Сага о Сангуэррии. Книга первая: Бог, загнанный в клети

SAGA DE SANGUERRIA

BOOK 1 — CAGED GOD

Сага о Сангуэррии. Книга первая: Бог, загнанный в клети.

Хм…

Неужели снова я восседаю на склизкой голове этого грандиозного змея… существа весьма внушительной длины кстати… (повернул голову назад) Настолько внушительной, что даже не видно кончика хвоста…

Да и вообще… (приложил ладонь ко лбу, чтобы попытаться вникнуть вдаль) где тело этого создания переходит в хвост?

Может и не змей это вовсе?

Хм…

Он исчезает в чернильно-мрачной пустоте, по бескрайнему пространству которой мы вместе стремительно плывём…

Или висим…

А может падаем?

Куда?

Зачем?

Ну-ну…

Плывём… А не стоим ли мы на месте? У меня возникает ощущение, что мы движемся, но относительно окружающего, ммм, как бы это назвать… скажем, пейзажа*, рассуждать о движении практически невозможно.

|* Э… Интересно, а можно ли этим словом обозначить сплошной чёрный цвет?

Занятно…

А почему мне не страшно ни капельки?... Ах, наверное потому, что я вообще ничего не чувствую…

Это интересно почему так?

Может я и не думаю сейчас? Тогда что именно я делаю? Разве мои слова возникают без участия моего разума?

Разум, хм…

Вот я говорю, а слова вспыхивают едким жёлтым свечением в пространстве и так же быстро исчезают… А может не говорю, а думаю? Всё, я совсем запутался…

Кто? Я? А кто я?...

Приплыли…

Ну-ну…

Может я вообще сам с собой разговариваю сейчас? … Ну а с кем ещё? Не со змеем же. Если я и думал, то лучше перестать этим заниматься, тогда всё наладится само собой…

Ну вот, ещё лучше: теперь я только и думаю о том, как бы ни о чём не думать. Какие мы безвольные создания. Интересно, а я вообще человек?

Да ладно, уверен, что человек…

Как же иначе…

Другие существа ведь не размышляют? Или я опять ошибаюсь?

Ха ха…

Да что я, в самом деле!

Хватит, хватит, хватит…

Сейчас истерика начнётся…

Нет, ничего не начнётся… По-прежнему никаких чувств.

Зато появилось воспоминание … Со мной всё это уже происходило, и не раз, и помню: в итоге мы приплывём, а точнее будет сказать, прилетим… в…

Ну названия того места я точно никогда не знал…

И главное, всё это происходило…

ВО СНЕ…

Ошеломлённый столь сенсационным открытием, Дэвид разомкнул веки, и перед его расплывчатым взором предстал знакомый ему с детства потёртый потолок, исписанный названиями и логотипами музыкальных групп, коряво начертанными пентаграммами, журнальными вырезками с фотографиями и статьями о наиболее любопытных Дэвиду музыкантах, на которых одно время он сам истово мечтал походить и перед зеркалом копировал их поведение на сцене.

Похоже, молодой человек находился в той самой стадии между сном и пробуждением, когда начинаешь осознавать, кто ты и где находишься, и главное, что всё происшедшее и увиденное до этого момента является лишь игрой сонного разума.

Дэвид ясно осознавал в данный момент лишь одно: если ещё хоть секунду его глаза пробудут открытыми, то о возвращении обратно в этот сон можно будет забыть. Он понимал, что досмотреть его до самого конца — очень важно.*

|* если о сновидениях вообще можно говорить как о чём-то, что имеет какие-либо временные и пространственные рамки.

Почему это так, объяснить себе он не смог, но данная мысль не давала ему покоя. И вот он крепко сомкнул веки, стараясь думать о последнем кадре прерванного сна, и постепенно вернулся в бескрайний океан чёрной пустоты*.

|* Правда перед тем как Дэвид вновь погрузился в сон, в его голове промелькнула мысль, что потолок что-то слишком уж близок.

Дэвид вновь восседает на голове исполинского змея.

Но картина изменилась.

Пересекши край бездонной тьмы*, странники подлетели к высоченной башне, шпиль которой прорезан каменным циферблатом. Изогнутая стрелка достигает вершины циферблата, и по бокам с чарующим скрипом открываются маленькие причудливо резные дверцы, из которых выходят золочённые механические человечки с чернильным блеском в пустых глазницах, с шутовскими колпаками на головах, а в руках их – по ключу.

|* Что по своему определению в принципе уже странно и бывает только во сне.

Змей подлетает к каменной площадке напротив часов, и Дэвид, желая взять ключи, соскакивает на площадку… Но тут же открывается центральная дверца, из которой выходит странное существо — будто два сросшихся человека разных полов, в зубах — заячья туша, а за спиной — крылья орлиные. Во взоре существа резко вспыхивает пламя, и молодой человек, оступившись на краю, без сил срывается вниз…

И тут же, разомкнув веки, Дэвид плюхнулся на кровать.

— Чёрт возьми, опять сорвался, благо хоть кровать не проломил, — изрёк дрожащим голосом Дэвид, с ужасом осознавая, что этой ночью в очередной раз тело его летало над самым потолком.

Молодой человек приподнялся на локтях, сердце его бешено колотилось:

— В следующий раз я обязательно добуду эти ключи, и никакой… андрогин… мне больше не помешает. Ну а только их заполучу, и останется понять, к чему это всё.

Да и что собственно можно открыть с помощью ключа, добытого во сне? – игривой искоркой бегала мысль в уставшем сознании Дэвида, и он снова сомкнул веки.

***

Тоже время. Ирландия. Лес на берегу озера Килларни.

— Опять угоды пгиехали по шашлыки, уить. — промелькнула мысль в голове Уилтона Бэрка, два года как смотрителя национального ирландского парка Килларни, а до этого — лесничего со стажем более пятидесяти лет*.

|*Что интересно – Бэрк давненько лишился почти всех зубов (слишком налегал на приторную местную патоку), говорил картаво и со свойственным всем старикам присвистом, и при этом мысли его формировались в аналогичной говору манере. Эдакие картаво-свистящие мысли.

Старик давно привык к тому, что с пятницы и на протяжении выходных ему приходится вылавливать по всему лесу шумные компании. Группы людей различного возраста и комплектации постоянно распивают спиртные напитки, горланят похабные песенки и периодически затевают драки друг с другом.

Против такого досуга Уилтон совсем не возражал. Он был даже очень за.

Обеими волосатыми ручищами за.

Время от времени он сам присоединялся к сему священному действу, и, пока его угощали подгорелым, но сносным шашлыком и крепчайшим местным виски, он травил лесные байки, с блаженной улыбкой почёсывая густую и совершенно седую бородищу, не забывая и про пользовавшиеся популярностью рассказы о том, как он собственноручно выручал людей из весёлых проказ шалунов-лепреконов, то и дело заманивающих неопытных туристов на самые извилистые и тёмные тропинки прямиком к скалам.

В такие моменты лесничий был старым добрым Уилли.

Но были моменты, когда Уилли, оставаясь столь же старым, становился беспредельно злым: чего старик стерпеть не мог — так это неуважения к лесу. Огромные костры приводили его в бешенство, брошенный мусор сносил ему крышу, и разъярённый лесничий снимал с проросшей мхом стенки своей хижины, расположившейся на самом берегу озера, ржавенькое, но рабочее ружьё, и начинал гонять по лесу неблагодарных туристов, заставляя их кланяться каждому дереву и кусту. А особенно — отдавать глубокий поклон Сладкому Шемусу — земляничному дереву — одной из главных достопримечательностей Килларни.

Так и этой ночью, заметив из окна хижины яркий свет, просачивающийся сквозь многочисленные ветви елей, лесничий, руководствуясь опытом, прикинул возможные размеры кострища, и определив его размер как недозволенный, зарядил ружьишко и вышел в царство ночи.

Разумеется, не забыв зажать меж двух уцелевших зубов кленовую самокрутку.

Отточенными, неслышными шажками лесник, что ваш ниндзя, приближался к источнику света. Нужно было вести себя очень аккуратно, изучить обстановку, сосчитать виновников, а уже затем выскакивать из укрытия и тычить сальным дулом в наглые физиономии провинившихся.

Об осторожности забывать никогда нельзя.

Уилтон присел на корточки, подполз к густой ели, незаметно приподнял ветку, загораживавшую обзор, и, не обращая внимания на обильно осыпавшие его голову иголки, стал осматривать место происшествия.

Старик не спешил покидать укрытия.

Потому что замер от удивления.

Его взору предстала странная картина: костра не было и в помине, а источником света являлась диковинная штуковина, напоминавшая скорее расплывчатую сферу, словно сотворённую из стекла, то и дело сомневающегося в своей материальности. Она покоилась на земле, в центре небольшой полянки, и излучала яркий, но нежный свет.

И тут Уилтон, в общем-то, не шибко разбирающийся в мифологии, вспомнил о друидах: на поляне было несколько одетых в чёрные рясы человек, правда, на головах их были нацеплены странные шляпы с широкими полями, от чего люди походили скорее на грибы-переростки.

Вся эта компания суетилась вокруг деревянной повозки, ломившейся под весом громадного ящика. Опасаясь, как бы эта громадина не рухнула на землю, трое, надо признать весьма крупных людей (ну или, судя по шляпам – грибов), поддерживали груз, подпирая его своими широкими спинами.

Чуть поодаль стояли ещё двое. Один выделялся немалым ростом и статным животом, длинная борода спадала на грудь, а голову обрамляла шляпа, не грибоподобная, а конусом уходящая ввысь. Этот детина спорил с человеком пониже, худощавым, без шляпы, в руках которого были какие-то бумаги и шест, диковинно изогнутый и покрытый, кажется, золотыми листьями аканфа.

Эти двое довольно быстро закончили спор, и, судя по блаженной и хищной улыбке держателя посоха, спор завершился в его пользу. Быстрым нервным движением он откинул закрывавшие лицо длинные пряди волос, медленно встал напротив огромной ели, занимавшей своим мощным стволом немалую площадь на поляне, и начал что-то говорить.

Бэрк, как ни старался, так и не смог понять ни слова.

Создавалось ощущение, что этот тип на поляне не то бубнил заклинание, не то просто бредил.

И вот худой вытянул руку перед собой, направил шест в сторону дерева, и Уилтон застыл от удивления — сухая кора начала трещать, нервными рывками расходиться в стороны, пока не открылся взорам присутствовавших здесь и сейчас людей тёмный, широкий проход. Лесник думал, что он сошёл с ума, раз видит такое.

Чтобы в его лесу, да подобная чертовщина происходила, ну нет!

И как только повозка двинулась по направлению к отверстию, он резко выскочил из укрытия и наставил ружьё на самого большого «друида»:

— А ну, уить, шукины дети, ни с места, уить. — Губы старика нервно сжимались и разжимались, ноги его слегка дрожали, тряслись в треморе руки, но даже в таких условиях дуло, наставленное практически вплотную, не могло не вызвать мысли о том, чтобы исполнить любую просьбу владельца орудия.

— Грум, кажется, ты говорил, что в прошлый раз тебя никто не видел, — брезгливо обратился худой, в голосе которого не было и нотки страха, к тому, на кого наставили ружьё.

— Э-э. Ну так то было… в прошлый раз, — огромный детина сделал несколько маленьких шагов назад, уткнувшись спиной в повозку и, нечаянно её шатнув, постарался спрятать лицо за высоким воротником балахона, — Не могу же я… за всех людей в этом мире… отвечать. Тем более в прошлый раз я был один, да и у другого… портала… Я же говорил тебе, Штефан, что такой большой груз будет заметен… Надо всегда руководствоваться накладной… — детина проговаривал слова медленно, монотонно, низкие звуки слетали словно с самого дна груди.

— Но-но, телегу не опрокинь, неуклюжая образина! — надрывался Штефан, хищно процеживая каждый звук сквозь забор стиснутых зубов.

Лицо Грума налилось краской, и, набрав полную грудь воздуха, он отстранил от себя дуло и грозной походкой направился к Штефану, с издевательской ухмылкой вовремя укрывшемуся за спинами грузчиков, всё это время холодно наблюдавших за происходящим, словно вся эта канитель их никоим образом не касалась. Судя по всему, они не видели в старике реальной угрозы, и посчитали, что всё рассосётся само собой.

Но тут снова встрял Уилтон:

— Чаво это вы, уить, гастгещались! — раздражённо и нервно вскрикнул лесник и стал наводить дрожащее дуло по очереди на каждого из присутствовавших.

Тот факт, что они ни капельки не испугались его ружья, сводил старика с ума. Раньше эта железяка была весомым аргументом в любом споре. Однажды он с её помощью передал властям русского туриста, попытавшегося справить нужду на земляничное дерево.

Почему-то у всех русских туристов появлялось такое желание.

— Эй, спокойнее, громила, — Штефан отмахнулся от Уилтона и снова обратился к своему коллеге, — Грумм, я же показал тебе бумаги — у меня всё законно. Сам Фламминг подписал акт.

— Я што, уить, сказал! — Уилтон уже окончательно начал выходить из себя и похоже собирался выстрелить в худого, которого детина, вроде звавшийся Грумом, назвал Штефаном. Но тот только пожал плечами:

— А НЕ пошёл бы ТЫ к Чёрному БОГУ! — уже худой вышел из себя, выступил из укрытия, незаметным движением достал из кармана щепотку какого-то порошка, приставил ладонь к губам, с силой дунул, и порошок густо покрыл лицо старика. Всё это произошло за промежуток времени, описываемый как правило как доля секунды*. После чего тот ни с того ни с сего, застыв словно каменный, рухнул на землю, успев только издать одно слабое «уить».

|* Доля секунды – самый важный отрезок времени. Любое великое событие не обходится без доли секунды.

— Ох, Штефан. Вот чувствовал я, что с тобой проблемы будут. — Грумм покачал головой и закатил недовольные глаза к небу.

— Ты заткнись! Забыл, с кем разговариваешь, Грумми? — голос Штефана словно источал яд, — меня, а не тебя назначили руководить поставкой, так что помалкивай! Я всего-то раздул на него порошок ивилиса*, лишающий последних воспоминаний. Отлежится часок-другой, затем встанет, как ни в чём не бывало, а про встречу с нами забудет.

|*Ивилис – весьма непростой цветок с очень хитрым навыком самозащиты. Опытные люди советуют, если ваш взгляд когда-нибудь выловит в окружающем пейзаже цветок ивилиса, не отрывая взгляда, и не отвлекаясь по пустякам, медленно приближайтесь к нему, и затем резко срывайте, иначе тут же забудете, где вы его видели, и что вообще искали. Единственная загвоздка – ни в одном справочнике не встречается его описание – у всех специалистов довольно быстро вылетает из головы воспоминание о его внешнем виде.

— Как бы доза слишком большой не оказалась. У него весь нос белый. Ну да ладно… Нет времени. Толкай свою повозку, мне ещё накладную сдавать. — Грумм махнул огромной ладонью, но перед тем как уйти, окинул застывшее тело лесника виноватым взглядом.

Переступая черту, Штефан оглянулся, окинув орлиным взором окрестности, ему казалось, что всё это время кто-то следит за ним, но, не обнаружив ни души вокруг, алхимик сделал ещё шаг и исчез в мраке портала.

Повозка с грохотом прокатилась сквозь непроглядный проход, и как только последний «друид» миновал порог, кора с щелчком сомкнулась, и от диковиной двери не осталось и следа.

Пройдёт несколько часов, и лесник очнётся. Он удивлённо будет взирать на ствол громадного дерева, словно пытаясь что-то вспомнить, подберёт остаток погасшей самокрутки, разожжёт её, и побредёт с тяжёлой, словно после страшнейшего похмелья головой, по направлению к своей хижине.

Но… пройдёт мимо, и будет бродить по Килларни, не помня, кто он, откуда, и что забыл в этом лесу.

Доза оказалась слишком большой.

А повозка тем временем уже будет находиться совсем в другом мире.

…

… Спустя некоторое время у земляничного дерева прозвучало «уить», эхом отразившееся в ночи.

уить….

уить….

уиииии…

уиииииии…

***

уиииииии…

Дэвид в очередной раз очнулся. Сны, которые ему довелось увидеть, взяли в займы у ночи всего часок, не более. Однако, путешествие на змее показалось ему вечностью.

Бесконечный процесс исследования бескрайнего океана больного подсознания.

Экзистенциональное плавание.

Так парень называл свои ночные странствия. Как далеко он продвинулся в своём деле, Дэвид не знал, однако, чем меньше ты прошёл по опасному пути самопознания, тем явственней тот факт, что идёшь ты верной тропой.

Почему своим снам лунатик придавал огромное значение, он не мог себе втолковать до сих пор.

Да, он полагал, что это скрытые коды, которые посылает ему мозг, чтобы можно было найти ответы посущественней на вопрос о своём предназначении и месте в этом неблагодарном бренном мире.

Да, эти странные образы, более чем диковинные, помогали писать тексты для андерграундного музыкального проекта, коим Грейвик заведовал вот уже два с половиной года.

И, наконец…

Да… Просто напросто это — весьма интересно. И отвлекает от рутинного существования, особенно, когда на вопрос «ну что, ты нашёл себя в этой жизни?», единственный ответ, мигом соскакивающий с покрытого кофейным налётом языка: «А я должен был искать? Где это написано, ткни меня носом».

Тем не менее, Девид помнил все свои сны.

И они его тревожили.

С каждым днём они становились всё реалистичнее. Если по-началу лунатик* был лишь сторонним наблюдателем, то в скором времени он уже чувствовал себя полноправным участником действа, ощущал себя в самом центре событий. Хотя последний сон он снова наблюдал со стороны, да ещё с птичьего полёта.

|* Немногочисленные друзья Девида его так кличут, так почему бы и нам не прибегать время от времени к этому прозвищу.

Стоило Девиду вспомнить содержание этого сна, как тут же свело икроножную мышцу, да так сильно, что всё тело вытянулось в струну.

Судорожным движением он обхватил трясущейся ладонью ногу, и, затаив дыхание, стал ждать, когда напряжение уйдёт. Мышца словно превратилась в камень, и от боли хотелось лезть на стенку, и вот, когда на лбу отчётливо проступили крупные капли холодного пота, боль постепенно отступила.

Кто-то наверняка скажет: «магния не хватает». На что Девид презрительно фыркнет: «С чего бы вдруг? Да у меня в крови один металл».

Но, к сожалению, метафоры в наше время не лечат.

Придя в себя, парень начал обдумывать увиденное в недавнем сновидении событие:

«Жаль дедка. Хотя, насколько я понял, его не убили.

А этот его нервный тик, прям точь-в-точь, как у Сиксти-найна. Может это он и был, только во сне принявший вид старика? — Дэвид мельком представил своего барабанщика в глубокой старости, — Да ну, не то. Вряд ли с боровом может что-то приключиться.

Черт побери… Я всё так отчётливо видел… Ведь не может быть, чтобы это произошло на самом деле… Да и эти, в капюшонах… И тот, кого назвали Штефаном…

Штефан… Кажется я его где-то видел.

Ладно, это просто бред, ничего общего с полётом на змее, скорее, просто обычный сон. Мало ли, что я последнее время наблюдал по телевизору, вот и перемешалось. Правда, телевизор я давно не смотрю. У меня его и нет.

Надо бы разгрузить мозг…

Ага!»

Девид радостно нащупал в темноте ещё до конца так и не остывшую чашку горького кофе и одним звучным глотком пригубил всё, что оставалось. Шесть глубоких ложек в сочетании с миниатюрной чашкой и отсутствием малейшего намёка на сахар могут творить чудеса. Напиток ударил по мозгам так, что тот не успел выставить охрану, и прокричать «караул!». Да что там, не хватило времени даже на «ка…»

Веки Девида разомкнулись так резко и широко, что, если бы кто-нибудь сейчас его видел, то решил бы, что он вылез из японского мультфильма.

Необходимый заряд энергии был получен, и настало время браться за дела.

Дэвид, словно огромный кусок плавленного сыра, сполз с кровати, приземлившись плашмя на пол, затем вытянул руку и стал шарить под кроватью в поисках своих утренних тапок. Наконец, в дальнем углу ему удалось нащупать нечто шершавое и мягкое до безобразия, и с победным кличем Дэвид вырвал из под-кроватного плена пару уютных тапочек в виде черепах.

Всё это время, однако, его не оставляло назойливое ощущение того, что вот-вот должно случиться нечто, способное изменить его жизнь до неузнаваемости. Хотя, «вот-вот» - весьма неточный и неоднозначный отрезок времени. «Вот-вот» может наступить и сегодня, и завтра, да хоть через год. Поэтому, с точки зрения самого Дэвида, пока беспокоиться было не о чем.

***

Это вовсе не то же, что находиться в комнате без окон и дверей, куда не может просочиться даже слабый лучик солнца. За порогом портала была тьма первородная, без намёка на существование чего-либо под её покровами.

Если в упомянутой ранее комнате зажечь факел, то вы увидите старый деревянный стол, засаленный и пропахший насквозь животной пищей, пару детских рисунков, которые в любой комнате любого мира ничем не отличаются друг от друга — каждый ребёнок поначалу считает, что его мать и отец — пять сцепленных линий и круг вместо головы, стены, покрытые обоями, скорее всего в зелёный горошек. Ну, или в цветочек: возможны варианты.

Кошмары в таких комнатах подолгу не задерживаются: достаточно слабого источника света, и любой монстр, созданный нашим недоверчивым воображением, скроется, поджав хвост.

За порогом такой фокус не пройдёт.

Темнота, с которой мы встречаемся по жизни, существует лишь благодаря свету, а точнее его отсутствию, в то время, как тьме за порогом не нужна помощь. Она просто есть — и бороться с ней бесполезно.

Разумеется, до сих пор никто не встречал тут никаких чудовищ, как не было и намёка на наличие вообще какой-либо жизни вокруг. Но недаром говорят, что неведение порождает страх.

Страх не был чужд и огромному Грумму, но, обучаясь алхимическому мастерству, в первую очередь, учишься держать себя в руках.

Грумм знал: полное отсутствие того, что может отвлечь разум от мгновенного достижения панического состояния, прежде чем этот разум даст дуба, может вызвать некоторое неудобство у его товарищей, поэтому, почуяв назревающее беспокойство, громила нащупал нечто среди многочисленных складок своего тяжёлого одеяния и, ожидая слов благодарности, резко бросил это нечто себе под ноги.

Та же чудно мерцающая сфера, что и в лесу, выхватила из чернильного плена пять мужских фигур и одну повозку, окатив их нежным, как луч рассветного солнца, огоньком.

Грумм успел заметить, с каким облегчением люди приветствовали появление хоть малейшего источника света, однако, благодарных взглядов, как и речей не последовало.

— Ну, наконец! Ещё немного и я бы в сапоги наложил. Почему так долго? Вы, забери чёрный бог ваши мерзкие душонки, — алхимики, и обязаны обеспечивать нашу безопасность в этой бескрайней клоаке! — голос был грубый и хриплый, и, вне всякого сомнения, принадлежал человеку, находившему немалое удовольствие в крике и брани, а, возможно, любившему и покомандовать.

Это был сэр Кристэн, не так давно променявший место капитана пенеградской гвардии на одно из мест подле обоза.

Не добровольно, разумеется.

Официально должность эта звучала как «ответственный сопровождающий при параллельных перемещениях, разгрузках, загрузках обоза и защите его содержимого в случае стороннего нападения».

Грумм иногда задумывался, входит ли в обязанности этих людей защита телеги, если нападение произойдёт изнутри, а не извне. Видимо, название должности придумывали в пьяном угаре. В народе же привыкли к простоте, и «перевозчик» прижилось в качестве названия куда сильнее.

Грумм не стал спорить. Он привык, что тот или иной воин начинал возмущаться: для солдата ссылка в патруль, охраняющий обоз, была сродни понижению. При чём, значительному понижению — ниже ноля. Для алхимиков же эта работа была лишь очередной ступенью на продвижении по службе — сюда назначали только лучших учеников академии.

Грумм постарался пропустить гневную тираду мимо ушей, ведь ждать оставалось не более пяти минут, и они покинут это ужасное место. Затем здоровяк бросил быстрый и осторожный взгляд на своего коллегу — Штефан всё это время оставался на удивление спокоен и беспристрастен, он перемешивал в миске специальный раствор, и, казалось, что для него это всё — просто напросто детская игра — ну та, где ещё надо на одной ноге перепрыгивать с квадрата на квадрат, не касаясь прочерченных на песке линий.

Кстати, в детстве Грумм не участвовал в этой игре: уже тогда его ноги были слишком большими, и, как бы он ни старался, он всегда заступал. Вот только в данной ситуации даже за самую крохотную ошибку придётся заплатить, и цена — в лучшем случае жизнь.

О худшем Грумм предпочитал не думать.

И тайно надеялся, что Штефан в детстве играл лучше него.

Пару минут все молча наблюдали, как Штефан возится с маленькими пакетиками, аккуратно подхватывая из каждого по щепотке то порошка всех возможных расцветок, то по небольшому листочку, готовому вот-вот обратиться в неумелых руках в прах, и бросает в миску. Затем, убрав пакетики за пазуху, Траймон начал методично, что-то приговаривая себе под нос, помешивать по часовой стрелке содержимое миски серебряной ложкой с чеканной эмблемой академии на ручке.

Затем — против часовой, но уже молча.

Тишина была невыносима, и один из перевозчиков не выдержал:

— Да будет моя мать жена осла, если я совру, но от этого места у меня мурашки по коже. — судя по акценту, перевозчик был не из Пенеполиса. Что и не удивительно: как правило, назначают по два человека с каждой стороны — два грузчика от Пенеполиса, и два от Фириона, что за брешью. Фирионец буквально дрожал от страха, и, пытаясь унять дрожь, со всех сил сжимал кулаки, словно ожидая, что из темноты вот-вот что-то выскочит и заберёт его в свои чудовищные чертоги:

— Никак не привыкну к этому зловещему мраку, кажется, что за нами постоянно кто-то наблюдает из глубин.

— И как давно ты ездишь с обозом? — поинтересовался Кристэн, наградив фирионца презрительным взглядом ветерана.

— Сегодня первый день. И того — второй раз, получается, прохожу через портал.

— Ужас, и как же ты до сих пор не привык? — Кристэн заржал, не стесняясь брызгать слюной во все стороны, звучно хлопнул молодого фирионца по плечу, от чего тот пошатнулся, едва не потеряв равновесие. — Начнись война, я бы разодрал ваши задницы голыми руками. Вот ведь фирионцы пошли — не воины, а бабы плаксивые. В лучшие годы я валил на поле брани вашего брата одного за другим, а фирионцы тогда рослые были, широки в плечах, что ваше небо, так я косил их под корень любимым топорищем.

— Попридержи язык! — молодой фирионец явно был оскорблён, он уже было схватился за рукоять своего меча, но его остановил второй перевозчик, что тоже был родом из-за бреши. Он положил руку на плечо взбешённому юноше, и взглядом дал понять, что не стоит разжигать вражду здесь и сейчас. Для ответного удара всегда найдётся время. Да и месть — всё равно, что вино: со временем становится только желаннее*, приобретая изощрённый сладкий вкус**.

|*И намного дороже

|**Да-да, взглядом можно и не такое сказать.

— У-уу, какие мы грозные, — пенеградец скрестил руки и разочарованно вздохнул, но гнев свой вскоре решил перевести в другое русло. Он перевёл взгляд на алхимиков, — Долго я буду ждать? Чего вы там копошитесь с этим пойлом, в прошлый раз мы практически сразу перебрались! Вишь, молодняк уже от страха последние подштанники обмочил. — Кристэн смачно сплюнул себе под ноги, и презрительно кивнул в сторону попутчиков, что явились из-за бреши.

— Зелье на обратную дорогу приходится смешивать в пределах портала. К сожалению, тот мир, куда мы совершаем вылазки, не готов нам дать столько магической силы, сколько требуется для отвара. — Грумм устал от претензий старого вояки, но не хотел и нарваться на ссору.

— Мне-то какое дело? Прикажи своему товарищу, пусть поторопится, или я ваши рясы окроплю свежей кровью. Поговаривают, что у алхимиков она чёрного цвета, вот и поглядим. — Перевозчик нетерпеливо забарабанил жёсткими от мозолей пальцами по рукояти тяжёлого двуручного меча.

— Ваша работа охранять обоз, а наша — обеспечить безопасность при путешествии сквозь портал. Мы выполняем одно общее дело и отвечаем головой перед одними людьми, так что ссоры ни к чему, — Грумм всё надеялся утихомирить разгорячённого солдата, стараясь перевести разговор в дипломатическое русло.

Нет, он не боялся драки, просто не желал портить свою репутацию перед Советом.

Хотя бояться было чего — Кристэн — бывший гвардеец, обученный искусству убивать не хуже ассасинов, ростом он лишь чуть уступал самому верзиле Грумму, но под плащом его была броня, рельеф которой практически полностью повторял очертания мышц самого Кристэна. Два здоровенных кулака, словно бочки с вином, венчали собой ручища-брёвна. Довершало картину лицо, испещрённое старыми рубцами, рассечённая в бою бровь, от чего правый глаз казался особенно грозным, да губы, тонкие и грубые, словно никогда не складывавшиеся в доброй улыбке. Смеяться Кристэн любил, но делал это, не изменяя очертаний губ — он просто шевелил челюстью, словно деревянный рыцарь, предназначенный для колки орехов.

— Плевать я хотел на вас всех. Захочу, перережу вам глотки, а Совету сообщу, что то несчастный случай был. А поверят мне или нет — уже будет не ваше дело. Вам останется разве что червей подкармливать своей прогнившей мерзкой плотью, — огрызнулся перевозчик, — Если тут водятся эти паразиты. В чём лично я крайне сомневаюсь. Ну и, конечно, если им по нутру придётся жёсткое мясо алхимиков, в добавок, пропитанное насквозь вонью всех этих ваших странных зелий, тьфу.

— Оу. Что я вижу — старина КристИна не в духе, — оказалось Штефан давно закончил все приготовления, и всё это время наблюдал за перевозчиком, слегка склонив голову на бок. В голосе не было ни нотки страха или раздражения: Траймон словно обращался к провинившемуся псу.

— Как ты меня назвал?! — судя по резко побагровевшему лицу, воин дошёл до точки кипения — только пара из ушей не хватало. Он медленно, но угрожающе приблизился к Штефану, стараясь в каждый шаг вложить немалую долю негодования, и только отсутствие пола как такового помешало выразить свою злость с помощью грузных шагов, которые в любом другом месте с радостью отчеканили бы глухой, но грубый звон металлических подошв, в былые времена распугивающий его юных сослуживцев.

Грумм не знал, стоит ли ему вмешаться, но, вовремя вспомнив весьма колкие и обидные фразы, недавно брошенные Траймоном в его адрес, решил побыть в стороне. Фирионцы тоже предпочли остаться у тележки. При перевозке важнее всего груз, а сколько человек из начального отряда доберётся до цели – это не забота Совета. Хотя внутренние распри карались весьма строго.

— Вовсе не я тебя так назвал. Это ещё задолго до моего рождения сделала леди Кларисса Ваал. — продолжил Штефан, словно не заметив, что бывший гвардеец подошёл чуть ближе — на расстояние удара, — Пойми одну вещь: я не доверяю людям, а перевозчики при обозе меняются с пугающей скоростью. За два-три дня друзьями стать, как ни крути — проблема. Поэтому я предпочитаю заранее узнать о моих попутчиках всё, что возможно.

— Ты напрашиваешься, патлатый! — Кристэн скрипнул зубами, затем сбросил балахон, спешно отстегнул двуручник и бросил в сторону следом за балахоном. — Ещё одно слово, и клянусь всеми тварями бездны, что тебе не жить, пацан.

Штефан был абсолютно спокоен. На его лице за всё время не дрогнул ни один мускул. Он смотрел прямо в глаза воина, и вдруг уголок его рта слегка приподнялся. Со стороны это можно было принять за улыбку.

С большой натяжкой.

Но можно*.

|* Главное не забывать, что существует немало разновидностей улыбок, и среди них есть несколько весьма любопытных образцов, при виде которых необходимо незамедлительно драть когти.

Медленно и чеканно алхимик заговорил:

— Так что, сэр Ваал? Действительно леди Кларисса ждала девочку, пока её радужные мечты не развеяла твоя злобная морда, с первых секунд жизни отталкивающая своим уродством, и, что твоя мать не стала менять своего решения и назвала-таки тебя так, как хотела назвать свою долгожданную дочурку? Так это правда… сэр КристИна?

Реакция последовала незамедлительно.

Тяжёлый двуручный меч был сброшен, но под покровом плотной кожаной длани обмундирования воина притаился миниатюрный ножик ассасина настолько хорошей заточки, что без особых усилий мог плавно пройти сквозь стальную стену.

На удивление быстрым и ловким для человека его возраста движением Кристэн выдвинул из-под ткани лезвие, которое выскочило точь-в-точь как чёртик из табакерки*, моментально перехватил рукоять, покрытую вмятинами, идеально приспособленными для крепкого захвата ножа, и, исполнив резкий выпад, провёл молниеносный удар.

|* Значительно ускоренного действия

***

Утро выдалось на удивление жарким.

К полудню температура грозила добраться до рекордных отметок.

Возможно, об этом даже напишут в местных газетах, которые, правда, всё равно сгорят под безжалостными лучами алого ока, грозящего с высоты миллиардом беспощадных огненных кулаков.

Преувеличение, конечно, но зато суть ясна: денёк — не из тех, когда стоит с улыбкой на лице покидать своё жилище, радостно протягивая к небу свои руки, и подставляя лицо, в надежде словить утренний солнечный поцелуй, словно показывая миру, что не только встал сегодня с нужной ноги, но и готов к великим свершениям, раз уж на твоей стороне само светило.

Готовясь к репетиции, Дэвид не принял в расчёт погодный фактор и разложил на кровати чёрные, в большинстве своём — кожанные, шмотки.

Как правило, он не придавал значения тому, что творилось снаружи. Будь там хоть снег по колено, из которого дети лепили снеговиков, не забывая снабдить их кривой морковкой*, хоть град, размером с голову, способный проломить все преграды на своём пути, или (почему бы и нет), — ураган, приносящий с собой всё новые и новые домики прямиком из Канзаса, и, в придачу, — пару ведьм**, крохотных надоедливых пёсиков, да и всё подобное в том же духе.

|* Морковка – последний и самый важный штрих в таком деле, как создание снеговика. А вот, куда ему её прилипить – это уже каждый решал в меру своей испорченности.

|** Вообще-то на ведьм Грейвик с превеликим удовольствием вышел бы поглядеть.

Да будь там хоть конец света.

Пока Дэвид имел возможность беспрепятственно посвящать себя музыке, всё остальное оставалось за чертой круга его интересов.

Но жару он ненавидел — она мешала творить.

Когда потовые железы с невероятной скоростью покрывают всё тело неприятной оболочкой, на ум приходят только песни о том, как здорово принимать холодную ванну с пузырьками.

Несмотря на то, что парень буквально постоянно генерировал музыкальные темы и мелодии в творческой лаборатории своего подсознания, было кое-что, что пробуждало к жизни пытливого исследователя, успешно соседствующего вместе с музыкантом в одном теле: Дэвид обожал всё мистическое. Его занимало буквально всё, что было скрыто под плотной пеленой призрачного тумана.

Однако, веря в существование таких существ, как вампиры, оборотни, банши, вендиго-подобные твари, призраки и полтергейсты, и, полагая, что все они обитают рядом с людьми, но в иных — параллельных мирах, структура которых родственна миру людей, всё же он смеялся над легендами о русалках. «Ведь, если хорошенько подумать, — полагал он, — женщину с рыбьим хвостом могла породить только фанатазия мужчины, отощавшего от голода и растроенного полным отсутствием сексуальных отношений в своей биографии, который никак не решит, чего же ему не достаёт сильнее».

Тем временем на одной из полок высокого книжного шкафчика под яркими солнечными лучами во всей своей красе поблескивала позолотой обложка одного из старейших изданий «Молота ведьм».

Судя по многочисленным закладкам и трещинам на переплёте, книга пользовалась у Дэвида популярностью. Как купил, он открывал её каждое утро, заряжая весь последующий день мистическим потенци