Путь Архааля: Рождение Крома

Шум ночных улиц города разбудил беременную женщину. От судорог и боли она едва могла шевельнуться; пальцы онемели, а ноги были сломаны тем, кого называют Портным. До той ночи, когда она услышала крик ребенка на другой стороне улицы, Мария считала его всего лишь легендой: призраком, что ворует человеческую кожу. На ночных улочках, как говорят, он любит тихо следовать за пьяницами, вывалившими из трактира, а затем душить их толстыми нитками, шить из их шкур одежду – все ради своего хозяина: тому был необходим гардероб на любой случай.

Но, как бы там ни было, раньше для Марии он был всего-навсего легендой. А сейчас прошло уже три месяца, и она знает о его иглах больше, чем кто либо. Длинные, серебристые – он вкалывает их себе в район запястья, чтобы не потерять; в полутьме шарит по коже подгнившими пальцами, поддевает изумрудные головки, обнажает тонкие иглы, спрятанные в его пересохших венах. Вчера Мария видела, как в этот подвал он затащил мужчину – дородного, с пивным брюхом, бородой – тот весело шутил и смеялся над любым словом Портного. В темной комнате женщина дернулась, но цепь, крепко стягивающая ее шею, протяжно звякнула, и еще туже обвила гортань – мужчина даже не обратил на нее внимания, до того он был пьян.

За то, чтобы заснуть этой ночью, она бы многое отдала, но Портной зажег ослепляющие факелы и начал петь себе под нос. Он уложил мужчину на обеденный стол, срезал пуговицы с его рубахи, а затем снял ее. Мария никогда не забудет, как выглядит человек, когда его лишают кожи.

А кровь…

… Мария думает, что это самое ужасное, что она когда-либо видела…

… сочится на пол.

- Тише, - приказал ей Портной, когда она попыталась закричать. Длинной иглой он провел по ее губам, напоминая, что с ней случится, если она еще раз попробует шевельнуться. – У Хозяина скоро праздник. Будем шить кафтан. Тебе какие кафтаны больше нравятся: красные или белые?

К празднику “хозяина” готовились все те, кому не нашлось в жизни места: те, кто умер, а затем, по нелепости, воскрес; те, кто боялся старости и ради омоложения пил кровь; и особенно такие, как Портной или его друг Ювелир – не обычные безмозглые мертвяки, но уже давно и не люди.

- Ну так? – поторопил он Марию.

А на ее молчание ответил легким унизительным ударом. По его мертвому лицу пробежала усмешка – щеки Портного были разодраны до ушей, и его лицо не разваливалось лишь благодаря неровным стежкам.

- Красный? Или белый?

- Красный, - прошептала она.

- Хорошо. Будет красный, - Мария отвернулась (в трусости стыдливо закрывая рот, чтобы не выпустить содержимое желудка), когда Портной освежевал свою жертву.

- Будет красный, - повторил он, и вывернул кожу наизнанку, демонстрируя ей заготовку для кафтана. – Будет красный. Мне тоже нравится – изнутри кожа красивее, правда?

Девушке казалось, что ужаснее этого призрака, о котором, кажется, еще ее бабка слышала предания, не существует. Оказалось – существует.

Его звали Ювелиром. И у него были тонкие руки с изящными пальцами – под кожу словно добавили дополнительные фаланги. А глаза вечно распахнуты, срезаны веки, сбриты брови, и сами они словно рассечены – всегда красные, будто набухли от крови. От кропотливой работы боли в пояснице заставили Ювелира сжать свои ребра стальным корсетом, закрутить его ржавыми болтами, утянуть свои легкие, чтобы неловкий вдох не испортил работу – уже много лет он трудится над кольцом для своего хозяина. Трудится в вечном молчании зашитых губ; в вечной тишине отсеченных ушей – именно он принимал у Марии роды.

Он был еще одним призраком старой эпохи. Никто не знал кто он, откуда пришел, и зачем продолжает существование. Ювелир и сам не знал до той поры, пока не услышал вкрадчивый зов хозяина, как услышали его миллионы других отверженных живыми по всему Лаару. И когда демон обрел дом, его занятие, его самое любимое занятие, обрело смысл: до этого из любых подручных материалов он делал украшения, а затем выбрасывал их на улицы города, и чаще всего подобравшие их умирали от страшных болезней. Теперь же Ювелир уже много лет ковал кольцо для своего хозяина. И да, именно он принимал роды Марии.

В тот день, когда Портной поймал ее, она услышала детский крик. Придерживая живот (словно она и правда думала, что он может родиться прямо сейчас, на шестом месяце), Мария выскользнула из постели и выглянула в окно – туман стелился по улицам. А где-то там, вдалеке мигают огоньки, и кажется, будто это рядом с люлькой оставили масляной светильник.

- Это такая жалость, которая рождается в беременной женщине. Такая жалость, которая делает ее дурой, - услышала она однажды, когда при полном свете Портной играл с Ювелиром в кости. Именно тогда ей стало плохо, отошли воды, по ногам потекла кровь – она кричала, и демоны обратили на нее внимание лишь через несколько часов. Ювелир, у которого обнаженная грудь вся резана-перерезана, склонился к ней. Его длинные пальцы впились железными когтями в ее бедра, заставили раздвинуть ноги. И она кричала до тех пор, пока ножницы Портного не перерезали пуповину новорожденного.

- Ты придумала, как назвать мальчика? Да, это мальчик, - Ювелир с безразличием держал его на руках. Оголенные глазные яблоки буравили женщину, а ребенок на его бледных руках исходил криком.

Она придумала. Уже давно придумала. Но не сказала им. Она смолчала, она специально смолчала, зная, что демоны имеют над детьми особую власть, когда знают их имена.

- Ладно. Хозяин сам назовет. Как ему вздумается, - Портной пожал плечами. – Продолжаем.

Уже давно их хозяин мечтал о наследнике. Не о таком, которого может родить смертная женщина, но о том, для рождения которого оный необходим.

Демоны отдали ребенка матери, а сами вернулись к игре. Тот, что снимал кожу, был азартен – иногда по его губам текла красноватая пена гнева. Ювелир же, напротив, холоден и безжизнен – видимо поэтому, он постоянно выигрывал. А может потому, что его тонкие пальцы не огрубели, и жульничал он так же легко (…как дышал, - подумала Мария, но затем еще раз посмотрела на замки его корсета и представила те боли, которые вызывает у него даже глоток воздуха), как убивал.

Снова и снова Мария вспоминала тот день, когда шла по темной улице к плачущему ребенку. В тумане она едва могла различить его формы. И когда разглядела, закричала – это Ювелир лежал на брусчатке и издавал протяжные стоны, подражая плачу младенца – нитки его зашитого рта шевелились, расползались. Он схватил ее за голень и вывернул ногу под неестественным углом – Мария подумала, что сейчас от удара она потеряет ребенка, но сильные руки Портного подхватили ее, и очнулась она уже в этом подвале, где за маленьким окошком слышан шум города. Теперь кости уже срослись – срослись так, что женщина никогда больше не будет ходить, а ребенка скоро отнимут. Об этом ей сказал Портной.

- Скоро хозяин придет. Будет ему кафтан. Будет ему колечко. Будет ему и наследник, - прошептал мертвец.

И вскоре действительно кольцо было готово. Ювелир сделал его из черной застывшей крови – он запаял ее в самое легкое серебро, которое только можно представить, и та превратилась в черный агат. Крупный, с острыми краями.

- Ты так и не придумала, как назвать дитё?

Мария отрицательно покачала головой.

- Значит, придумает хозяин, - безразлично сказал Портной. Из содранной кожи он сшил кафтан. – Уже скоро он будет здесь.

И он пришел. В дождливый день в дверь постучал мужчина. Когда-нибудь его назовут Скованным, когда-нибудь Уггудом, когда-нибудь богом, но сейчас он остался безымянным. Как остался он и без лица – под любое настроение Портной подбирал ему человеческую кожу, и та прилипала к колдуну, позволяя ему иметь ту внешность, какую диктует его настроение.

В день рождения Крома он был моложавым, жилистым, с сединой на висках и серыми глазами. Он присел к Марии и улыбнулся ей. Затем взял на руки ребенка.

- Мальчик?

- Мальчик, - ответил Портной.

- Мальчик – это хорошо. Очень даже хорошо.

Мария что-то сказала, но Ювелир зажал ей рот рукой, затем прижался нитками на своих губах к ее уху:

- Заткнись, иначе…

Не нужно было говорить, что будет – она замолчала.

- Что делать с ней, хозяин?

- Стереть память и отпустить, что еще?

И, вероятно, для Марии это был самым страшным наказанием: серебряными нитями ее память вытекла, а раны на ногах зажили; Портной вывел ее из подвала, и она никогда не вспомнила о своем сыне, и не узнала, какую участь ему уготовили.

За пару часов приготовления к ритуалу были завершены. Все это время колдун держал ребенка, улыбался ему, а затем, когда Ювелир вычертил на столе магический круг, гордо сообщил:

- Его зовут Кром. Отныне его зовут Кром!

- Прекрасное имя, хозяин!

- Прелестное!

- Знаю, - кивнул он.

Когда туман лег на город, и началась ночь, колдун взял в руки кольцо, сделанное Ювелиром, и вставил его в рукоять ритуального ножа.

- Мы приветствуем тебя, Кром, - прошептал Ювелир.

- Мы приветствуем тебя.

- Приветствуем, - кивнул колдун и положил ребенка на кухонный стол. Лезвием он притронулся к его животу, и мальчик улыбнулся.

- С днем рождения! – прошептал Ювелир. Он, как и многие другие, ждали рождения этого ребенка многие годы, и теперь он был в их руках. Сын Уггуда – Кром.

Трое замкнули круг вокруг алтаря. Лезвие начало дрожать, камень в его рукояти пульсировать, и кровь из разрезанного колдуном пальца проползла по острому краю кинжала до агата. А мальчик смеялся, поднимая руки навстречу демонам.

- С днем рождения, Кром, - сквозь нитки прошамкал Ювелир. Его тонкие пальцы крепко сжимали руки хозяина и Портного, и стоило им разорвать круг, как демоны, пробудившиеся волей этого ребенка вырвутся наружу и овладеют телами тех, кто вызвал их – и будут владеть до той поры, покуда гниль не съест их оболочки. А пока в бурых каплях крови, впитывающихся в стол, они ползли к ножу. Добирались до агата, и пробуждали его к жизни. Треснула серебряная оправа кольца, и черный камень взлетел к потолку, опутанный красными венозными нитями.

- С днем рождения, Кром, - с благоговением прошептал Портной. Смехом ребенка питался камень. Агат рос, набухал, и демоны находили в его растущей тени свое спасение. Он излучал черный свет, дарующий отродьям тьмы силу. Он пульсировал, словно сердце, и издавал протяжные стоны.

Это был голод.

- Да. С днем рождения тебя, Кром, - колдун разорвал круг, и в ту же секунду пронзительный визг камня наполнил комнату. Серое облако крови и пыли рванулось к окну, и, выбив стекло, выпорхнуло на улицу. И эта пыль врывалась в дома, наполняя сны людей кошмарными видениями, а с ростом Черной Луны – убивая, и выкачивая их жизненные силы до дна.

- Поздравляю вас, хозяин! А куда девать людского детеныша?

- Подкинь к дому Марии.

Ювелир взял мальчика на руки, подумал, что не стоило стирать ей память, потому как любовь к сыну, все равно поборет колдовство. Уггуд прочел это в голове слуги и улыбнулся:

- Да. Не стоило. Но от ошибок не заречешься. Догони ее, думаю, она не далеко ушла.

Ювелир ушел, а вскоре и колдун вышел на улицу, поднял глаза к небу. Серый смог окутал город шалью: ворующий дыхание, ворующий хорошее настроение и ворующий мысли. А с рассветом на солнце Лаара появилось незаметное темное пятно. И с каждым днем Кром рос, питаясь страхом, питаясь ужасом и кровью – сегодня Черная Луна начала свой рост, чтобы, закалившись в ненависти и агонии, затмить светило. И опутать мир своими лучами – охрово-черными.

Путь Архааля: Афари

Ночь Афари провел в озере. Грузным телом утрамбовывая ил, он подставлял покрытую многочисленными ссадинами и царапинами спину солнцу. Темная глушь окружила его тишиной, и он заснул, хотя старый тролль пришел сюда совсем не за сном и покоем – в топях Ишке росли те самые красные цветы, с охровыми лепестками и черными длинными стеблями, что так любит Дейла. Но озеро, притягательное, с хрустальной поверхностью, возмутительно перегородило ему путь, и он улегся в него, распугав местную живность.

Одного глаза у Афари не было, кажется, от рождения, а второй большой, меняет цвет в зависимости от настроения – от аметистового до почти карминового. Иногда буро-зеленый. Иногда голубоватый. И всегда-всегда зависит от настроения тролля. А его настроение – это всегда Дейла. Та прекрасная Дейла, в чьих глазах редко находится место жалости и состраданию. Та удивительная Дейла, что таит от вида красных цветов камарильды, которые растут только здесь, в топях Ишке, далеко-далеко от деревень змеелюдей.

Тролль улегся на сложенные замком руки, и теперь вода доходила ему до носа – когда он выдыхал, большие круги разбивали спящую воду. И он заснул, и снился массивному Афари тот день, когда Дейла приказала ему найти ей человеческую женщину: они выбрались из чащобы и направились к ближайшей деревне. Дейла осталась ждать верного тролля на большом холме, а он спустился вниз, к крепостным стенам, и разнес их в щепки. И через час принес прекрасной жрице людскую женщину, которая кричала и извивалась.

У Дейлы голос, от которого зацветает вода, и умирают птицы. У Дейлы опьяняющий аромат ряски. И ласковые прикосновения настоящей змеи – ее длинное тело обвивает Афари, и тогда он забывается, и кажется, что ее яд наполняет его до краев. Яд любви – хуже любых ядов, придуманных болотным народом.

- Афари, ты стой и не шевелись. Я хочу посмотреть, как работают эти люди. Я подслушала, как в храме Оспы шепчутся, словно их кровь может вызвать дождь. Проверим.

Нежная-нежная Дейла – думал Афари. Он любовался, как ее утонченные руки брезгливо ощупывают человеческое отродье. Длинный кинжал с рукоятью в виде ее любимых цветов камарильды: сверкает его острое лезвие, режет женщине руку от локтя до запястья.

- За бабой скачут! – Афари посмотрел в сторону разоренной деревни. По пыльной дороге к холму скакали двое: оруженосец и рыцарь с пестрым гербом.

- Поздновато, - быстрый удар Дейлы прикончил женщину. – Теперь, поздно.

Троллю снилось, как рыцарь тыкал его пикой в живот, а оруженосец пытался перерубить толстую шкуру палашом, но даже с каменной стеной у него было бы больше шансов – Афари пил зелье, которое варила его любимейшая из ведьм, и пусть то вызывает наркотический эффект и после очередной дозы ощущаешь себя паршиво, оно спасает от любых ран.

Дейла за его спиной возносила руки к небу, и там зарождались тучи. Трещотка на кончике ее хвоста издавала мелодичный звон, который сливался с криками мужчин, ударами клинков, руганью Афари – вся эта какофония достигала неба и рождала дождь.

- А не врали же! – Когда рыцарь и его оруженосец погибли, и тролль пнул их трупы вниз с холма, Дейла свилась в клубок на его коленях, а Афари держал над ней ладонь, словно зонтик, чтобы капли дождя не достигали ее.

- Мокро, - пожаловался он: ливень колошматил его по спине, затекал в опорожненную глазницу, и вдалеке уже слышался гром, а значит, скоро молнии ударят в землю, и он полагал, что нет для них лучшей цели, чем он сам, сидящий на вершине большого холма со своим ростом в два с лишним метра.

- Надо будет попробовать… - мечтательно продолжила Дейла. – Надо будет попробовать что-то более серьезное… может, снег?

- Замерзнем же!

Она отмахнулась.

- Да! В следующий раз мы попробуем снег. Пошли, Афари!

И они пошли – Афари всегда шел за ней, куда бы не сказала Дейла. А чаще всего, идти приходилось ему – в мрачные чащобы; в пещеры, где огромные пауки свивают опасные сети; к людям; к мертвякам. Но он не злился, нет, ведь даже на самую опасную авантюру у Дэйлы находилось оправдание.

- Так надо, Афари, так надо, – говорила она, и значило это следующие: Я так этого хочу, Афари. Давай, а?

Он соглашался, потому что на все ее выходки, даже самые несносные, доводящие тролля до бешенства, Афари шептал себе под нос: Это же Дейла! Ей можно.

Ей можно все.

И сейчас, когда ему снился этот сон, он снова думал о ней, и о том, как ласково она гладит его по спине, и какой у нее красивый голос.

Именно с этими мыслями Афари проснулся и пошел за цветами камарильды, чтобы своими толстыми пальцами сплести из них венок и принести его Дейле еще до того, как она проснется. Положить на подушку, а затем сидеть у ее дома, что находится глубоко в чащобе болотищ, и ждать, пока ведьма проснется (а это к полудню, может, и позже).

Охранять ее сон.

Путь Архааля: Дейла

О рождении в болотах странного мальчика Дейла узнала быстро. Пение птиц донесло до нее вести о том, что Архааль зажигает руками звезды. Она услышала, что его мать погибла при родах, и что слепота постепенно забирает его глаза. Что мальчик слаб телом, и душой тоже не слишком силен.

Хитростью и очарованием она добилась его аудиенции, и сейчас гордилась этим больше, чем доверием Афари, для завоевания которого ей тоже в свое время пришлось потрудиться. Архааль внешне ничем не отличался от прочих унгаров, и болотная ведьма даже усомнилась в его способностях, но испытала их на собственной шкуре. Мальчишка проявил себя, как настоящий воин.

Он был чахлым и больным, худющим, и его кожа имела неприятный зеленоватый оттенок. В битве, из которой Дейла вышла с обгоревшим хвостом, она воочию увидела, как распускаются в его ладонях звезды, похожие на цветы, и как легко срываются с пальцев их лепестки, несутся в противника, оставляя за собой искрящийся шлейф. Но к еще большему своему удивлению она поняла, что сила внутри Архааля идет вразрез с его желаниями, она выплескивается наружу в жажде разрушения всего живого, но не по его воле.

Но об этом она решила подумать позже, потому как сейчас меньше прочего ее волновала внутренняя составляющая оружия, попавшего ей в руки – много важнее была его мощь.

Именно она, Дейла, подговорила мальчишку отправиться на войну. И сейчас подготовка к походу шла полным ходом. Унгары восприняли идею с воодушевлением, как и многие тролли. Лишь Афари надулся, и отказался разговаривать с речной ведьмой.

Утром нужно было покидать болото, и ночь Дейла потратила на то, чтобы отыскать своего телохранителя в трясине. Он нашелся на большом пне, кручинящийся, подпирающий кулаком подбородок.

- Ты чего?

- Ничего.

“Ничего” у Афари имело множество оттенков. Иногда оно говорило о том, что все хорошо. Иногда, что все, наоборот, плохо. Сейчас же оно было из тех “ничего”, что намекают надавить и расспросить. Дейла и надавила.

- Ревнуешь?

Тролль кивнул. Скрывать правду, как и свои настроения, он никогда не умел.

- К Архаалю?

- Да.

Дейла подумала о том, что, конечно, роман с крутым магом вполне мог бы иметь место в ее биографии. Но этими мыслями она не стала делиться со Афари, а вместо этого попросила его сыграть ей на волынке. И тролль покорно играл. До самого утра играл – пока легкие не начали болеть, и онемели пальцы. Но об этом он смолчал, а Дейла ничего не заметила – она думала о великий битвах и подвигах, которые вскоре окружат Архааля со всех сторон, и о том, что имя его вскоре обрастет слухами и домыслами. Ведь именно это болотная ведьма видела в его судьбе. Столь четко и явно там было написано величие мальчишки, что даже Афари, увидь он единожды линии жизни, сумел бы прочесть их знаки.

А на яркие рассветные лучи из болот выдвинулось войско. Никто из шедших не знал, что скрывает окружающий мир, и что за болотами начинается неведомая земля, принадлежащая людям. Но каждый из них верил в мощь Архааля, видел в его тусклых глазах отражение великой силы – столь великой, что весь Лаар перевернуть можно – и

эта вера толкала их вперед, к новым войнам, новым потерям.

Толкала к надежде – найти новый дом.