Дальнейшее получение парафиновых форм с материализованных органов 19 страница

I. Самоличность отшедшего, доказанная сообщениями на его родном языке, медиуму не известном.
Я уже сказал в рубрике VI главы III, специально посвященной явлениям этого рода, что я смотрю на них как на абсолютное доказательство влияния, идущего из источника, вне медиума находящегося, и представил к тому основания. Совершенно понятно, что подобное внемедиумическое влияние не может быть ничем иным, как влиянием, исходящим от человеческого существа живого или мертвого. В отдел анимизма я представил случай, где умирающая в Германии мать говорила по-немецки с своей дочерью в Америке, через американского медиума, не знающего по-немецки. Если б эта самая мать явилась к своей дочери тем же путем и способом столь же убедительным, но только после своей смерти, - разговаривая с ней, как при жизни, упоминая о подробностях и частностях, ведомых только ее дочери - то тут представились бы те же достаточные основания для признания ее самоличности. В упомянутой рубрике есть несколько фактов подобного рода, и между ними первое место принадлежит случаю, рассказанному судьей Эдмондсом: он наблюдал его сам над своей дочерью Лаурой, беседовавшей по-гречески с греком г. Эвапгелидесом, который из всего сказанного ему невидимым собеседником устами мисс Эдмондс не мог не признать в нем своего старого друга, умершего за несколько лет перед тем в своем отечестве в Греции, именно брата греческого патриота Марко Боцарриса. Эти разговоры повторялись несколько раз и длились по нескольку часов, в продолжение которых Эвангелидес самым тщательным образом пытал своего невидимого собеседника «относительно разных домашних и политических дел». Особенное значение придает этому случаю то обстоятельство, что этот самый собеседник при первом же их разговоре сообщил г. Эвангелидесу «о смерти одного из его сыновей, которого он при отъезде своем из Греции в Америку оставил живым и здоровым» (см. подробности выше). Я не нахожу никакого разумно мыслимого способа объяснить этот факт иначе, как спиритической гипотезой; ясновидение не объясняет греческого языка, а греческий язык не объясняет ясновидения; а анимическая гипотеза сводится здесь к абсурду.
Подобный же случай мы имеем в рубрике VIII, с. , где миссис X. из Пейслея в Шотландии заявила о своей смерти па шотландском наречии устами мисс Сконгаль, не знавшей этого наречия. Внук миссис X., к которому обращено было сообщение, также задал ей всякого рода вопросы, чтоб убедиться в ее самоличности, и ответы ее все па том же наречии были вполне удовлетворительны. См. подробности там же.
Основываясь на этих фактах, мы имеем полное право заключить, что и другие случаи «речи на неизвестном медиуму языке», упомянутые в рубрике VI главы III, суть не только случаи внемедиумического явления, но и спиритические, ибо нет никакого достаточного основания приписать их причинам анимическим; главное условие для подобного объяснения - отношение между этой причиной и ее последствием, т.е. какое-либо отношение между живущими - известными и неизвестными, видимыми и невидимыми - совершенно отсутствует. Можно возразить, что нет также основания утверждать существование отношения между живущим и неизвестным отшедшим. Это правда. Но когда нам даны предшествующие факты, то разумно предположить, что отшедший располагает несравненно более легкими средствами для установления подобного отношения, чем мог бы то сделать живущий, - причем целью является желание доказать факт своего посмертного существования.
Между фактами этой рубрики еще более доказательными являются такие, когда разговор на неизвестном медиуму языке происходит в отсутствие лиц, знакомых с этим языком, и когда для объяснения сказанного приходилось приглашать других лиц, его знающих. Вполне удовлетворительный факт такого рода был упомянут мною в той же рубрике VI, а недавно я напал на другой еще более замечательный факт этого рода, приведенный в бостонском журнале «Facts» в февральском выпуске 1885 г. Миссис Элайза Тернер из Монпелье, в Вермонте, подробно рассказывает, как ее муж, Куртис Тернер, в 1860 году захворал. Проболев два года, он слег в постель, и доктора объявили его неизлечимым. Он и жена его были оба несколько медиумичны. Как к последнему средству, они прибегли к сеансу. М-р Тернер впал в транс, и невидимый внушитель на ломаном английском языке сказал: «Мне надо француза, чтобы с ним говорить». Далее привожу слова миссис Тернер: «Послали за д-ром Прево - французом, и муж мой разговаривал с ним точно так, как если б знал французский язык; он даже давал советы другим больным. Это удивило д-ра Прево, и он решил попытать духов. Пришедши в другой раз, он принес с собой анатомический атлас; но дух, называвший себя доктором, выдержал экзамен с честью, ибо он указывал и называл все различные мышцы и нервы по-латыни и по-французски не хуже самого д-ра Прево, получившего медицинское образование». В результате больной выздоровел в десять дней, как ему было обещано невидимым врачом. Миссис Тернер прибавляет в конце: «Мой муж не знал французского языка и не умел играть на скрипке, но под влиянием доктора Ганнибала, своего невидимого внушителя, мог и говорить по-французски и играть на скрипке». Издатель журнала «Facts» присовокупляет: «Д-р Прево на Ватербургском съезде, в штате Вермонте (в Северной Америке), происходившем в октябре 1884 года, на одном из митингов нашей редакции рассказал об этом случае согласно помещенному здесь сообщению миссис Тернер».
К этой же рубрике должны быть отнесены и те случаи, когда медиум выражается не на языке, ему неизвестном, но посредством условного, ему неизвестного алфавита, так, напр, алфавита глухонемых. Вот случай, где сообщение было сделано посредством этого алфавита, так как отшедший при жизни был глухонемой. Я заимствую его из месячного журнала, издававшегося миссис Гардинж-Бриттен в Бостоне в 1872 году под заглавием «Западная Звезда», где на с. 261-й она приводит следующий за сим рассказ г. Сторера, напечатанный первоначально в журнале «Духовная Эра»:
«В субботу 2 августа 1872 года я читал лекции в Сиракузе, в штате Нью-Йорк, и между утренней и вечерней присутствовал на сеансе в доме миссис Барс, на котором было до двадцати человек. Между ними находились две дамы и два господина, приехавшие из соседнего города, чтоб слушать мои лекции, и неожиданно явившиеся на сеанс; тут один медиум, живший в этом городе (миссис Корвин) был повергнут невидимой силой в транс и протянул руку к одному из вышеупомянутых господ. Тот встал с противоположного конца комнаты и сел возле медиума. Тогда, по-видимому, дух стал делать большие усилия, чтоб заговорить, но никак не мог овладеть органами речи медиума, так что возбудил жалость во всех присутствующих. Тут было замечено, что левая рука медиума по временам поднималась, а пальцы как-то двигались, и вскоре упомянутый господин заметил, что дух доказал ему свою самоличность и это - «надлежащим образом». Все предполагали, что это был какой-нибудь частный условный знак; ожидали дальнейшего и указывали на условия, которые могли бы облегчить проявление. В это время медиум перешел под влияние другой личности, которая спокойно заявила, что если будут сидеть смирно, то жена джентльмена, сидящего возле медиума, постарается опять сообщиться, что она была на земле глухонемою и будет сообщаться посредством алфавита глухонемых. Вследствие сего все затихли, и вскоре отшедшая жена проявилась опять и в продолжение двадцати минут разговаривала со своим мужем, причем пальцы медиума складывали ответы и фразы посредством условных знаков, известных под названием «немого алфавита».
Зрелище было в высшей степени трогательное! Муж молча сидел перед медиумом, погруженным в транс, делая жене своей вопросы посредством складывания пальцев, а жена отвечала на его мысли через чужой организм, двигая пальцы, которые никогда не были приучены к подобному способу выражения. Дух отвечал также на его мысленные вопросы, писавши ответы рукою медиума; тем и другим способом он совершенно удовлетворительно отвечал на каждый вопрос. Остается прибавить, что медиум и упомянутый джентльмен вовсе не были знакомы между собою, а медиум никогда дотоле и не видывал, каким образом разговаривают посредством алфавита глухонемых.

II. Самоличность отшедшего, доказанная сообщениями, отличающимися складом речи или особенными выражениями, ему свойственными, полученными в отсутствие лиц, его знавших.
Эта рубрика служит дополнением к предшествовавшей рубрике, случаи которой хотя и драгоценны, но очень редки и, кроме того, трудно уловимы, не оставляя объективных пребывающих доказательств - если только речь на незнакомом медиуму языке не была тут же стенографирована. Большинство сообщений получается, конечно, на языке родном или, по крайней мере, знакомом медиуму; но это, однако, не мешает тому, что иногда они представляют особенности настолько резкие, что невозможно не признать в них отпечатка личности. В рубрике IV главы III я привел выдающийся случай этого рода: роман Диккенса, не доконченный им при жизни, был закончен им по смерти рукою молодого, литературно не образованного медиума; весь роман теперь напечатан, и всякий может сам судить, насколько конец достоин начала. Не только драма романа продолжается и закончена мастерской рукой - так что самый тонкий критик не мог бы сказать, где кончается подлинник и где начинается его медиумическое продолжение, - но, кроме того, много особенностей в слоге и правописании свидетельствуют о личности автора.
Вот случай совершенно частного характера, полученный мною из первых рук. Он был передан мне моей хорошей знакомой В.Н. П-вой, которую я уже неоднократно . здесь называл. Она находилась однажды вечером у княгини С.Г. Шаховской (мачехи моего товарища по лицею, кн. Александра Шаховского). Это было в Петербурге в 1874 году. Г-жа П-ва несколько медиумична, и княгиня от времени до времени имела с ней маленькие сеансы посредством планшетки. Один ее знакомый, С.Н. Фустов (которого я тоже знаю), случайно зашел к княгине в этот вечер. Он заведовал делами грузинского князя Георгия III, с которым ни княгиня, ни г-жа П-ва не были знакомы. Зная, что эти дамы занимаются спиритизмом, ему пришло в голову спросить их, не могут ли они доставить ему случай войти в сношение с покойным отцом князя Георгия, имея предложить ему очень важный вопрос, В. П-ва взялась за планшетку, и когда отец князя назвался, то г. Ф. спросил его, что сталось с большой суммой денег, которую не нашли после его кончины? Ответ был: «Что с возу упало, то пропало, но я этому рад; Георгию вредно иметь так много казны». Это последнее выражение очень удивило всех присутствующих, которые никогда не слыхали, чтобы оно употреблялось в этом смысле; но когда г. Ф. рассказал об этом ответе кн. Георгию, тот сказал, что слово «казна» для него неудивительно, что покойный отец его, человек старинного века и большой оригинал, никогда иначе не называл деньги; говорил, напр.: «Подайте мне шкатулку с казною». Здесь следует прибавить, что не только медиум, но и никто из присутствующих, не исключая и г-на Фустова, никогда не видали покойного, проживавшего и скончавшегося в Грузии. Был еще предложен один вопрос, касавшийся домашних дел кн. Георгия, и получен на него ответ, вполне удовлетворительный, впоследствии оправдавшийся обстоятельствами; но так как эти подробности не относятся до настоящей рубрики, то я и считаю лишним здесь об этом распространяться. Что касается первого факта, то г. Фустов был так любезен, что подтвердил мне письменный рассказ г-жи П-вой своей подписью.
Иногда случается, что достаточно одного слова, чтобы установить факт самоличности для того, кто один может понять значение этого слова. Вот такой случай, столь же простой, сколь и убедительный, происшедший в отсутствие того лица, до которого относилось данное доказательство. Почтенный литератор С. Голль (S.C. Hall) рассказывает следующее: «Однажды я получил через медиума Юма сообщение от имени дочери Роберта Чэмберса, относившееся до их семейного дела, очень интимного. Когда она меня попросила передать его моему высокоуважаемому другу, я отказался от этого, если только не получу какого-нибудь несомненного доказательства, которое могло бы убедить меня, что сообщение действительно исходило от духа его дочери. Ответ был: «Скажите ему: папа, любовь моя» («pa love»). Я спросил Чэмбер-са, понимает ли он, что это значит? Он ответил, что это были последние слова, выговоренные его умиравшей дочерью в то время, как он приподнимал ее голову на подушку. Тогда я счел себя вправе передать ему поверенное мне сообщение» («Light», 1883, р. 437). По счастливой случайности этот факт подтверждается совершенно независимо свидетельством другого лица, также присутствовавшего на этом сеансе, а именно Гомфрейса, в его статье: «Experiments in spiritualism», напечатанной в том же томе «Light», p. 563.
Я не могу не упомянуть здесь, хотя бы только в виде ссылки, о сообщении, полученном судьею Эдмондсом от имени мальчика, продавца газет, через уста дочери своей, находившейся в трансе, и составляющем содержание его «Spiritual tracts» № 3. Оно было стенографировано самим Эдмондсом, и надо его прочесть, чтобы увидать, насколько оно непередаваемо характеризует уличного бесшабашного нью-йоркского мальчугана.

III. Самоличность отшедшего, медиуму не известного, доказанная сообщениями, написанными его прижизненном почерком.
Я склонен думать, что это доказательство даже берет верх над фактами первой рубрики. Как доказательство почерк столь же характеристичен, как и речь; но для цели, которую мы преследуем, язык сообщения должен быть неизвестен медиуму; сверх того, если оно не письменное, то документальное доказательство отсутствует; большею же частью эти сообщения на неизвестном медиуму языке передаются устно, живою речью, в чем, правда, и заключается их ценность. В этой же рубрике мы имеем доказательство самоличности не менее убедительное, но представляющее еще и то преимущество, что оно может быть дано на родном языке медиума; сверх того, оно является вещественным, пребывающим документом, всегда доступным для критики; и, наконец, что особенно важно, оно может быть получено и в присутствии заинтересованного лица, ибо я отрицаю, чтобы почерк отшедшего, медиуму неизвестного, благодаря только одному присутствию лица, знавшего отшедшего, мог быть воспроизведен вполне тождественно деятельностью сомнамбулического сознания медиума. Я утверждаю это по следующим причинам: во-первых, мы можем узнавать почерки знакомых нам лиц, но мы не можем воспроизводить их на память, если бы даже и хотели, и, во-вторых, если б данное сообщение воспроизводило только фразу, которая была бы у нас на уме вместе с представлением знакомого почерка, то еще можно было бы сказать, что фраза была воспроизведена механически, вместе с почерком, посредством передачи мысли. Но, как известно, сообщения имеют свое собственное содержание и свою собственную фразеологию. Я не говорю, разумеется, о нескольких отдельных словах или о подписях имен, представляющих facsimile почерка, их авторов, что всегда может дать повод к оспариванию; я говорю о сообщениях более или менее длинных или частых, полученных от того же отшедшего лица и писанных его почерком. Это доказательство, по-моему, должно быть признано совершенно убедительным, ибо почерк всегда был признаваем как неоспоримое доказательство личности - ее верным и постоянным выражением. Это фотографический портрет своего рода (см. сказанное выше о графологии и об изменениях почерка в гипнотических персонификациях. Глава III, рубрика III). А что касается возможности писать чужим почерком, то здесь должна быть прилагаема та же аргументация, как и относительно возможности говорить на языке, которого не знаешь (см. глава III, рубрика VI).
Сообщения, писанные почерком, принадлежавшим отшедшему, упоминаются тут и там в медиумической феноменологии. Но вообще они редки; подробное описание почерка отсутствует, и приходится полагаться на слова тех, к коим относятся сообщения; будучи большей частью интимного характера, они, естественно, не предаются гласности; кроме того, чтоб быть документальным доказательством тождества почерка, они должны бы были быть напечатаны вместе с facsimile почерка данного лица до и после его смерти; но очень редко заботятся о том, чтобы представить такое доказательство, которое вдобавок и обходится недешево. Тем не менее эти доказательства или необходимые подробности иногда и были представляемы, и о них-то я и буду теперь говорить.
Первое место среди сообщений этого рода принадлежит, бесспорно, тем, кои были получены банкиром Ливермором от имени его отшедшей жены Эстеллы на многочисленных его сеансах с Кэт Фокс, в течение нескольких лет подряд - с 1861 по 1866 год. Ниже, в рубрике V, читатель найдет все необходимые подробности об этих замечательных сеансах, из коих приведу здесь только относящиеся до сообщений. Их было получено до сотни, они писались на карточках, которые Ливермор помечал и приносил с собою; они все были написаны не рукою медиума (обе руки которого Ливермор держал в своих в течение всего сеанса), но непосредственно рукою самой Эстеллы, и даже иногда на глазах у Ливермора при спиритическом свете, позволявшем ему вполне узнавать не только руку, но и всю фигуру писавшей. Почерк этих сообщений - совершенный facsimile прижизненного почерка Эстеллы. В письме м-ра Ливермора к м-ру Кольману (познакомившемуся с ним в Америке) мы читаем: «Мы теперь дошли до тог_о, что письма пишутся с пометкою числа. Первое из них, помеченное: «Пятница 3 мая 1861 года», было написано очень старательно и правильно, и тождество почерка жены моей было вполне доказано сличением всех мелких деталей. Слог, почерк и характер этих писем служат для меня положительными доказательствами самоличности писавшей, если даже и не принимать во внимание полученные другие, еще более убедительные». Далее, в другом письме, м-р Ливермор говорит: «Ее самоличность установлена выше всякого сомнения. Во-первых, ее наружностью; во-вторых, ее почерком; в-третьих, умственной индивидуальностью, не говоря уже о многих других доказательствах, вполне достаточных в обыкновенных случаях, но из коих, однако, я не одним не удовольствовался, принимая их только в качестве подтверждений». М-р Ливермор, посылая м-ру Кольману некоторые из этих подлинных сообщений, приложил к ним и образцы прижизненного почерка Эстеллы для сличения; и м-р Кольман нашел посмертные сообщения совершенно сходными с земным почерком миссис Ливермор (В. Coleman. «Spiritualism in America». London, 1861, p. 30, 33, 35). Два facsimile подобных сообщений находятся в этой брошюре м-ра Кольмана, а также «Spiritual magazine» 1861 года, где статья м-ра Кольмана первоначально появилась. Имеющие у себя письма Кэт Фокс могут убедиться, что ее почерк даже нисколько не напоминает почерка сообщений Эстеллы.
Кроме этого умственного и вещественного доказательства, мы имеем еще и другое, а именно что некоторые сообщения Эстеллы писаны по-французски, па языке, совершенно неизвестном медиуму. Вот свидетельство самого м-ра Ливермора: «Карточка, которую я принес с собой, была взята из моей руки и несколько спустя возвращена мне видимым образом: на ней я нашел сообщение, превосходно написанное правильным французским языком, с чисто французскими оборотами, ни единое слово которого не было понято мисс Фокс, ибо язык этот был ей совершенно чужд» (Оуэн «Debatable land». London, 1871, p. 390). А в письме м-ра Ливерморак Кольману я нахожу следующее: «В последнее время получилось еще несколько карточек, исписанных по-французски. Моя жена отлично владела этим языком и писала и говорила на нем, тогда как для мисс Фокс и то и другое было недоступно» («Spiritualism in America», p. 34).
Итак, мы имеем здесь двойное доказательство самоличности: оно установлено не только почерком, совершенно сходным с земным почерком отшедшего, но и языком, медиуму неизвестным. Случай этот из самых драгоценных и представляет, на мой взгляд, абсолютное доказательство самоличности.
Опубликованные facsimile этого рода очень немногочисленны. Есть книга, озаглавленная «Двенадцать посланий от духа Джона Адамса к своему другу Иосии Брейгаму через Иосифа Стайльса, медиума» («Twelve messages from the spirit of John Quincy Adams to his friend Josiah Brigham through Joseph D. Stiles, medium»), напечатанная в 1859 году. К предисловию приложены facsimile почерка Адамса и его матери до и после их смерти, представляющие поразительное сходство; тут же приложен и facsimile нормального почерка медиума. Мы находим в «Спиритуалисте» (1881, т. III, с. 111) заметку об этом издании, подписанную Эмметом Кольманом, который, как известно, далеко не снисходительный критик; он приходит к следующему заключению: «Книга эта единственная в спиритической культуре и, по-моему, содержит в себе вполне решающие доказательства самоличности автора этих сообщений - внутренние и внешние доказательства одинаково вески».
В журнале «Spiritual Record» (1884, p. 554-555) нахожу facsimile сообщения, полученного доктором Никольсом от имени отшедшей дочери своей Уилли, написанного непосредственным письмом между двух грифельных досок. Оно совершенно тождественно с приложенным образцом прижизненного почерка Уилли и не имеет никакого сходства с почерком медиума Эглинтона, образчик тут же приложен. Другой facsimile сообщения от Уилли находится в том же журнале (1883, р. 131). Вот все, что я нахожу в настоящее время в своем указателе по части подобных facsimile.
С того времени, как способ непосредственного писания был упрощен и облегчен употреблением грифельных досок, это явление, окрещенное именем психографии, сделалось довольно заурядным, и случаи тождества почерков стали упоминаться гораздо чаще, только их facsimile как оправдательные документы отсутствуют. Для примера я приведу здесь случай, который содержит в себе не только доказательства внешние (почерк), но и внутренние, вполне характеристичные. Вот факт, который м-р Дж.Дж. Оуэн обнародовал в «Religio-Philosophical Journal» (от 27 июля 1884 года) и который я заимствую из «Light» (1885, р. 35) где он был воспроизведен. Я привожу его собственными словами Оуэна с некоторыми выпусками.
«Двенадцать лет тому назад в числе моих близких друзей был один известный сенатор Калифорнии, вместе с тем и собственник банкирской фирмы в Сан-Хозе. Доктор Нокс был глубокий мыслитель, завзятый материалист... Страдая медленно развивавшеюся болезнью легких, он чувствовал постепенное приближение конца своих дней и часто откровенно говорил об ожидавшем его вечном покое с его вечным забвением, но смерти он нисколько не боялся. Однажды я сказал ему: «Доктор, уговоримся: если вы там очутитесь в живых, то буде окажется возможным, вы дадите мне весть о себе в следующих кратких словах: «Я все-таки жив». Он серьезно обещал мне это... Когда он умер, я нетерпеливо желал получить от него какое-либо известие; я стал особенно желать этого, думать об этом, когда к нам однажды приехал из восточных штатов медиум для материализации, честность которого была для меня вне всякого сомнения. Этот медиум сказал мне, что через него иногда даются доказательства самоличности и, предложил мне сделать подобный опыт... Я вычистил грифельную доску и прижал ее к столешнице снизу¹.
Медиум положил одну руку на мою под столом, а другую на верхнюю сторону столешницы... Мы услыхали звук писания, и я нашел на доске следующие строки:
«Друг Дрэн, факты, которые природа являет перед нами, не терпят сопротивления, и философ, мнящий быть мудрым, часто борется с одним из них, подрывающим его излюбленные теории и затем повергающим его в целое море сомнений и колебаний. Не совсем так было со мною, ибо хотя мои убеждения относительно будущей жизни и были беспощадно опрокинуты, но я должен признаться, что мое разочарование было для меня приятно, и я рад, что могу сказать вам, друг мой: «Я все-таки жив».
Ваш по-прежнему, Уильям Нокс».

Следует заметить, что этот медиум приехал в Калифорнию только три года спустя по смерти моего друга, что он никогда его не знал и, наконец, что почерк его сообщения на доске был настолько тождествен с его земным почерком, что был признан за его собственный и в том банке, где он был председателем».
Если бы тут не было тождества почерка, то мы могли бы объяснить этот случай, как и тысячи других, передачей мыслей; но характер почерка налагает на него печать самоличности.
Из сообщений, полученных тем же способом, но в большом количестве в продолжение долгого времени и все от одной и той же личности, мне известен только замечательный случай миссис Мэри Берчет, рассказанный ею самою в «Light» (1884, р. 471 и 1886, р. 322-425). В продолжение двух лет она получила до пятидесяти сообщение почерком близкого ей друга, утраченного ею в 1883 году. На земле он так же, как и Нокс, «нисколько не верил в возможность будущей жизни»; вот почему во втором сообщении он и говорит: «Это такое же откровение для меня, как и для вас, ибо вы знаете, как сильно я противился всякой вере в возможность пакибытия». До поездки моей в Лондон в 1886 году я обратился к миссис Берчет письменно с различными вопросами, и она была так обязательна, что прислала мне следующие ответы, в коих содержатся подробности, большею частью не находящиеся в ее напечатанных статьях.

«The Hall, Bushey, Herts (England).
20 мая 1886 года.
М.г.! К сожалению, не могу исполнить вашей просьбы, послать вам образцы прижизненного и посмертного почерков моего друга, так как его письма ко мне, будучи самого интимного характера, для меня святы, и, кроме того, он неоднократно просил меня никому их не показывать... Но я с удовольствием отвечу на ваши другие вопросы. 1) Относительно почерка моего друга. Я получила до этого дня тридцать четыре письма от него через медиума Эглинтона; первые два на грифельных досках, все прочие на бумаге. Одно из них было написано на листе почтовой бумаги, которую я по углам приклеила к своей собственной грифельной доске так, чтобы ее легко можно было снять (см. «Light», 1884, р. 472). Хотя почерк первых двух или трех полученных мною писем и очень походил на почерк моего друга и хотя слог и способ выражения были совершенно его собственные, я в то же время находила в них некоторое сходство и с почерком Эрнеста, одного из руководителей медиума, что немало меня озадачивало... Это небольшое сходство постепенно исчезало, пока наконец не осталось от него ни малейшего следа, и почерк был настолько тождествен с прижизненным почерком моего друга, насколько писанное карандашом может походить на писанное пером. Друг мой был родом австриец, и почерк его, замечательно красивый и мелкий, носит на себе явную печать своего немецкого происхождения... 2) Все эти письма, за исключением одного, написаны по-английски, хотя нередко содержат немецкие цитаты. Будучи на земле, он также часто писал мне по-английски. Перед Рождеством 1884 года, к великому своему удивлению, я получила сообщение по-немецки готическим почерком, слог которого безукоризнен...²
Несколько затрудняясь чтением моего немецкого письма, так как в то время я плохо знала по-немецки, я сказала, что очень была бы рада получить несколько строчек на своем родном языке. Эглинтон любезно вызвался попробовать, а так как лист бумаги был исписан только с одной стороны, то он перевернул его на доске, которую мы держали обычным способом; после некоторого времени я опять услыхала звук писания и получила несколько слов по-английски, как обыкновенно...³
3) В его-письмах содержится достаточно указаний на его земные дела, чтобы убедить меня в его самоличности, не говоря о других доказательствах, коих было не мало. Вы быть может, читали описание замечательной материализации в сочинении Фармера «Между двух миров, очерк жизни Эглинтона» (Лондон, 1886, с. 167)? Оно было сообщено мною...⁴
В одном из его первых писем я получила, между прочим, одно поразительное доказательство: он случайно упомянул название одного местечка в Германии, и я вспомнила, он говорил мне, что был там однажды. Название это очень оригинальное, и я никогда не слыхала его ни до, ни после. Сидя однажды за медиумическим писанием - с прошедшей осени я развила в себе способность, правда, очень слабую, к автоматическому письму, - я намекнула на это обстоятельство и спросила своего друга, не может ли он написать моей рукой название страны, где находится это местечко. Я старалась быть мысленно совершенно пассивной, чтобы не повлиять на ответ, но ожидала, что напишется Австрия либо Богемия. К моему удивлению, медленно написалось название города, и только тогда я вспомнила, что в упомянутом разговоре, моем с ним, на мое замечание об оригинальности названия этого местечка он ответил, что оно находится возле города Д. Я всегда смотрела на этот случай как на весьма замечательное доказательство, хотя сам по себе он довольно ничтожен...⁵ Примите... и пр.
Мэри Берчет».