Избранные афоризмы из книги «Скажу ли, как подобает старшему?»

Посиди покойно, и ты поймешь, сколь суетны повседневные заботы. Помолчи немного, и ты поймешь, сколь пусты повседневные речи. Откажись от обыденных хлопот, и ты поймешь, как много сил люди растрачива ют зря. Затвори ворота, и ты поймешь, как обременительны узы знакомств. Имей мало желаний, и ты поймешь, почему столь многочисленны болезни рода людского. Будь человечнее, и ты поймешь, как бездушны обыкновенные люди.

Добродетель мужчины — его талант. Бесталанность женщины — ее добродетель.

Государственный муж должен печалиться о государстве в мыслях, но не должен изрекать слов, рождающих печаль в государстве.

Оценивая заурядного человека, смотри, как он справляется с большими делами. Оценивая выдающегося человека, смотри, насколько внимателен он к мелочам.

В управлении государством есть два правила: в моменты опасности будь невозмутим, в спокойное время будь осмотрителен.

Тот, кто, услышав доброе о человеке, не верит, а услышав дурное, подхватывает сказанное, весь пропитан ядом.

Я не знаю, что такое добро. То, что люди ценят во мне, и есть мои достоинства. Я не знаю, что такое зло. То, что люди не любят во мне, — и есть мои пороки.

В ясный день люди чувствуют прилив бодрости и птицы весело поют в небесах. В ненастную пору птицы прячутся на деревьях, а люди сидят взаперти и тоскуют. Благородный же муж внемлет лишь великому согласию изначальной жизненной силы^[340].

Человек покорит даже небо. Если его воля сосредоточена, а дух деятелен, ни судьба, ни знамения не имеют над ним власти.

Низкий человек домогается милостей других, а добившись желаемого, не испытывает благодарности. Благородный муж не принимает легкомысленно милостей от других, а приняв их, всегда помнит об оказанной ему услуге.

Когда вода прибывает, появляются дамбы. Когда тыква созревает, опадают листья. В этих словах — весь смысл жизни.

Медицина спасает человеческие жизни, но в руках невежды губит людей. Воины лишают людей жизни, но в руках мудрого возвращают людям жизнь.

Слова одухотворенных людей утонченны^[341]. Слова мудрых людей просты. Слова достойных людей ясны. Речи заурядных людей многословны. Речи низких людей суетны.

Люди строят высокие залы и носят роскошные одежды, полагая, что они прибавляют нечто к тому, чем являются. Но чем выше кровля, тем дальше отстоит она от наших голов, и чем богаче одежда, тем дальше она от наших тел. Для кого же мы живем: для других или для себя?

Юноши, непочтительные к старшим, часто умирают преждевременно. Коль скоро они не ценят старость, зачем Небу давать им долгую жизнь?

Если человек в течение дня услышит одно доброе слово, увидит один добрый поступок и сделает одно доброе дело, он проживет этот день не напрасно.

Тот, кто в покое созерцает течение мыслей, подобен хозяину, принимающему в главной зале дома гостей: он лишь непроизвольно откликается на воздействие извне.

У того, кто всегда утверждает, что прав, сердце зачерствело, а дух размягчился.

Не прощайте вашим слугам, если они обидели чужого человека. Прощайте вашим слугам, если они обидели вас.

Человека узнать нелегко. Но тот, кого легко узнать, не стоит того, чтобы с ним знаться.

Тот, кто собирает добрые наставления, подобен торговцу, который откладывает каждый медяк и в конце концов становится богачом.

Когда сознание влечется за вещами, это называется помрачением. Когда сознание следует должному, это называется просветлением.

Человек не должен быть снисходительным к себе и не должен требовать от других, чтобы они были снисходительны к нему.

Нельзя не искать правду, но нельзя действовать именем правды. Нельзя жить законами этого мира, но нельзя отворачиваться от жизни в этом мире.

Встречаясь с человеком богатым и знатным, нетрудно быть вежливым, а трудно быть радушным. Встречаясь с человеком бедным и сирым, нетрудно быть милостивым, а трудно быть вежливым.

Читая книги, приходится терпеть ошибки печатников, подобно тому как, поднимаясь в гору, приходится терпеть крутую тропинку, идя по снегу, приходится терпеть скользкий мостик, а живя в праздности, приходится терпеть пошлые речи.

Весёлая смесь, или все радости жизни

Хорошо радоваться жизни во всех ее проявлениях. Но лучше всех радуется тот, кто умеет радоваться своим радостям.

Откуда же берется эта подлинная радость жизни — неиссякаемая, беспредельная, неизмеримая, совершенно безусловная? Где лежит та высшая, предельная целостность опыта, которая заключает в себе все, даже невозможное и неприемлемое? Предельно полон тот, кто сумел вобрать в себя все иное и недостижимое и, следовательно, «опустошить» себя, и притом в двух смыслах: только тот, кто пуст, умеет все вместить в себя, и надо стать пустым, умалить себя до самого конца, чтобы сойтись с несходным, найти согласие с несогласующимся. Поэтому истинная радость проистекает в конечном счете из самого способа отношения Пустоты к вещам, отношения не тождества и не различия, но «чудесного совпадения» крайности, не-двойственности тела и тени, не-связи слова и молчания. В мире этого хаотического всеединства реальность исчезает, чтобы претвориться в «другом». Реальность Великого Пути удостоверяется ее отсутствием.

В пространстве всеобщего взаимозамещения, неисчерпаемой игры бытия человек обретает себя как раз там, где кончаются все его зримые и мыслимые образы; он находит мужество вместить в себя мир после того, как потеряет все основания, все резоны своего

существования. Чтобы довериться непостижимому, найти опору в темной бездне пустоты, нужно уметь смотреть на вещи под знаком иронии. Да, жизнь оправдывается иронией. Это значит — оправдывается тайно и путями неисповедимыми. И ирония, этот сокровенный сосуд душевной радости, оказывается высшей санкцией человеческого творчества, превосходящей даже богов, ведь она предполагает принятие абсолютно всех возможностей, хранимых жизнью. Не исключая, разумеется, и неизбежной ограниченности всякого бытия. Ибо полнота бытия всегда и во всем ограничивает индивидуальное существование. Вот почему в творчестве, разверзающем перед человеком эту необозримую полноту опыта, в конце концов не человек «сочиняет» что-то, но самое творческое вдохновение подчиняет себе человека. Писатель XVII века Ли Юй говорил об этом так:

"Куда мысль устремляется, туда и кисть спешит", — такое еще подвластно пишущему человеку, А если "куда кисть устремляется, туда и мысль спешит", с этим уже не совладать. Когда начинаешь писать, кисть сама летит куда-то, слова неудержимо изливаются на бумагу, и ты совсем не думаешь о том, что можешь натолкнуться на преграду…»

Ли Юй был готов признать, что кистью вдохновенного писателя водят сами боги. Но в душе его не было благоговейного трепета. В миге творческого наития он чувствовал себя по меньшей мере равным богам и потому мог с чистой совестью и восхвалять себя, и иронизировать над собой, размышляя над тем, отчего столь могучие духовные силы вручены столь слабому существу.

Впрочем, тот же мотив «божественной иронии» ярко выразился в традиционной фигуре «низвергнутого на землю небожителя» (ди сянь) — бессмертного святого, который по собственной воле предпочел жить земными радостями и воочию являет собой присутствие вечно-живого в гуще повседневного и будничного.

Чтобы стать великим, нужно себя умалить. Чтобы стяжать жизнь вечную, надо принять смерть — самый великий и устойчивый предел нашей жизни. Истинно радуется тот, кто сознает пределы своей радости. Воистину примирится с жизнью и с собой тот, кто примет свою смерть.

Стать равным богам — не значит занять место на Олимпе. Истинное величие человека состоит в том, чтобы, даже став бессмертным, найти свою смерть. И сделать это с легкой, ироничной улыбкой на уаах. Как нашел свою смерть чаньский монах, который, почувствовав ее приближение, созвал своих товарищей по монастырю и спросил их: «Бывали ли в нашем монастыре случаи, когда монахи умирали сидя?» — «Такое бывало», — отвечали ему монахи. — «Ну а были у нас монахи, умершие стоя?» — «Были и такие», — ответили ему. — «Ну а умирал ли кто-нибудь, стоя на голове?» Никто из монахов не смог припомнить такого случая, тогда умирающий встал на голову и… испустил дух.

Еще Чжуан-цзы учил, что высшая радость открывается в некоем неисповедимом посмертном видении. А первые буддисты учили, что достигший совершенства в духовной медитации в самой смерти обретает блаженство.

Самая чистая радость: сотворить этот мир и подарить его людям, самому оставшись незамеченным. И только радость конца дает возможность и способность узнать, что каждое мимолетное впечатление может быть поводом для радости. Поистине, есть глубокая правда в старинной чаньской сентенции: