Многозначительные разговоры 4 страница

Тони.—

В безопасности? — Тони чувствовал, как спускается темнота. Веки стали тяжелыми,

мысли тупыми и неповоротливыми. — Никогда не чувствовал себя в безопасности.

— Ш-ш-ш, — произнес тот же голос. — Отдохни немного. Я никуда не денусь, я всегда буду

с тобой, Тони.

— Кто ты такой?

Может быть, незнакомец ответил ему, но Тони уже не услышал. Ночь окутала его, одеяло, и он уснул в ее мягких объятиях без всяких мыслей, желаний и снов.

Дом там, где сердце

Я стремлюсь, как и всякий человек,

чувствовать себя как дома всюду, где бы ни находилась.

Майя Анджелоу[13]

Солнце?

Да, снова было солнце. Но на сей раз солнечный свет был другой, не как вчера: более мягким

и приглушенным. Тони резко сел. Где он? Этот вопрос заставил его вспомнить вчерашние

события: туннель, дорожки, развилки, дверь в стене, ирландца Джека и еще одного человека.

На этом воспоминания обрывались. Может быть, Тони все еще спит и видит сон внутри сна?

Он уснул — а может быть, видел во сне, что спит. Солнечные лучи пробивались сквозь шторы.

Тони разглядел, что находится в какой-то комнате, временно приспособленной под спальню. кровати с выпирающими пружинами лежал тонкий матрас; одеяло, которым он был укрыт,

оказалось потрепанным и рваным, но чистым.

Раздвинув шторы, Тони увидел тот же пейзаж, который впервые открылся ему, когда вошел в дверь. Когда это было? Вчера или раньше? А может быть, никогда? Вдали виднелись

каменные стены; между ними тянулись террасы, на которых кое-где группами и поодиночке

росли деревья. Среди них затерялись отдельные постройки — едва заметные и ничем примечательные.

Послышался стук в дверь. Три удара, как прежде. Тони застыл около стены, приготовившись

к тому, что опять окажется неведомым образом по ту сторону двери.

— Войдите, — произнес он. Это слово прозвучало скорее как вопрос, чем как приглашение,

но уж так вышло.

— Ты не можешь открыть дверь? — послышался уже знакомый голос. — У меня руки

заняты.

— Да, конечно, прошу прощения, — произнес Тони и открыл дверь, потянув ее на себя.

За дверью стоял тот же незнакомец с пронзительными карими глазами, и Тони неожиданно

вспомнил слово «безопасность». Этот человек сказал, что он в безопасности. Это, конечно,

звучало успокоительно, но вместе с тем совершенно непонятно.

— Не возражаешь, если я войду? — с усмешкой спросил незнакомец. В руках он держал

поднос с кофе и десертами. На вид он был одного возраста с Тони, одет в джинсы и футболку,

кожа темно-бронзовая; такой оттенок ей придали, по-видимому, ветер и солнце.

Тони внезапно осознал, что сам он одет в синий с белым больничный халат — судя по всему,

открытый сзади: по спине гулял легкий сквозняк. В целом это не противоречило обстановке,

однако Тони стало неловко, и он постарался одной рукой кое-как запахнуть халат.

— Прошу прощения, конечно, — пробормотал он в растерянности и, сделав шаг в сторону,

придержал дверь, чтобы незнакомец мог войти.

— Смотри, все твое любимое: кофе из «Баристы» и разные пончики — со сливками «манго-танго» из «Вуду-донатс» и с ягодным желе из «Хевенли донатс». Чем не идеальное

начало нового дня!

— Ох, спасибо! — Тони взял большую чашку с рисунком в виде птичьего пера. В ней был

ванильный латте с безупречной пенкой, от которого шел ароматный пар. Тони отхлебнул

горячего кофе и подержал его во рту, наслаждаясь вкусом, затем присел на краешек пружинного

матраса.

— А ты не будешь?

— Нет. Я люблю чай и с утра уже выпил не одну чашку. — Незнакомец пододвинул стул

поближе к Тони и сел. — Полагаю, сынок, у тебя накопилось немало вопросов, так что

спрашивай, а я постараюсь ответить подоходчивее.

— Мне все это снится?

Незнакомец откинулся на спинку стула и улыбнулся.

— Видишь ли, за этим вопросом стоит другой, так что, боюсь, ответ не вполне удовлетворит

тебя. Снится ли это тебе? И да и нет. Давай я сначала попробую ответить на вопрос, который самом деле стоит за тем, который ты задал. Энтони, ты лежишь в коме в клинике Орегонского

медицинского университета. И одновременно — ты здесь.

— Как? Я в коме?

— Да-да. Именно это я только что сказал.

— Я в коме? — Тони был поражен и машинально сделал еще один глоток горячей

жидкости. — А это? — кивнул он на кофе.

— А это кофе.

— Я знаю, что это кофе, но существует ли он на самом деле? Как я могу одновременно быть

в коме и пить латте?

— Боюсь, если бы я попытался объяснить, ты все равно не понял бы.

— Поверить не могу. Я в коме… — повторил Тони ошеломленно.

Незнакомец встал и положил руку Тони на плечо.

— Знаешь, мне нужно кое-что сделать — прямо за этим домом. Может, обдумаешь все вопросы и задашь мне их там? Твоя одежда вон в том шкафу, и туфли тоже. Когда будешь выходи.

— Ладно. — Вот и все, что смог выдавить из себя Тони, даже посмотрев на незнакомца,

который тем временем вышел из комнаты.

Как ни странно, но в том, что он сказал, был смысл. Если они в коме, тогда все, что с ним

происходит, — всего лишь выражение глубоких бессознательных переживаний. Все нереально и неистинно. Позже он и не вспомнит об этом. Подумав об ирландце Джеке, улыбнулся. Какое облегчение. По крайней мере он не умер.

Тони допил кофе. Вкус был вполне реален, но, очевидно, в мозгу есть какие-то пусковые

механизмы, которые стимулируют разнообразную деятельность — например, память — и могут

создавать псевдореальность вроде латте на завтрак… или пончика с «манго-танго». потянулся за остатками десерта. Да-а, если бы удалось найти подходящую упаковку, можно было

бы сделать неплохой бизнес на таких завтраках: ни тебе лишних калорий, ни вреда от кофе сахара, ни проблем с поставщиками.

Тони покачал головой: что за бредовая ситуация — чистое безумие! Да и можно ли вообще

назвать «ситуацией» то, что в реальности не существует и о чем невозможно будет потом

вспомнить?

Доедая последний кусочек, он решил, что пора уже выглянуть за дверь. Хотя в будущем это, несомненно, сотрется из его памяти, сейчас-то он здесь и ничего не потеряет, приняв

участие в происходящем. Тони умылся, поблагодарив свое воображение за то, что оно не забыло

обеспечить его теплой водой, и быстро оделся. Сделав глубокий вдох, он открыл дверь и вышел

из комнаты.

Оказалось, что он провел ночь во флигеле дома, какие строят на ранчо. Это сооружение видело лучшие времена. Краска, покрывавшая деревянные стены, шелушилась. Все было но скромно и уж никак не претендовало на роскошь. Тони привык к совсем другим стандартам.

Дверь выходила на широкую террасу, тоже порядком обветшалую, которая опоясывала весь Незнакомец стоял, прислонившись к перилам, и в ожидании Тони ковырял в зубах травинкой.

Подойдя к нему, Тони оглядел прилегающую территорию. Вид она представляла довольно

странный: местами содержалась в порядке, а местами была совершенно запущена. полуразвалившимся заборчиком с трудом угадывались остатки заброшенного сада, заросшего

чертополохом и прочими сорняками. В центре сада высился многолетний дуб, с которого

свисали перекосившиеся детские качели, которые то и дело покачивал легкий ветерок. За этим

садом был еще один, такой же старый, неухоженный и бесплодный. Все в целом выглядело

отжившим и одичалым. Лишь отдельные островки диких горных цветов или случайная роза

скрашивали общую непривлекательность места, словно стремясь смягчить боль утраты почтить чью-то память.

«Возможно, тут неплодородная почва», — предположил Тони. Воды и солнца, казалось хватало, но очень многое зависит от того, что скрыто под дерном. Порыв ветра донес

несомненный аромат дафны, нежный и мягкий. Этот запах напомнил Тони о матери: то был ее

любимый цветок.

Если, как Тони подозревал, все это — лишь игра его воображения, которое пытается связать

воедино хранящиеся в мозгу мысли и воспоминания, то неудивительно, что он чувствует себя

здесь на редкость легко и свободно. Что-то в этом унылом пейзаже притягивало Тони или крайней мере находило в его душе отклик. Незнакомец сказал, что здесь «безопасно». Сам употребил бы какое-нибудь другое слово.

— Что это за место? — спросил Тони.

— Жилье, — ответил незнакомец, глядя вдаль.

— Жилье? Что ты имеешь в виду?

— Место, где можно жить, обитать, где твой дом, жилье. — По тому, как он это произнес,

чувствовалось, что незнакомец любит это место.

— Дом? Джек тоже назвал это место домом, но добавил, что это «не совсем» дом. И еще сказал — уж не знаю, в каком смысле, — что это «не совсем» ад.

— Ты еще не знаешь Джека, — ухмыльнулся незнакомец. — Он — непревзойденный мастер

красноречия.

— Я не все понял из того, что он говорил, но получил некоторое представление о том, чем

отличается реальность от истины.

— Хмм, — протянул собеседник, но ничего больше не сказал, словно не желая прерывать

поток мыслей Тони. Они постояли молча некоторое время, взирая на окружающее по-разному

— один с пониманием и сочувствием, другой с некоторой неловкостью и даже смятением.

— Когда ты говоришь о жилье, ты имеешь в виду этот старый полуразвалившийся дом прилегающий участок тоже?

— Жилье включает в себя все — то, что ты видел вчера, и даже больше; то, что находится этой огороженной территории, и то, что вне ее, — одним словом, все. Но здесь, — он обвел

рукой пространство внутри ограды, — здесь центр жилья, его сердце. То, что происходит здесь,

влияет на все остальное.

— А кто всем этим владеет?

— Никто. С самого начала было решено, что это место не будет ничьим «владением»Последнее слово незнакомец произнес с омерзением. — Оно должно быть свободным,

открытым, ничем не ограниченным, никому не принадлежащим.

Повисло молчание. Тони подыскивал подходящие слова, чтобы задать следующий вопрос.

— Хорошо, а кто тогда здесь живет?

Губы незнакомца тронула улыбка.

— Я! — ответил он.

— Ты живешь здесь? — переспросил Тони, хотя и так было понятно, что живет. Незнакомец

был довольно сложной проекцией подсознания Тони и каким-то образом взаимодействовал ним. К тому же в действительности никто не стал бы жить здесь, в таком запустении одиночестве.

— Разумеется.

— И тебе нравится жить одному?

— Не знаю. Никогда не пробовал.

В Тони разгоралось любопытство.

— Что ты имеешь в виду? Здесь ведь больше никого не видно. А-а, ты о Джеке? Или, может

быть, здесь есть еще люди вроде него? Познакомишь меня?

— Других таких, как Джек, больше не существует. Что же до прочих, то всему свое время. Человек помолчал. — Нам спешить некуда.

Опять наступило молчание. Оно длилось так долго, что Тони уже начал ощущать неловкость.

Он пытался вызвать в памяти какой-нибудь образ или впечатление, которое придало бы смысл

происходящему, но не мог вспомнить ничего. Ни подходящих картинок, ни мыслей, ни даже

фантазий. А вдруг это просто проекция, порожденная его одурманенным лекарствами,

погруженным в кому мозгом? Кто знает…

— И давно ты здесь живешь?

— Сорок с чем-то лет, не помню точно. Целую жизнь, можно сказать.

— Да, это не шутка, — откликнулся Тони, покачав головой. Прозвучала эта фраза довольно

неискренне, с оттенком превосходства. Надо совсем уж рехнуться, чтобы прожить сорок лет таком диком месте. Сам он рехнулся бы за сорок часов, а не то что за сорок лет.

Надеясь__________, что незнакомец не прочел его мыслей, Тони искоса взглянул на него. Но тот либо

действительно ничего не заметил, либо просто не придал значения. Тони уже проникся

симпатией к этому человеку. Казалось, он из тех редких счастливчиков, которых не мучают

конфликты ни с окружающим миром, ни с самим собой. Непохоже было, чтобы он преследовал

какие-то корыстные цели, искал преимуществ, хитрил, как большинство знакомых Тони.

Наверное, можно сказать, что одн оволен жизнью ,— но опять же, какой человек в здравом уме

будет доволен, живя здесь в одиночестве? Для Тодноив ольство и скук абыли синонимами.

Возможно, этот тип просто невежествен и необразован, никуда не ездил и не знает, что где-бывает лучше. Тем не менее он был проекцией подсознания Тони, а следовательно, должен что-то означать.

— Так скажи мне, если можно, кто ты такой? — задал Тони вполне естественный вопрос.

Незнакомец медленно повернулся к нему лицом и посмотрел на него удивительно

проницательными глазами.

— Тони, я тот, о ком твоя мать говорила, что он никогда не покинет тебя.

Тони потребовалась всего лишь секунда, чтобы осознать смысл сказанного. Он невольно

отступил на шаг.

— Иисус?! Ты? Ты Иисус?

Незнакомец ничего не ответил, по-прежнему глядя на Тони, и тот опустил глаза, чтобы

собраться с мыслями. Он понял, что это правда. Конечно, это Иисус! Он же написал его имя листке. Кого еще он мог вызвать в своем воображении, находясь в коматозном состоянии, не Иисуса, архетип всех архетипов, угнездившийся в одном из самых дальних уголков нейронной

сети? И вот Иисус стоял перед Тони, нейронная проекция, не существующая в действительности

и не имеющая реальной сущности.

Тони поднял голову, и тут незнакомец вдруг ударил его ладонью по щеке — довольно

чувствительно, но не настолько сильно, чтобы оставить след. Тони был ошарашен, в вспыхнул гнев.

— Это просто чтобы ты осознал, насколько активно твое воображение, — рассмеялся

незнакомец. В глазах у него светилась доброта. — Удивительно, какую оплеуху может закатить

проекция, не существующая в действительности и не имеющая реальной сущности, правда?

Пожалуй, в присутствии третьего лица Тони испытывал бы более сильное замешательство гнев. В данной же ситуации он был скорее сбит с толку и удивлен.

— Отличное доказательство! — хмыкнул он. — Настоящий Иисус никогда не ударил человека.

— Откуда ты знаешь? Из личного опыта? — Человек, называвший себя Иисусом, ухмылялся с

явным удовольствием. — Заметь, Тони, это ты убедил себя, что я — порождение твоего

бессознательного, одурманенного психотропными средствами. Отсюда и возникает дилемма:

либо я тот, за кого себя выдаю, либо ты в глубине души веришь в Иисуса, который способен

ударить человека. Выбирай, что тебе больше нравится.

Этот якобы Иисус стоял, сложив руки на груди, и наблюдал, как Тони пытается разрешить

парадокс. Наконец Тони ответил:

— Полагаю, что я действительно верю в Иисуса, способного ударить меня.

— Ага! — засмеялся Иисус и приобнял Тони за плечи. — Молодец. Значит, мертвмыоег ут

истекать кровью! Ты по крайней мере стараешься быть последовательным в своих

умозаключениях, даже если они неистинны и затрудняют тебе жизнь. Позиция, конечно,

неудобная, но понятная.

Тони пожал плечами и рассмеялся. Фраза насчет мертвых, истекающих кровью, немало

озадачила его. Не сговариваясь, будто одинаково зная, куда им надо, Тони с Иисусом спустились

по ступенькам и направились вверх по склону холма к перелеску. Снизу казалось, что деревья

растут в самой высокой точке всей огороженной территории, вплотную к серой каменной стене,

неподалеку от того места, где Тони встретился с Джеком. Вероятно, оттуда можно было

разглядеть не только все пространство внутри стен, но и то, что находилось за их пределами, долине. По пути Тони продолжал расспрашивать Иисуса. Как бизнесмен, он был решительно

озадачен.

— Ты прожил здесь сорок с лишним лет, а место такое неприглядное и запущенное. Не хочу

тебя обижать, но почему ты так мало успел сделать за это время? — Тони постарался, чтобы слова не прозвучали как упрек, однако Иисус воспринял их именно так.

— Возможно, ты прав. Наверное, я не очень хороший хозяин. Сейчас это лишь жалкая былого величия. Когда-то здесь был великолепный дикий сад, прекрасный, открытый,

свободный.

— Я не хотел упрекать тебя… — начал было Тони, но Иисус только отмахнулся улыбкой. — Просто это не очень-то похоже на сад… — объяснил Тони.

— Ну да, есть над чем поработать, — вздохнул Иисус, покорно констатируя факт.

— Похоже, восстанавливать его — сизифов труд, — добавил Тони, желая смягчить свою

прямоту. Почему-то в любой беседе ему всегда нужно было чувствовать свое превосходство.

— Да, наверное, времени потребуется много, но что я теряю? — последовал невозмутимый

ответ.

— Не хочу показаться невежливым, но не кажется ли тебе, что давно пора уже за это взяться?

Тут многое можно сделать: очистить землю от сорняков, разрыхлить ее, удобрить, выращивать

растения. Думаю, тут есть потенциал. Достаточно пригласить несколько специалистов оборудованием — возможно, даже с парой бульдозеров. Это сильно ускорит дело. Я заметил,

что кое-где стены начинают проседать и осыпаться. Почему бы не нанять архитектора,

инженера и каменщиков? Они справятся месяцев за шесть. Заодно можно снести старый дом построить новый.

— Тони, это живая земля, а не стройплощадка. Она настоящая, она дышит; это не фабричный

продукт, который можно произвести по своему усмотрению. Когда вмешиваешься со всякой

техникой в природный процесс, когда пытаешься сократить сроки естественного роста добиваешься преждевременного понимания или созревания, то получаешь вот это. — Он обвел

рукой окружающую территорию.

Тони не был уверен, употребляет ли Иисус местоимение «ты» как неопределенно-личное

или как собственно личное, относящееся непосредственно к собеседнику. Он почел за лучшее

промолчать.

— Мы можем двигаться только в том направлении и с той скоростью, какие установила сама

земля, — продолжал Иисус. — Нужно относиться к земле со смиренным почтением и дать возможность делать то, что ей по сердцу. Из уважения к ней мы должны, оставаясь

приверженцами истинного, не колеблясь подчиниться ее представлениям о «реальности», чего

бы нам это ни стоило. Поступать с землей иначе — значит занять позицию агрессоров,

пользователей-разрушителей. И не будет никакой надежды на ее восстановление.

— Сэр, — произнес Тони в некотором замешательстве оттого, что не до конца понимает

собеседника, — вы говорите метафорами, которые в переводе на нормальный язык не всегда

понятны. Вы отзываетесь об этой земле так, словно это живой человек, которого вы знаете любите. Но это ведь просто почва и камни, холмы, дикие цветы, сорняки, вода и прочее.

— Вот-вот, — сказал Иисус, положив руку Тони на плечо и слегка сжав его, — потому ты не можешь понять то, что я говорю. Я не употребил ни одной метафоры, зато сам ты только и говоришь. Ты так свыкся с привычными тебе метафорами и так в них уверовал, что не видишь

истины.

Тони остановился, театральным жестом воздел руки, словно желая обнять все пространство

перед собой, и заявил:

— Но это же просто пыль, грязь! Это не живой человек, а прах.

— Ну вот, Тони, ты сам сказал: прах к праху. Грязь.

Вот оно, недостающее звено! Однако сама эта мысль казалась абсурдной и потрясала

воображение. Посмотрев опять в глаза Иисуса, Тони со страхом выдавил из себя:

— Ты хочешь сказать, что все здесь — не только внутри этих стен, но и за их пределами живое существо?!

Взгляд Иисуса был тверд.

— Я хочу сказать тебе даже больше, Тони. Я хочу сказать, что это живое существо — ты!

— Я?! Нет, это совсем уже невероятно. Этого не может быть!

Тони чувствовал себя так, словно какой-то невидимый кулак сразил его одним ударом солнечное сплетение. Он повернулся и сделал несколько шагов, пошатываясь и озираясь. В миг его восприятие изменилось, он увидел все окружающее до того ясно, что ему стало страшно.

Он уже вынес приговор этому месту, судя о нем отстраненно и свысока, объявил заброшенным и погибшим, просто помойкой, восстанавливать которую не стоит труда. Такова

была его собственная оценка. Выражая ее, он старался быть вежливым и не слишком

категоричным, но лишь внешне. На самом деле, будь его воля, Тони снес бы все, что тут жило росло, землю бы закатал асфальтом и возвел бы на ней небоскребы из бетона и стали. Все вокруг

казалось уродливым, бесполезным и не заслуживало ничего, кроме полного уничтожения.

Тони упал на колени и закрыл глаза руками, словно желая подыскать новую ложь, которая

заполнила бы пустоту, оставшуюся после гибели старой, уцепиться за новую иллюзию, которая

дала бы ему убежище, защитила его и утешила. Но что понято, то понято. Решив быть честным,

Тони отнял руки от лица; мысли его прояснились, и противостоять этому было нельзя. осмотрелся — на этот раз с большим вниманием. Но ничто из увиденного ему не понравилось,

не вызвало в душе отклика. Это было загаженное никчемное место, настоящая помойка,

досадное пятно на лике земли, в остальном вполне симпатичной. Если все это действительно

отражение его самого, его сердца, то… Тони был, мягко говоря, сильно разочарован, а говоря

откровенно, готов был возненавидеть себя.

Слезы — проявление слабости, и Тони их презирал. Он еще в детстве поклялся никогда плакать. Но тут он не смог сдержаться. Он не просто заплакал, а зарыдал. Дамба, которая

строилась годами, рухнула, и он оказался бессилен перед бурей нахлынувших на него чувств. спрашивал себя, они ли сотрясают все его тело, или это земля под ним содрогается.

— Не может быть, — всхлипывал он, стараясь не глядеть на Иисуса, — этого просто может быть. — Затем откуда-то из глубины его существа вырвался крик: — Я не хочу, чтобы было правдой! Пожалуйста, скажи мне, что это неправда! — умолял он. — Неужели это все, я собой представляю, — слабый, жалкий, никчемный человечишка? К этому сводится вся жизнь? Неужели я так уродлив и гадок? Пожалуйста, ну скажи, что это не так.

Волны жалости и отвращения к самому себе захлестывали его одна за другой; душа, казалось,

готова была разорваться по швам. Очередная мощная волна опрокинула Тони на землю. опустился рядом с ним на колени и обнял его сильно и нежно, смягчая невыносимую боль чувство утраты. Похоже, только благодаря этим объятиям Тони не развалился на части.

Он боялся, как бы обрушившийся на него ураган переживаний не разрушил его рассудок; что он считал до сих пор настоящим и правильным, обращалось в пыль и прах. Но затем, словно

луч света, пробившийся между туч, явилась спасительная мысль: что если он, напротив, как сейчас обрел и свой разум, и сердце, и душу? Тони рыдал, закрыв глаза, не желая видеть

позорное зрелище собственной никчемности.

Всепонимающий Иисус уткнул его заплаканное лицо мокрым носом себе в плечо. Но стоило

одной волне схлынуть, как новая с силой подхватывала Тони, и порой ему казалось, что удары вот-вот вывернут его наизнанку. Годами сдерживаемые чувства, вырвавшись на свободу,

обрели голос и стремились выразить себя.

Но постепенно их напор ослаб, а потом и вовсе затих, и лишь отдельные короткие спазмы

еще сотрясали Тони. И все это время его держал, не разжимая объятий, Иисус. Наконец, когда

воцарилось спокойствие, он заговорил.

И уцелел один

Боль напоминает нам, что мы живы,

а любовь напоминает, зачем мы живем.

Тристан Овайн Хьюз[14]

— Послушай меня, Тони. — Иисус снова погладил его по голове, как ребенка, как сына. Душа каждого человека — это целая вселенная. Твои родители создали с помощью Бога новую

душу, которая будет существовать вечно. Они оба участвовали в этом, обеспечивая генетический

материал и все прочее, чтобы создать поразительное творение, хотя и небезупречное. приняли из их рук то, что они принесли нам, и, в соответствии с особенностями их жизни и

эпохи, добавили то единственное, что мы могли им дать, — жизнь. И вот ты был зачат — живое

чудо, ворвавшееся __________в жизнь, вселенная среди множества вселенных, не изолированная, не сама себе, а связанная с другими и предназначенная существовать в сообществе, с другими и с Богом.

— Ха! Это я-то живое чудо? — хмыкнул Тони, уставший бороться со слезами. Он думал, уже выплакал их все и запас истощился, но оказалось, кое-что еще оставалось, и они опять

покатились по щекам. — Как бы не так.

— Чтобы что-то стало «не так», надо, чтобы сначала оно было «так», — возразил Иисус. Внешний образ мало о чем говорит. Внутренний мир больше внешнего, надо только уметь видеть.

— Не уверен, что хочу его видеть или знать о нем что-нибудь, — проворчал Тони. — Это

слишком больно. Я и так стыжусь того, что увидел, лучше бы мне оставаться незрячим. И к же я не верю, что все это, включая тебя, реально.

— Боль реальна и истинна, Тони. Доверься мне. Изменения, происходящие без усилий, боли

и страдания, без чувства потери, — только иллюзия. Это не настоящие изменения.

— Я не хочу меняться, — заявил Тони, снова задрожав. — Я не могу. А что касается доверия,

то это слово не из моего лексикона. Я обхожусь без него.

— Оно и понятно, — усмехнулся Иисус. — Зато в моем лексиконе оно имеется.

Тони продолжал сидеть, опустив голову на грудь, не двигаясь и не открывая глаз. чувствовал себя глупо, казался сам себе совершенно беззащитным, но не хотел ничего

предпринимать.

— Не понимаю, как быть, — признался Тони. — Знаешь, кого мне сейчас больше всего хватает? — Он открыл глаза и глубоко вздохнул. — Матери.

Иисус тут же вытащил откуда-то красный носовой платок и протянул его Тони. Тот благодарностью взял платок и высморкался.

— Тони, твоя мать была последней, кому ты доверял. Невозможно жить в одиночестве диктовать жизни свои условия. Ты был создан человеческим сообществом для того, чтобы в нем, создан по образу Бога, который никогда не существовал вне сообщества.

— Бог существовал только в сообществе?

— Да, только. Я же говорил тебе, что никогда не был один. Я ничего не делал

исключительно __________по собственной воле. Вся моя личность построена на отношениях с другими.

— Никогда не мог этого понять.

— Ничего страшного. Это надо не понять, а пережить.

Тони опять вздохнул.

— Так что же случилось со мной? Если это место — отражение моего «я», то как вышло, я превратился в безжизненную пустыню?

— Если смотреть с твоей точки зрения, то получится, что с тобой «случилась» жизнь:

повседневные большие и маленькие потери; приятие и накопление предательства и обмана;

отсутствие родителей в тот момент, когда они очень нужны; выход из строя различных систем;

решения, принятые ради самозащиты, которые помогли тебе выжить, но закрыли твою душу всего, что могло бы ее исцелить.

— А если посмотреть с твоей точки зрения?

— С моей точки зрения, это была не жизнь, а смерть, не-реальность, вовсе предназначенная для тебя. Это была не-любовь, не-свет, не-истина, не-свобода… Это смерть.

— Значит, я умираю? Вот почему все это происходит со мной?

— Сынок, ты умираешь с того момента, как был зачат. И хотя смерть — чудовищное люди приписывают ей могущество, каким она не обладает. Свет рампы отбрасывает на задник

сцены твоего бытия слишком большую тень, и в результате ты боишься даже тени смерти.

— Я не понимаю.

— Это очень серьезный разговор, и многих тем лучше сегодня не касаться. Сейчас главное,

чтобы ты понял: твой страх перед смертью обусловлен ограниченностью твоего

мировосприятия. Широчайший размах и величиже изни непрерывно поглощают и истощают

всю силу смерти, преодолевая ее. Ты считаешь смерть концом, прекращением существования

подлинных ценностей, и она становится для тебя непреодолимой стеной, неизбежным

губителем радости, любви и всех связей. Для тебя смерть — последнее слово, окончательная

разобщенность с миром. Правда же в том, что смерть — лишь тень всего этого. То, что называешь смертью, — действительно своего рода разобщенность, но совсем не такая, как представляется. Ты сосредоточился на последнем мгновении жизни и построил все свое

существование на страхе перед этим мгновением, вместо того чтобы признать, что смерть

вездесуща, она присутствует в каждом из твоих слов и жестов, решений, печалей. И она же твоем неверии, в твоей лжи, в суждениях и предрассудках, в нежелании прощать и жажде

власти, в предательстве и попытках спрятаться от жизни. А само событие смерти есть лишь одно

из проявлений ее присутствия. Ты же придал ему всеобъемлющий смысл, не сознавая, ежедневно плаваешь в океане смерти. Тони, ты не был предназначен для смерти, как и смерть не

была предназначена для этой вселенной. Момент смерти — это и обещание, крещение в океане,

который несет не гибель, а спасение. Люди переделали жизнь на свой лад и превратили ее в жизнь, а мы из уважения к ним включили ее в общую картину мира как один из фрагментов. теперь вы переживаете эту подспудную борьбу между жизнью и смертью каждодневно, пока не освобождает от этого момент смерти. При этом предполагалось, что вы будете переживать