Идейно-нсихологический базис тендерной асимметрии в обычно-правовой системе

Важно отметить, что сложившаяся в традиционном обществе тендерная асимметрия воспринималась носителями обычно-правовой культуры, включая женщин, как справедливая: «Наши мужчины поступают по закону отцов! Они воины. Их дело более тяжелое, чем наше. Плох тот воин, который доит коров, печет хлеб и нянчит детей» (Карпов 2006: 200). Как правило, подчеркивая суровое (даже жестокое) обращение с женщинами, исследователи отмечают, что мужчины относились к ним как к своим «вещам». Однако следует помнить, что архаическое мышление, на базе которого формировались обычно-правовые культуры, считало вещи, включая животных, одушевленными субстанциями. Именно поэтому они (вещи и животные) в тамошней юридической практике могли подвергаться различным наказаниям. При таком восприятии мира женщины считались большой ценностью. У скотоводов, например, их ценили также высоко, как скот (Брайант), который выступал не только в качестве всеобщего эквивалента (денег), но и являлся прежде всего сакральной ценностью: забой осуществлялся лишь в крайних случаях, осо-1>я в стаде носили человеческие имена, ассоциировались в сознании дю-

\259\

дей с предками (Almagor 1977: 138).). В общем, далеко не все мужчины имели в глазах социума ценное! ь, равную скоту.

Более того, национальный герой Мали Супдьята Кейта (1210-1250), обладавший многими, как утверждается, сверхъестественными способностями, унаследовал их от своей матери, которая согласно легенде была полуженщиной-пол убуи волом. А в хвалебных именах, которые он носил и которые легитимировали его право на трон, отражалась прежде всего его причастность к скоту: «сын женщины-буй вол а», «буйвол», «ребенок-буйвол» (Ксенофонтова 2006).

Если для обычно-правовой ментальное™ все было одушевлено, то с появлением монотеистического сознания, которое "делегировало» сверхъестественное Богу, встал вопрос о новой классификации окружающего мира. В частности, задумались, имеет ли женщина «душу» или принадлежит к миру животных. Например, это обсуждалось христианами в 585 году на церковном соборе галльских епископов в Месоне. Пришли к заключению, что если она животное, то, не имея бессмертной души, должна быть лишена вечного блаженства. Взгляд на жену как животное фиксируется у европейцев вплоть до XIX века. Так, «в 1839 году один житель Манчестера воспользовался своим законным правом и вывел жену в ошейнике на рынок для продажи. Такой же случай примерно в то же время произошел в Галифаксе» (Брайант 1953: 274).

Архаическая же ментальность рассматривала женщину (жену) в гесном единстве с мужчиной (мужем) или, точнее, как одну из его ипостасей. Согласно древним источникам и фольклорному материалу, подобная мысль о неделимости мужского и женского начал, о первоначальной андрогинносги (целостности) человеческого существа присутствует во многих космогонических мифах древней Греции, Азии: Гермафродит (Греция), Адити и Праджапати (Индия), Ра (древний Египет)- Подобные перволюди-божества обнаруживаются в африканском фольклоре: Одудува (йоруба), Номмо (догон), Фаро (пемба), Маву-Лиза (фон). Богу Яхве поклонялись и в женском обличье, а образы, рисующие материнские и женские черты этого бога, встречаются в Ветхом Завете (Ксенофонтова 2006).

В русском фольклоре также отражается нерасчлененность мужского и женского: «Муж да жена— одна душа»; «Муж да жена— одна сатана»; «Промеж мужа и жены нитки не продернешь»; «Жена мужем красна; жена по мужу честна». (Желобовский 1892: 2-31). Поэтому жены в социальном плане воспринимались в качестве продолжения мужа. По представлениям китайцев, на них падала «тень» супруга (Тюгашев 2006). В африканских культурах женщина зачастую вообще не имела имени, ее звали именем мужчины, с которым она на тот момент ассоциировалась: «Девушку до брака зовут ее детским именем. После брака отец и мать ее мужа называет ее по имени ее отца, а не ее собственным именем. Ее муж, его женатые бра-

\260\

тья и их жены и все окружающие взрослые люди также называют ее по имени отца» (Ьрайант 1953: 141).

Исходя из своего положения «частицы» мужа, жена нередко пользовалась его привилегиями. Например, при дворе эфиопского императора на рубеже XIX-XX веков императрица и придворные дамы имели собственные печати, являвшиеся важным символом власти (Чернецов 2001: 86-87). Соответственно муж нес ответственность за поведение супруги. Он, в частности, был вправе возбуждать иск и выступать защитником жены в любой тяжбе, где стороной являлась жена, совершать законные акты от имени своей жены. С мужа же мог быть взыскан штраф за поведение супруги. Но и мужья во многом зависели от жен. Но ее поведению судили о нем самом. У кавказцев, например: «Худа ли, хороша ли эта заслуженная ею репутация, тень ее... неминуемо... падает также и на мужа» (Карпов 2006: 398-414).

В современной повседневности также обнаруживаются модели поведения, свидетельствующие о том, что женщины ощущают себя в тесной связи с мужчиной, с которым они себя ассоциируют. Однокашник в студенческие годы, возвратившись с каникул, рассказывал об эпизоде, зафиксированном им на базаре одного провинциального городка. Подвыпившие торговки ожесточенно скандалили из-за места за прилавком, на которое обе претендовали. Одна из них, обосновывая свои преимущества, кричала: «Кто ты такая! А меня полковники е...и!» Иными словами, даже соприкоснувшись близко с высокостатусным мужчиной, женщина ощущала повышение своего статуса и ((превосходство» над товарками,

Жены, любовницы «начальника», работая с ним в одном трудовом коллективе, тоже ощущают свой «статус». Сослуживцы в общении с ними зачастую принимают паттерны лояльности. «Она ведет себя как директор» — часто слышалось в кулуарах от коллег в связи с поведением любовницы первого лица научно-исследовательского института. Порой среди женщин разворачивается нешуточная борьба за «доступ к телу». В том же НИИ до сих пор живет история о драке, имевшей место между любовницей директора и молодой претенденткой на ее место в конце 60-х годов прошлого века. Последняя получила серьезное увечье, что стало известно партийным руководителям района. В результате директор был срочно отправлен на пенсию.

Из представлений о неразделен ноет и супругов вытекала и широко распространенная традиция умерщвления жены в случае смерти мужа. В Африке жены вождя следовали за ним в могилу, их убивали во время ритуала погребения (Брайант 1953: 320). О существовании подобной традиции у «варваров» пишет и Геродот в своей «Истории». Причем, по его слонам, жены чрезвычайно гордились этим, а окружающие им завидовали. У индусов брахманы полагали, что жена может очистить мужа от земных грехов, если заживо сгорит вместе с его трупом. После этого им обоим суждено счастливо прожить на небесах еще 35 миллионов лет. В китайской культуре вдове как «тени» мужа после его смерти предписывалось совершить самоубийство, чтобы соединиться с ним в загробном мире. Вдова оповещала о своем решении родственников и близких знакомых и приглашала их на церемонию. Если помолвка состоялась в детстве, а будущий муж умирал до свадьбы, девушку венчали с поминальной дощечкой умер-

\261\

шего жениха. Она становилась вдовой в самый момент своего венчания и не могла выйти вторично замуж (Тюгашец 2006).

Восприятие женщины как интегральной части мужчины обусловило суровое отношение обычно-правовой системы к прелюбодеянию женщин, о чем выше уже говорилось. Это иногда касалось и мужчин, склонивших их к этому. У правителей Восюка их гаремы тщательно охранялись, и «всякий, кто осмеливался войти сюда, был обречен на смерть. Всех девушек короля опасались, и если кто-нибудь неожиданно встречал их на дороге, -то старался обойти их» (Брайант 1953: 291-292). Прелюбодей, как предполагалось, наносил серьезный ущерб ее мужчине, святой обязанностью которого было смыть позор.

С другой стороны, эти же представления о неразрывном единстве мужчины и женщины породили укоренившуюся в человеческой культуре традицию через обмен женщинами устанавливать как политические, так и дружеские узы. У народов Севера фиксировался феномен «товарищества по жене»: «товарищ» брал себе жену другого, жил с ней некоторое время и затем возвращал мужу; холостые и вдовые также могли вступать в отношения товарищества с женатым человеком, особенно если они жили в одном и том же стойбище (Тюгашев 2006). Кроме того, женщины служили средством для достижения политических союзов, вступая в брак по воле своих высокопоставленных отцов (вождей, монархов) с правителями племен или государств. Известно, например, что «Борис Годунов заключал браки по своему усмотрению, соединяя узами родства со своим домом важнейших из тех, кем надеялся воспользоваться... и в городе Москве осталось лишь пять или шесть домов, с которыми он не породнился» (Ключевский 1904: 2S8-259). Вероятно, учитывая свое не вполне легитимное право на трон, царь использовал обычно-правовые практики, укрепляя союз с могущественными родами столицы.

Гсндсрная асимметрия и культ предков

Как уже говорилось в предыдущей главе, культ предков формируется на ранних ступенях социальности, а идеи, связанные с ним, фиксируются в сознании современных людей (Бочаров 20066: 360-376). Предки первоначально — это умершие родственники мужского пола, которые, перейдя в данный статус (предка), обретают сверхъестественные возможности по определению судьбы своих потомков. В матрилинейных обществах нередко происхождение прослеживается от некой реальной или легендарной женщины, хотя почитаются могилы мужчин, ее родственников: отца, дяди или брата. Потомкам же необходимо поддерживать хорошие отношения со своими предками, чтобы обеспечить их расположение к себе, без которого благополучное сосуществование в этом мире представлялось немыслимым. Это осуществлялось посредством поминальных обрядов, руководил которыми ближайший родственник усопшего но муж-

\262\

ской или по женской линии. Он, таким образом, не только нес ответственность за благополучие живых потомков, но, выполняя правильно и вовремя соответствующий обряд, гарантировал усопшему предку комфортное пребывание в другом мире: «Человек мог быть прощен за пренебрежение всеми общественными обязанностями, но он осуждался на вечные времена, если упускал исполнение погребального шествия по своим родителям и не приносил им должных жертв. Эти представления включались в древнейшие юридические своды. В них с мельчайшими подробностями излагались правила принесения жертв предкам» (Ковалевский 18866: 42-43).

Индусы несли огромные расходы на поминальные обряды. Уклониться от них значило бы навлечь на себя гнев мстительного покойника, который может отомстить за себя, насылая на живых всякого рода болезни и страдания. Часто эти обряды вели к полному разорению семьи. Китаец употреблял «все свои старания к тому, чтобы одержать верх на конкурсе, которого придерживались на государственных экзаменах, в надежде, что последствием этого успеха будет значительное улучшение участи его отца и деда» (Ковалевский 18866: 46-47). Вот почем)' у многих народов рождение мальчиков очень радостное событие, так как только мужской потомок имел право выполнять данный обряд.

У древних римлян покойник, не оставивший после себя сына, не получает приношений и обречен поэтому на постоянное голодание. Существовало даже предположение, будто маны в месте своего пребывания часто высказывают следующее пожелание: «Пусть родятся чередой из нашего поколения сыновья, которые во все времена будут совершать нам приношения из риса, вареного в молоке, меда и растопленного масла!» (Фюстель де Куланж 1906: 31-33). В Китае вообще, кто не имел сына — считался бездетным, даже если он имел десять дочерей (Тюгашев 2006). Законы Many называют старшего сына «тем, который рожден для выполнения долга». Эти законы говорили: «Им (сыном) отец уплачивает долг манам своих предков и обеспечивает самому себе бессмертие». В Древней Греции Эсхил называл сына спасителем очага отцов (Фюстель де Куланж 1906: 50).

При этом сын, которому предстояло продолжать культ, должен был быть рожден в браке. Незаконнорожденный, побочный сын не мог исполнять той роли, которая возлагалась данными религиозными представлениями. Узы крови сами по себе еще не составляли семьи — для этого нужны были еще узы культа. Поэтому и сын, рожденный от женщины, не при соединен ной к культу мужа обрядами брака, не мог и сам участвовать в кулме. Он не имел права совершать могильные приношения и не мог быть продолжателем семьи. Дочь же не могла быть продолжательницею кулыа по той причине, что в день своего замужества она переходила в другую семью, начинала исповедовать культ рода своего мужа (Фюстель де Куланж 1906: 49-50).

\263\

Культ предков решающим образом повлиял на представления людей, связанные с собственностью па землю. Реальными собственниками повсеместно считались именно предки, а их живые мужские потомки осуществляли лишь право пользования, В вождествах Африки собственником земли считались предки вождя, коюрый распоряжался ею в соответствии, как считалось, с их волей. Поэтому он мог наделять землей своих соплеменников, но не имел права продать. Аналогичные представления характерны для русских и народов Кавказа (Бочаров 2004: 173-199). В праве Древнего Рима мы находим уже письменное закрепление норм, свойственных обычно-правовой системе. Здесь «человек, похоронивший своего отца на своем моле, твердо верил, что дух умершего навсегда овладел этим полем и требовал здесь себе печного культа от потомства, из чего следовало, ч го поле — владение умершего и место жертвоприношений — становилось неотчуждаемой собственностью семьи». Сын, наследуя статус, становился главным распорядителем земли. Подобные представления обнаруживаются в индийских Ведах и древнегреческом праве (Фюстель де Куланж 1906: 36. 40).

Исходя из данных идеологических представлений, наследование должности и собственности старшим мужским родственником было не только правом, но и обязанностью. Отказаться было невозможно. Это также нашло отражение в праве Древних, где «отречение от наследства или принятие его с ответственностью, не превышающей его стоимости, не допускалось для сына по греческому праву и римскому праву. Дочь не наследовала отцу, так как не могла исполнять даже первейшей Обязанности наследника — совершать могильные приношения предкам, потому что она приносила жертвы предкам своего мужа» (Фюстель де Куланж 1906; 74-76).

Более того, обычно-правовые представления, связанные с культом предков, успешно конкурировали в римском праве с нормами, утверждавшими частную собственность и наследование по завещанию: «Насле-дователь продолжал жить в своем наследнике или в группе сонаследников... и если кто-нибудь в своих завещаниях хотя бы внешним образом нарушил принцип, соединявший его настоящее и его посмертное юридическое существование, закон отвергал неправильный акт и отдавал имущество родственникам по крови, которых правоспособность к выполнению условий наследства признавалась за ними самим законом, а не каким-либо документом, который мог быть ошибочно составлен... теория тождественности между умершим лицом и его наследниками несравнимо древнее, чем какая бы то ни была форма завещания или какая-либо ступень развития законов о завещании» (Мэн 1873; 149).

Европейцы на своих колониальных территориях в целях повышения эффективности управления вынуждены были включать обычно-правовые нормы во вводимые ими юридические кодексы. В Индии, например, английский судья, решая спорные вопросы, связанные с насле-

\264\

дованием имущества у индусов, "Тщательно взвешивал точную сумму духовных благ, полученных покойником от жертвоприношений его прямого или бокового потомка... размер iex благодеяний, которые нисходят на родича, приносящего "священную воду и священный пирог"» (Ковалевский 1886а:42).