Альбер Камю. Творчество, отодвигающее смерть
Без отчаяния к жизни нет и любви к жизни.
Альбер Камю
«Ничто так не воодушевляет, как сознание соб ственного безнадежного положения». Это судьбоносное откровение Альбера Камю с аптечной точностью отражает все его душевное состояние и идеологию сопротивления в течение большей части жизни. Уже оно одно достаточно обнажает душу, чтобы она предстала с совершенно ясными, незаретушированными контурами.
Он мог стать известным футболистом. Но мир знает этого человека как писателя и философа (большинство людей, переживших трагедию, стали в той или иной мере философами – без этого почти невозможно преодоление), лауреата Нобелевской премии и неисправимого любителя бродить по кладбищам, всматриваясь в могилы с проникновенностью, на какую способен лишь обреченный человек. Представляется знаковым, что Альбер Камю погиб в автокатастрофе, а не от туберкулеза, который заставлял его ежедневно быть со смертью на «ты». Парадокс борьбы Камю заключался еще и в том, что к моменту его неожиданной смерти оба легких были поражены почти стопроцентно. А только-только созданное официальной медициной средство эффективного противодействия недугу уже не могло помочь ему. Альбер Камю победил болезнь, считавшуюся неизлечимой, хотя и не переиграл судьбу. Тем не менее, завершив свое земное странствие в 46 лет, знаток природы человеческой оставил нерядовой способ противостояния тяжелой болезни и гнетущей личной трагедии.
Как и у многих героев этой книги, испытание на прочность Альбера Камю началось в юности. Преуспевающий и счастливый, пусть и ужасно бедный, юноша был болезненно одержим футболом. У 17-летнего алжирского парня существовало немало поводов гордиться собой: его, пожалуй, даже слишком часто, несмотря на юный возраст, упоминали газеты. Мотивация предельной преданности спорту тоже понятна: как оригинальная, социально значимая форма самовыражения, она позволяла выделиться и доказать, что он что-то собой представляет. Щемящая нищета и юношеский конформизм были, как два откормленных солитера в его сознании – они непрестанно подстегивали парня, порождая непреходящее беспокойство. Впечатлительный до предела, юный Камю, по собственному признанию, готов был «плакать по ночам после поражения». Фактически он находился в состоянии беспрерывного стресса. С одной стороны, крайне неблагоприятные социальные условия с изнуряющей бедностью, с болезненной глухой матерью-инвалидом, тенью погибшего на войне отца и властной, не скупящейся на упреки бабушкой (от нее внуку доставалось даже за разбитые на футболе туфли). С другой стороны, психологическая драма в виде неуемной жажды вырваться из грязи и безвестности, противопоставить что-либо своим более обеспеченным сверстникам. Третьим, невидимым фактором стала сопровождавшая такую жизнь психологическая незрелость: в детстве и юности не было никого, кто бы по-настоящему любил его, поведал бы об истинных ценностях, устремлениях, смысле жизни. Иммунная защита его с самого рождения была как бы подорвана, содержала много брешей, готовых впустить болезнь.
Молодая, набирающая высоту птица, несмотря на задор и цепкость, была сбита на взлете. В возрасте 17 лет, когда Альбер стал вратарем юношеской команды университетского клуба, он неожиданно обнаружил, что кашляет и отхаркивает кровью. Для установления диагноза понадобилось совсем немного времени. Однажды после удручающего приступа кровавого кашля мальчик оказался в глубоком, ужаснувшем близких, обмороке. Страшные подозрения подтвердились: палочка Коха проникла в основательно ослабленный организм. Юноша был не просто обескуражен, он некоторое время находился в состоянии шока. Из героя, популярного игрока известной на всю страну футбольной команды, больной неизлечимым в те времена туберкулезом в один день превратился в изгоя, меченного судьбой, прокаженного. В безнадежного, медленно умирающего инвалида! Он не только вынужден был прервать образование и навсегда забыть о спорте, но едва не сгорел в огне тяжелой, пожирающей силу духа, депрессии. Раз в две недели, когда ему принудительно закачивали воздух в полость между легким и грудной клеткой, смерть мрачно подмигивала ему, напоминая о своем присутствии. Возникло то маргинальное состояние, которое либо приводит к новой непрерывной деятельности, либо принуждает смириться с участью обреченного. И забытого – его имя навсегда исчезло с полос газет.
Юноше было о чем подумать. Нет на земле места, где бы ощущения обострялись так яростно, как между двумя мирами. Как быстро все в этом мире предается забвению! Как скоротечна жизнь! Несомненно, он задавался вопросом: а есть ли что-нибудь устойчивое посреди этого шаткого бытия?! И, скорее всего, вопрос был не один. К счастью для молодого Альбера, судьба, как водится в таких случаях, предоставила ему шанс. Как много на первый взгляд неприметных шансов дарит милостивая и отзывчивая фортуна! Шанс Альбера Камю явился в облике дяди, в дом которого он попал после больницы. Его устами ангел-хранитель прошептал заветную идею: читай. Просто бери книги и листай их – эта сакральная деятельность так несложна, но в ней столько огненного жара мудрости. Дядя, работавший мясником, имел в виду: читай, чтобы успокоиться; читай, чтобы занять себя; читай, чтобы переключить мысли с болезни на нечто иное. Вряд ли он думал о великих знаниях, меняющих облик и внутренний мир человека.
Как многие больные люди, подкошенный болезнью юноша обратился к книгам как к временному пристанищу. Неизвестно, был ли определен его выбор произведений советами дяди, случайностью или еще какой-либо неведомой причиной, но он столкнулся с серьезной литературой. И увлекся. Значимые, авторитетные писатели, владеющие тонкостями языка и всем арсеналом воздействия на психику читателя, пробудили его первичный интерес, который, возможно, усилился вследствие тотального запрета на двигательную активность. Прошло совсем немного времени (а продолжительная болезнь растягивает часы как безразмерную резиновую ленту), и впечатлительный, пробужденный и ищущий выхода разум уловил: он прикоснулся к таким весомым знаниям, которые сами по себе являются самодостаточными, несут в себе зерна нетленной мудрости бытия, целостности земного существования. Это, конечно, было яркое открытие! Может быть, своеобразный катарсис, приостановивший болезнь и связанную с ней депрессию. Но застойной воде необходимо течь, а русла несчастный еще не отыскал. Гюго, Золя, Бальзак и их красноречивые коллеги по литературному цеху могли пробудить сознание от спячки, но указать направление для рвущейся реки было не в их компетенции.
Тем временем Камю стал жить, идя рука об руку с собственной смертью. Она преследовала его неотступной тенью. Когда он касался морской воды, она предупреждала его: можно купаться, но нельзя плавать. Когда смотрел матчи по футболу, она напоминала: можно сколько угодно глазеть, но воспрещено бегать. Парень был запуган, но не сломлен. Прижат к стене, но не добит. Его непомерные детские амбиции, к счастью, не исчезли. Он хотел жить, но не знал как. Чтобы жить и начать дышать полной грудью, нужно было нечто более весомое, чем способность существовать. Другими словами, нужен новый смысл бытия.
Ко второму шансу судьбы пытливый Камю был готов. Кто был при смерти, тот знает, как меняются краски жизни и каким острым становится слух, какую невиданную зоркость приобретают глаза, как пальцы осязают буквально все. Надо успеть насладиться, ведь жизнь может оборваться в любой момент! Молодость Камю не желала сдаваться, инстинкт жизни подсказывал ему: ищи, за что можно зацепиться, на чем можно сосредоточиться настолько, чтобы забывать о болезни. Ищи непрерывно и страстно, ищи с надеждой и верой, действуй! Когда на третьем курсе лицея, куда он возвратился для получения образования, молодой учитель с новаторскими склонностями Жан Гренье стал читать курс философии, болезненного юношу обдало ветром освобождения. Чуткий, приобретающий остроту мозг ощутил близость спасения. В философии он отыскал возможность того утраченного с болезнью самовыражения, которого так недоставало для полноты жизни. Это и был прообраз смысла. Ему надо было понять, зачем он живет и зачем вообще пришел в этот мир. Вопросы, которые, останься Камю футболистом, он скорее всего не задал бы себе никогда. Сначала в жизни больного юноши появились Артур Шопенгауэр и Фридрих Ницше, Библия, Федор Достоевский. Потом, благодаря учителю, он узнал своего более старшего современника – Андре Жида. Именно благодаря им юноша сделал чудесные открытия, перевернувшие представление о мироздании. Стали возникать, сначала, как марево, а затем все четче и яснее, признаки смысла. Истинного смысла пребывания на земле человека, превращающегося в личность, творящего по завещанию Бога, живущего обдуманно, размеренно и основательно, с обозначенной искрометной и полной азарта целью. Философы приоткрыли завесу законов бытия, что, в свою очередь, позволило взглянуть на проблему здоровья, жизни и смерти с другой стороны. Принять болезнь как часть судьбы. Жить с ней настолько полноценно, насколько возможно. Именно философы подсказали, что не бывает единственного пути, ведущего к великой цели; как и к ледяной вершине, тут возможно множество маршрутов. Молодой Камю задумался о том, как придать реальный смысл собственному существованию. Под влиянием знаний стали меняться его мыслеобразы, уменьшились колебания эмоциональных потрясений, отступили переживания, связанные со смертью. Он приобрел ключевую платформу для выздоровления – уравновешенность мышления. Благодаря этому дару природы (на самом деле, логичному ответу вселенной на часто задаваемые вопросы) стали исчезать главные зоны напряженности: страх смерти, раздирающие грудь гордыня и эгоизм, чрезмерная привязанность.
Новую реальность со смыслом предложил его любимый преподаватель Жан Гренье – попробовать себя на литературном поприще. В результате Альберу еще не исполнилось 19 лет, как он взялся за перо. Сначала писал статьи для журнала, затем – очерки для издания Гренье. Эта идея согласовывалась и с намерением изучать философию. Главное – у него появилось дело, мысли стали более упорядоченными.
Известно, что Альбер Камю не выздоровел, но много раз получал от смерти отсрочки – и каждая из них отправляла его к письменному столу. «Надо жить и творить», – записал этот смертельно больной человек однажды в своем дневнике, и этот короткий призыв к самому себе становился девизом и бесспорно действующим целительным средством всякий раз, когда болезнь отправляла его в нокдаун. Однако какой образ жизни вел больной туберкулезом? Это крайне важно знать для получения полной картины противостояния недугу. Именно в образе жизни кроются важнейшие принципы, потому что Камю, в отличие, скажем, от Айенгара или Ролло Мэя, излечившихся от туберкулеза, сам отказался от целенаправленного противостояния недугу.
Найдя для себя смысл в писательской деятельности, Альбер Камю во главу угла поставил личные впечатления и переживания, что вносило в его хрупкую жизнь определенный диссонанс. С одной стороны, это давало уникальную пищу для целительного творчества, с другой – постоянно держало душу в подвешенном состоянии. Ведь погоня за впечатлениями всегда входила в противоречие со здоровьем. Он и исцелял, и убивал себя одновременно. Пил эликсир, когда сочинял, и перечеркивал его действие, когда шел на поводу у своих земных желаний.
В чем это выражалось? Камю с молодости пристрастился к курению, любил выпить, ночи напролет бодрствовал, пусть даже в стимулирующих творчество спорах. Он кардинально менял профессии, работая то частным учителем, то продавцом запчастей, то ассистентом в метеорологическом институте. Он был неразборчивым в связях с женщинами, импульсивным и вечно жаждущим любви. Разбираться в перипетиях и сплетениях отношений Альбер Камю не научился до конца жизни. На это не было ни сил, ни времени. Отсюда его неудачные браки, женитьба на эпатажной наркоманке, ожесточенная, демонстративная и нескончаемая борьба с мировыми призраками и живыми оппонентами (с тем же Жан-Полем Сартром). Это тот блок проблем, который восточные мудрецы обозначали как «неведение истины» – аспект не смертельный, но ускоряющий жизненный цикл. Вероятно, не стоит рассматривать эти психологические проблемы Альбера Камю как пороки. Напротив, они насыщали его впечатлениями, давали материал для творчества – возможно, без этого он не состоялся бы как мастер пера.
Стараясь жить как обычный человек, Камю как бы не думал о здоровье, но не мог забыть о болезни. Небезынтересно, что именно обострения, мысли о возможности смерти в любой момент корректировали его жизнь, заставляя не только сосредотачиваться на творчестве, но и отказываться от вредного окружения, пустого времяпровождения. Болезнь вынуждала его спешить – умирающему мольба о бессмертии свойственна в сотни раз чаще, чем здоровому и беспечному прожигателю жизни. Так, кризис в отношениях с первой женой сделали Камю затворником, он стал больше времени отдавать работе за письменным столом; познавая целительную силу созидательно творчества, осознанного одиночества и ограничений. Продолжительные прогулки, купания в море сопутствовали процессу создания лучших произведений. К сожалению, это не стало железным правилом его жизни, но даже периоды (потом схожий стиль отношений выработается и со второй женой, а также с возлюбленными) отрешенной работы стали куда более сильной терапией, нежели официальное лечение. «…Без несовершенства неощутимо и счастье!» – написал он однажды как бы в оправдание собственной непоследовательности. Если бы не опасная хворь, скорее всего, Камю не стал бы известным писателем и лауреатом Нобелевской премии, а прожил бы жизнь обычного человека.
Туберкулез не давал забывать о себе. В 21 год Камю уже знал, что болезнь коснулась и левого легкого (до того поражено было лишь правое). За месяц до 25-летия Альбера известили, что из-за болезни он отстранен от участия в конкурсе на замещение вакансии университетского преподавателя. Судьба в который раз корректировала его выбор. Тяжелым ударом стал для молодого человека отказ принять его во французскую армию накануне войны, хотя не исключено, что это сохранило ему жизнь. Единственное, что он мог делать, невзирая на болезнь, это писать. Или умереть. И он писал. Он порой вдохновлялся смертью – знаток танатотерапии Карлос Кастанеда был бы им доволен. Известно, к примеру, какое сильное впечатление на Камю произвело посещение в Праге могилы Франца Кафки. 22-летний Камю наверняка тут же «примерил» на себя возраст известного писателя, умершего от туберкулеза в 40 лет. Не исключено, что он думал: «Осталось уже меньше, чем прожито». После таких «встреч» Альбер Камю приказывал себе сконцентрироваться на творчестве, живя в одиночестве. Такие встречи со смертью заставляли его спешить… Но они – сам Камю, скорее всего, не подозревал об этом – несли уникальный исцеляющий импульс.
В 24 года он издал первый сборник эссеистики. Еще через год была написана пьеса «Калигула», а к 27-летию окончена повесть «Посторонний», в 31 год создан роман «Чума» – этим произведениям дарована долгая и счастливая жизнь и после смерти их автора.
Камю очень спешит – сильные вещи выходят из-под его пера потоком, одна за другой. В Европе бушует война, но творческие порывы заслоняют для него даже это событие – работа над рукописями является спасительным кругом для больной физической оболочки и духовно развивающейся личности. Он непрерывно учится извлекать из тяжелого недуга пользу, находить в активизации творчества противодействие в борьбе с неминуемым приближением смерти. При этом универсальным может считаться опыт Камю в приемах, с помощью которых он вводит себя в состояния творческого транса – то, что принято считать вдохновением.
Наряду с посещением могил известных личностей к чистой практике гений-терапии стоит отнести и периодическое обращение Камю к фотографиям людей, испытавших подобные трагедии. Например, на рабочем столе у писателя всегда находилась фотография Фридриха Ницше накануне смерти – полулежащий, бесконечно больной, с застывшим безумным и все-таки непреклонным взглядом из-под громадных, густых бровей. Постоянно ощущающий дыхание смерти, Альбер Камю как никто другой знал: если бы Ницше не трудился ежедневно, превозмогая боли, он умер бы уже годам к 30–35. «…В тридцать шесть лет я опустился до самого низшего предела своей витальности», – записал Ницше, бросивший профессуру по состоянию здоровья. Камю к профессуре даже не приблизился – тоже по состоянию здоровья. Глядя на портрет, Камю черпал из него энергию, с ним он вел безмолвные беседы. Проникая в образ мышления гения, Камю подражал ему в преодолении немощного состояния. Срок пребывания великих предшественников на Земле наверняка становился для него значимым. Минуло 40 лет – он прошел возраст ухода Кафки. Мелькнуло 44 – он смог оттолкнуться от возраста Ницше (сошедшего с ума – фактически, умершего). Кто мог оказаться следующим? Вероятно, были и другие известные имена, на которые опирался смертельно больной и все такой же неугомонный Альбер Камю. Но возможно, следующим он считал себя самого.
И кроме того, как никто другой, Камю знал, что на самом деле означают слова самого противоречивого из мыслителей цивилизации: «Человек – это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, канат над пропастью». Сам он добровольно проходил именно такой путь.
Всю жизнь Альбер Камю балансировал между теоретической мудростью и сомнительной практикой жизни. Он то погружал себя в бездну испытаний, то, набравшись впечатлений, провозглашал период синтеза бытия и созидания. Первое обостряло болезнь, второе отодвигало ее. Смерть неуклонно приближалась, но творчество позволяло забывать о ней. А это важный элемент выживания, ведь страх смерти порождает нестерпимо мучительную зону напряженности и поражения психики. И конечно же приближает момент кончины. Творчество же способно вечно воскрешать даже смертельно больного человека – это постулат, который позволял Альберу Камю держаться на плаву, находиться в строю живых и борющихся.
«Зло, существующее в мире, почти всегда результат невежества, и любая добрая воля может причинить столько же ущерба, что и злая, если только эта добрая воля недостаточно просвещена». Как и все философы, достигшие просветления, Альбер Камю отвергал абсолютное добро и абсолютное зло. Но, сам того не замечая, он своей жизнью утвердил одну примечательную идею: движение к знаниям и развитие собственного сознания есть та сила, которая связывает человека и его судьбу.