Каким образом сообщается это знание?

Нет никакого сообщения. Например, ночью вы спите... Вы сознаете только происходящее в бодрствующем состоянии. Засыпая, вы забываете все окружающее. Поэтому вы можете рассказать только о часах бодрствования — о ситуации, сущес­твующей только до момента засыпания. Но, как правило, вы поступаете наоборот. Вы говорите: «Я лег спать в восемь часов». Это неверно. Следовало бы сказать: «До восьми часов я не спал». Вы не можете сообщать о сне, потому что когда вы спите, то кто же сообщает? Сообщение возможно с другой стороны: «Я не спал до восьми часов» или «Я знал, что до восьми часов я бодрствовал, но происходившее после мне неизвестно. Затем я знаю, что проснулся в шесть. Между восьмью и шестью часами имеется промежуток, во время которого я спал».

Это своего рода пример. Мы знаем о происходящем вплоть до шестого тела. Поднимаясь в седьмое тело и затем, вновь опускаясь в шестое, мы можем только сказать: «Ага! Я где-то был. Я пережил не-существование». Такой отчет дается только в шестом теле, многие перестают говорить, достигнув седьмого уровня. Для этого есть причина: зачем говорить о том, о чем сказать невозможно?

Жил человек по имени Витгенштейн, сделавший редкост­ные заявления. Одно из них гласило: «То, о чем невозможно говорить, не должно говориться». Многие говорили о невырази­мом, поставив нас тем самым, в крайне затруднительное поло­жение. Это стало негативными сообщениями. Это новости с предельной границы, где говорится: «До этой точки я был, но после меня не было». Этой границей является предел шестого тела.

Веды, Библия, Упанишады, Гита поднимаются до шестого тела. Седьмое является невыразимым, следовательно, о нем невозможно рассказать. На седьмом уровне не остается ни знающего, ни самого знания. Не остается даже того, кого мы принимаем как свидетеля. Говоря об этой пропасти, мы исполь­зуем язык отрицаний. Поэтому Веды и Упанишады вынуждены сказать: «Ни то, ни это. Не спрашивайте, что там есть. Мы можем рассказать только о том, чего там нет. Мы можем лишь сказать, что того, что было, нет. Там нет ни отца, ни жены, ни материи, ни переживания, ни знания. Нет и «я»: эго там нет. Нет там ни мира, ни его Создателя. Там ничего нет». Это граница шестого тела. Что же там есть? Вы молчите, потому что это невыразимо.

Поступали сообщения о Брахмане, но находящееся за Его пределами непременно выражается в негативной форме, как то, о чем говорил Будда. Будда изо всех сил пытался рассказать о седьмом уровне. Поэтому все его утверждения отрицательны, поэтому они не нашли понимания среди его земляков. Пережи­вание Брахмана, будучи позитивным, было понято и принято. Брахман считается сат-чит-анандой — истиной, осознанностью, блаженством — такое позитивное утверждение нашло понимание многих. Но Будда говорил о том, чего нет. Возможно, он единственный прилагал усилия, чтобы седьмой уровень стал познанным.

Будда не был принят в Индии, потому что он говорил о месте, лишенном корней и формы. Люди слушали и думали, что это бесполезно. «Что мы будем делать там, где ничего нет? — говорили они. — По крайней мере, покажи нам место, где мы будем». А Будда говорил: «Вас не будет». Поэтому люди этой страны покидали Будду, желая сохранить себя до последнего.

Будда и Махавира были современниками, но люди лучше понимали Махавиру, потому что он говорил о событиях вплоть до пятого уровня. Он даже не упоминал о шестом плане. Так происходило вследствие того, что Махавира обладал научным складом ума. Когда бы он ни пытался дать объяснения по поводу шестого тела, слова становились двусмысленными, расплывча­тыми, алогичными. Вплоть до пятого уровня все стабильно, обо всем можно рассказать, потому что до этого уровня мы находим сходство со знакомым нам опытом переживаний.

Предположим, где-то в океане затерялся маленький остров, на котором произрастает только один вид цветов. Жители острова никогда нигде не бывали. Но однажды пришел корабль и отвез аборигена на материк. Там он увидел множество цветов. Для него «цветок» означает определенный вид цветов, произ­раставший на его острове. Теперь, впервые в жизни, значение этого слова расширилось, он понял, что оно обозначает тысячи разных видов. Абориген увидел лилии и розы, фиалки и жасмин. Человек заволновался. Как он объяснит своим соплеменникам, что цветок означает не только тот вид, который встречается на его родине? Как он объяснит, что цветы имеют названия, ведь на его острове только один вид цветов, который вследствие своей единичности не имеет другого названия, будучи просто «цветком»? Его беспокоит, как же он сможет рассказать о гиацинтах и тюльпанах?

Возвратившись на остров, этот человек неожиданно для себя находит выход. По крайней мере, есть один цветок, от которого можно отталкиваться. При помощи этого цветка он попытается передать разнообразие форм, окрасок и запахов, чтобы передать суть его открытия. Он скажет: «Точно так, как наш цветок белый, есть цветы красные, голубые, розовые. Наш цветок маленький, но есть и большие цветы». Он сможет передать сообщение подобным образом, потому что есть хотя бы один цветок.

Но, предположим, что этот человек отправился не в другую страну, а на Луну, где вовсе нет цветов, где атмосфера столь непривычна, где все иначе. По возвращении домой, ему будет крайне трудно рассказать об увиденном, вследствие отсутствия сходных переживаний, от которых можно было бы отталкивать­ся.

Ситуация именно такова. До пятого уровня мы с легкостью находим слова объяснений, но это все равно, что рассказывать о тысячах цветов, опираясь на знание об одном. С шестого уровня язык начинает путаться. Здесь мы приходим к моменту, когда для объяснения уже не достаточно разницы между одним и тысячью. Это очень трудно. Но даже тогда при помощи отрицаний или тотальности можно передать некоторый смысл. Мы можем сказать, что там нет пределов; что там безграничное. Мы знаем, что такое границы, с помощью этого знания можно передать, что там нет границ. Несмотря на крайнюю смутность идеи, мы можем подумать, что понимаем, о чем идет речь. Но это не так.

Возникает путаница. Возникает ощущение, что мы понима­ем — там нет границ. Но что означает «там нет границ»? Наш опыт связан только с ограниченным. Островитяне могут сказать: «Да, мы поняли. Вот цветок, о котором ты говоришь». Посетив­ший другие страны воскликнет: «Нет, нет! Не этот цветок. Он не имеет никакого отношения к цветам, о которых я рассказы­вал; тех цветов вы не найдете здесь». Тогда аборигены ответят: «Почему же ты называешь их цветами, если они не таковы, как наш цветок? Только это является цветком».

Мы тоже подвластны иллюзии понимания. Когда нам гово­рят, что Бог бесконечен и безграничен, мы говорим, что понимаем. Но наш опыт связан только с ограниченным. Мы ничего не понимаем; мы знаем только слово «граница». До­бавляя приставку «без» мы чувствуем, что знаем и понимаем, что такое безграничное. Но сама попытка представить безграничное вызывает страх. Сколько бы вы ни расширяли видение, границы остаются. Вы идете дальше и дальше, но как только вы останавливаетесь, появляется граница.

Для нашего ума безграничным является то, чьи границы находятся очень далеко; они так далеко, что мы не в состоянии уловить их, но они все же существуют. И тогда мы вновь теряем. Итак, о шестом плане кое-что может быть сказано, нам даже кажется, что мы понимаем, хотя это и не так.

Что касается седьмого уровня, то здесь мы не можем даже сказать, что понимаем. О седьмом даже невозможно говорить. Если кто-то пытается, мы сразу останавливаем его: «Что за абсурд ты говоришь!» Для обозначения седьмого использовались абсурдные слова — ничего не обозначающие слова, слова, не имеющие смысла.

Возьмем для примера АУМ: это слово не имеет смысла, но мы используем его в связи с седьмым уровнем. До пятого тела мы можем говорить, но когда кто-то настаивает на разговоре о седьмом, мы отвечаем: «АУМ». Поэтому в конце Писаний стоит АУМ шатни. Знаете, что это означает? Эти слова значат, что наступил седьмой уровень; дальше говорить не о чем. Писания заканчиваются с приходом седьмого: начало седьмого означает конец Писаний. В конце Писаний мы не пишем: «Конец», мы ставим: «АУМ ШАНТИ». АУМ является символом седьмого плана, оно предназначено для обозначения невозможности даль­нейших рассуждений. Оно побуждает нас сохранять спокойствие относительно последующего.

Мы открыли абсурдное, не имеющее смысла, лишенное мотивации слово. Если бы за ним скрывался какой-нибудь мотив, оно стало бы бесполезным, потому что мы создали его для мира, где заканчиваются все мотивы. Оно безмотивно, а следовательно, не существует ни в одном другом языке мира. Проводилось множество экспериментов, но в АУМ нет никакого смысла. Христианин в конце молитвы говорит: «Аминь». Он говорит: «Достаточно! Кончено! После этого мир. Больше ни единого слова». Но это не является эквивалентом АУМ. АУМ невозможно перевести. Это символ, выбранный нами для обоз­начения седьмого.

Это слово написано на стенах храмов, как напоминание: не останавливаться на шестом уровне, потому что есть еще и седьмой. Его помещают между изображениям Кришны и Рамы, как предположение того, что оно более велико, чем они. Кришна смотрит из него — но АУМ велико, оно несравнимо огромно. Все появилось из него, все растворится в нем. Поэтому ничто в мире невозможно сравнить с АУМ. Это святая святых в том смысле, что оно является конечным, запредельным, где все теряет свою идентификацию.

Поэтому ничего не может быть рассказано о седьмом уровне сознания. Его можно описать только в терминах отрица­ния: «Это не то; оно не может быть тем», и так далее. Но и это имеет некий смысл только до шестого уровня. Поэтому многие пророки и святые хранили молчание по поводу седьмого. Пыта­ющиеся говорить создали для себя множество проблем, потому что даже во время рассказа приходилось вновь и вновь повто­рять, что оно невыразимо. Вновь и вновь они предупреждали своих слушателей: «Мы говорим об этом, но все же об этом невозможно говорить». Тогда мы оказываемся в затруднении. Зачем они говорят о том, о чем не может быть сказано? Не следует об этом рассказывать. Но святые говорили: «Седьмое определенно существует, но у нас нет слов, достойных описа­ния».

Ничто в мире не может сравниться с этим; оно невыразимо. Многое можно рассказать о нем, многое выразить, но трудность заключается в том, что нет средств для облечения этого в слова. Оно может быть познано, но не может быть выражено.

Вот почему те, кто некогда слыли великими ораторами, бывшими в состоянии дать объяснение всему существующему под солнцем, внезапно превращаются в немых, возвращаясь с седьмого уровня. Когда они внезапно замолкают, их немота содержит в себе послание: их глаза рассказывают о непроизно­симом. Например, относительно вашего вопроса: Будда объявил, что некоторые вопросы нельзя задавать. Он сказал: «Не задавайте этих вопросов. Неправильно давать ответы на них», подразумевая под этим, что некоторые вещи являются неопределимыми, следовательно, не следует обсуждать их. Само обсуждение стало бы неверным.

Лао-цзы сказал: «Пожалуйста, не просите меня писать, потому что все написанное становится ложью. Мне никогда не удавалось передать то, что я хотел передать; я могу записать только то, что не хочу сообщать. Но какая в этом польза?» Поэтому почти до самого конца он ничего не писал. Под натиском своих сограждан Лао-цзы написал маленький буклет. Самое первое предложение гласило: «Истина выраженная есть ложь». Но это истина седьмого уровня. На шестом уровне она становится не ложью, а неопределенной двусмысленностью. На пятом уровне высказанная истина несомненна. На седьмом же уровне невозможно только ее выражение. Как же может сущес­твовать язык и речь там, где нас больше нет? Они исчезают вместе с нами.