень интересовался вопросом предопределен­ности жизненного срока. Несколько раз он разбирал пе­ред нами случаи людей, которые собирались жить толь­ко до сорока или до шестидесяти лет, и, в чем можно лег­ко убедиться, заглянув в его последнюю книгу «Люди, которые играют в игры», его особенно притягивали истории жизни людей, страдавших сердечными заболевани­ями. Если почитать его книги повнимательнее, можно за­метить, что он почти не упоминает других причин смер­ти, кроме болезни сердца. Причина его пристрастности стала мне понятна, когда он умер; я узнал, что его отец скончался, когда Эрику было одиннадцать лет, а его мать — в шестьдесят лет от коронаротромбоза. Сам Берн прожил немного меньше, чем его мать, и умер от того же самого недуга. Я уверен, что его жизненный сценарий был ограничен во времени и он прожил его точно так, как запланировал. Он никогда не демонстрировал, что осо­знает свое намерение прожить только до шестидесяти, но теперь, когда я оглядываюсь назад и вспоминаю все, чтоон говорил о коронарной болезни и об ограниченных во времени сценариях, то понимаю, что он следовал своему сценарию и знал это. Когда мы праздновали его шести­десятый день рождения, он объявил нам, что завершил обе книги, которые планировал написать, и теперь готов наслаждаться жизнью. Однако две недели спустя он со­общил своим друзьям и коллегам, что начинает новую книгу — учебник психиатрии для студентов-медиков. Он не давал себе спуску до последней секунды жизни, когда, как и было запланировано, его сердце остановилось.

Конечно, в определенном отношении Эрик заботился о своем сердце, но в других отношениях, не связанных с медициной, он ничего для него не делал. Мне становится очень грустно, когда я думаю, сколько любви было обра­щено к нему и как мало любви он допускал до своего сердца. Все близкие отношения Эрика быстро заканчи­вались и не давали ему душевного тепла, которого он же­лал и в котором нуждался. Он защищал свое одиночество и не позволял помогать себе в работе. Когда я думаю об этом, я злюсь на него так же, как рассердился бы на близ­кого человека, который бы подрывал свое здоровье, на­пример пил или курил. Берн заботился о своем здоровье в физическом отношении (за исключением того, что он всю жизнь курил трубку), но не в эмоциональном.

Введение

Он не позволял заботиться; он вежливо выслушивал человека, если тот критиковал его замкнутость, индиви­дуализм и соперничество, но потом все равно поступал по-своему. Когда он нуждался в терапевтической помо­щи, он предпочитал традиционный психоанализ группо­вой транзактной психотерапии.

Он вел себя абсолютно пассивно по отношению к сво­ей потребности в любви и человеческом контакте. В то же время он создал ряд важных концепций, касающихся любви. Его теория говорила о взаимодействии и прояв­лениях любви у людей. Он очень интересовался вопро­сом отношений. Он создал понятие о «поглаживании», которое интерпретировал как «единицу признания», но его же можно понимать и как единицу любви. В послед­ние годы жизни он написал книги «Секс в человеческой любви» и «Люди; которые играют в игры». На мой взгляд, обе эти работы были попыткой прорваться через собственные сценарные ограничения. К сожалению, и я, и он слишком поздно достигли настоящего понимания роли поглаживаний и сценариев, чтобы это могло прине­сти ему личную пользу.

В период зарождения транзактного анализа (1955-1965) Берн неявно осуждал наши попытки исследовать поглаживания, близость и сценарии. По Берну, близость была одним из способов, которым структурируют свое время человеческие существа, и он определял ее как си­туацию, в которой отсутствуют отчужденность, ритуалы, игры, времяпрепровождение и деятельность. Берн опре­делял близость методом исключения и поэтому, по сути, не определил ее никак. Более того, Берн был уверен, что близость недостижима и что человек может считать себя счастливчиком, если в течение жизни испытал хотя бы пятнадцать минут близости. Когда кармельский семинар по транзактному анализу перешел к исследованию по­глаживаний и начал использовать техники, включающие в себя физический контакт, Берн был встревожен и тут же публично заявил, что «всякий, кто прикасается к сво­им пациентам, не является транзактным аналитиком».

Запрет Берна на прикосновение в групповой работе имел под собой разумную основу. Он боялся, что транзактный анализ может превратиться, как это уже про­изошло с гештальт-терапией, в разновидность терапии, позволяющей психотерапевту вовлекаться в отношения с пациентами, носящие сексуальный оттенок. Берн созна­тельно относился к своей работе и чувствовал — исполь­зование физического контакта может навредить эффек­тивности терапии и испортить репутацию транзактного анализа. Именно поэтому он запрещал своим ученикам касаться людей, с которыми они работали. И хотя целью запрета не было ограничение поглаживаний между людь­ми, он тем не менее привел именно к такому последст­вию. Сам Берн не умел ни просить о поглаживаниях, ни принимать их. Интересно заметить, что из 2000 страниц, которые он написал о транзактном анализе, поглажива­ниям посвящено не больше 25.

По отношению к сценариям он вел себя сходным об­разом. Его разборы анализа сценариев были непонят­ными для нас. Сценарный анализ казался запутанным, глубоким, почти магическим процессом, который был способен понять только Эрик Берн. Нам, молодым, ори­ентированным на практику и склонным к групповым формам работы терапевтам, он казался слишком слож­ным и скучным. Берн использовал для сценарного ана­лиза техники, заимствованные из психоанализа, и он го­ворил об анализе сценариев, в отличие от всех других аспектов своей теории, на психоаналитическом жаргоне. Сценарии для Берна были связаны с феноменом бессо­знательной компульсии, и работать с ними следовало в ходе индивидуальной терапии.

Мне кажется, что у Эрика Берна, как и у многих вели­ких первооткрывателей, был сценарий, ограничивавший полное исследование феноменов, которые его интересовали, а именно: сценарные запреты Берна не позволяли ему принимать поглаживания от других людей, ограни­чивали его научные исследования сценариев и поглажи­ваний и воздвигли границу между ним и его учениками. Эти ограничения имели для него ряд последствий: он не осознавал до конца собственный сценарий и, следова­тельно, не мог его изменить. Запрет на поглаживания, который поддерживал его сценарий, и разрушал его сер­дце, оставался незатронутым. Расстояние, на котором он держал тех, кого любил, и тех, кто любил его, и, в частно­сти, меня, не давало другим людям возможности его под­держать. Я чувствую, что он мог бы прожить дольше — до девяноста девяти лет, может быть.

Смерть Берна оказалась неожиданной. Во вторник, 23 июня 1970 года, он участвовал в дискуссии на ежене­дельном семинаре по транзактному анализу в Сан-Фран­циско. Мы договорились, что на следующем семинаре я представлю свою статью «Экономия поглаживаний» Эрик выглядел здоровым и счастливым.

Во вторник, 30 июня, придя на семинар, я узнал, что Эрик слег с сердечным приступом. Я навестил его в боль­нице: ему было уже лучше. Второй приступ убил его в среду, 15 июля.

Я не могу объективно говорить о смерти Берна; когда я думаю об этом сейчас, три года спустя после того, как он скончался, слезы навертываются мне на глаза. Тем не менее я решил высказать то, что я думал.

Анализ сценариев

Если бы Берн не открыл, что большинство людей живут столько лет, сколько записано в их сценарии, и не пока­зал роль, которую играют поглаживания в поведении людей, ни сценарный анализ, ни теория поглаживаний никогда не были бы созданы. Я чувствую, что, если бы не было этих открытий и если бы Эрик не поощрял моих усилий, я бы никогда не пришел к определенным резуль­татам в работе над анализом сценариев и экономией по­глаживаний.

Я считаю свою научную работу в этом направлении продолжением работы Берна, который из-за ограниче­ний, наложенных на него сценарием, не мог полностью использовать свою взрослую часть. Мои собственные ограничения не хотели пускать меня дальше теории тра­гических сценариев, так как мой сценарий имеет ограни­чения, связанные с мужскими половыми ролями. Я чув­ствую, что без участия Ходжи Викофф не были бы раз­работаны проблемы ни Большого Свина, ни Заботливого родителя, ни сценария половой роли и моя работа оста­новилась бы на «экономии поглаживаний».

К счастью, мне удалось осознать свое намерение про­жить только до шестидесяти лет и изменить свой план. Теперь я планирую жить до девяноста девяти лет. Обу­чая других людей, я пользуюсь этим для своего личност­ного развития: у своих учеников я прошу обратной свя­зи, критики и даже, если нужно, психотерапевтической помощи.

Я начал заниматься сценариями в 1965 году. Тогда я работал с Центре специальных проблем Сан-Франциско с группой алкоголиков. Я вдруг понял, что по крайней мере, сценарии алкоголиков не были ни бессознательны­ми, ни трудными для определения. Результатом моей ра­боты с ними стало создание сценарной матрицы и на ее основе — целостной системы сценарного анализа. Эрик Берн с энтузиазмом отнесся к моим идеям и поощрял меня в моей работе. Несколько позже я ощутил необхо­димость исследовать проблему поглаживаний, и в част­ности (несмотря на то, что я следовал указанию Берна «не трогать пациентов») физических прикосновений. Я провел работу по исследованию поглаживаний вне групповой терапевтической работы, и ее результатом ста­ла теория экономии поглаживаний.

С 1965 по 1970 год Эрик Берн был увлечен идеей раз­вития сценарного анализа на основе понятия о сценарной матрице и сценарных запретах, и в этот период он напи­сал свою книгу «Люди, которые играют в игры» (1972), в которой представил свои взгляды на этот вопрос. К со­жалению, по причине его смерти я не мог поделиться с ним своими мыслями относительно поглаживаний, ба­нальных сценариев и сотрудничества, о которых говорит­ся в настоящей книге.