Мистер тендль держит слово. генри оберсвоуд. приезд капитана джемса

Никогда ещ„ не испытывал Тендль такого спокойствия и радости жить, как в этот понедельник, возвращаясь в Лондон. Вс„ казалось ему прекрасным, и он сознавал себя сильным и уверенным. Встреча с лордом Бенедиктом открывала ему новые горизонты и давала новое направление всей его жизни. Заехав на минуту домой, наскоро переодевшись, Тендль отправился в контору. Он застал дядю в сильном раздражении, до которого его довела пасторша, являвшаяся два раза подряд, желая видеть мистера Тендля, наконец, пробравшаяся в кабинет к старому адвокату, полагая, что тот прячет племянника. Пасторша пробовала начать одну из своих безобразных сцен, но адвокат так грозно приказал клерку немедленно вызвать констебля, что леди Катарина предпочла ретироваться.

Письмо Дженни посыльный прин„с через четверть часа после отъезда Тендля с Амедеем. Прочтя его теперь, Тендль даже не вздохнул, а с жаром набросился на дела, сказав дяде, что должен ему поведать о своей жизни у лорда Бенедикта.

Не привыкший к откровенности племянника, но очень любивший его, старик обрадовался. Оба уговорились, что вечером пообедают в клубе, где им никто не помешает. Не успел Тендль оглянуться, как уже было пять часов. Работавший хорошо, но без особого рвения, сегодня Тендль поражал своими темпами.

- Тебя, племянник, подменили у лорда Бенедикта. - Так точно, дядя, подменили. Я теперь капитан, и мне надо крепко держать руль.

Закрыв контору, оба отправились по своим делам, уговорившись встретиться в клубе в девять часов. Не заезжая домой, Тендль отправился по адресу, указанному на письме лорда Бенедикта. То была одна из второстепенных улиц Лондона, и мистер Тендль довольно долго катил в на„мном кэбе. Велев кучеру ждать, в лабиринте огромного и неуютного дома он разыскал адресата. На его стук дверь открыла маленькая, худенькая, прелестная и необычайно опрятная старушка. На е„ очень красивой голове аккуратно сидел белый накрахмаленный чепец, такой же, без пятнышка, передник закрывал е„ бедное платье, подштопанное, но безукоризненно чистое.

- Можно видеть мистера Генри Оберсвоуда? - спросил Тендль, входя в комнату, бывшую чем-то средним между столовой и кухней.

- Генри дома, но он болен. В пути он так устал, что не мог даже подняться. Если вам необходимо его видеть, я скажу ему. А не то пожалуйте завтра, сэр.

Мистер Тендль стоял в нерешительности. Он перен„сся в дом лорда Бенедикта, вспомнил разговор с ним и ощутил определ„нную уверенность, что письмо следует передать именно сегодня.

- Если вы разрешите мне раздеться, миссис Оберсвоуд, я попытаюсь войти к вашему сыну. Постараюсь не расстроить его.

Старушка улыбнулась доброй улыбкой, лицо е„ расцвело и стало прекрасным, и она с удивлением сказала:

- Как же вы могли угадать, сэр, что я его мать? Я вас раньше никогда не видела.

- У меня, миссис Оберсвоуд, уже давно нет матери. Но я так хорошо запомнил, как проявляется материнская ласка и забота, что сразу угадал в вас мать мистера Генри, как только вы произнесли его имя.

Старушка рассмеялась, но тут же стала серь„зной и печально сказала:

- Вы вспомнили о матушке, сэр, которую потеряли, а я смеюсь. Вот как я легкомысленна. Но кто способен говорить о материнской любви таким образом, тот не может иметь недоброе сердце и причинить Генри зло. Боюсь, сэр, - вдруг перешла она на ш„пот, - не случилось ли с ним чего. Он уезжал такой радостный, вес„лый, уезжал надолго, а вернулся печальный, весь день молчит и стонет.

В глазах у старушки стояли сл„зы. Она смотрела на гостя с таким доверием и такой надеждой, что в молодом человеке заговорило чувство опеки над слабейшим, и он весело ей сказал:

- Я прив„з ему письмо от такого доброго и сильного волшебника, что все печали вашего сына развеются.

Сбросив плащ, мистер Тендль постучал в указанную ему дверь. Войдя в комнату, такую же чистую, как и первая, Тендль увидел в постели красивого юношу, очень худого, с больным и расстроенным лицом. Большие голубые глаза пристально и далеко не приветливо впились в лицо Тендля, а руки судорожно закрыли книгу, которую он, очевидно, читал. Не дожидаясь вопросов и ещ„ раз вспомнив слова лорда Бенедикта о трудном юноше, Тендль взял на себя инициативу.

- Я прив„з вам, мистер Оберсвоуд, письмо. Разрешите не говорить, от кого оно. Я не сомневаюсь, что оно нес„т вам не только удовольствие, но и большую радость. Если же, прочтя его, вы пожелаете со мной поговорить, - я к вашим услугам.

Тендль подал Генри оригинальный конверт Флорентийца, с его красивым, ч„тким почерком. Наблюдая за Генри, Тендль понял, что тот и не догадывается, от кого письмо. Медленно и равнодушно взломал Генри печать и принялся читать письмо.

С первых же строк с Генри произошла метаморфоза. Лицо его вспыхнуло ярким румянцем, бессильно лежавшее тело гибко выпрямилось, глаза впились в буквы с такой сосредоточенностью, точно кроме них ничего больше не существовало.

Мистер Тендль с глубоким интересом наблюдал за своим новым знакомым. Тот, казалось, не только забыл о визит„ре, но и вообще ун„сся куда-то. По мере того как он читал, лицо его становилось бодрее и мужественнее. Уныние сменила улыбка, и Тендль удивился силе слов Флорентийца, преобразивших в несколько минут печальную развалину в здорового юношу. Дочитав письмо до конца. Генри принялся его перечитывать. Он точно выздоравливал на глазах Тендля и продолжал ещ„ расцветать, вс„ также не замечая своего гостя. Только прочтя письмо вторично. Генри отбросил светлые волосы с высокого своего лба и сияющими глазами посмотрел на него.

- Вы угадали, мистер Тендль, - как называет вас лорд Бенедикт. Ваша любезная услуга возродила меня. Я не только обрадован, я спас„н. Лорд Бенедикт пишет, что вы и ещ„ один ваш друг захватите меня с собой к нему в деревню на следующей неделе. Как и где мне вас встретить?

- О, если вы позволите, мы ещ„ не раз увидимся с вами до четверга. Я мог бы завтра к двенадцати часам заехать за вами, и мы где-нибудь позавтракаем.

Я вижу, что лорд Бенедикт великий волшебник и вылечил вас быстрее, чем Силоамская купель. И вы завтра вполне сможете выехать из дома.

Лицо Генри омрачилось, он несколько минут боролся с собой и наконец сказал:

- Я был бы счастлив поехать с вами завтра. Но я так нищ, так оборван после моего долгого путешествия, что даже не представляю, как бы я мог это сделать, не конфузя вас своим видом.

- Тем больше оснований нам встретиться завтра. Совершенно недопустимо, чтобы вы ехали к лорду Бенедикту, беспокоясь за свой внешний вид. Я убежд„н, что если бы вы явились на его зов даже в лохмотьях, то и тогда бы этот человек судил о вас не по внешности, а по радости и поспешности, с которыми вы явились к нему. Но я понимаю и другое: к нему нужно прийти освобожденным от всех мелочей. Это нужно, чтобы взять как можно больше мудрости и уйти от него с новым пониманием жизни. Поэтому я предлагаю забыть о предрассудках и согласиться на мо„ предложение. А предложение вот какое: до завтрака мы заедем к моему портному, и я насяду на него, чтобы в четверг к утру он вас бы экипировал в полной мере. Пусть засадит за работу всю мастерскую, но чтобы к моменту отъезда вы были одеты. Ни о ч„м не говорите. Жизнь редко предлагает счастье встречи с великим человеком, да ещ„ в его собственном доме. Надо сделать вс„, как я уже сказал, чтобы приехать к лорду Бенедикту освобожденным от мелочей, в наибольшей творческой готовности.

Лицо Генри стало очень серь„зным, и он, пристально глядя в глаза мистера Тендля, спросил его:

- Вы хорошо знаете лорда Бенедикта? Я никогда его не видел, но много о н„м слышал как о Флорентийце.

- Сказать, что лорд Бенедикт мне друг, - это утверждать, что Юпитер мне брат, - рассмеялся Тендль. - Между нами такая зияющая пропасть, которой мне никогда не перейти. Лорд Бенедикт мой адмирал, я простой капитан и жажду ему повиноваться.

Лицо Генри сделалось мрачнее тучи. Тендль, никак не ожидавший, что юноша может снова впасть в уныние, ос„кся и с волнением спросил: - У вас что-нибудь болит, мистер Генри? - Нет, должно быть усталость разбила мои нервы, - раздраж„нно ответил Генри, судорожно хватая письмо Флорентийца. - Вы не обращайте внимания, это пройд„т.

- Что это пройд„т, мистер Генри, я не сомневаюсь. Но надо, чтобы это прошло как можно скорее. А потому я удаляюсь; боюсь, что я вас слишком утомил. До завтра, и прошу вас не заикаться о материальной стороне дела. Я вс„ беру на себя. Прид„т время - мы с вами сочт„мся.

Генри сохранял надутый вид и довольно равнодушно простился с новым знакомцем. Выйдя в первую комнату, Тендль застал старушку за работой. Как он понял, она усердно штопала сыну костюм. Тендль присел подле не„ и просто, как будто знал е„ всю жизнь, сказал:

- Миссис Оберсвоуд, я немножко доктор. Поэтому я понимаю, что вашего сына надо прежде всего хорошо покормить.

Вот здесь немного денег, которые я очень прошу принять. Мне дал их один человек и велел истратить на самое нужное и важное, что мне встретится в ближайшие три дня. Сегодняшний случай я считаю самым важным и даже священным.

- Нет, сэр, я хорошо знаю своего сына. Здесь дело не в еде и не в одежде, от которой у него осталось одно воспоминание. Конечно, и они - частичная причина, но не это главное. Где главное - я знаю. Генри очень горд и самолюбив. Он, верно, не сумел угодить синьору Ананде, который взял его к себе. Это один очень, очень большой доктор. Когда Генри учился в университете в Вене, с ним там и познакомился. Синьор Ананда такой добрый и чудный. Он выписал меня в Вену, когда Генри заразился трупным ядом. Он лечил его вместе со своим дядей. Тот ростом поменьше и не так красив, но такой же важный синьор, а доктор даже ещ„ больше, чем сам синьор Ананда. Как-то в Вене я сидела у постели сына, он вош„л, поглядел на меня орлом, - ну, точно вс„ нутро у меня вычитал. Так я и присела от страха. Он же рассмеялся, погладил меня по голове, да и говорит:

"Что? Испугалась, дитя Божие? Живи без страха и сомнений. Сын твой будет жить. Но не один раз он будет возвращаться к тебе гол и бос, а также рассерженным на весь мир. Когда он в третий раз верн„тся к тебе в таком состоянии и не найд„т руки великого друга, не сумеет уцепиться за не„, - пой ему Requiem. Сейчас же радуйся, люби, верь до конца моим словам и никогда ничего не бойся. Если может чистота матери защитить сына, то твоя защитит".

И вот в третий раз возвращается Генри. А где же эта Великая Рука? Как е„ искать? - горько плакала старушка. - Уж не вы ли это, сэр?

- Это вс„ равно, как если вы спросили бы, не Моисей ли я, - рассмеялся Тендль. - Я не только не великая, я просто малая рука. Но что я прив„з письмо вашему сыну от Великой Руки и повезу в четверг его к ней, - вот это верно.

- Значит, дядя Ананды сказал правду? Боже мой, хотя бы Генри смирился наконец. Он ведь чудный мальчик, только горд, ох как горд. И сын он нежный, а иной раз сколько горя принес„т сердцу! Не знаешь, как и подступиться.

- Ничего, миссис Оберсвоуд, вс„ обойд„тся. Покормите получше вашего сына, а о его костюмах, пальто, белье и шляпах я позабочусь сам. До завтра. Заеду в двенадцать часов.

Напутствуемый благословениями старушки, Тендль быстро спустился с лестницы, оставив позади мать Генри, которая отправилась за вкусным ужином для сына. Генри, слышавший приглуш„нные голоса в соседней комнате, нетерпеливо ждал, пока они смолкнут. Поняв по наступившей тишине, что гость и мать вышли, он снова принялся за чтение письма. Медленно, точно вживаясь в каждое слово, читал Генри драгоценные строки.

"Мой друг, Вам кажется, что в эту минуту нет никого несчастнее Вас. Но это именно кажется Вам, потому что мысль Ваша сосредоточена только на себе самом. Допустите, что волшебное зеркало показало мне всю Вашу жизнь, день за дн„м. И не такою, какой она кажется Вам сейчас, когда многое уже забыто Вами, иное отошло, как несбывшиеся мечты, а третье умерло, потому что Вы поднялись выше, освободясь от предрассудков. И оно потеряло для Вас значение, как цель, которую перерос Ваш дух. Но такою, как шла Ваша жизнь в ряде будней, сжигая или создавая препятствия между Вами и окружающими, растя и возвышая Ваши честь и волю или вводя Вас в соблазн, зависть, бунт.

Что бы тогда должен был думать о Вас я - бесстрастный, сторонний наблюдатель, - зная Ананду и оценивая его труд и заботы о Вас. Ананда, в нашем кругу, - синоним рыцаря-защитника. Синоним доброты, дошедшей до полного божественного расцвета. Ананда - это мудрец; его мудрость не позволяет ему указывать рамки другому, ибо его собственная свобода, не зная рамок, привела его к полной мере сознания. Ананда - это принц среди простых смертных, сознающий себя в каждом и каждого в себе. У него нет иной цели в жизни, чем расстилать перед тобою ков„р-самол„т для скорейшего достижения совершенства.

Что же должен думать я о Вас, в третий раз свернувшем с пути этого человека? Правда, и Петр трижды отрекся от своего Учителя. Но он ВИДЕЛ, кто был перед ним. Он клялся в каменной верности ему, - и ДЕЛА Его жизни, вплоть до смерти, подтвердили е„. Ваше же поведение, хотя каждый раз Вы возвращались разбитым той бурей, что сами вызвали, и каждый раз молили о прощении, не укрепляло Вас. Безмерная доброта Ананды развращала Вас. Со дна Вашей души поднимались змеи, жабы и филины слепивших Вас страстей. И Вы таили в сердце сомнения, неудовлетвор„нность, непримиримость и неустойчивость.

Зачем я говорю Вам вс„ это? Вам, слепцу, не видевшему солнца, в орбите которого Вы вращались. Затем, что милосердие не знает требовательности, не знает и взысканий, как кажется Вам сейчас. Оно знает только закон пощады и радость помощи. Соберите растерянную энергию. Сосредоточьте внимание на текущем мгновении. Оставьте бесплодное раскаяние, перестаньте быть мальчиком-фанфароном, становитесь мужчиной. Не спрашивая Вас ни о ч„м, я протягиваю Вам мои дружеские руки. Берите их и верьте не в чудеса вне Вас, а в чудо живущей в Вас любви, притягивающей огонь чистого сердца встречного.

Мужайтесь. Создайте себе с моею помощью, новый ков„р-самол„т, который мог бы вновь доставить Вас к Ананде. Я протягиваю Вам мои руки над той пропастью, что Вы сами вырыли себе. Но если и в этот раз моя верность не научит Вас следовать своей верностью за нами, - Ваш путь света оборвется на века и века. Приезжайте ко мне с моими друзьями. Положитесь во вс„м на подателя этого письма. Это человек большого здравого смысла. Набирайтесь сил и приезжайте с мистером Тендлем и его другом, с которым он Вас познакомит.

Передайте мой привет Вашей матушке и скажите ей, что она непременно ещ„ раз увидит Ананду, о котором усердно и благодарно молится. Кстати, примите непрошеный совет: берегите мать, - в ней залог Вашего будущего внешнего благополучия, которое так тревожит Вас. Я Вас жду. Флорентиец".

Прочтя письмо в третий раз. Генри прижал его к губам. Глаза его, полные сл„з, смотрели куда-то вдаль с детским выражением доверия и счастья. Это был совсем не тот Генри, которого покинул Тендль. Это был, вероятно, тот прекрасный и любящий сын, о котором говорила его мать. Никакой гордости и себялюбия не было сейчас на этом страдающем лице. Генри думал о Флорентийце, о протянутых ему могучих руках, сумеет ли он ухватиться за них, и сердце его было полно и тревоги, и восторга, и радости.

Но как мог даже такой великан духа, как Флорентиец, с такой точностью увидеть все рвы и пропасти, в которые срывался Генри? Этого он понять не мог. Его гордость, постоянно протестующая против добровольно данного им обета послушания, сейчас утихла. Всего час назад он видел англичанина, которому обет этот казался приятным и радостным долгом любви и чести по отношению к тому, кто был ему дорог. В голове Генри замелькали вереницы картин его жизни, одна за другой. Чарующий образ Ананды теперь, издали, казался ещ„ прекраснее. И Генри снова терял мужество и плакал, сознавая, что он потерял и как невозвратимо потерянное.

В соседней комнате послышался л„гкий шум. Генри узнал шаги матери.

Сколько горя и забот доставил он этой чудесной и чистой душе. Из последних сил, продавая свои ценности, переселяясь вс„ выше и выше в домах для бедноты, мать воспитывала сына в лучшей школе. Когда Генри узнал о знаменитых венских профессорах и робко высказал желание туда поехать, - мать подала ему на следующее утро пачку денег, сказав, что то е„ последние серьги и кольца. Смущ„нный Генри, колебавшийся между желанием учиться в Вене и остаться работать в Лондоне, чтобы поддержать мать, был поражен, когда она ему сказала:

- Ты, Генри, обо мне не думай. У нас с тобой дороги разные. Ты был дан мне на хранение, и я честно выполнила свой долг перед жизнью. Я исполняю его и теперь. Вс„, что могла, я для тебя сделала. Теперь ты образованный человек. Тебе не хватает только усовершенствоваться. Поезжай. Тут моя совесть чиста и спокойна. В ч„м я действительно виновата перед жизнью, так это в твоей невыдержанности. Я должна была научить тебя самообладанию. И не сумела. И ты выходишь в жизнь, не умея владеть собою. Вот за это люди и будут осуждать меня.

Генри вспоминал, как сл„зы покатились по щекам матери, как она их моментально смахнула и улыбнулась ему.

- Ничего, сынок, пусть твои невзгоды упадут на мою голову. Ты помни только, что гордость и заносчивость редко идут рядом с настоящим умом и талантом. Умный и по-настоящему талантливый человек всегда скромен.

Так ярко вспомнилась Генри эта сцена. Мать его тогда была совсем молодой, со светлыми пепельными волосами. А теперь е„ голова седа, вес„лый смех почти не слышен, движения стали медленнее. И состарилась она именно в эти годы, когда Генри возвращался домой, поссорившись со своим другом и Учителем. Но никогда ещ„ не видел он мать такой убитой, как на этот раз. Всегда бодрая и ободрявшая его, в этот раз, увидев его оборванным и голодным... И Генри не мог толком понять, что же потрясло его больше: разрыв с Анандой или тот ужас, который прочел он на лице матери. Теперь и то и другое не давало ему покоя. Слова Флорентийца: "Берегите мать", очень чувствительно задели его.

Он должен был сказать себе, что только теоретически бер„г мать. А вообще же был сух и стеснялся показать, как сильно он е„ любит. Он, конечно, всегда был эгоистичен. В редкие, особенно счастливые моменты мира с самим собой Генри ласково делился с матерью какими-нибудь впечатлениями. Обычно же, возвращаясь домой, он садился за стол, ел и пил, не поинтересовавшись, откуда у не„ деньги, ш„л в свою комнату или вновь уходил из дома, не посвящая мать в свои дела, но зато очень аккуратно возвращался к ужину.

Генри вспомнил, что иначе, чем за иглой или какой-нибудь другой работой своей матери он не видел. Он знал, что только е„ талант к шитью и рисованию по фарфору давали ему возможность жить и учиться, но никогда не задумывался об этом. Флорентиец разбудил в н„м раскаяние. Он по-новому увидел сво„ поведение, и краска залила его лицо. Тут в дверь слегка постучали, и мать внесла большой поднос со всякими вкусными вещами. Лицо е„ перестало быть страдальческим, на н„м опять сияла е„ обычная добрая улыбка и движения е„ стали гораздо увереннее. Генри облегч„нно вздохнул. Его очень подавляла растерянность матери, е„ страх, о котором она молчала, но который сквозил во вс„м. Всегда бесстрашная, не боявшаяся ничего - она упала в обморок, увидев Генри в облике бродяги.

- Кушай, мой мальчик. Тебе надо скорее поправиться, чтобы ехать к Великой Руке, твоему спасителю.

Она поправила ему подушку, Генри взял е„ ещ„ красивую, но загрубевшую от работы руку, как делал это в дал„ком-дал„ком детстве, и приник к ней щекой.

- О ч„м вы говорите, мама, какая великая рука? - А разве ты не получил письма?

- Я получил письмо от Флорентийца, которого зовут здесь почему-то лордом Бенедиктом. Он действительно великий человек. Но почему вы его так странно называете, и кто вам сказал, что он прислал мне письмо?

- Если ты будешь кушать, мальчик, я тебе расскажу кое-что, чего не говорила раньше.

Заставив Генри поесть, миссис Оберсвоуд села рядом и рассказала сыну о своей встрече с дядей Ананды. Рассказ этот произв„л на Генри такое сильное впечатление, что мать не на шутку испугалась.

- Боже мой, мама, почему же вы раньше не сказали мне об этом? Может статься, что третьего раза и не было бы.

- Видишь ли, мой родной сыночек, сколько бы я тебе ни говорила, как бы тебя ни охраняла, что значит моя любовь рядом с синьором Анандой? Ведь он если не святой, то, во всяком случае, уж такой мудрец, перед которым и свечи сами зажгутся. Как же не зажечься сердцу человека от его любви? Но тво„ сердце, Генри, особенное. В н„м не то что каприз жив„т. Но оно светится и гаснет, потом светится вновь, а устойчивого огня в н„м нет. Гордость мешает тебе думать сначала о ком бы то ни было, а потом только о себе. Если ты мечтаешь стать великим доктором, то хочешь непременно быть знаменитым и чтимым за то, что спасаешь людей. Если хочешь учиться и стать мудрецом, то таким, чтобы твоя мудрость на полмира звенела. Если жаждешь новых знаний, тебе неведомых, то начинаешь с критики своих учителей, оспариваешь их распоряжения, не зная толком, зачем они. С самого детства вс„ это я тебе растолковывала, дорогой мой, любимый мальчик. Но не умела разъяснить, что без спокойствия и самообладания нельзя понять, что делается вокруг и в тебе самом. Быть может, Великая Рука теперь научит тебя своим примером?

- Ах, мама, мама, если бы я раньше увидел и понял вашу жизнь, мне не нужно было бы ходить куда-нибудь за живым примером мудрой чистой жизни.

- Ну что теперь, сынок, оглядываться назад. Я отчаивалась, пока у меня не было надежды на твою встречу с Великой Рукой. А сейчас вижу, как была неправа. Милосердие великих людей не похоже на наше. Если дядя Ананды сказал тогда, что тебя спас„т Великая Рука, - мне следовало знать, что так оно и будет, что прид„т помощь. А я поддалась страху, чуть совсем не пала духом.

Какой же я тебе пример? Ах, Боже мой, заговорились мы с тобой. Шоколад-то остыл, пудинг едва т„плый, а ты вс„ такой же голодный.

Подогрев ужин и накормив сына, старушка ещ„ долго сидела подле него, слушая рассказ о его жизни у Ананды.

Никогда прежде не посвящавший мать в свою интимную жизнь, Генри сейчас излил всю душу, не утаив самых тяжких воспоминаний и переживаний. Начав с первых дней знакомства - совершенно случайного - с Анандой, Генри закончил своим крушением в Константинополе. Так, сидя однажды в деш„вом венском кафе с товарищем, он вдруг услышал голос необычайного, металлического тембра, обращенный к его соседу:

- Марко, как ты сюда забрался?

От неожиданности оба студента, погруженные в какой-то научный разговор, вздрогнули. И вдруг Марко весь расцв„л, забыл обо вс„м на свете и выскочил на улицу к смотревшему на них сквозь искусственную зелень незнакомцу.

Вернувшись с ним к столику, Марко назвал его Анандой и представил Генри.

- Вы не сердитесь, что я прервал ваш разговор? - спросил Ананда, глаза которого - огромные, т„мные - так блестели, что казались Генри золотыми и чрезвычайно поразили его. - Сердился минуту назад, но сейчас в восторге. - Вот как, вы легко переходите от одного настроения к другому? И ваши мнения меняются так же быстро?

- Мои мнения и настроения, и вообще весь я, действительно неустойчивы. Но в сво„ оправдание могу сказать, что не встретил ещ„ в жизни ничего такого, что могло бы захватить меня целиком. Хотя если бы я знал, что могу разделить ваши интересы, я бы вовеки не отош„л ни от них, ни от вас. Вот я вижу вас первый раз в жизни, но уверен, что вы жив„те не так и не тем, чем живут другие, - совершенно неожиданно для самого себя сказал обычно молчаливый и необщительный Генри.

Марко посмотрел на Генри во все глаза, рассмеялся и сказал Ананде:

- Ну, разве я не прав, Ананда, называя вас блуждающей кометой, изменяющей орбиты людей? Этот молчаливый британец, считающий себя - хоть и не совсем безосновательно - талантливей и умней всех, позволяющий себе разговаривать с людьми без должного уважения, вдруг разразился объяснением в любви! Но только, милый мой Генри, перед вами не немецкий профессор, с его строгими методиками, дотошностью и аккуратностью. Имеете память и прилежание - пожалуйте в ученики. Ананда - Учитель жизни. Чтобы за ним следовать, надо подыматься по ступеням духовного развития, а не интересоваться лишь одной наукой да мечтать, какое место вы займ„те среди синклита мировых знаменитостей.

Уязвленный в самое чувствительное место, Генри - тот Генри, который ещ„ не видал Ананды, - вспыхнул бы, наговорил грубостей и рассорился навек.

Теперь же, под пристальным взглядом нового знакомого, ласковым и успокаивающим, он с чувством сказал:

- Вы глубоко правы. Марко. Я совершенно не достоин быть другом или, как вы выразились, учеником сэра Ананды. Но, в свою очередь, не могу понять вас: как можете вы спокойно ходить на венский медицинский факультет, если знаете, что на свете есть Учитель жизни, что можно его найти и за ним следовать?

- Кто вам сказал, что я сижу только в душной лягушачьей немецкой науке и не следую за Анандой? Чтобы делать выводы и заключения, надо хотя бы знать логические связи между всеми предпосылками и посылками. А вы, не зная меня до этого мгновения, ведь интересовались вы всегда лишь моей библиотекой, мною же - как бесплатным к ней приложением, вы позволяете себе делать неуклюжие выводы. Да и какой вам Ананда "сэр"? Вы воображаете, что выше вашей Англии ничего на свете нет. Марко пылал. Стрела Генри попала в цель. - Будет вам спорить о несущественном, дети. Ты, Марко, виноват больше. Уже скоро три года, как ты дружишь со мной. И обещал мне, что твой бурный итальянский темперамент будет к этому времени усмир„н. Но я вижу, что по-прежнему сначала говорит твой язык, а уж потом думает голова.

- Нет, нет, Ананда, мой дорогой и светлый гений, - печально ответил Марко, - Я отлично знаю, что не должен был раздражаться. Генри ведь не понимает, что пронзил меня.

- Если бы и понимал, вс„ равно виноват ты, ведь ты поймал его стрелу. Но оставим пока этот разговор. Запомни только: никогда не проси у жизни того, к чему не чувствуешь себя совершенно готовым. Если что-то тебе не да„тся - не настаивай. Жди, мужайся, воспитывай самообладание. И только тогда вступай, на манящую тебя дорогу, когда почувствуешь в себе умение и силу владеть собой. Что же касается вас, мой новый друг, то если вам захочется. Марко привез„т вас ко мне завтра вечером. Я живу в окрестностях Вены, недалеко от города, и сообщение хорошее. Приезжайте отдохнуть и подышать отличным воздухом. А сейчас я похищаю у вас Марко. Не сердитесь и постарайтесь сохранить ваше доброжелательное настроение до завтра, - прибавил Ананда, пожимая руку Генри.

Такой руки ещ„ не приходилось Генри держать в своей. Узкая, мягкая и сильная, довольно большая, но такая пропорциональная, артистическая рука Ананды овладела, казалось Генри, всем его существом.

- Итак, до завтра. Я вижу, что вы приедете. Но уговор: ни разу не раздражаться до завтра.

- Ну как я могу сердиться на Марко, если он познакомил меня с вами? Всю жизнь я должен быть ему благодарен за это счастье, - снова неожиданно для самого себя сказал Генри. Ему показалось, что Ананда на миг как бы задумался и, улыбнувшись, сказал:

- Как трудно бывает человеку разобраться в самом себе и понять, где у него действительное желание, а где - его иллюзия.

Приподняв на прощание элегантным жестом шляпу, Ананда пош„л к выходу, увлекая за собой Марко...

Как ярко вспомнились Генри эти первые мгновения знакомства с Анандой.

Какое-то новое чувство любви, дотоле ему совсем незнакомое, пробудилось в н„м. Он едва дождался встречи с Марко. Он надел свой лучший костюм, тщательно выбирал галстук и расч„сывал волосы. Генри ещ„ ни разу не ходил на свидание и никогда не интересовался своей внешностью, а теперь вот стоял перед зеркалом и старался понять, красив ли он. Впиваясь в зеркало, он вспоминал блестящие, как зв„зды, глаза нового знакомого. Вспоминал его мощную, высокую и стройную фигуру, элегантную, л„гкую походку и манеры герцога, - и казался себе заморышем, сереньким, невзрачным человечком. Генри чуть было не впал в мрачность и хотел уже сбросить свой новый костюм и остаться дома. Но очарованность, любопытство к какой-то иной, неизвестной ему, высшей душе и жизни заставили победить раздражение и поспешить в университет. И когда он, наконец, очутился перед Анандой посреди прелестного сада, то не видел никого и ничего, кроме хозяина.

- Пожалуйста, Ананда, уймите этот Везувий из Лондона. Это какой-то сумасшедший. Я знал его два года как чистейших кровей британца, и вдруг - нате, подменили парня, - разводил руками Марко. - А вы велите мне овладеть своим темпераментом. Мой-то хоть неаполитанский, им и овладеть можно. Но когда Везувий извергает лаву в Лондоне... Этот номер посерь„знее будет.

С несвойственным ему добродушием выслушал Генри насмешки приятеля, а Ананда, взяв обоих юношей под руки, ув„л их в глубину сада, где на искусственном холме возвышалась беседка. Открывавшийся из не„ вид на окрестности изумил и пленил Генри, почти никогда не покидавшего города.

- Вы мало знаете и мало любите природу? - спросил Ананда.

- До сих пор я думал, что мало. Теперь полагаю, что мог бы е„ очень любить, если бы знал.

- Сомневаюсь, чтобы человек любил лишь то, что он знает как факт. Любовь жив„т в человеке и заставляет его ценить не только то, что он знает, потому что видит. Она постоянно вед„т его впер„д, заставляя искать себе применение.

Если человек говорит, что любит науку, а не людей, для которых он ищет знания, не видит в них высшей цели своей науки, - он только е„ гробокопатель. Если идти по жизни, не замечая жертв и самоотвержения тех, кто сопровождает тебя, - не дойд„шь до тех высших путей, по которым идут великие люди.

Долго пробыли Генри с Марко у Ананды. Приезжали к нему ещ„ люди, самых разных возрастов и положения. Приходили бедняки, и со всеми одинаков был Ананда: все уходили утешенными, ободр„нными, успокоенными. Но о себе Генри этого сказать не мог. В н„м росло чувство неудовлетвор„нности, горечи, какого-то недоумения. Почему же он, Генри, чувствует себя чужим, тогда как всем так хорошо здесь? И, вместе с тем. Генри даже представить себе не мог, чтобы жить дальше, не имея возможности заглянуть в этот чудный уголок, увидеть Ананду. Вс„, что говорил и делал Ананда, вс„ казалось ему необыкновенным. Ананда же, казалось, забыл о Генри после первых сказанных ему слов. И только прощаясь, он посмотрел пристально ему в глаза и сказал, смеясь:

- У вас сейчас такое лицо, точно я приговорил вас к посту и воздержанию.

Вам, вероятно, не захочется больше навестить меня?

Генри испугался. Он подумал, что Ананда в вежливой форме давал ему понять, что дальнейшее с ним знакомство невозможно. Точно прочитав его мысли, Ананда ласково добавил:

- Мой дом открыт для всех. Я буду рад видеть вас среди моих гостей. Этот дом - только временное мо„ пристанище. Настоящий же далеко отсюда. Но я бы не советовал вам спешить узнать мой настоящий дом. Торопясь, люди часто слишком многого ждут и от самих себя, и от тех, в ком ищут для себя идеальных руководителей. Не торопитесь. Ждите зова той любви, о которой я говорил сегодня. Этот зов вы услышите, когда станете любить людей. Марко скажет вам, когда можно будет сюда приехать ещ„, если, как я читаю на вашем лице, вы так опечалены разлукой.

- О, если бы вы знали, как теперь невозможно для меня жить без вас. Даже один день без вас невозможно и невыносимо прожить.

- Ну вот, я говорил, что английский Везувий - это чистое наказание, - смеялся Марко.

- Это нехорошо, Генри, - сказал Ананда, кладя ему руку на плечо. - Я не кудесник, а такой же человек, как вы. Но тот, кто не может и дня прожить в разлуке даже с самым очаровательным кудесником, - тот слишком слаб, чтобы идти дорогой свободных. Он раб своих желаний и не найд„т точек соприкосновения с теми, кто освободился от них. Будьте сильным и работайте вдвое прилежнее, вс„ время думая о людях, которых будете спасать своей наукой, а не об удовольствии общения со мной.

Так окончилось первое свидание Генри с пленившим его Анандой. Дальше Генри рассказал матери, как постепенно открылся для него новый мир, как он начал по-иному понимать смысл жизни. Чего Генри долго понять не мог, так это полнейшего отсутствия чего-либо личного в самом Ананде. Привыкший ставить себя в центр Вселенной, Генри никак не мог осмыслить жизни, в которой не было личного. И Ананда, видя его тщетные усилия, сказал ему однажды:

- Друг мой, послушайтесь моего совета. Оставьте пока мечту следовать за мной и жить моими принципами. Нельзя приказать себе идти пут„м вдохновения.

Можно только увлечься, загореться любовью к людям и состраданием к ним. И видеть радость не в том, чтобы подражать кому-то, кого любишь, а в том, чтобы жить по своей собственной инициативе, на собственный манер, но свободно и любовно, и тогда вы непременно встретитесь в делах и действиях дня с тем, кого сочт„те себе примером и кто - на свой лад - ид„т, любя и сострадая. Соберите весь свой характер и волю, которыми гордитесь как самоцелью, переключите их на умение жить легко, просто, любовно принимая все жизненные обстоятельства. Поверьте, что это единственный путь, идя которым можно приблизиться ко мне. У человека нет другой возможности стать выше толпы, чем труд каждого дня.

Но Генри не внимал ничему. Он так впился в Ананду. что все его мысли, вся жизнь сконцентрировались на новом друге. Неотступными мольбами он выпросил у Ананды согласие взять его, в числе немногих, с собою в Венгрию, куда тот уезжал через несколько месяцев. Не сразу согласился Ананда и поставил перед Генри ряд условий, главными из которых были приветливость, затем доброжелательность к окружающим, изысканная вежливость и полная правдивость во вс„м, Генри должен был остаться в Вене один, пока Ананда уезжал по другим делам, а потом поехать с ним в Венгрию. Для Генри, надеявшегося, что Ананда возьм„т его с собой, как Марко, было убийственным ударом остаться в Вене одному. Но здесь уж никакие мольбы не помогли. Ананда очень строго дал Генри понять, что люди, не имеющие даже капли духовной силы и выдержки, чтобы вынести кратковременную разлуку, не выдержат жизни рядом с ним.

Генри пришлось остаться, и одиночество его с отъездом Марко стало ещ„ тяжелее. Но мало-помалу он стал обретать равновесие. Трудно давалось Генри самое элементарное внешнее воспитание. Он отлично знал, как надо вести себя с товарищами. Но не желал ни с кем дружить, считая себя выше всех. Простая приветливость и любезность, так сильно очаровавшие его в Ананде, не давались ему. Внешне он так и оставался угрюмым дичком. Наконец, он получил известие, что Ананда возвращается. Рад был Генри ужасно и оттого впал в необычную для себя рассеянность. Чтобы сократить время ожидания, он отправился в анатомический кабинет и, к ужасу профессора и товарищей, поранил себе руку.

Несмотря на все тут же принятые меры, к вечеру у Генри поднялся сильный жар, а утром он уже никого не узнавал и даже не подозревал, что подле него сидит Ананда, ворвавшийся к нему как буря. Это и было то время, когда мать приезжала к нему в Вену. Долго возились с Генри и сам Ананда, и его дядя, и ещ„ какие-то люди, из которых он запомнил только Марко, пока Генри не был окончательно вырван из когтей смерти.

Болезнь произвела в его душе переворот, но вовсе не тот, на который надеялся Ананда. Он не стал мягче к людям, он только сделался тенью Ананды и преданность его не имела границ. Но была она ревнива, жадна, завистлива к каждому ласковому слову Ананды, подаренному другим.

- Вероятно, несносна ревнивая и тупая женщина. Ещ„ несноснее умная, потому что у не„ нет привилегии глупой. Но ревнивый ученик - посмешище для всех. И если ты. Генри, в сближении со мною не видишь ничего, кроме личной дружбы, - нам с тобой не по дороге. Повторяю: ты не готов в путь со мною.